Текст книги "Случайные обстоятельства"
Автор книги: Леонид Борич
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 41 страниц)
6
За те пять лет, что он плавал начальником медицинской службы, Редько так и не сумел до конца привыкнуть к морской качке. Конечно, теперь ему было много легче: он мог и на мостике постоять для приличия, и по лодке пройти, ничем не выдавая своего состояния, мог даже пообедать в кают-компании, когда лодка шла в надводном положении и волна валила ее с борта на борт. Но жить во все эти часы, как жил остальной экипаж, то есть радоваться и свежему ветру, и морю, вздыбленному этим ветром, и низким тяжелым тучам, и снежному заряду, и дождю – любой погоде, лишь бы она была, потому что в их однообразном лодочном быте вообще не было никакой погоды, только такая-то влажность, такая-то температура, такой-то газовый состав воздуха, – радоваться этим простым мелочам, которые дома, на берегу, почти не замечались или даже вызывали досаду, и от простых этих ощущений чувствовать себя почти счастливым Редько не мог.
Сейчас он терпеливо пережидал редкие для атомной лодки часы надводного хода и, лежа на диванчике в своей каюте (она была и амбулаторией, и аптекой, и спальным местом), читал книгу. Отрываясь иногда от чтения, он думал, что в базе они будут не раньше обеда, прикидывал, успел ли уже прийти на него приказ об очередном воинском звании. Так выходило, что времени прошло вполне достаточно, там, в Москве, обычно долго и не тянули с этим – все-таки плавсостав, атомные лодки, – но могло случиться, что приказа еще нет.
В лодке было тихо. Редько взглянул на часы – половина второго ночи. Но никто, конечно, не спал сейчас: курили на мостике или дожидались своей очереди в центральном, стояли у трапа запрокинув головы и, наверно, видели через открытый рубочный люк звезды.
Ивану Федоровичу захотелось встать с дивана, пройти в центральный, подняться на мостик и самому убедиться, что небо сейчас действительно усыпано звездами. Он еще посомневался немного – лодку все же здорово бросало, – мысленно прикинул весь путь до мостика – путь был недлинным – и уже почти решился, как тут отворилась дверь, вошел, забыв постучаться, Володин и молча сел в кресло к столу. Такая забывчивость штурмана, который всегда любил очень точно придерживаться флотского этикета, удивила Редько. Иван Федорович внимательно посмотрел на Володина поверх очков в массивной роговой оправе. Он сам себе нравился в этих очках, в них он чувствовал себя больше врачом, чем офицером, и, в отличие от первых лет своей службы, всячески дорожил этим, потому что о том, что он офицер, все помнили, а вот о том, что врач, иногда забывали, особенно старпом, который любил внушать Ивану Федоровичу, что тот прежде всего офицер, а потом уже врач.
– Все нормально? – спросил Редько.
Не виделись они сегодня уже несколько часов, не привыкли так долго не видеться – на берегу жили вместе в холостяцкой каюте, да и в море часто заходили друг к другу, – и сейчас Редько понимал, что Володин чем-то расстроен.
– Нормально, – кивнул штурман, иронически усмехнувшись. – Только успевай щеку подставлять.
– А я вот тебе завидую, – сказал Редько, откладывая книгу.
– Мне?! – Володин с удивлением посмотрел на него.
– А что? У тебя постоянная работа, вахты. А тут... – Редько вздохнул. – Хоть бы аппендицит какой-нибудь, что ли...
Он всегда завидовал остальным, у кого были свои определенные часы вахты, постоянные какие-то обязанности, а не порядком надоевший ему камбуз, за который в любой момент можно схлопотать от командира или старпома замечание, да это вот постоянное ожидание, что он, Редько, по-настоящему понадобится кораблю, только если что-нибудь вдруг случится – тот же аппендицит, например.
Конечно, и ему здесь хватало работы, не сидел сложа руки, занимался и влажностью, и газовым составом, и перепадами давления, и радиационным контролем вместе с начхимом, – чем только он не занимался! – но мечтал-то он все-таки о таком часе, когда сможет наконец заняться прямым своим делом, тем, ради чего, собственно, врача и держат на подводной лодке. Но мечты эти, он чувствовал, были в чем-то и неприличными, во всяком случае – по отношению к тому человеку, у которого, скажем, должен был случиться приступ аппендицита. Да и, честно сказать, не так уж он определенно и хотел, чтобы такое случилось: сама операция таила в себе достаточно трудностей, тем более что вместо врача-ассистента и операционной сестры, как в любом госпитале или больнице, ему будут помогать санинструктор и санитар отсека, который даже и не санитар, а электрик. Так что радости, в общем-то, предстояло бы не так уж много.
После таких мыслей операцию представлять себе не хотелось, а вот как он проходит через отсеки и его, теперь самого нужного на корабле человека, провожают глазами – это ему приятно было представить, и он даже почувствовал некоторое волнение.
На подводной лодке всегда так: все подчинено одной какой-то главной задаче, и если идет торпедная атака, то все работают на атаку, а если вот операция, то все подчинено прежде всего этой операции, даже по кораблю объявляют...
– Мне бы твои заботы, – сказал Володин мрачно.
Редько устыдился, что, сразу поняв настроение своего друга, он, вместо того чтобы поинтересоваться, выслушать и чем-то, может быть, помочь, хотя бы советом, сам размечтался и полез к Володину со своими жалобами.
– Случилось что-нибудь? – спросил Редько.
Все-таки разные они были: Иван Федорович – всегда неторопливый, очень обстоятельный человек, взвешивающий каждый свой шаг, как будто от этого зависело бог знает какое важное дело, хотя ему, может, всего и надо было, что переставить какой-нибудь флакон с одной полки на другую, или тужурку в шкафу перевесить, или решить, наконец, потеплее ли сегодня одеться; Володин же, напротив, хотя и был вроде бы суховато-сдержанным и спокойным, а все не оглядываясь решал, сплеча, и неважное и важное дело – всякое, кроме своего штурманского (тут он в неторопливости и осмотрительности мог, пожалуй, и с Редько поспорить). Непонятны были Володину в других людях разные сомнения, бесила чужая нерешительность, и вообще он частенько, как считал Редько, по пустякам вспыхивал.
– Случилось?! – взвился Володин. – «Случилось» – это от слова «случай». Понимаешь? Это – когда ничего не случается, а однажды вдруг происходит. А тут – почти каждый день: «Штурман, мне непонятно...», «Штурман, снова ваш Филькин...», «Штурман, почему...» Он скоро обвинять меня будет в плохой погоде. Или... или в приезде командующего.
«Он» – это был командир, Редько сразу понял.
– Ужас какой! – улыбнулся Иван Федорович.
– Я с тобой как с другом, – сказал Володин, – а ты...
Тут уже Редько не сдержался: удивительно было, до чего может человек слепым и непонимающим быть!
– Какой же ты все-таки идиот, Сергей Владимирович, – спокойно сказал он и даже как-то грустно посмотрел на Володина. – Это же надо...
Была все же на свете какая-то несправедливость: если бы к нему кто-нибудь так относился, как Букреев к Володину, неужели же он, Редько, этого бы сразу не почувствовал? не заметил? не понял?
– Он же... Он же прямо любуется, когда ты свою прокладку ведешь, – сказал Редько. – Он же любит тебя!
– Ты в своем уме, Иван? – Володин даже не возмутился. – Он – меня – любит?! Шутишь!
Володин с надеждой посмотрел на Редько, потому что если Редько действительно пошутил – все оставалось как было и все, в общем, было понятно – такой уж характер у Букреева, такой уж он крутой, и с этим ничего не поделаешь. А иначе, если это не шутка, если Иван не пошутил сейчас, – ничего не было бы понятно, неясностей же Володин не любил.
– Ты вот и с женщинами так, – осуждающе сказал Редько. – До того привык, чтобы тебя любили, что уже и не воспринимаешь. Это уже для тебя как что-то должное. Мол, само собой... Ну присмотрись ты когда-нибудь, Серега! Ведь чувствуется, как он к тебе относится...
Нет, не похоже было, что Редько шутил сейчас.
– Вот здесь, – показал Володин на свой загривок. – Вот здесь чувствуется!
Редько молчал – он всегда так упрямо молчал, когда считал, что прав, и спорить с ним, что-то ему доказывать в такие минуты было бесполезно. Да и захотелось вдруг допустить, что, может быть, в чем-то, хотя бы чуть-чуть, Редько прав.
– Эх, Иван... – Володин махнул рукой. – Знаешь, лучше бы он ко мне никак не относился. Вот бы служба пошла! – Володин даже зажмурился, представив себе на миг, какая бы легкая пошла у него служба. – Мед, а не служба. А так... Хоть на другой корабль беги.
– А что? – Редько как-то по-детски хитро закосил глазами. – Может, и стоит подумать...
– Подумать... – Володин помолчал и виновато, не глядя на Редько, сказал: – Плавать-то все-таки с этим хочется, с ним... Ты чего улыбаешься? Возле него действительно моряком будешь, этого не отнять...
– А ты сам тоже хорош, – сказал Редько. – Филькина уже совсем заездил.
– Почему? – Володин пожал плечами. – Как говорит командир, офицера делаем.
– Вот-вот. Два сапога – пара... Только каждый по отдельности об этом не знает. Не догадывается.
– Что? – не понял Володин.
– Ничего. Филькин и так неплохой парень.
– Ну, знаешь!.. О враче ведь тоже можно сказать, что он неплохой человек...
– А разве это не важно? – Редько с удивлением посмотрел на Володина.
– Важно, – кивнул Володин. – Но если кто-нибудь из моих близких должен будет лечь под его нож, то меня – да и того, кто ложится на операцию, – интересует все-таки, какой он специалист, этот врач. Этот хороший человек.
– Н-ну... – согласился Редько.
– И вообще, все мы, наверное, не такие уж плохие люди. Дрянь всякая здесь долго не удерживается. Сама уходит, или ее уходят. Ты не заметил?
– Интересно у тебя получается, – с сарказмом сказал Редько. – «Плохие люди на лодках не служат». Так?
– Так. Как правило – так.
– «Я служу на подводной лодке... Следовательно, я...»? – Редько укоризненно покачал головой.
– Да не в этом же дело, – отмахнулся Володин, начиная уже сердиться. – Просто надо быть офицером, а не только неплохим парнем. И свое дело надо знать. В конце концов, даже для того, чтобы всегда возвращаться в свою базу.
– А все-таки, – упрямо сказал Редько, – трудно быть лейтенантом. Я по себе помню.
– Но за этого самого лейтенанта командир только что меня на мостике топтал. Меня, а не Филькина. Ты же знаешь, он это здорово умеет.
Редько согласился, что да, умеет, на себе не раз испытал.
– И все из-за плохого знания нашим Петенькой морского театра, – сказал Володин.
Странно, но это воспоминание ему не казалось сейчас таким уж неприятным, слова Букреева не вызывали в нем теперь никакой особой обиды, и Володин улыбнулся:
– Командир с горя даже чуть в отставку не подал!
– У нас не принято подавать в отставку, – невозмутимо сказал Редько.
В дверь постучали, заглянул вахтенный отсека.
– Товарищ капитан, больной к вам...
«Вот и накаркал», – чертыхнулся Редько, торопливо поднимаясь с дивана. Оказывается, еще какую-нибудь секунду назад ему было так хорошо и спокойно на душе, но понял он это только сейчас, когда сразу перестало быть спокойно и хорошо.
– Живот? – обеспокоенно спросил он у вахтенного, чтобы уж поскорей узнать. Все-таки не хотелось ему никакого аппендицита...
В дверях появился рулевой Новичков – он вот и пришел, значит, – и по улыбающемуся лицу понятно стало, что ничего серьезного с ним не случилось.
«Нет, не аппендицит», – с облегчением, но и чуть даже разочарованно теперь подумал Редько, сразу успокоившись.
– Ну, заходи, Новичков, показывай, с чем пожаловал...
– Да фурункул, товарищ капитан, – смущенный таким пустяком, сказал Новичков, переступая порог каюты. – Может, смазать чем?
Володин рассмеялся, Редько покосился на него, добродушно пробормотал:
– Ты чего?
Володин только махнул рукой и, выходя уже из каюты – втроем тесно стало, – проговорил:
– Пустяки... Не аппендицит. Без меня справишься.
– Постараюсь, – сказал Редько. – Ты на вахту?
– Да. Заходи, Иван, кофейку попьем.
– Зайду потом, – пообещал Редько, рассматривая довольно запущенный фурункул на предплечье у Новичкова.
– Ты думал, конечно, что оно само пройдет? – язвительно спросил Редько.
– Думал... – признался Новичков.
– А оно – не?..
– Что – «не»? – чуть растерянно переспросил Новичков.
– Само, говорю, не проходит почему-то?
– Не проходит, – согласился рулевой.
– А тебя начальники твои учили, что надо сразу обращаться к врачу?
– Так, я думал, пройдет, – терпеливо объяснил Новичков, несколько озадаченно глядя на распухшую руку.
– А!.. Извини, забыл. Конечно, ты думал, что оно само... – Редько уже рылся в шкафчике, готовясь к несложному вмешательству. – Что оно само пройдет. А оно – не... – задумчиво пробормотал он.
– Не, – согласно кивнул Новичков.
Редько сосредоточенно думал, все ли он предусмотрел: йод, новокаин, шприц с иглами... Да, нашатырь на всякий случай...
– Что – «не»? – переспросил Редько, набирая новокаин.
– Само, говорю, не проходит, – ответил Новичков, пряча улыбку.
– Так мы же об этом с тобой уже говорили, – возмутился Редько.
– Я думал, товарищ капитан, вам еще хочется поговорить...
Редько внимательно посмотрел на матроса, хотел уже отругать за болтливость, за эту его усмешку, но раздумал и только спросил участливо:
– А тебе, наверно, нелегко служить, Новичков?
– Почему, товарищ капитан?
– Насмехаться любишь. А боцман, по-моему, этого не любит. Да и никто не любит... Наряды небось перепадают вне очереди?
– Бывает иногда, – согласился Новичков. – Но это только на берегу. А вообще-то ничего, служить можно.
«Разгильдяй из разгильдяев, – думал Редько о Новичкове, – и штурманенку за него не раз уже попадало, а заодно и штурману доставалось, но вот как в море – золотой Новичков парень, во всем можно положиться, не то что в базе, на берегу. И почему так?..»
– Ну ладно... Ты не смотри сюда. Я тебя уколю разок... Ты давай пока об отпуске думай. Или о девушке... Есть у тебя девушка?
– У кого же их нет?..
– Как это – у кого!.. У меня вот нет, например... Ну-ну, не дергайся! И вся-то боль... Посиди так немного.
7
Володин, склонившись над картой, вел прокладку. Он так увлекся этой работой, что не сразу заметил вошедшего в рубку командира.
– Сидите, штурман, – остановил его Букреев, когда Володин начал привставать из-за прокладочного стола.
Букреев прошел к дивану за спиной штурмана – вообще любил здесь сидеть – и, усаживаясь, спросил:
– Филькин отдыхает?
Володину неловко было отвечать, сидя спиной к командиру, но и оставить хоть на время прокладку он сейчас тоже не мог, и Букреев, как будто поняв затруднение штурмана, тоном приказания сказал:
– Вы работайте, работайте, штурман...
– Есть... – Но все же не мог он вот так разговаривать со своим командиром, и, полуобернувшись, он ответил о Филькине: – Отдыхает, товарищ командир. Умаялся от трудов праведных.
– Я вот вспомнил... – Букреева познабливало, никак он что-то не мог согреться после мостика. – Лет пять назад посадил вас на этом же маяке. Как Филькина сегодня...
– Я, кажется, хоть название помнил, – сказал Володин, удивляясь, что ведь действительно командир подловил его когда-то на этом же маяке.
– Нет, вы просто понахальнее были, – усмехнулся Букреев. – Уже тогда...
Очень клонило ко сну, и Букреев решил вздремнуть немного.
– Старпом сейчас доложил, – проговорил он негромко. – Кто-то там из ваших заснул на вахте. Конечно, устали... Придется отменить учения...
– Устали не устали, а спать на вахте не должны. Накажем, – заверил Володин, испытывая какое-то недоумение из-за спокойного голоса командира. – Разберемся, товарищ командир.
– Есть такая формула у флотских шутников, – вздохнул Букреев, – «наказать и разобраться». Вы пообещали именно в таком порядке: сначала – наказать, а потом – разобраться.
– Я сначала все-таки разберусь, товарищ командир, – пообещал Володин.
– Вы меня этим очень обяжете, Сережа...
Это было как удар в спину. Володин вздрогнул и медленно обернулся. Букреев как будто уже спал.
Нет, не ослышался – так он и сказал: «Сережа...» Он, который даже по имени-отчеству редко когда называл своих подчиненных... Что это с ним сегодня? Устал, что ли?
Из динамика над штурманским столом вдруг громко зазвучал старинный романс:
Ах, зачем эта ночь так была хороша...
Не болела бы грудь, не стонала б душа...
Кто-то из радистов явно не рассчитал, и Володин, приподнявшись, убавил громкость.
«Неужели не накажет? – растерянно думал он. – Мой подчиненный на вахте заснул!.. А он.. – Володин покосился на командира. – А он – спит...»
Ничего что-то Володин не понимал, и велико было искушение...
– Товарищ командир, – тихо позвал он, лихорадочно придумывая, что же сказать, о чем спросить, если окажется вдруг, что Букреев не спит все-таки.
– Штурман, – сказал Букреев, не открывая глаза. – Когда жениться думаете?
– Когда прикажете, товарищ командир, – улыбнулся Володин. Так он и не понял, спал командир или нет.
Оба они надолго замолчали, только плыл из динамика старинный романс: «Я ее полюбил, полюбил горячо, а она на меня смотрит так холодно́...» Да за стенкой, в центральном посту, шла себе и шла обычная лодочная жизнь: запросы, ответы, команды...
– А скажите, штурман, – сонно проговорил Букреев, – ваши подчиненные боятся наказаний?
Вот! Это был уже привычный Букреев, и, хотя, судя по вопросу, начинался неприятный разговор, на душе у Володина полегчало: знал по крайней мере, в чем дело.
– Думаю, что... конечно, побаиваются, – с достоинством сказал Володин.
Над этим он никогда как-то специально не думал, знал просто за собой право наказывать, когда считал это необходимым, пользовался узаконенной своей властью над другими людьми, давно к ней уже привык, чтобы не особенно даже и замечать ее и не помнить о ней постоянно, и сама эта власть, как и возможность наказать кого-то, его не волновала, как не волновало его такое же право командира или старпома по отношению к нему самому, но по себе знал, конечно, что любое наказание, пусть даже и заслуженное, всегда неприятно. Да и кому вообще это может быть безразлично?..
– А вы, штурман? Тоже побаиваетесь моих взысканий?
Володин подумал, что само слово «боязнь» – не то какое-то слово, и не оно определяло его отношения с подчиненными и с командиром, – ведь и подчиняясь, можно подчиняться с достоинством. Но как объяснить это Букрееву – он не знал.
– Официально давно не наказывался, товарищ командир, – уклончиво ответил он. – Больше месяца...
– Действительно, давно... Значит, просто уже не помните?
– Наверно, не помню, – согласился Володин, то есть пришлось вот согласиться...
Букреев посидел молча за его спиной и вдруг сказал задумчиво, но и с какой-то долей иронии, если его слова будут приняты слишком серьезно:
– А мне, представьте, когда-то хотелось, еще в годы розового лейтенантства, чтобы подчиненные стыдились моего взыскания. Прежде всего – стыдились... Утопия, конечно.
Володин удивленно молчал, не смея обернуться. Это был явно неслужебный разговор, это, как говорил обычно сам командир, была сплошь «беллетристика», а Букреев никогда ею не баловал своих подчиненных. И проскользнуло в ней что-то более серьезное, чем было в тоне Букреева, а может, это была просто расслабленность, и с сочувствием Володин решил: «Конечно, устал...»
Захотелось предложить командиру хоть на полчаса воспользоваться диваном, на котором тот сидел сейчас, но предлагать было, пожалуй, неловко...
– Многие... и стыдятся, товарищ командир, – все-таки выдавил из себя Володин, низко склонившись над картой. Сказал он это с таким трудом, как будто в открытую, бессовестно прямыми словами объяснился в уважении к своему командиру.
– Возможно, и так... – совсем сонно сказал Букреев. – Кто знает? – Он помолчал. – Не всегда ведь и поймешь... – Потом уже надолго умолк, даже задремал, кажется.
Володин, выждав некоторое время, обернулся. Командир сидел с закрытыми глазами, привалившись к спинке дивана. Он как-то осунулся за эти дни, почернел и оттого казался небритым.
«Немного же вам, штурман, ласки надо, – насмешливо сказал себе Володин. – Помани только, погладь чуть-чуть – и уже таешь. Слюнтяй...»
Но избавиться от своего сочувствия к усталости командира, нет, вообще к Букрееву, он так и не сумел, да и не хотелось...
– Штурман! – донеслось с мостика по переговорному устройству.
– Есть, штурман, – негромко ответил Володин.
– Плохо слышу! – недовольно прокричал Варламов. – Что там у вас?
– Голос сел. – Володин оглянулся на спящего Букреева. – Простудился...
– К доктору потом сходите. Командир у вас?
– Так точно. Занят он...
– Запросите «добро» проверить выдвижные устройства. Радисты просят.
– Есть, – нехотя сказал Володин. – Товарищ командир...
Букреев не ответил, а будить его вроде бы жалко было.
– Штурман! – снова подключился старпом. – Доложили командиру?
– Докладываю...
– Долго докладываете.
– Товарищ командир, – уже погромче сказал Володин.
– Что-нибудь срочное, штурман? – недовольно спросил Букреев, не открывая глаз.
– Да нет... – Володин чувствовал себя виноватым. – Старший помощник просит «добро» поднять выдвижные устройства.
– Ну и надо было разрешить, – проворчал Букреев, окончательно просыпаясь. – Тоже мне ответственное решение!
Он тяжело поднялся с дивана, пошел к дверям и, выходя уже из штурманской рубки, проговорил:
– Эх вы, штурман...
Оставшись в рубке один, Володин попробовал обидеться: никогда не знаешь, как вести себя с ним, невозможно никак предсказать, за что уже в следующую минуту он тебя отчитает и что ему вообще от тебя нужно...
Но с обидой что-то не ладилось.
