Текст книги "Случайные обстоятельства"
Автор книги: Леонид Борич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 41 (всего у книги 41 страниц)
Растроганная подарком, женщина из «Горсправки» объяснила ему, что в каких районах искать: вот это – в Новых Кузьминках, это – в Кунцево, здесь вот лучше на метро – с пересадками минут сорок, а потом еще автобусом шесть или семь остановок, – тут дальше – Лианозово, Теплый Стан... Она сочувственно посмотрела на Каретникова:
– Все разные концы... Набегаетесь...
Но расстояния не пугали теперь Андрея Михайловича. Времени впереди было достаточно, раз всего девять адресов оказалось, да кое-где и на такси можно, не говоря о том, что несколько адресов могут сразу же отпасть.
Он вошел в телефонную будку и набрал первый номер из трех.
Долго не подходили, потом старческий голос, не то мужской, не то низкий и прокуренный женский, неприветливо сказал:
– Ну?.. – В трубке слышно было, как что-то жуют.
– Простите, можно Веру Николаевну попросить?
– Чего-чего?! А, Верку!.. Ве-ер! Верка! Иди! Опять там какой-то...
Полного определения, какой же именно, Каретников не расслышал и повесил трубку. Это не могла быть его Вера.
Он закурил и набрал следующий номер. Никто ему не ответил.
Когда он позвонил по третьему телефону, нежный девичий голосок, видимо, старательно подражая взрослым, проговорил по складам:
– А-ли-о! А-ли-о!..
На всякий случай, больше для очистки совести, чтобы не корить себя потом всякими «а вдруг» – мало ли, может Вера живет в коммунальной квартире? – он спросил:
– Девочка, кто-нибудь из взрослых есть дома?
– А я не девочка, я мальчик...
– Извини, – улыбнулся Каретников. – Твою маму как зовут?
– Верочка...
– Вера, значит? А отчество? Николаевна?
– Да. Но она все равно Верочка. Папа всегда говорит – Верочка.
– А мама кто у тебя? Кем она работает?
– А она доктором работает.
– Ну, будь здоров, – облегченно сказал Каретников. Хорошо все же, что не его, а чью-то другую Веру муж все время называл Верочкой...
Каретников снова набрал номер, который не отвечал, но и на этот раз никто не снял трубку.
Так... С телефонами пока все. Вечером он поедет по дальним адресам, а сейчас можно в центре попробовать, на авось, – вдруг там кто-нибудь дома окажется.
За дверью, когда он позвонил, залаяла собака и тут же смолкла. Вера никогда не говорила ему ни о какой собаке. Но, может, о собаках и не говорят? Он не знал, у него их не было.
– На место, на место... – без всякого выражения тихо сказал немолодой женский голос за дверью. – Вам кого?
Как недавно по телефону получалось: он не видел, с кем говорит.
– Мне Веру Николаевну, – сказал Каретников в закрытую дверь.
Ему не ответили.
– Она на работе? – уже погромче спросил Каретников.
– Вы что, не знаете? – Женщина помолчала. – Она умерла.
Он растерянно посмотрел на дверь, на бумажку с адресами. Наверно, он перепутал квартиры. Перепутал, конечно... Что же это такое? Где это?.. Он смотрел на бумажку и никак все не находил среди девяти адресов тот, по которому он пришел сюда. Наконец адрес попался ему на глаза.
– Это квартира тридцать два? – спросил он сорвавшимся на фальцет голосом, сдавленно и тонко. Таблички с номером на дверях, которую он видел еще минуту назад, он не замечал теперь, совсем забыл о ней.
– Она уже месяц как умерла, – сказала ему женщина.
Каретникову показалось, что она спокойно и безразлично это произнесла, и он возмутился.
– Сейчас же откройте! – потребовал он. – Немедленно! Ну!
Он услышал, как завозились с замком, что-то звякнуло, и дверь чуть приоткрылась. В темноте он и лица не увидел, только общее очертание за цепочкой, накинутой на двери.
– Вы кто ей? – спросила женщина.
– Это квартира тридцать два? – повторил настойчиво Каретников, даже не осознав ее вопроса.
– Тридцать два... – как эхо повторила женщина.
– Вы кто ей? – строго спросил он.
– Я свекровь... была...
– У вас есть ее фотография?
– Что?
– Покажите ее фотографию! – приказал Каретников.
– Сейчас... – подчинилась женщина.
Ну пусть не она! – словно бы молил кого-то Каретников. Пусть бы уж и совсем не найти ее, но что она есть... Только бы знать, что есть, что живет...
Женщина все не возвращалась, Каретников, уже отчаявшись дождаться, попробовал сбросить цепочку на дверях, оторвать ее, если удастся. Неистово залаяла собака, зашлась вся от злости, а цепочка, тонкая и непрочная на вид, никак не поддавалась ему, он лишь сорвал себе кожу на ладони о какой-то острый металлический выступ.
Слизывая кровь, он увидел на дверях номер, сравнил его с тем, на бумажке, – сомнений быть не могло. Но, может, дом не тот, – мелькнула слабая надежда. А номер квартиры, а имя-отчество?.. Нет, слишком много совпадений. Дом был тот, конечно.
Но как же так? Еще несколько месяцев назад она же была здорова... Как же это?.. А это не она! – чуть не выкрикнул Каретников. Адрес – да, тот, один из тех, а – не она! Как он сразу-то не понял?! Почему обязательно чтоб именно она? Совсем не она! Вон же еще сколько адресов, где она может быть!
– Вот... – Ему просунули в дверь фотографию.
Он нетерпеливо, почти грубо выхватил ее из рук. Две женщины, какой-то мужчина, бабка, ребенок...
– Где же она? – закричал он в дверь. – Вы что?! Это же не она!
– Как не она?! – обиделась женщина. – Вы что хотите? Я не...
– Я хочу – где она тут?! Ее же нет! – Он сунул обратно в дверную щель эту фотографию. – Ну, где? Покажите!
– Да вот же! Господи... – Женщина заплакала. – Сумасшедший... – Она тыкала пальцем в какое-то лицо на фотографии. – Вот же она, Верочка...
– Извините, – пробормотал Каретников. – Я ошибся... Я через справочную ищу. У меня адреса, я точно не знаю. Извините... Не она это. То есть она – другая... Тоже Вера Николаевна, но не та. Простите, что так... Я не хотел...
На улице он жадно закурил, почувствовал, что очень устал, и, поймав такси, поехал в гостиницу.
Проснулся он от темноты в номере. Испугавшись, что проспал, что уже ночь, он лихорадочно зашарил в изголовье кровати, отыскивая выключатель. Было семь на часах. Чего семь? Вечера? Утра?
Он подбежал к окну. Внизу, у кинотеатра напротив, толпился народ, и Каретников успокоился: конечно же вечер. Да и не мог бы он проспать так долго – ерунда какая! Только со сна, с испугу и могло померещиться...
Он почувствовал такой голод, что, кажется, не в состоянии был двинуться на поиски, пока немедленно не поест.
После ужина в ресторане Андрей Михайлович заметно взбодрился, наметил очередной адрес и поехал на розыски.
Долго пришлось блуждать между домами, путаясь, где здесь какой корпус. Он простоял несколько минут перед нужной ему дверью, обдумывая, что сказать, если перед ним и в самом деле Вера окажется. Тем более рядом может быть ее муж, буквально за спиной у нее, – нельзя же подводить: вдруг она совсем растеряется, выдаст себя каким-нибудь возгласом, не найдется, как подыграть ему? А может, и не захочет подыгрывать? Все-таки какое-то время прошло, к тому же она ведь так и не написала ему... И вообще: кто он сейчас для нее?
То он все думал до этого лишь о том, как ему представляться, если спросят, кто он ей, а то теперь еще и это надо было решить – и не для кого-то, а для себя: кто он для нее? А если уже и никто?
Но ему-то ведь столько всего рассказать ей надо!..
Ну да, вот затем, значит, и приехал? Только когда на душе худо стало, когда не с кем даже поделиться – тогда и бросился, ища сочувствия? А что же раньше? Раньше не нужна была?
Да нужна, все это время была нужна, но... но он не был готов сейчас к такому объяснению. Хоть бы не она тут оказалась, подумал вдруг Каретников, но тут же возразил себе: а не она – так вообще зачем вся эта поездка?
Дверь ему открыл мужчина лет под пятьдесят, лысый, полный, с добродушным лицом.
«Муж», – понял Каретников. С некоторой торопливостью, самому себе неприятной, он, словно бы доказывая, что говорит правду, показал на свой листок с адресами:
– Простите, я проездом, в командировке... Вот, ищу Васильеву Веру Николаевну... Дело в том...
Он так еще и не выбрал до конца, какой из версий держаться, а мужчина, не дослушав, уже крикнул в глубь квартиры:
– Вера! Тут тебя спрашивают!.. А вы проходите, проходите, – гостеприимно пригласил он и, оставив Каретникова в прихожей, явно заторопился куда-то, снова прокричав по дороге: – Вера! К тебе пришли!..
– Ты хоть телевизор потише сделай со своим хоккеем! Невозможно же! – Появилась совсем не Вера, в затрапезном халате, озабоченная и некрасивая.
Спеша уйти, он коротко объяснил ей, в чем дело, извинился за ошибку и распрощался. Можно было только мечтать, чтобы у Веры такой беспечный муж оказался...
Теперь всего четыре адреса оставалось. По одному из них, ближайшему отсюда, он, пожалуй, еще успевал сегодня, если такси взять, но Андрей Михайлович почувствовал, что ему нужна передышка. Не совсем, правда, было удобно перед самим собой, что в начале одиннадцатого он вроде бы и поиски бросил, но, с другой стороны, здраво рассудил Каретников, еще завтрашний день есть и целый вечер, а сейчас, пока он доедет куда-нибудь, – уже и беспокоить неприлично в такое время.
Из гостиницы, несмотря на поздний час, он все же решился позвонить по тому телефону, который утром не отвечал. Вдруг он сразу услышит ее голос, а нет – можно тут же трубку повесить, если не она подойдет.
Долго, терпеливо он слушал длинные гудки, потом принял душ, снова, уже совсем смело, набрал этот же номер, словно доказывая себе, как он упорно старается дозвониться, и, удовлетворенный тем, что сделал за сегодня все, что было в его силах, лег спать. Однако сон не шел к нему: сначала он приноравливался к непривычно высоким подушкам, а когда наконец как-то устроился, его вдруг стало одолевать какое-то беспокойство, и неприятно было, что он ничем не мог его объяснить.
На следующий день Андрей Михайлович проснулся поздно, и сразу же это вчерашнее ощущение беспокойства вернулось к нему. Может, дома что-нибудь? Витька заболел?
Рассчитавшись за гостиницу, он зашел на междугородную и позвонил жене. Дома все было в порядке, он сказал, что вечером выезжает, и отправился по оставшимся адресам.
– Она в булочную вышла, – кокетливо глядя на него, сказала молодая, яркая блондинка. – Да вы заходите, она ненадолго.
Женщина была высокой и стройной, в обтягивающих вельветовых брючках, в которых всему, что они облегали, было столь тесно, что невольно это даже глаз радовало.
– А сын ее – в школе? – спросил Каретников на всякий случай.
– Какой сын? – удивилась блондинка. – У нее дочь. Уже совсем взрослая, замужем...
По следующему из трех оставшихся адресов, куда он почти два часа добирался, Андрей Михайлович никого не застал. Он постучался к соседям, объяснил довольно бойко, что проездом здесь, что однокашник Веры Николаевны, и очень скоро выяснил, что, увы, это тоже не та Вера.
Перекусив в какой-то забегаловке, он поехал в другой конец города. Круг сужался, вероятность найти Веру все увеличивалась, но, как ни странно, вместе с этим росло в нем и то беспокойство в душе, которое уже нельзя было теперь объяснить себе какими-то недобрыми предчувствиями, связанными с домом.
Каретников внезапно понял, что все дело в одном: отыскав Веру, он тогда как бы брал некие обязательства перед ней. Не могло же после их встречи уже ничего не меняться? Значит, начиналась бы какая-то совершенно новая полоса, так осложняющая и без того не простую и не спокойную его жизнь... И не одни лишь звонки, не только переписка до востребования, а и необходимость что-то придумывать дома, на работе, чтобы ездить сюда, торопливые, с оглядкой встречи где-нибудь в гостинице, на улицах, в скверах...
Время как-то незаметно и быстро съедалось, истаивало, утекало. Когда он, подробно разузнав у прохожих очередной маршрут, прикидывал, как долго это продлится – ехать туда, сколько-то там быть и потом обратно до метро, откуда он пускался в новые поиски, – всегда, вопреки уверениям других людей и его собственным подсчетам, у него уходило на час-полтора больше, чем предполагалось. Трудно, невозможно было понять, откуда, как оно все-таки набегает, это лишнее время, ведь он нигде особенно не задерживался и ни на что постороннее не отвлекался.
Тем не менее уже смеркалось, когда он, испытав новую, еще одну неудачу, стал раздумывать, отправиться ли ему сейчас же по последнему адресу или сначала где-нибудь пообедать и лишь после этого ехать, чтоб оттуда потом – сразу на вокзал.
Он уже почти не надеялся, что найдет Веру, ибо это бы смахивало на чересчур заданную, нарочитую случайность: два дня изъездив, все никак не мог отыскать ее, а по самому, видите ли, последнему адресу – буквально за несколько часов до отъезда – нашел ее. Это бы прямо специальное, нарочно кем-то придуманное везение было, как редко когда и бывает в жизни. Тут, видимо, все проще, рассуждал Андрей Михайлович. Вот как ему дали адрес уже умершего человека, так вполне и недодать могли ряд адресов. В самом деле, это ведь еще вчера вызвало его недоверие: чтобы на восемь миллионов – всего девять человек было! Абсурд! Просто очень, видимо, хотелось в это поверить – вот и поверил.
К вечеру выпал снег, потеплело немного, а так как снег был самый первый в этом году – все вокруг не только изменилось, но стало много торжественнее, как по случаю праздника, и даже люди, подсказывая ему нужную улицу, отвечали приветливее и не так торопливо, как прежде. Впрочем, разыскивал-то он последний адрес уже скорее для очистки совести.
Открыл ему невысокий худощавый мужчина с бородкой клинышком. Как-то странно, словно невидяще, он смотрел прямо в глаза Каретникову.
– Кого надо? – враждебно спросил мужчина с бородкой.
Теперь даже слово «простите» было бы не обычной вежливостью, а как бы заискиванием перед чужим хамством, и уж тем более если приняться что-то объяснять.
– Мне Веру Николаевну, – сухо сказал Каретников.
– Веру Николаевну... – повторил с кривой усмешкой мужчина. – Значит, вам Веру Николаевну... – Он словно раздумывал, как ему поступить, а Каретников только сейчас понял, что перед ним стоит тяжело, вдребезги пьяный человек.
– Врезать бы тебе как следует! – со злобой проговорил мужчина.
– Не надо, – спокойно и брезгливо предупредил Каретников. – Покалечу.
– Меня?! – крикнул мужчина. – А меня за что? Это вы все чужую жизнь заедаете... такие!.. А семья? Черт с ней, да?! – кричал он. – Вам на минутку... а сын? Вам наплевать на него?! Вам же главное... – Он матерно выругался. – Нет, ты вот скажи: зачем она тебе? Других, что ли, нет? Тебе же все равно! А зачем она сына-то забрала? Сына – зачем?!
Он схватил Каретникова за отвороты плаща, смял ему галстук, а Каретников, держа чемоданчик, другой рукой пытался высвободиться. Бить не хотелось – не мог его ударить, совершенно пьяного, в горе, еле на ногах стоящего, – и было гадко, бессмысленно, нелепо все. Было стыдно, что сейчас могут соседи выглянуть... Он оторвал наконец от себя чужие руки, втолкнул мужчину в квартиру и сам же дверь захлопнул.
Если б еще какие-то адреса оставались и было на это время, он все равно никуда бы не поехал больше. Все теперь было не важным ему: и что, может, только минуту назад он как раз у ее дверей стоял, и что не дозвонился все-таки по одному из адресов, и даже то, что так и не разыскал Веру.
А если она действительно ушла от мужа? Но... не он ведь тому причиной – ему-то она и письма не написала... А этот кричал... ну да, получалось же, что она, та, к кому-то ушла... К кому-то! Но у Веры никого ведь не было, кроме мужа и кроме него, Каретникова. Конечно же то была другая женщина, а не его Вера!
Однако, представив себе и такой возможный когда-нибудь вариант ее судьбы, если б он сейчас нашел ее, Каретников подумал: так, может, оно и к лучшему, что они не встретились? Для нее же – лучше...
Теперь, когда все неприятности остались, наконец, позади и он, поймав такси, ехал уже на вокзал, можно было и о том подумать, сколько же пришлось ему перетерпеть за два дня. И никто ведь не неволил его, не обязывал, не просил – он все это совершенно добровольно сам взвалил на себя, хотя и трезво сознавал, как мала вероятность отыскать Веру. И виделся-то ему не адюльтер в их встрече, не ради какого-то любовного свидания он ринулся сломя голову, а просто чтобы увидеть, поговорить – единственно за тем и поехал, искал, терпел столько унижений, неудобств...
Почему-то вспомнился ему прекрасный гостиничный номер с уютной мебелью, огромная ванная комната с мягким ковром, вся в старинном кафеле; непонятно откуда даже чья-то строчка пришла на ум: «И тихий плеск воды так сладко нежит ухо...» – он был почти уверен, что никогда и не знал этих стихов, да и вряд ли они вообще имеют какое-то отношение к плесканию в ванной. Взбредет же такое!.. С неудовольствием Андрей Михайлович отстранил от себя непрошеные воспоминания: они как бы умаляли, обесценивали его основной поступок, ибо слова «натерпелся», «пережил» как-то оказывались не к месту, сникали, и рядом с ними не так уже ощущалась тогда своя измученность. Он снова вернулся лишь к сценам, где «натерпелся» и «намучился» были кстати: мотания его по городу из конца в конец – правда, не такси представлялись ему, как было несколько раз, а толпы людей в метро, переполненные автобусы и троллейбусы, – его осторожные выспрашивания на лестничных площадках об очередной Вере Николаевне, свое состояние, когда он узнал об одной умершей Вере Николаевне, стычку с этим типом...
А все-таки он не жалел о своей поездке, он даже чувствовал, что был в эти дни самоотверженнее, как бы выше себя обычного, поступал много жертвеннее, чем когда-нибудь, и его ли вина, что так уж сложились обстоятельства?
Купе было на двух человек, заснул он быстро, и сон его был глубоким и спокойным.
18
Всю следующую неделю Андрей Михайлович был очень занят различными кафедральными делами, но в пятницу, уже под конец рабочего дня, зайдя зачем-то в ординаторскую и застав там лишь Киру Петровну, он вспомнил, что надо же что-то делать с ее диссертацией. Разумеется, сама за эту неделю она ничего путного не могла написать – потому, кажется, даже избегала встреч с ним, – но, чтоб проявить к ней хоть какое-то внимание, он поинтересовался, не приготовила ли она новой порции листков, ведь уже целая неделя прошла.
Мило смутившись, она стала оправдываться, что, видя его занятость, просто не смела прибавлять ему новых забот, но, конечно, она кое-что написала. Вот, здесь семь страничек...
Каретников подумал с тоской, что снова придется вникать в эту чепуху, возвращать на переделку, вновь править, объяснять очевидное...
Он пообещал Кире Петровне, что просмотрит ее рукопись за воскресные дни, а для себя при этом твердо решил, что это в самый последний раз. Чем так мучиться и ее тоже мучить, лучше уж диктовать ей все оставшееся, страницу за страницей.
К себе в кабинет он вернулся очень кстати: как раз Ирина звонила.
– Я слышала, ты в Москву уезжал?
По счастливому ее голосу он понял, что совсем не для этого она звонит, и, улыбнувшись, спросил:
– У тебя новости?
– Да, – рассмеялась она. – А откуда ты...
– Вы отплываете раньше, – догадался Каретников.
Он взглянул на лежащую перед ним рукопись Киры Петровны, и, пока Ирина, воскликнув, что он прямо ясновидец, рассказывала ему, как все передвинулось и они с Павликом уже сегодня отплывают, через несколько часов, Каретникову хватило времени, чтобы, просмотрев один из абзацев, осознать, что никакой особенной редактуры здесь не требуется.
– Скажи, что ты рад за меня! – потребовала Ирина.
– Я очень рад за тебя, – сказал Каретников. – Я тебе завидую...
– Мне?!.. – Она помолчала. – Андрюша, у тебя что-то случилось?
– Ну то ты! – усмехнулся Каретников. – Может, я и хотел бы, чтоб случилось. А может, и хотеть-то не хочется... Ты успела с белым платьем?
– Двух дней не хватило, – рассмеялась Ирина. – Но это не страшно, обойдусь. Да Павлик все равно бы и не заметил... Ну, я побежала, еще столько дел... Целую.
– Появись, когда вернешься.
– Конечно! И не хандри, – сказала Ирина. – Не будешь?
– Не буду, – улыбнулся он.
Он решил уж досмотреть рукопись Киры Петровны и окончательно убедился, что Сушенцов понял их разговор совсем не так, как ему бы хотелось, однако досада и даже неприязнь, поднявшаяся в душе Андрея Михайловича, тут же сменились облегчением. Он подумал, что тогда-то ведь все проще: раз Сушенцов снова принялся помогать ей, то ему, Каретникову, не придется теперь грех на себя брать и самому дописывать диссертацию Киры Петровны. Приносит она очередной текст – и приносит. А как оно, что там за этим... В конце концов, это их дела, и он совсем не обязан был знать... Хотя, конечно, мера порядочности каждого из них ему теперь для себя вполне ясна.
Собираясь домой и проверяя, есть ли у него мелочь для троллейбуса, Каретников обнаружил в кармане обрывок листка с каким-то номером телефона и сразу вспомнил: это же то, что от московских адресов осталось. Все остальное он предусмотрительно уничтожил из опасения, что жена может наткнуться, да и за ненадобностью, а вот этот телефон, оказывается, приберег зачем-то... Наверно, чтоб совесть потом не мучила: все-таки ведь не дозвонился тогда, в Москве...
Снова присев к столу, уже в плаще, он, усмехнувшись, набрал этот номер через междугородный индекс. Теперь-то ему уж точно не в чем себя упрекать...
– Да? – сказал женский голос.
Каретников замер, растерялся от будничного тона, с каким это было произнесено. Словно для того, чтобы услышать коротенькое, безразличное «да?», он не ринулся, как мальчишка, в другой город, не изъездил его вдоль и поперек, не избе́гал высунув язык пол-окраины...
Он не поверил себе, что узнал ее голос, но что-то все же мешало ему попросить Веру Николаевну к телефону, чтобы окончательно убедиться.
Он молчал и, боясь обнаружить себя, даже затаил дыхание.
– Алло!.. Алло!.. – чуть обеспокоенно повторил женский голос. Без сомнения, ее голос...
Он не откликался, а она все не вешала трубку, и наступила тягостная пауза. Так долго не вешают трубку лишь когда очень хотят услышать того, кто звонит...
Не зная почему, он почти точно знал в эти секунды: Вера поняла, что это он, – и, как подтверждение его ощущению, он вдруг услышал нерешительное, то давнее, совсем тихо сейчас произнесенное: «Расскажи о себе...». Впрочем, до конца он не был в этом уверен. Наверное, все же почудилось... Но ведь так явственно!..
– Алло! Алло! – тревожно говорила Вера.
Он молчал.
– Алло... – повторила она еще раз. Голос ее как-то уже померк, стал бесцветным, смирившимся, далеким.
Что ж ему сказать? Что он разыскивал ее? А зачем? Чтобы что?
Нет, он не был готов...
Осторожно, как будто хотел это сделать совсем незаметно для Веры, Андрей Михайлович положил трубку на телефонный аппарат, тут же, однако, торопливо поднял ее в наивной детской надежде: а вдруг да не разъединились они?! Тогда уж он обязательно скажет... Он услышал длинный равнодушный гудок.
На какое-то мгновение он почувствовал едкую, злую, чуть ли не гадливую иронию по отношению к самому себе – вот и вся-то твоя цена! – но тут же ему стало жаль себя, что-то ведь с болью отдирающего от своей души, запрещающего и думать и тем более поступать так, чтобы другому потом из-за него больно было. Да-да, вот именно! Не о себе же он заботится, а только о ней, о ее семейном спокойствии.
Он повертел в руках бумажку с номером телефона, смял, скомкал ее, потянулся к корзине для мусора, но в нерешительности остановился. Слишком трудно ему это все далось, чтобы вот так просто, бесповоротно расстаться, перечеркнуть... Он разгладил бумажку, подумал-подумал и, выдвинув нижний ящик письменного стола, положил ее на самое дно. Он не объяснил себе, зачем сделал это, но так ему все-таки было легче.
Андрей Михайлович посидел некоторое время, не зная, куда себя деть. Рассеянно он взглянул на календарь. Была пятница... Ну и что ж, что пятница? – тупо подумал он. Ах, да... По пятницам они обычно созванивались, чтобы вечером в баню идти. Интересно, сегодня они собираются? А почему, собственно, им не собраться? Это он уже дважды пропустил, даже больше...
Позвонить, что ли? Чего уж теперь-то?!
Он набрал номер одного из них.
