Текст книги "Случайные обстоятельства"
Автор книги: Леонид Борич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 41 страниц)
Случайные обстоятельства
Герои нового романа Леонида Борича «Случайные обстоятельства» – наши современники. Опытный врач, руководитель кафедры Каретников переживает ряд драматических событий, нарушающих ровное течение его благополучной жизни. Писатель раскрывает опасность нравственной глухоты, духовного мещанства.
В книгу входит также роман «Третье измерение» – об экипаже атомной подводной лодки.
ТРЕТЬЕ ИЗМЕРЕНИЕ
1
То, что было в радиограмме, знали пока лишь они двое: командир и радист, – но Букреев, достаточно проплавав на своем веку, прекрасно понимал, что уже через минуту-другую об этом станет известно всему экипажу, хотя ни он, ни радист никому еще не успеют и слова сказать. Видимо, на четвертой неделе плавания что-то меняется даже в физических законах, если весть, подобная этой, совершенно непостижимыми путями, минуя корабельную трансляцию и испытанные на прочность стальные переборки, просачивается во все отсеки.
Букреев отпустил радиста, и тот, избегая вопрошающих взглядов, удалился в свою рубку. Мог бы и подмигнуть им, подумал Букреев. Они бы поняли. Нет, сразу заважничал... С таким выражением своей значительности ходил обычно по лодке их минер после удачного торпедного залпа, как будто на всем флоте только у него одного и выходили торпеды из аппаратов...
Все-таки приятно было чуть упредить догадку своего экипажа – люди это заслужили. И Букреев, потянувшись в кресле, очень буднично сказал:
– Ну что ж, старпом...
– Ясно, товарищ командир, – заулыбался Варламов. – Разрешите командовать на руль?
По лицу понял, что ли?.. Жаль отпускать такого. Это ведь только плохих – легко, их часто и отпускают, характеристики пишут почти как на орден, да и по службе, бывает, охотно двигают, стараясь избавиться... А тут собственными руками приходится себя лишать толкового старпома. Но что же делать? Не должен офицер перерастать свою должность: и служба страдает, да и для офицера плохо...
Букреев кивнул, старпом дал команду на руль, и они легли на обратный курс, к дому.
Неподалеку от командира – впрочем, на подводной лодке все близко – сидел у пульта управления Обозин, механик корабля, маленький, с аккуратно зачесанной лысиной, в новенькой спецовке. Он недавно принял душ, переоделся во все чистое, побрился, и в центральном посту, чуть колеблясь от небольших перепадов давления, стояло ароматное облако «Шипра» – острый запах совсем иного, нелодочного быта, по которому они все успели соскучиться.
Как и всякий мужчина после бритья, Обозин чувствовал себя помолодевшим и бодрым, хотя за последние сутки он спал не больше четырех часов, да и то с перерывами. Особой необходимости, правда, в этом не было – так, мелкие, в общем, неисправности, – но уйти спать, пока эти неисправности не ликвидированы, он не мог: должен был все ощупать собственными руками и сам во всем разобраться.
– Вот и повернули оглобли, – задумчиво проговорил Обозин. Новость о возвращении была, разумеется, приятной, но она же и напомнила, что для кого в базе – отдых, а ему работы только прибавится: и плановый осмотр механизмов, и кое-какие доделки из того, что в море не сделаешь, и мало ли что еще...
Букреев покосился на Обозина, хотел что-то выговорить насчет этих «оглоблей» – очень уж как-то по-кучерски звучит, – но промолчал. Он вообще редко делал замечания своему механику.
По времени пора было начаться докладам, и Обозин, чтобы напомнить об этом, включил тумблер на первый отсек.
– Есть, первый! – бодро ответили ему оттуда.
– Как раз и нету, – добродушно сказал Обозин. – Спите?
Там спохватились, и после небольшой заминки последовал доклад:
– В первом по готовности «два-подводная» третья смена заступила на вахту. Замечаний нет.
Обозин переключил тумблер на следующий отсек, вспыхнула очередная желтая лампочка на панели корабельной связи – и все теперь пошло без напоминаний, как обычно, разве только повеселее обычного: знали уже, что идут домой.
– Придем в базу – команду помыть, – сказал Букреев старпому. – Офицерам и мичманам – сход на берег до понедельника.
– Есть, товарищ командир... – Зазвонил телефон, Варламов снял трубку и, придвинув к себе журчал, начал записывать. – Так... Так... Понял... Пресной воды?.. Масла?..
– Механик, как дела с кингстоном? – спросил Букреев.
– Сейчас трудно что-нибудь сделать, товарищ командир. Придется в базе.
– В базе вам надо бы для разнообразия и к семье сходить, Николай Николаевич...
На диванчике у перископа сидел замполит, капитан второго ранга Ковалев. У них на корабле он появился недавно, только второй месяц пошел, и не мешало, по мнению Букреева, лишний раз показать ему, с кем он плавает.
– Да тут всего-то часа на два работы, – сказал Обозин.
– Странный у меня какой-то механик, – вздохнул Букреев, искоса поглядывая на замполита. – Везде люди как люди, а вас прямо выгонять с лодки приходится. Жена, наверно, в политотдел скоро жаловаться пойдет... Как, замполит, может пойти?
– Я еще человек новый, Юрий Дмитриевич, – улыбнулся Ковалев. – С женой механика не знаком.
– Ничего, это-то она понимает, – сказал Обозин. – Когда заканчивается рабочий день, служба только начинается.
– Вам хорошо. Сумели, значит, воспитать... – Тут, однако, Букреев явно поскромничал, потому что и свою Ольгу он тоже сумел воспитать в военно-морском духе, так что она скорее уж удивлялась его своевременному возвращению домой, чем его опозданиям.
Из штурманской рубки, расположенной здесь же, в центральном, выглянул штурман.
– Товарищ командир, освободили сорок третий полигон.
Букреев сказал:
– Вот, механик, учитесь у Володина. Только привяжемся к пирсу – улизнет с корабля сразу за командиром. Так, штурман?
– Постараюсь, товарищ командир, – честно признался Володин. – Если старший помощник не задержит.
– Старпом, вы уж особенно не задерживайте штурмана. Пусть хоть на танцы успеет. Единственная радость холостяку.
– И девушки в городке заждались, – поддержал Обозин.
– На танцы отпущу, товарищ командир, – заверил Варламов. – Может, не к началу, но в самый разгар – попадет.
– Отдадим вам городок, штурман, до понедельника. Управитесь за двое суток?
– Буду стараться, товарищ командир.
– Он управится, – сказал Букреев замполиту. – В этом-то я не сомневаюсь.
– Хорошо, когда знаешь возможности своих подчиненных, – улыбнулся Ковалев.
«Конечно, хорошо, – подумал Букреев. – Вот только тебя я что-то не уясню никак...»
Ему это было непривычно. Одна из привлекательных черт военной службы была для Букреева как раз в ее определенности, то есть в определенности отношений между людьми, потому что, какой бы ты ни имел характер, вкусы там или привычки, границы, в которых они могли проявиться, да и сама возможность их проявления зависели не только от твоего характера, а может быть даже не столько от него, сколько от той должности, которую ты занимал на корабле, и от круга твоих обязанностей и прав по этой должности.
Конечно, некоторые тонкости все же существовали, с ними приходилось считаться, но они ни в коем случае не могли затуманить простоту и четкость служебных отношений, твердо регламентированных уставами. И, плавая командиром уже седьмой год, Букреев привык быть не только первым, но и единственным на корабле человеком, который лично, ни с кем никогда не советуясь, решал любой возникший в экипаже вопрос.
Прежний их замполит, тихий и вежливый, понял это с самого начала, ни в чем не мешал командиру, не перечил ему, за что прежде всего и ценился Букреевым. Но по состоянию здоровья замполит был недавно списан на берег, а с новым заместителем привычные для Букреева отношения все как-то не налаживались. Более того, уже с первых же дней капитан второго ранга Ковалев, высокий, спокойный и чуть насмешливый человек, почему-то почти седой в свои сорок лет, вызвал у Букреева какое-то настороженное ожидание. Что-то в самом облике его было такое, что вдруг помешало Букрееву дать сразу же ему понять, что единоначалие, особенно на подводной лодке, оторванной от своих берегов – не берегов как суши, а берегов как государства, страны, – это единоначалие должно означать власть полную, окончательную, не подлежащую какому бы то ни было толкованию, анализу, а тем более – хотя бы минутному сомнению, пока лодка находится в море. И это не блажь, не самодурство, не чья-то досужая выдумка и, уж конечно, не его, Букреева, личный каприз, а вполне понятная и единственно возможная необходимость. И она, эта власть, абсолютна, а значит, осуществляется не только в море, но и в своей базе, ибо такова уж природа самой власти: либо она есть везде и всегда, либо ее нет вовсе.
Их первая встреча началась с такой, казалось бы, мелочи, которую Букрееву было даже как-то неловко и додумать-то до конца, самому себе ее сформулировать, а тем более – признаться, что эта мелочь могла для него в конце концов так много значить.
Так уж ведется, так принято на подводном флоте, что всех, до старпома включительно, офицеры называют вне строя по имени-отчеству, и только на одного-единственного человека не распространяется эта традиция: на командира. Для всех, всегда, даже за праздничным столом, он остается «товарищ командир», и это, бесспорно, дань уважения той ежеминутной ответственности, которая всегда лежит на плечах командира за жизнь корабля и людей – и днем и ночью. И видимо, не так уж велика эта дань...
Прежний замполит обращался к Букрееву, как и все остальные офицеры: «товарищ командир». Ковалев же, войдя в каюту Букреева и вполне официально, по-уставному представившись, в дальнейшем разговоре – как бы подчеркнув, что формальности соблюдены, – совершенно уже свободно («Видно, привык к этому на других кораблях», – отметил тогда про себя Букреев) перешел на обращение по имени-отчеству.
Букреева это чуть задело, он невольно сравнил Ковалева с недавним своим заместителем. И первое, что сразу же понял при этом сопоставлении, было то, что прежний замполит обычно как-то терялся в его присутствии, даже робел немного, что ли, и это воспринималось Букреевым как должное, а вот Ковалев, чье имя-отчество сразу запомнилось, хотя Букреев с первого знакомства всегда плохо это запоминал, – Максим Петрович Ковалев смотрел на него, Букреева, не так, как он привык, чтобы на него смотрели на корабле. И эта спокойная уверенность Ковалева, а вернее – спокойное понимание своих прав, задела Букреева, потому что понимание это воспринималось им как некоторое уже посягательство на его, Букреева, командирское единоначалие. Поведение Ковалева ему хотелось считать просто самоуверенностью – тогда легче было бы сразу чуть осадить нового заместителя, поставить его на место. Но рядом с этой удобной сейчас для Букреева мыслью, совсем рядом, было другое: не самоуверенность, а достоинство, например. И хотя Букреев обошел это слово по самому краешку стороной, он уже не сумел все сразу же поставить так, как было до Ковалева, и с раздражением чувствовал, что какая-то возможность этого уже упущена.
Вот и жили они так второй месяц, исподволь приглядываясь друг к другу. Стычек особых вроде не было, но и особого понимания тоже не было, а те разговоры, которые иногда случались между ними, носили какой-то непривычный и даже странный для Букреева характер: как будто то был разговор не начальника с подчиненным – а Ковалев, несомненно, был подчиненным, – но как бы беседа, пусть и не всегда из приятных, а все же просто беседа двух в чем-то совершенно равных людей, и это тоже задевало Букреева.
«Мне достает ума понять, что вы все-таки хороший командир», – сказал как-то ему Ковалев.
«Все-таки... – усмехнулся тогда Букреев. – Вы меня балуете, Максим Петрович».
А пожалуй, с ним иногда интересно было разговаривать: давно уже не встречал Букреев на своем корабле человека, который мог бы ему серьезно противостоять, и, оказывается, Букреев даже в какой-то мере скучал, что ли, по такому человеку, потому что его характеру порой необходимо было чувствовать чье-то сопротивление и преодолевать его, а не просто легко подчинять себе.
Вот так и жили, так и плавали они, и замполита, кажется, не особенно смущало, что до сих пор в их отношениях нет никакой определенности. А впрочем, думать сейчас об этом больше не хотелось: все это, в конце концов, мелочи по сравнению с тем, что они полным ходом идут домой и почти уже позади двадцать суток моря и разлуки, а прямо по курсу – дом, берег, семья...
Настроение у всех было приподнятым, и штурман Володин подумал, что теперь вроде бы самый раз воспользоваться благодушием командира. Кто знает, вот так, шутя, можно и в Ленинград отпроситься... Уж очень подходящий момент.
– Товарищ командир, как бы мне по семейным обстоятельствам съездить?.. Суток на пять...
– Как там родители, здоровы? – спросил Букреев.
Не мог почему-то Володин лгать командиру, да и суеверным был в этом: соврешь, скажешь, что заболели, а они и впрямь... Все-таки возраст...
– Возраст уже такой, товарищ командир, что насчет здоровья...
– Хорошие у вас старики, – сказал Букреев. Он как-то останавливался у них со своей семьей на несколько дней. – Будете домой писать, привет передайте.
– Я мог бы и лично, товарищ командир, – улыбнулся Володин.
«Симпатичный ты парень, – подумал Букреев, – и всё сейчас на твоей стороне. Пусть себе съездит, размагнитится, чего уж там...»
– Я вам уже говорил: если жениться надумали – отпущу, а так...
– Не могу же я гарантировать, товарищ командир.
«Может, и в самом деле отпустить?.. А перископ? Ну, Евдокимов и сам справится... А плановый ремонт?»
– Не можете гарантировать – тогда здесь сидите. Пока не созреете, – сказал Букреев. – А то вон отпустил доктора в прошлом году...
– Иван Федорович не виноват, – заступился за врача Обозин.
– Я, что ли, виноват? – возмутился Букреев. – Специально человека жениться отпускал!..
– И что же помешало ему? – спросил Ковалев.
– Погода была нелетной. – Обозин по старой лодочной привычке сосал пустой мундштук, чтобы не так хотелось курить. – Пока поезд тащился – доктор и передумал.
– Даже не доехал? – поинтересовался Ковалев.
– Куда там! – Варламов махнул рукой. – На вторые сутки уже снова в городке был.
Ковалев улыбнулся:
– Значит, надо все-таки самолетом. Чтоб на раздумья времени не осталось.
– А что, может, попробуете, штурман? – оживился Букреев. – Но только жениться! Не пять – десять суток дам. А?
– Заманчиво, товарищ командир, – Володин почесал затылок, вздохнул. – Да цена слишком дорогая.
– По тридцать лет уже, – проворчал Букреев, – а простого решения принять не могут.
Из Володина должен был получиться толковый старпом. Букреев уже почти остановил на нем свой выбор, но не хватало штурману серьезности, и помочь ему остепениться могла, по мнению Букреева, только женитьба. Доктор – тот и так был достаточно серьезным и обстоятельным человеком, а вот штурману этого как раз и не хватало, и лишь это, пожалуй, все еще удерживало Букреева от окончательного решения.
За спиной осторожно проходил интендант, мичман Бобрик. В руках у него был арифмометр. Как им пользоваться – Бобрик пока не знал и шел сейчас к механику или штурману – кто будет свободнее, – чтобы ему помогли разобраться. Но в центральном посту было слишком людно, Обозин и Володин о чем-то оживленно разговаривали с командиром, так что лучше уж прийти попозже...
– Бобрик! – остановил его командир.
– Я, товарищ командир! – отозвался Бобрик, почтительно вытягиваясь и замирая.
– Слышали, что в базу идем?
Бобрик уже, конечно, знал об этом, но, может, официально пока еще и нельзя было знать, а только вот с этой секунды?
– Подозревал, товарищ командир, – осторожно ответил Бобрик.
– Дальновидный у нас интендант, – под общий смех проговорил Букреев. – Что это за аппаратура у вас?
– А это я в провизионку несу, товарищ командир. – Надо было уходить, пока командир не заинтересовался арифмометром поподробнее. Вдруг еще спросит, как им пользоваться?!
– Скоро вы всю лодку перетаскаете в свои провизионки, – как-то поощрительно сказал Букреев. – Не на чем плавать будет.
Бобрик понял, что командир в хорошем настроении, и, значит, можно было расслабиться и ответить по существу.
– Так это же арифмометр, товарищ командир. Перед самым выходом удалось достать.
– А на счетах уже нельзя? – спросил Букреев.
– Неудобно же, товарищ командир, – укоризненно сказал Бобрик. – На корабле сплошная электроника, а мы тут – на счетах?
– Понятно... – Букреев усмехнулся. – Научно-техническая революция.
Бобрик скромно потупился и развел руками: стараемся, мол, для корабля как можем и даже сверх того...
– А ужин готов? – спросил Букреев.
– Так точно.
– Старпом...
– Ясно, товарищ командир. – Варламов включил трансляцию сразу на все отсеки и объявил: – Накрыть столы в кают-компании. Команде приготовиться к ужину.
Он обернулся – правильно ли понял? Букреев чуть заметно кивнул – да, правильно, – но тут же подумал, что решительность Варламова была уже не совсем старпомовской... Да, пора ему в командиры.
Букреев встал с кресла.
– Ну, пошли, мичман, на камбуз. Посмотрим вашу антисанитарию.
– Есть, есть, – сказал Бобрик, пропуская командира вперед.
– Вы, кажется, собирались к нам какого-то кока перетащить?
– Так точно. На гражданке шефом в ресторане работал.
– Каким еще «шефом»?
– Шеф-поваром, товарищ командир.
– А... Ну и как?
– Сопротивляется, – вздохнул Бобрик.
– Сломить надо, – сказал Букреев, перешагивая высокий комингс.
– Будет сделано, товарищ командир, – заверил Бобрик, торопливо соображая, все ли на камбузе в порядке.
2
С красивой небрежностью знатока возился у перископа старший матрос Евдокимов. Присутствие замполита, который сидел на диванчике рядом, ничуть не смущало его, не заставило сделать ни одного лишнего, суетливого движения, потому что, кто бы ни оценивал со стороны его работу, – не было на корабле человека, который мог бы разобраться в перископе лучше, чем Евдокимов, и молчаливой неспешностью своей он словно подчеркивал это.
Штурманских специалистов Ковалев вообще стал отличать с первых же дней. Даже не глядя на номера, нашитые на карман спецовки, – номера, по которым видно, к какой боевой части корабля относится каждый матрос, – можно было понять, что служат они под началом Володина. На манер штурмана они умудрялись носить спецовки с каким-то особенным шиком, немного щеголяли своей подтянутостью и снисходительно относились к представителям иных профессий на корабле, не столь истинно морских, какой им казалась только штурманская.
Когда сегодня Букреев, после очередного подвсплытия на сеанс связи, недовольно спросил, что это у штурмана с перископом и не находит ли штурман, что у него слишком часто что-нибудь да случается, Володин, задетый явной несправедливостью командира, с вызовом сказал, что перископ все-таки не гайка с болтом, а сложнейший прибор, и может же с ним хоть однажды что-то случиться. На других кораблях тоже случается, почему же у нас не может?
– А потому, – вдруг совершенно спокойно ответил Букреев, – что у нас не должно. И вы, штурман, пока не на другом корабле плаваете, а на этом.
Как понял Ковалев, случай с перископом сам по себе был не ахти какой и ни на что особенно не влиял, а то, что Букреев позволил своему подчиненному разговаривать в таком тоне и даже не заметил этого или не хотел замечать, означало, видимо, что бывший штурман (а Букреев плавал когда-то штурманом) все же согласился со штурманом нынешним, с Володиным, что перископ действительно не какая-то там гайка с болтом. Тут Володин в глазах Букреева был абсолютно прав, а в таких случаях командир позволял иногда своему подчиненному и сорваться, и даже чуть надерзить, – это Ковалев уже понял в Букрееве. Но успел он и другое заметить: штурман как раз чаще всего тогда именно и дерзил, когда чувствовал за собой какую-то вину – за собой или за своими подчиненными. И кажется, с перископом для самого Володина не все было так очевидно, как ему бы хотелось.
Подсказать действительную причину неполадок мог только Евдокимов, старший матрос Евдокимов, образование десять классов, служит по последнему году... Что еще?
Ковалев стал припоминать послужную карточку Евдокимова, но зацепиться не за что было, все у Евдокимова шло нормально, он был из тех матросов, за которых никому из его начальников никогда не попадало от командира. Оставалось только вспомнить сейчас, как же поощрялся старший матрос Евдокимов. В звании он не особенно преуспел, мог бы уже и старшиной второй статьи быть, а что-то ведь было, думал Ковалев, что-то припоминалось такое, что и с хорошим матросом случается не каждый месяц, даже не каждый год... Ну конечно!
– Евдокимов, – окликнул Ковалев.
– Я, товарищ капитан второго ранга. – Евдокимов обтер ветошью руки и подошел к замполиту, вопросительно глядя на него. С перископом он провозился уже несколько часов, а спецовка с подвернутыми рукавами оставалась все такой же чистенькой: точные приборы требуют аккуратности, этому-то Володин научил своих подчиненных.
Ковалев подвинулся на диванчике и сказал:
– Присаживайся.
Евдокимов довольно красноречиво оглянулся на перископ – некогда, мол, рассиживаться особенно, товарищ капитан второго ранга, – но Ковалев ждал, и, хочешь не хочешь, пришлось сесть рядом.
– Ну, как служится? – спросил Ковалев.
– Нормально служится, – сдержанно ответил Евдокимов.
– А подробнее?
– И подробнее – нормально. – Евдокимов пожал плечами: не мог он понять, чего, собственно, ждут от него, о чем услышать хотят. – Может, биографию? – спросил он. – Ну, где родился, когда школу кончил?
В глазах у Евдокимова было столько вежливой скуки и вроде бы даже усмешки, что Ковалев понял: за свою недолгую флотскую жизнь старшему матросу Евдокимову пришлось уже не раз кому-то рассказывать свою биографию, и от очередной беседы с новым замполитом он, видно, другого начала и не ожидал, свыкся уже. И самое неприятное было сейчас для Ковалева то, что он ведь именно в таком роде и собирался спросить. Хорошо хоть, не успел...
– У тебя, кажется, по поощрению десять суток было? – спросил Ковалев.
– Давно было, – подтвердил Евдокимов. – С выездом на родину.
– И как съездил?
– Мысленно съездил, – усмехнулся Евдокимов.
Ковалев внимательно взглянул на него и подумал, что Евдокимов уже дважды поддел его: и сейчас вот, и чуть раньше, когда спросил: «Может, биографию?»
Нынешним ребятам иронии не занимать. Думает, конечно, что поддел... А скажешь ему, что вся его биография только здесь, на лодке, и началась-то по-настоящему, что до этого, по сути, у него никакой своей биографии и не было, а все было как у всех: родился, рос, пошел в школу, стал пионером, комсомольцем, окончил школу; скажешь ему все это – он ведь здорово обидится, потому что если и не само понимание жизни, то уж, во всяком случае, ощущение себя как личности приходит сейчас довольно рано. Можно на берегу посидеть вместе в курилке, выслушать анекдот или самому рассказать какую-нибудь занятную историю, можно поужинать из одного бачка с матросами, «забить козла» в кубрике – и все равно остаться только начальником, человеком, к которому в следующий раз они сами все-таки не придут, пока не придешь к ним ты. Да и тогда они еще посмотрят, с чем ты пришел, с каким разговором: от души ли, от искреннего желания разобраться и помочь или так просто, по долгу службы. Всё они подмечали, каждую малейшую видимость, и уж тем более. – видимость заботы вместо самой заботы и интерес по обязанности вместо настоящего интереса.
Ну, это все философия, это ты для себя оставь. А старшему матросу Евдокимову важно сейчас только одно: до сих пор не съездил в краткосрочный отпуск. Давно уже поощрили, а он так и не съездил...
– Что же, не отпускали? – спросил Ковалев.
– Зачем? Отпускали, – усмехнулся Евдокимов. – Три раза отпускали. Уже и чемодан сложу, и подарки... Да что говорить! – Он махнул рукой. – Чуть что – Евдокимов!.. Я ведь все его капризы знаю.
Это он о штурмане так?.. Очень уж не хотелось сейчас одергивать Евдокимова, разговор и без этого не получался, а все-таки придется напомнить, что начальник не капризами своими руководствуется, а интересами службы. Ну, не так, конечно, не такими словами, хотя и капризы тоже случаются, чего уж там...
– Чьи капризы? – спросил Ковалев.
– Перископа, чьи же?! – удивленно посмотрел на него Евдокимов.
– Так это же хорошо! – с облегчением сказал Ковалев. – Хорошо, что так изучил перископ.
– Для службы-то хорошо, – вздохнул Евдокимов. – Зато отпускать трудно.
– Почему? – не сразу понял Ковалев.
– А потому что незаменимым стал.
Тут проскользнуло и немного гордости, что вот, значит, какой он, Евдокимов, незаменимый на корабле человек, но больше все-таки было досады на эту свою незаменимость.
– Перестарался я в службе, – с убеждением сказал Евдокимов.
– Интересно... – Ковалев помолчал. – Ну, а как же сегодня получилось? Почему он потек?
– Так ведь перископ все-таки, товарищ капитан второго ранга. Тут все до миллиметра, до микрона...
– Понимаю, что не швейная машина, – согласился Ковалев. – Только не надо придумывать объективные причины, ладно? – Он поднялся с дивана, за ним сразу же и Евдокимов встал. – Лучше уж вообще не отвечай.
Ковалев уже собрался идти – пора было готовиться к ужину, – когда Евдокимов спросил за его спиной:
– Честно?
Ковалев обернулся и пожал плечами:
– Если считаешь, что со мной можно...
Евдокимов все не решался, и Ковалев понял, что он сейчас соображает, как его честное признание на отпуске отразится.
Никак не отразится, решил про себя Ковалев. Промолчит или скажет правду – никак не отразится. Поедет старший матрос Евдокимов на свои десять суток. Но выбирать он должен, не зная об этом решении: невелика добродетель, если заранее знаешь, что она не принесет тебе неприятностей...
– Проморгал я сегодня, – сказал Евдокимов. – Ну, не в настроении был. Мать перед самым выходом письмо прислала...
«Ну да, – подумал Ковалев, – в эти годы мы стесняемся говорить «мама», это только потом...»
– Наверно, заранее написал, что приедешь? – спросил он.
– Порадовать решил... – Евдокимов как будто извинялся. – Имел такую глупость.
– Почему же глупость? Правильно решил. Придем в базу – можешь собирать свой чемодан.
– Нет, товарищ капитан второго ранга. – Евдокимов покачал головой. – Я теперь понял: плохая примета, если заранее готовиться.
– А ты не верь в приметы, – улыбнулся Ковалев. – Сколько тебе надо, чтобы закончить с перископом?
– Чтобы?..
– Чтобы закончить с перископом и сразу поехать, – уточнил Ковалев.
– А!.. Тогда двух дней хватит, – сказал Евдокимов. – А если еще и ночью...
– Ночью не разрешаю, – остановил его Ковалев.
– Ясно, товарищ капитан второго ранга. Все равно сделаем, – заверил, повеселев, Евдокимов. – Лучше нового будет, честное слово!
Букреев уже переоделся к ужину в кремовую рубашку с погончиками, побрился, был явно в хорошем настроении, и, когда, постучавшись, Ковалев зашел к нему в каюту еще в спецовке, он сказал:
– Что-то опаздываем, Максим Петрович. Через пять минут ужинать пора.
– Да с Евдокимовым задержался. Никак парень в отпуск не уедет...
– И чего это он вдруг оплошал сегодня?.. – Про отпуск Букреев как-то пропустил. – Такой специалист...
– А если не вдруг? Если просто... плохое настроение было? Вот и оплошал.
– Что?! – Букреев от возмущения даже не нашелся сразу, что ответить. – У меня, Максим Петрович, тоже бывает, между прочим, плохое настроение. Начальство не так ласково посмотрит, дома кто-нибудь заболеет... Что ж, по-вашему, я свою задачу не выполню?
– Выполните, – спокойно сказал Ковалев. – Но вы уже семнадцать лет плаваете, из них шесть – командиром. А Евдокимов все-таки мальчишка. Вчера еще его дома за отметки ругали.
– А мы сегодня и должны с вами так воспитать этого мальчишку, чтоб его плохое настроение на службе не отражалось.
– Штурман мне почти теми же словами ответил: настроение настроением, а не моги плохо служить. Не положено.
– И правильно, – сказал Букреев. – Перископ из-за этого не должен страдать.
– Не должен, – согласился Ковалев. – А Евдокимов?
– При чем тут Евдокимов!
– А Евдокимов из-за перископа – должен, Юрий Дмитриевич?
– Тоже мне страдание! – отмахнулся с досадой Букреев. – Человек – не перископ, Максим Петрович. Человек все может...
Он усмехнулся, но Ковалев не принял этого тона, и Букреев подумал, вздохнув, что замполит его ко всему, кажется, еще и без юмора, а на военно-морской службе, да тем более на подводной лодке, – гиблое это дело...
– Шучу, – вздохнув, разъяснил Букреев. – Старший матрос Евдокимов тоже не должен страдать.
– Я так и понял, Юрий Дмитриевич. Экипаж-то все-таки хороший сложился.
– Ага, – кивнул Букреев, сдерживая себя, – сложился... Кубики складываются, Максим Петрович. Детские кубики с картинками, А экипаж – сколачивается. Понимаете? Ско-ла-чи-ва-ет-ся! Годами! По кирпичику! Один не так подберешь – вся кладка развалиться может. Психология, товарищ замполит...
Последнюю фразу он уже произнес с явной иронией: как же это, Максим Петрович, вы, заместитель по политической части, не понимаете этого?
– Да, конечно, – согласился Ковалев. – Но когда возникает конкретный вопрос, не всегда как-то и думаешь о психологии. Поплюешь на руки – и за дубинку... А?
«Ты это в мой адрес, что ли?» – подумал Букреев.
– И так бывает, – сказал он. – Не умеешь – научим, не хочешь – заставим. В конце концов, дубинка в военном деле – тоже психология. И вообще, служба – вещь довольно жестокая, она иногда и каких-то жертв требует.
– Как, например, с отпуском Евдокимова, – подсказал Ковалев.
– А хотя бы и так! Чтобы других жертв, посерьезнее, не случилось.
– А может, это у нас еще и привычка такая? – спросил Ковалев. – Служу-служу, все вроде бы нормально идет... Нет, думаю, чем бы все-таки пожертвовать? Выходным днем, что ли? Так было уже, и не один раз. Отпуском?.. Ведь давно что-то ничем не жертвовал, даже не по себе как-то... Почему все время нужно обязательно чем-то жертвовать?
– Да потому, что у нас с вами профессия такая: около войны ходим. Все время! Научимся ходить – может, тогда ее и не будет. Это, надеюсь, стоит жертв?
– Безусловно, – согласился Ковалев и улыбнулся. – В глобальном масштабе я все понимаю. Но вот почему Евдокимов третий месяц не может в отпуск съездить – никак не пойму. Сами ведь поощрили!
– А плавать дядя будет? – вежливо спросил Букреев.
Ковалев немного растерялся:
– Не понимаю...
«А он сейчас, наверное, кажется себе заступником, – зло подумал Букреев, не торопясь с разъяснением. – Как же, не побоялся из-за старшего матроса с командиром схлестнуться!»
– Эх, мне бы вашу отзывчивость, Максим Петрович, – насмешливо сказал он.
