Текст книги "Случайные обстоятельства"
Автор книги: Леонид Борич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 41 страниц)
17
Когда по дороге в плавательный бассейн они с Володиным зашли на минуту в магазин и Мария Викторовна выбирала для себя резиновую шапочку, она услышала, как штурман за ее спиной с кем-то поздоровался. Женский голос был приятным, а учтивость, с которой Володин ответил на какой-то вопрос, показалась Марии Викторовне чуть-чуть иной, чем при обычной встрече со знакомой женщиной.
Интересоваться было неприлично, но, чувствуя на себе изучающий взгляд, Мария Викторовна все-таки обернулась. Миловидная, немного уже полнеющая женщина ее лет в каракулевой шубке, не успев придать своему лицу определенное безразличие, смутилась, отвела в сторону красивые серые глаза с близоруким прищуром, но Мария Викторовна успела понять, что это был не тот короткий, как бы в одно касание, оценивающий взгляд, которым, сами этого не замечая, обмениваются при встрече незнакомые женщины, а взгляд присматривающийся, взгляд человека, который уже кое-что слышал о тебе раньше, взгляд женщины, сравнивающей с собой... И это бы еще бог с ним, но Мария Викторовна успела уловить и явное успокоение, промелькнувшее на лице этой женщины от такого сравнения с собой, и это чуть задело Марию Викторовну. И еще: в эту же секунду пришло к ней непонятное ей самой ощущение уверенности, что она знает, кто эта женщина.
Взяв покупку, Мария Викторовна быстро пошла к выходу, зная, что Володин тут же, на глазах этой женщины, вынужден будет догонять ее. Володин, собственно, был ни при чем, и совсем не хотелось ставить его в неловкое положение перед этой женщиной, но пусть все-таки с ней попрощаются сейчас второпях...
Володин сразу же догнал ее, и Мария Викторовна, как бы между прочим, сказала:
– До чего же лицо знакомое!..
– Чье? – не понял Володин.
– Да этой женщины... Ну, в магазине...
– А!.. Так это же Ольга Владимировна, жена командира.
Марии Викторовне пришлось удивиться, хотя она и без Володина уже знала об этом, а все, что прибавилось к ее знанию о жене Букреева, – было только имя-отчество: Ольга Владимировна.
Значит, Ольга... Оленька... Олюшка... Мало ли как?..
– Красивая женщина, – сказала Мария Викторовна.
– Ну, еще бы!..
Возглас штурмана относился все-таки скорее не к жене Букреева, а именно к Букрееву, то есть не к тому, что у командира жена красивая, а что как же ей не быть красивой, как же это у Букреева могло бы иначе быть.
Мария Викторовна улыбнулась про себя и невольному тону Володина, и странному стечению его и своих мыслей: ведь она сама тоже так считала, еще даже не зная в лицо жену Букреева. И окажись все иначе – как, вероятнее всего, и должно было случиться, потому что между тем, что есть сам Букреев и что внешне представляет собой его жена, никаких, конечно, закономерностей быть не могло, – окажись все не так, как она заранее почему-то решила и как убежденно считал Володин, Мария Викторовна, возможно, и разочаровалась бы, ей, наверно, стало бы немного обидно за Букреева. Но сейчас, убедившись, что предположение ее оказалось правильным, она почувствовала, что не то чтобы расстроена этим или тем более как-то уязвлена, – ничуть! да и с чего бы это вдруг? по какому, наконец, праву? – а совсем-совсем другое, никак уж с этим не связанное: просто ей вдруг непонятным стало свое желание сходить в бассейн. И как это она вообще решила идти туда, когда на лодке столько работы? Но уже не идти сейчас, сослаться внезапно на свою занятость, на глазах у Володина передумать, она тоже не могла...
Потом Володин ее долго уговаривал поужинать вместе в кафе, взглянуть на танцы в Доме офицеров, доказывая, что, увидев одну достопримечательность их городка – бассейн, не стоит лишать себя и других, в этом, наверное, был какой-то резон, потому что сегодня даже сама мысль о предстоящей вечером работе была ей противна, но Мария Викторовна все-таки отказалась, и Володин, кажется, серьезно обиделся. Пришлось пообещать как-нибудь в другой раз сходить, через несколько дней.
Несмотря на позднее время, она застала на лодке Варламова, удивилась и озабоченному лицу его, и тому, что он не дома, – всех же, кажется, отпустили. А Варламов, увидев ее, очень обрадовался:
– Мария Викторовна, у Сартании что-то с акустической станцией. Может, посмотрите? Это же по вашей части. А?
У нее и своих дел было по горло, не ладилось до сих пор с датчиками, но отказать она не могла, да и хорошо понимала, что значит такая неисправность за два дня до выхода на торпедные стрельбы. Вот только неловко как-то в чужие дела лезть, неизвестно еще, как Сартания посмотрит на это.
– Сартания у вас – хороший специалист, – сказала она.
– Я знаю, – согласился Варламов. – Но нам обязательно к утру нужно закончить. Понимаете?
Она поняла: утром надо доложить Букрееву, что станция в строю. Иначе... Иначе ей уже заранее жаль было и Варламова, и Сартанию, и она согласилась.
Выдвинув один из блоков станции, Сартания внимательно осматривал его, сверяясь со схемой. Они уже проверили несколько таких блоков, но в чем причина – так и не доискались пока.
– Ничего себе подарочек командиру!.. – вздохнул Сартания.
– Товарищ капитан-лейтенант, а что, если трансформатор? – спросил матрос-акустик. В рубке было жарко, и он включил кондиционер.
– Эх, Картышев... Твоими бы устами... – Тут Сартания замолчал, потому что хотелось сказать, что хорошо бы, если бы мысль о трансформаторе, высказанная матросом Картышевым, оказалась истиной, но в голове путалась другая пословица: «Устами младенца глаголет истина». Это не годилось, и Сартания, помолчав, сказал без особой надежды:
– Ну, давай прозвоним на всякий случай...
Картышев принялся измерять напряжение на клеммах, мечтая о том, чтобы именно здесь и оказалась причина неисправности, – тогда бы уже никто не считал его салагой, но с трансформатором все было нормально. Так и пришлось доложить.
– Плохо, если нормально, – сказал Сартания. – Мы с тобой, кажется, и за ночь не управимся, если по порядку идти... – Он взглянул на часы и присвистнул: девятый час, скоро уже сынишка спать ляжет...
– Вот женишься, Гриша, – сказал он Картышеву, – обязательно сына сам воспитывай... Давай-ка еще здесь проверим.
– А если дочь? – улыбнулся Картышев. Уже сама мысль, что у него когда-нибудь может быть сын или дочь, развеселила Картышева. Его самого-то еще никто и не называл по имени-отчеству, разве в торжественных случаях – когда аттестат зрелости в прошлом году вручали да на комиссии в военкомате. И вдруг – нате вам: сын или дочь!..
– Дочку тоже лучше самому воспитывать, – сказал Сартания. – Чтобы мужу хорошей женой была. А уж сына – обязательно самому! А то прихожу – спит, ухожу – спит... Без отца фактически растет парень. Как, понимаешь, какой-то круглый сирота!
– Но у него же мать есть...
– А!.. – отмахнулся Сартания. – Разве женщина сумеет мужчину воспитать? Ей же главное, чтоб ребенок тихим рос. Слушай, а что, если... – Сартания подумал-подумал, сверился со схемой, полез проверять, но и тут все нормально было. – Думал, хоть к вечеру домой попаду, – пробормотал Сартания. – Старпом на корабле еще?
– Он сказал, что будет здесь, пока не исправим.
– Это хорошо, – улыбнулся Сартания. – Интересная у людей натура: старпом не дома, а мне почему-то уже легче. Не один я не дома...
– Сартания, – сказал по трансляции Варламов, – вы меня думаете сегодня к жене отпустить?
– Боюсь, что нет, товарищ капитан второго ранга.
– Эх, Сартания, плачет по вас гауптвахта... – Динамик смолк.
– Вытаскивай другой блок, – хмуро сказал Сартания.
– На свежую голову мы бы в два счета нашли. Утро вечера мудренее, – осторожно заметил Картышев.
– Ты что, фольклор собираешь, да?! – возмутился Сартания. – Или ты все-таки военнослужащий? Вытаскивай блок!
Они оба снова склонились над схемами и проводами...
– Можно к вам? – спросила Мария Викторовна, заглядывая в рубку.
– А, Мария Викторовна!.. Прошу, прошу... – Сартания вежливо поднялся перед ней.
– Мне старший помощник сказал... – Она помялась, выбирая слова помягче, чтобы не задеть самолюбия предупредительного капитан-лейтенанта. – Я не могу помочь?
– Помочь?! Помочь... – Сартания задумался. – Если это, конечно, не очень затруднит вас...
Он, бедный, даже смутился.
– Не затруднит, – улыбнулась Мария Викторовна.
– Большое спасибо, – с чувством сказал Сартания. – Тогда передайте, пожалуйста, вахтенному... Пусть чайку принесет. Только покрепче.
Мария Викторовна вспыхнула: очень уж это все смахивало на какую-то насмешку, – но Сартания так вежливо и серьезно, с заранее выраженной на лице благодарностью смотрел на нее, что она, сделав над собой усилие, чтобы не одернуть его, снова улыбнулась и, безмятежно проговорив: «Хорошо, хорошо, что за вопрос!», вышла из рубки.
«Вон ты какой! – думала она, разыскивая вахтенного. – Ну, ладно... Теперь я тебе обязательно исправлю эту станцию. Именно тебе! Хоть всю ночь просижу, а неисправность тебе баба найдет, которая, по-твоему, только чаем и может помочь...»
– Она акустической лабораторией заведует, – напомнил Картышев, когда Мария Викторовна ушла. – Кандидат наук...
– У нас, между прочим, тут не диссертации защищают, – сурово сказал ему Сартания. – Тут разбираться надо. Помочь!... – возмутился он, вспомнив ее предложение. – Двое, понимаешь, взрослых мужчин не разберутся пока, а одна женщина – разберется, да?
Насчет взрослых мужчин матросу Картышеву понравилось: может, товарищ капитан-лейтенант в чем-то и прав, но, с другой стороны...
– У нас равноправие, – сказал Картышев.
– А кто против? – удивился Сартания. – Пусть даже профессором будет! Академиком! Никто не запрещает... Но это же давно известно: как только женщина появится – вся электроника из строя выходит. Как у нас теперь...
– Это мистика, товарищ капитан-лейтенант, – возразил Картышев.
– Мистика? Не знаю. Умные люди говорят...
– Ничего не понимаю, – глядя на измерительный прибор, сказал Картышев.
Сартания заглянул ему через плечо:
– Зашкаливает? Вот!.. А ты говоришь – мистика... Значит, уже опять где-то поблизости.
Они оба выжидательно посмотрели на дверь. С подносом, с двумя стаканами чаю и печеньем вошла в рубку Мария Викторовна. Сартания и Картышев быстро переглянулись,
– Не умеют у вас чай заваривать, – сказала Мария Викторовна, быстро и ловко освобождая место для подноса. – Учить пришлось. Пейте, пожалуйста.
Она присела в сторонке на свободный стул.
– А вы? – спросил Сартания.
– Не беспокойтесь, я не хочу.
– Э, нет! – Сартания решительно встал. – Женщина в гости пришла, а мы тут, понимаешь...
Он вышел из рубки, а Мария Викторовна вздохнула про себя: «Опять в гости попала... Хорошо, хоть Букреева нет на лодке».
– Так в чем у вас загвоздка? – спросила она у матроса. – Пейте чай и рассказывайте.
Это было почти как приказание, а Картышев уже научился подчиняться.
– Развертки на индикаторе нет. – Он отпил большой глоток. – Товарищ капитан-лейтенант говорит, что всю ночь придется искать. Я-то ладно, а у него сынишка в десять спать ляжет.
– Ну и что? – Не поняла она, какая тут связь.
– А он сам хочет его воспитывать. Женщины-то не умеют...
– Кто это вам сказал? – Мария Викторовна взяла со столика схему.
– Так это известно. Умные люди говорят...
– Вот как?! – Схема была знакомой, и знала она, где тут самое уязвимое место. – Высокое подается на трубку?
– Проверяли уже...
– Блок развертки?
– Смотрели. Почти всё прозвонили.
– А здесь сколько?
Картышев посмотрел в схему и снисходительно пояснил:
– Ну это же понятно: четыреста герц.
– Все понятно, – осадила его Мария Викторовна, – а развертки до сих пор нет.
– Найдем, – сказал Картышев, – куда ей деться? У нас как-то в Атлантике был случай...
– Тогда остается... Скорее всего модулятор, – сказала Мария Викторовна.
– Вряд ли...
– А вы все же проверьте, – мягко, но настойчиво сказала Мария Викторовна.
Картышеву неудобно было отказывать, он вытянул блок и начал замеры. Мария Викторовна нетерпеливо поглядывала на дверь и мысленно торопила: «Ну, скорее, скорее же!» Все должно произойти до того, как появится гостеприимный Сартания...
– Есть... – как-то растерянно, еще не веря себе, сказал Картышев. – Есть развертка...
– Вот теперь другое дело! – Вошел Сартания с бутылкой и стаканом в руках. – Будем пить чай с клюквенным экстрактом.
– Товарищ капитан-лейтенант... – начал Картышев, покосившись на неподвижную стрелку прибора.
– Подожди, – с упреком произнес Сартания. – Видишь, с женщиной разговариваю! И чему вас только в школах учат?!
– Так нашли же, товарищ капитан-лейтенант!
– Что... Что нашли?
– Мария Викторовна сразу нашла! – возбужденно сказал Картышев. – Оказывается, модулятор...
Сартания недоверчиво посмотрел на Марию Викторовну, быстро наклонился к прибору, взял себя в руки и поучительно сказал своему подчиненному:
– Вот видишь!.. А мы бы еще тут... целый час провозились!
Жалко ей стало Сартанию, поруганную его мужскую гордость, и она призналась:
– Просто схема знакомая... В нашем институте делали.
– А, тогда понятно, – важно кивнул Сартания. Ему вроде бы даже полегчало от ее слов. – Ну что ж... Спасибо, Мария Викторовна...
В его тоне было столько великодушия, словно благодарность, исходящая от него, уже сама по себе значила гораздо больше, чем то, за что он благодарил ее, и Мария Викторовна с сожалением подумала, что никак, нисколько не проучила его и что не с ее, видно, характером давать кому-то уроки.
Все было, как бывало: кафе в Доме офицеров, танцы, знакомство во время танца, с той только разницей, что женщина, с которой он познакомился, была в очках с тоненькой золоченой оправой. Очки очень шли ей – интеллигентная, должно быть, особа, – а то, что она почти все время молчит, так это, пожалуй, и к лучшему: самому давно уже надоели обязательные банальные разговоры во время танцев.
Володин подумал, что, как это ни странно, ему ни разу еще не приходилось видеть, как женщина снимает свои очки, то есть как бывает, если она в очках, когда же это она, в какой момент, успевает их снять...
– Интересно, – спросила она потом со слабой, чуть виноватой улыбкой, – кто-нибудь из женщин устоял перед тобой?
Когда-то ему бы это польстило, впрочем, и сейчас, конечно, ее слова были приятны, но ему еще и подумалось – совсем уж, наверное, некстати, – что сказала она это скорее все-таки для себя, чтобы оправдаться, может быть, не только в его, но и в своих глазах за сегодняшний вечер.
Хотелось ответить, что бывали, бывали в его жизни и такие женщины, только он всегда торопился уйти от них: слишком мало было времени, чтобы оставаться рядом... Но разве это было важно и нужно сейчас?
А что вообще было важно сейчас и нужно?
– Ты мужа любишь? – зачем-то спросил он. Понимал, что не надо бы, что и непорядочно, наверно, об этом сейчас спрашивать, не по-мужски это, а вот – спросил все-таки. Нужно же было понять когда-нибудь, отчего все это случается.
– По-своему, наверно, люблю, – спокойно сказала она, глядя прямо перед собой блестящими в темноте зрачками.
«Когда это она очки сняла? – подумал он с безразличием. – Значит, по-своему любит...»
– А со мной зачем же?.. – грубо спросил он. Куда уж грубее...
– Понравился очень, – ласково проговорила она.
– Или просто от скуки, – сказал он.
Она тихо рассмеялась и нежно, легко погладила его лицо кончиками пальцев.
– Разве тебе было плохо со мной?
Нет, ему не было плохо. Но хотя ничего, кроме благодарности, он не испытывал сейчас к этой женщине, было на душе грустно, и как-то очень бледно, невнятно мелькнула вдруг мысль – она была для него внове, и он с удивлением чуть задержался на ней, – мысль о том, что в таких отношениях, как сегодняшние, есть что-то уже не устраивающее его, и смутное беспокойство, даже чувство какой-то вины, что ли... Его вины? Перед кем?..
Володин снова подумал об этом, уже выйдя на шоссе и садясь в кабину попутного грузовика. Но подумалось теперь как-то отчетливее, и не об ее нечестности перед мужем, а о нечестности своей, именно о своей вине перед человеком, которого он вообще-то знал, наверно, в лицо, может, даже здоровался с ним, не думая тогда, что вот так все случится.
Тут он попробовал даже высмеять себя перед самим собой за посетившее его вдруг невзрослое, ненужное и глупое угрызение совести. «Ты же взрослый человек», – сказал он себе укоризненно. «Ты же взрослый человек», – пробормотал он вслух, а шофер с удивлением взглянул на него и усмехнулся.
«И вообще, все мы взрослые люди», – снова подумал Володин, имея в виду уже не только себя, но и ту женщину.
А все же у него на душе было бы гораздо спокойнее сейчас, служи, например, ее муж на берегу. Но в том-то и дело, что он был сейчас в море, где-то в Атлантике или в Средиземном, там, где завтра мог быть и сам Володин.
И было сейчас то странное, почти смешное и, уж во всяком случае, труднообъяснимое в эти минуты чувство какой-то даже мужской солидарности не вообще с этими людьми, но именно с ее мужем, а ее вина – была же ведь все-таки и ее вина? – казалась теперь виной не только перед одним ее мужем, но перед всеми, кто был с ним в море. И, значит, его, Володина, вина – тоже...
Можно было очень легко представить себе, чем они там, на корабле, заняты в это время суток. По штурманской привычке Володин тут же, незаметно для себя, взял поправку на часовой пояс, увидел их всех на боевых постах, а прежде всего, конечно, штурмана в его рубке, увидел большой самодельный календарь, специально вывешенный в центральном в первый же день плавания, вспомнил, как они с нетерпением считают и пересчитывают дни, оставшиеся до базы, как карандаш вахтенного офицера старательно, с удовольствием вычеркивает еще одну клеточку этого календаря. Вспомнил, как они вообще там истосковались по своим женам. И от всего этого сегодняшний вечер, который еще недавно казался ему удачным, хотелось просто забыть, как будто его и не было.
Володин тут же допустил удобную для себя мысль, что если такая женщина и пошла на близость с тобой, то это случилось не оттого, что перед ней был именно ты, с определенными какими-то достоинствами, а просто потому, что ты вовремя оказался рядом, и что если б не ты, то все равно, рано или поздно, это у нее случилось бы с другим. И эта мысль, которая, по существу, должна была задеть его самолюбие и в другое время показаться просто обидной, раз вообще дело не в нем, Володине, и не в его достоинствах, – эта мысль не смутила его, не обидела сейчас, наоборот, он с облегчением ухватился за нее: так ему было проще и спокойнее, ведь тогда с него как бы снималась значительная доля вины перед тем, другим человеком, который был сейчас в море.
А вообще-то Володин все-таки удивился, что слишком долго думает о какой-то своей вине. Раньше, совсем еще недавно, подобные мысли вроде бы и не приходили ему в голову. И чтобы избавиться от них, он стал думать о том, что, встречая в своей жизни женщин, он все-таки так и не узнал до сих пор, что же это такое, когда тебя ждут, ждут всегда, ежедневно, а не в какой-то один определенный вечер.
И думалось ему, когда он подходил уже к казарме, поднимался на второй этаж, открыл дверь каюты и осторожно, стараясь не разбудить Филькина и Редько, прошел к своей койке, – думалось ему о том, что если он вдруг не приходил в один из вечеров к ожидавшей его женщине, то у нее вряд ли возникало беспокойство лично о нем, а если какое-то чувство и появлялось, то скорее всего только досада, обида или злость, просто, наконец, сожаление о своем времени, потраченном на это ожидание. И ничего больше.
18
Лодка отошла от пирса и потянулась к фарватеру. Уже улеглась обычная суета, на мостике остались только командир, старпом и сигнальщик, и Букреев был доволен, что командующий сидит внизу, не стесняя своим присутствием его командирских действий.
С ними собралась идти в море и Мария Викторовна, но Букреев, хорошо представляя себе удивление и старпома, и других офицеров, знающих железное его правило никогда не брать в море посторонних, если это только в его власти – а сейчас это было в его власти, – отказал ей. Чувствуя почему-то необходимость хоть немного смягчить свой отказ, Букреев шутливо сказал ей, что он, разумеется, не может серьезно относиться к старинной морской примете насчет женщины на корабле, но торпедные стрельбы на приз главкома настолько ответственное дело, что поневоле становишься суеверным, да и выходят-то они всего на два дня...
Лучше бы она настаивала, пусть бы даже обиделась – ему, возмущенному ее непониманием, что им всем не до науки сейчас, было бы легче чувствовать свою правоту, – но Мария Викторовна, вежливо улыбнувшись и его шутке, и его отказу, молча отошла от Букреева, не подозревая, как близок он был к тому, чтобы остановить ее, изменить решение, не заботясь уже, что подумают об этом его подчиненные. Для этого ей надо было хотя бы обернуться...
– Старпом, вы это серьезно мне доложили? – спросил Букреев, не сомневаясь, что несерьезно такое никто никогда не докладывает.
– О чем, товарищ командир?
– Ну, что неисправность она помогла найти...
– Так точно.
– Бедный Сартания... И как он только перенес это?! Жаль парня.
– Да... А интересная женщина, – сказал Варламов.
– Интересная? – Букреев в принципе был с этим согласен, но мало быть интересной, чтобы станцию исправить. Вот толковая – другое дело. Они-то хоть понимают это? Или только и заметили, что смазливая?.. – Как там Володин?
– В каком смысле, товарищ командир?
– Как бы у нас и другие станции не повыходили из строя, – добродушно сказал Букреев. – Дурной пример Сартании...
Варламов понял и улыбнулся:
– Нет, товарищ командир, штурман пока сигналов бедствия не подает.
– Значит, будем надеяться, у него все в порядке.
– Не думаю, – по-своему истолковал Варламов слова командира. – Мне кажется, даже у штурмана ничего не выйдет.
Букреев вопросительно взглянул на него.
– Не из тех она, – пояснил Варламов.
– Не из тех?.. – Букрееву приятно было, что вот и старпом так считает, хотя возможности штурмана Варламов мог и недооценить. – В своих офицеров верить надо, – сказал Букреев. – Не из тех!..
Снизу начал кто-то подниматься на мостик, и по медленной, спокойной манере – у них на лодке никто так не позволил бы себе тянуться по трапу – Букреев с досадой понял, что командующий все-таки не усидел внизу.
Варламов сразу же уступил свое место на мостике, командующий поблагодарил, что очень удивило старпома, потому что у них на лодке не было принято, чтобы командир, скажем, благодарил за что-то своего старпома. Букреев тоже услышал эту благодарность, и ему подумалось вдруг о возрасте командующего, о неизбежной, видимо, доброжелательности, которая приходит с этим возрастом, даже о некоторой, что ли, сентиментальности. Хотя тут же Букреев должен был признаться, вспомнив некоторые встречи с командующим, что тот бывал совсем не таким уж добрым и при случае так умел отчитать провинившегося, вроде бы и не повысив ни разу голоса, что из его кабинета вылетали, как из парилки.
– А как второй корабля начальник – сдал на самостоятельное управление лодкой? – спросил командующий.
– Так точно, – ответил Букреев, поняв, что речь идет о старпоме.
Командующий уловил в тоне Букреева даже некоторое недоумение: мол, как же на моем корабле старпом мог бы до сих пор не сдать на самостоятельное управление. И понял еще, что то была не только обида за себя, но и за свой корабль, а командующему нравились командиры, которые умели обижаться за свой корабль, за экипаж, за своих подчиненных.
– Понятно, – кивнул командующий. – Старпом, замените командира.
– Есть, товарищ командующий.
Они проходили сейчас как раз самое трудное место фарватера, и тут бы, конечно, по мнению Букреева, не стоило отдавать управление кораблем в другие руки, но командующий есть командующий, и не соглашаться с его указанием можно было разве что в мыслях, да и то ненадолго.
Букреев неохотно посторонился, пропуская старпома на свое место, но все же остался за его спиной, чтобы можно было успеть вовремя вмешаться.
– По причине крепкого ветра или других обстоятельств? – даже не оборачиваясь, но все же заметив эту предосторожность командира, насмешливо поинтересовался командующий.
– Исключительно из-за крепкого ветра, товарищ командующий, – невозмутимо сказал Букреев.
«Ну да, – усмехнулся про себя командующий. – Разве имеет право старпом – твой старпом! – хоть в чем-то ошибаться при мне? Разве ты можешь допустить такое?»
Но Букреев как раз меньше всего заботился уже о том впечатлении, которое может сложиться у командующего и о старпоме, и о нем самом. С первой же команды, когда Варламов передал на машинные телеграфы «левый средний вперед», Букреев не удержался: не мог он не вмешаться в действия своего старпома, раз эти действия, по его мнению, вызваны были не спокойным расчетом, а желанием – как бы специально для чужого глаза – совершить маневр покрасивее.
– Отставить, старпом, – негромко сказал он. – Не на извозчике катаетесь.
– Есть отставить... Внизу!
– Есть внизу!.. – отозвались из центрального.
– Стоп, «левый...» – Варламов, прикусив губу, ждал дальнейших указаний.
– Достаточно «левый малый вперед», – уже спокойнее сказал Букреев, – а то потом трудно одерживать лодку.
– Есть «левый малый вперед»...
Командующий молчал. В действиях старпома он не усматривал особой ошибки и был недоволен вмешательством командира.
Но, даже чувствуя это молчаливое неодобрение, Букреев все-таки продолжал, по сути, управлять лодкой, с той лишь разницей, что передавал свои приказания на машинные телеграфы через старпома. И хотя в глубине души он сам понимал, что старпом вполне справляется сейчас с командирскими обязанностями, не мог он спокойно смотреть, как его лодкой командует другой человек.
Когда прошли наконец последнюю узкость, Букреев спросил:
– Товарищ командующий, разрешите командовать лодкой?
– А разве до сих пор не вы командовали? – усмехнулся командующий.
– Никак нет. Командовал старший помощник.
– Что ж, если так, то командовал он неплохо. Пусть еще покомандует. Вызовите на мостик вахтенного офицера, а меня чаем угостите.
– Есть, товарищ командующий.
Букреев спустился в центральный вслед за командующим, так напоследок взглянув на старпома, что Варламов тут же ответил «есть!», давая понять своему командиру, что этот взгляд вполне заменил инструктаж о бдительном несении ходовой вахты.
В кают-компании давно уже находился на всякий случай мичман Бобрик, имея в полной боевой готовности крепко, до черноты заваренный чай и заранее зная из рассказов других интендантов, что командующий как раз это сейчас и потребует.
Поздоровавшись с Бобриком за руку, как со старым знакомым, командующий открыл было рот, чтобы спросить себе и командиру чай, но Бобрик, упредив это желание ровно на секунду, пригласил их обоих к столу, где накрыто было на две персоны. Командующий остался доволен и понятливостью интенданта, и крахмальными салфетками, и, главное, крепким душистым чаем.
– Я вижу, командир, у вас люди все понимают с полуслова, – одобрительно сказал он.
– Не всегда, – сдержанно ответил Букреев, который не любил, чтобы его подчиненных хвалили в их присутствии. – Тут еще надо поработать, товарищ командующий...
– Лимон? – предложил польщенный словами командующего Бобрик.
– Не надо, – остановил его командующий.
– Я и сам не люблю, – словоохотливо объяснил Бобрик. Приятно было, что у них одинаковый вкус. – От лимона только цвет теряется.
– Это точно, – согласился командующий. – А сервиз у вас приятный, – усмехнулся он. – Недавно, мичман, достали?
– Так точно, – с готовностью доложил Бобрик, потеряв на секунду бдительность, но тут же наткнулся на укоризненный взгляд командира, понял моментально свою оплошность и скороговоркой, как будто его просто перебили, добавил: – Так точно – никак нет, товарищ командующий. Он у нас давно, этот сервиз.
Командующий посмотрел на Букреева.
«Врет ведь?» – глазами спросил он.
«Конечно, врет», – так же молча ответил ему Букреев.
«А ведь это, вообще говоря, безобразие, командир».
«Вообще говоря – да, – спокойно согласился Букреев. – Но вот и ковер, например, тоже не вообще стелют в проходе отсека – лишняя пыль, лишняя забота, и к тому же изнашивается довольно скоро, – а стелют его, когда начальство приезжает. И никто, кажется, еще не обошел тот ковер стороной – ни здесь, на лодке, нигде...»
Вот как бы мог продолжить Букреев, но, во-первых, не вслух же, а потом, это ведь и вслух понять трудно...
– Мичман... – обратился командующий.
– Долить? – с готовностью спросил Бобрик, берясь за ручку чайника.
– Не надо, я сам. Принесите-ка мою книжку. На столике лежит.
– Есть...
На флоте все знали, что командующий никогда не занимал командирской каюты, как бы давая понять, насколько высоко ставит он должность командира корабля, и Бобрик отправился в каюту старпома.
Когда книжка была принесена и они остались в кают-компании вдвоем, Букреев, скосив глаз на ветхую обложку, успел прочитать начальные слова:
«Уставъ военнаго флота...»
«Еще петровских или павловских времен, наверно, – усмехнулся про себя Букреев. – Беллетристика...»
Командующий вооружился очками, отчего лицо его сразу приобрело домашнее, неадмиральское выражение (тем более на нем-то и погон сейчас не было – такая же синяя спецовка, как у всех), и, отыскав в книге какое-то место, проговорил:
– После чая хочу угостить вас, командир, какой-нибудь наудачу выбранной сентенцией вот из этой довольно любопытной книжки...
«Наудачу выбранной!» – усмехнулся про себя Букреев.
– Вот послушайте, например... «Ежели капитан приметит каковое-либо небольшой важности упущение, тогда напоминает ему...» Речь идет о вахтенном офицере, – пояснил командующий, – «...тогда напоминает ему о том тихо, так, чтобы подчиненные того не слыхали и не потеряли к вахтенному должного уважения...»
«Понятно, – подумал Букреев. – Но когда я старпома поправлял, на мостике никого и не было... Ну, кроме сигнальщика...»
– И вот еще, – сказал командующий. – Это, видимо, как назидание командиру: «Когда же приметит, что вахтенный по своему неискусству подвергает корабль каковой-либо опасности, тогда капитан отказывает ему от команды...»
«Смотри ты, как нежно, – подумал Букреев, – «отказывает»! Не гонит с мостика, а «отказывает от команды»!»
– «...и сам приемлет рупор, – продолжал читать командующий, – то есть повелительную трубу, и командует, доколе корабль будет вне опасности...» Красиво все-таки говорили когда-то, – командующий захлопнул книгу. – «Повелительная труба»... Красиво, – повторил он. – По-русски, четко сказано. А мы зовем это мегафоном.
«Мы его и просто «матюгальником» называем, – подумал Букреев. – И звучит это совсем не хуже «повелительной трубы», и тоже, кажется, вполне по-русски. Но все-таки на мостике я был прав. Речь-то о корабле идет, а не о какой-то там безделушке».
