Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

и надеемся, что ничего подобного не повторится в будущем.

– К сожалению, некоторые влиятельные деятели

страдают короткой памятью, – задумчиво отозвался Святослав,

а Дэниел почувствовал неловкость, вызванную словом "позор",

которое он сам же и произнес. Осуждая вьетнамский позор

Америки, он ощутил свой личный позор перед отцом и братом

своей жены, и позор этот ему казался более гадким, чем тот,

общенациональный. И то, что в самолете казалось ему

безобидным, успокоившим его, теперь оборачивалось новой

стороной. И хотя он убедил себя, что в часы вмонтирован не

передатчик, а магнитофон, это нисколько не утешало его. Он

представил себе, как потом, много недель или месяцев спустя,

агенты ЦРУ будут охотиться за часами двух генералов, как

таинственным образом исчезнут часы у отца и сына. Все это

напоминало какой-то примитивный детектив, который в иной

ситуации, может, и не следовало бы воспринимать всерьез,

однако действительность, ее неумолимый факт не давали ему

покоя, будоража совесть. "Зачем, кому это нужно? Генералу

Пересу?" – спрашивал он себя, ощущая горький, неприятный

осадок на душе. Он не верит, что русские собираются нападать

на США. Вся эта шпиономания нужна Пересу и ему подобным,

к которым он, Дэниел Флеминг, питает неприязнь. И выходит,

что он работает на Переса, выполняет его грязное задание.

Получилась чертовски неприятная история, из которой нужно

было искать выход.

Он слышал, как гости начали расходиться, договариваясь

о программе на завтрашний день. Прощались тихо, чтоб не

разбудить его, а он и не помышлял о сне. Вошла Наташа, не

зажигая огня, легла рядом. Он подвинулся, уступая ей место.

– Ты не спишь? – спросила она.

– Нет, – ответил он.

– Ты устал? Плохо себя чувствуешь?

– Да, именно – плохо чувствую.

– Ты много выпил.

– Ерунда. Совсем не в этом дело,

– А в чем?

– Я совершил бесчестье. Ты прости меня. Я виноват

перед твоими родными. Но я все исправлю. Пока не поздно.

Еще не поздно. Ты простишь меня.

И он все ей рассказал.

2

Святослав и Валя возвратились в полночь. В доме

стояла будничная тишина. Святослав прошелся по квартире,

включил свет во всех комнатах, осмотрелся. Почти год не был

он здесь, но за это время ничего не изменилось: все вещи

стояли, лежали, висели на тех же местах, где им надлежало

находиться. И в то же время он каким-то внутренним чутьем

ощущал глубокую, серьезную, непоправимую перемену,

происшедшую за время его отсутствия. И перемена эта

крылась в самой Вале. И не потому, что в первые минуты

встречи, когда он вошел в квартиру, где она ждала его, чтоб

пойти к Глебу Трофимовичу, не было той трогательной,

искренней теплоты, которая бывает после долгой разлуки

близких людей. А во всем облике Вали, совершенно новом для

него, – в ее взгляде, в движении, в тоне, которым она говорила,

даже в голосе, он явственно чувствовал не просто холодок, а

твердую, устоявшуюся отчужденность. Не враждебность, не

виноватая натянутость исходила от нее – напротив, она была

корректна, учтива, но это лишь подчеркивало ощущение той

непреодолимой духовной пропасти, которая их разделяла. Она

была чужая, недоступная для него, и он был чужой и

нежеланный. В кухне пили крепкий чай с лимоном, от которого

потом долго не приходит сон – они это знали. Вели разговор о

разном, тщательно избегая главного. Прежде всего Валя

расспрашивала, видится ли он с молодоженами – Игорем и

Галинкой. Да, видится – за это время Святослав бывал в их

гарнизоне дважды и, разумеется, навещал дочь и зятя. Живут

хорошо, имеют комнату в общей квартире. Для начала -

нормально. Галя поступила на работу. Правда, не по

специальности – заведует библиотекой, – но и это неплохо, по

крайней мере лучше, чем вообще сидеть без дела. Игорь

оказался на редкость хорошим мужем. Это у Святослава

сорвалось произвольно – сказал и осекся, пожалел о

сказанном не ко времени. Валя поняла его смущение, но виду

не подала, встала, сказав:

– Я постелю тебе в комнате Гали.

В словах ее он не уловил тайного вопроса или сомнения -

напротив, они прозвучали решительно и бескомпромиссно. Он

это хорошо понял, сказав в ответ устало, но спокойно:

– Погоди, успеешь постелить. Присядь, нам надо

поговорить. Завтра я улетаю. – Она села, и он продолжал с

зарождающимся волнением: – Тебе не кажется, что нам нужно

объясниться?

Она молча повела плечами, и тонкая бровь ее

вздернулась и опустилась. На ней было новое, вошедшее

тогда в моду джинсовое платье, сшитое в талию. Валя

смотрела мимо Святослава рассеянным взглядом.

Серебристо-пепельная прядь недлинных мягких волос красиво

падала на лоб, касаясь брови. Святославу вспомнился

пьянящий запах этих волос. В светлых влажных глазах Вали

сверкал стылый холодок, и растопить его Святослав не

надеялся. А так хотелось.

– У тебя кто-то есть? – спросил он, внутренне сжавшись в

комок, ожидая ответа.

– Не надо, Слава, об этом. Оставим, – сказала она мирно

все так же не глядя на него.

– Надо, Валя. Я люблю ясность. Я хочу знать.

– Что именно?

– Есть у меня жена или уже нет?

– Если ты имеешь в виду меня, то формально есть.

– А фактически?

– Нет.

– Ясно. – Святослав вздохнул, и вздох его был тяжелым,

тугим, безнадежным, с тихим оттенком отчаяния. Он

посмотрел на Валю, и взгляды их столкнулись, но не в

поединке, а в сочувствии и жалости. – У тебя есть что-нибудь

выпить? – спросил он. Валя отрицательно покачала головой. -

Жаль. По такому случаю следовало бы напиться.

– Ты достаточно выпил сегодня в гостях, – ровно, без

интонации сказала она.

– Пил – и ни в одном глазу, трезв как стеклышко. А кофе у

тебя есть?

– Найдется. Но я не советую. Нагрузка на сердце.

– Какое тебе дело до моего сердца! – выдавил натужно из

себя Святослав, горько поморщившись.

– Сердце нужно беречь. У тебя впереди еще большая

жизнь, служба и все остальное. Ты еще молод.

– Остального не будет, – решительно перебил он и

немного погодя прибавил: – Хотя что понимать под

"остальным"? Я вот думаю: было ли у нас с тобой это

"остальное"? Ты как считаешь?

Валя не ответила. Ей не хотелось сейчас продолжать

этот, в сущности, уже ненужный, не способный ничего

изменить разговор. И это ее нежелание объяснять, уточнять,

ворошить прошлое и настоящее обижало его и возмущало. Он

желал полной ясности, потому что где-то в глубине души его

еще теплился слабенький уголек надежды. Он рассуждал

вслух:– Семья, конечно, сложный, тонкий организм. Мы не

всегда это понимаем и по неопытности делаем много ошибок,

которые потом трудно исправлять. Я признаюсь: где-то был не

прав, но в чем-то и ты ошибалась. Семья – это компромисс. Ты

согласна? Ты молчишь. Ты думаешь сейчас о нем, я

догадываюсь. Не будь его, все можно было бы восстановить.

– Склеить "суперцементом", – горько ухмыльнулась она. -

Нет, Слава, восстановить невозможно. – Подумала: "Он читает

мои мысли". Это были мысли об Олеге.

Валя встала, чтоб положить конец разговору. Святослав

поднял на нее жесткий взгляд, вдруг спросил:

– Тебе нужен развод? – Голос его прозвучал глухо,

деревянно.

– Пока нет. Но если нужен тебе, я не возражаю.

– Пойми, это смешно: ты скоро будешь бабушкой. И вот

сенсация – дед с бабкой разводятся, потому что бабка выходит

замуж за другого, за молодого.

– Он старше тебя, – сорвалось нечаянно у Вали, и лицо ее

залил румянец.

– Тогда последний вопрос: кто он?

– Зачем? Какое это имеет значение?

– Для меня имеет. Я подозреваю одного человека и боюсь

ошибиться.

– А ты не подозревай, тогда не ошибешься. Тот человек

перед тобой не виноват. И вообще – виноватых нет. А чувства

винить нельзя, – решительно сказала Валя и добавила, уходя: -

Грешно.

Она постелила ему свежее белье в комнате Гали,

включила у изголовья ночник и ушла в спальню. Мысли ее

тревожно метались. Она делала над собой усилие, чтоб не

отступить от однажды принятого решения. Слышала, как в

ванной зашумела вода: значит, он решил выкупаться. Она

разделась, легла в постель и приняла снотворное, хотя и

сомневалась: едва ли сегодня оно поможет после крепкого

чая. Мыслей не было никаких – полная отрешенность и

желание забыться. Возможно, ей только казалось. Хотелось,

чтоб скорее все кончилось. Как было хорошо ей одной -

душевное равновесие, покой, желание работать, потому что

работа ее не утомляла, а, напротив, доставляла наслаждение.

Потому что она не была одна, потому что в ней жила большая,

негаснущая ровная любовь.

Она опасалась, что после ванны он войдет к ней в

спальню: она боялась близости физической – духовной давно

не было. Ей было жалко его, но поступить иначе она не могла,

это означало бы стать другой. Вспомнились его слова,

сказанные с горькой иронией: бабка с дедом разводится, чтоб

выйти замуж за другого. Но ей не нужен развод, и Олегу тоже -

пусть все будет как есть. Но это же противозаконно. Одна

тревожная мысль рождала другую: он хочет знать его имя,

соперника. И он может узнать. Это ужасно! Ее больше всего

пугала мысль: какой удар будет нанесен Варваре Трофимовне.

Прежде Валя не представляла себе последствий, просто не

думала, преднамеренно избегала думать об этом. Сейчас ее

охватила тревога. Она вздрогнула от робкого стука в дверь

спальни. Затаилась, не отвечая. Святослав нерешительно

приоткрыл дверь, говоря вполголоса:

– Извини. Ты еще не спишь? Я хочу с тобой

посоветоваться. Надо что-то подарить нашим заморским

гостям.

В спальне люстра была погашена, и Святослав оставил

дверь полуоткрытой. Из коридора падал на ковер и край

кровати тусклый свет. Валя лежала, отвернувшись от двери,

укутанная одеялом.

– Об этом поговорим завтра. Я приняла снотворное и уже

засыпала. Покойной ночи.

Тон сухой, недовольный. Святослав не пожелал ей

доброй ночи – он тихо прикрыл дверь спальни и удалился в

комнату дочери. "Все кончено, – сказал он себе. – И незачем

мне знать, кто тот, ставший между нами".

3

Утром опять собрались в доме Глеба Трофимовича в том

же составе, кроме Фроловых. Святослав и Валя принесли

ответные сувениры: Дэниелу – русского богатыря, сделанного

из дерева и красочно расписанного загорскими мастерами. В

утробе богатыря таилась бутылка "пшеничной". Это подарок

Святослава. Наташе Валя преподнесла палехскую шкатулку,

на крышке которой была изображена русская красавица,

прислонившаяся к кудрявой березе. Шкатулка сделана со

вкусом и очень понравилась Наташе.

– Для хранения драгоценностей, – с доброй улыбкой

сказала Валя, подавая золовке шкатулку.

Тут и Олег вручил свой сувенир – два богато изданных

альбома: "Русь белокаменная" – об архитектуре Древней Руси

и альбом-книгу В. Балдина "Архитектурный ансамбль Троице-

Сергиевой лавры". Однако, как заметила наблюдательная

Александра Васильевна, атмосфера среди гостей сегодня не

напоминала вчерашнюю. Вместо радушия, задушевности и

теплоты чувствовалась какая-то странная натянутая

сдержанность и таинственная подозрительность, скрываемые

светской любезностью. Это заметила и Лена. Дело в том, что

рано утром по просьбе мужа Наташа рассказала отцу о часах-

сувенирах. Весть эта очень встревожила и обескуражила

старого генерала – часы он вложил в деревянную шкатулку, а

шкатулку эту затем спрятал в овощное отделение

холодильника и стал с волнением ожидать прихода сына,

чтобы предупредить его и посоветоваться, как дальше

поступать.

Святослав был расстроен ночным разговором с Валей,

поэтому появился в доме отца в подавленном состоянии,

которого не мог скрыть от окружающих. Сообщение же Глеба

Трофимовича об "адских" часах-сувенирах повергло его в

уныние и растерянность. Упрятав и вторые часы в холодильник

и уединившись в кабинете, два генерала обсуждали, как им

быть. Зятя они не осуждали: он поступил по совести,

предупредив их своевременно. Конечно, было бы куда лучше,

если б он вообще не привозил никаких сувениров. Но как бы то

ни было, а радость долгожданной встречи была омрачена – это

понимали и Наташа с Дэниелом. О заморских сувенирах отец и

сын должны были сообщить в соответствующие органы,

притом незамедлительно, тем более что Святослав уже

сегодня вечером должен был вылететь к месту своей службы.

Поздний завтрак проходил в натянутой атмосфере,

причину которой знали не все. Варвара Трофимовна, улучив

момент, когда она осталась наедине со Святославом,

спросила:

– Скажи, Слава, что-нибудь случилось, чего мы не знаем?

– Да, в общем, ничего особенного, – неохотно отозвался

Святослав, и ответ его, и тон, каким были произнесены слова,

звучали скорее утвердительно, чем отрицательно.

– Ты говоришь неправду, – настаивала Варвара

Трофимовна. – Это все замечают: и Олег, и Лена, и Александра

Васильевна, и, по-моему, даже Наташа с Дэниелом. Глеб

какой-то растерянный. И Валя какая-то чужая, отсутствующая.

Вы что с ней, поссорились?

– Хуже, – подтвердил Святослав ее догадку.

– Семейный разлад? – насторожилась Варвара

Трофимовна.

– Да, мы расходимся.

– Что за вздор! – воскликнула изумленная Варвара

Трофимовна и минуту погодя тихо сказала: – Впрочем, этого

следовало ожидать.

Вошедшая Лена помешала их разговору.

Олег тоже заподозрил неладное, спросил Глеба

Трофимовича:

– Что-то сегодня все какие-то пасмурные. Есть причина?

– Возможно, не выспались, – уклонился Глеб

Трофимович, но Олег не поверил ему. Он обратил внимание,

что и Варя чем-то обеспокоена, словно она знает нечто такое

важное, чего не знает он, Олег. После разговора с

племянником Варвара Трофимовна и в самом деле ходила

какая-то взволнованная и все искала случая, чтоб поговорить с

Валей наедине, но та преднамеренно уклонялась от

нежелательного для нее разговора.

– Может, ты знаешь, что в этом доме происходит? -

шепнул Олег жене после завтрака. Застигнутая врасплох

таким вопросом, Варвара Трофимовна не задумываясь

ответила:

– Святослав с Валей расходятся.

Она думала, что об этом уже знает вся семья Макаровых.

– Странно, – пожал плечами Олег и не стал больше ни о

чем расспрашивать жену, лишь подумал про себя: "Назревают

сложные события, последствия которых невозможно

предугадать". Он понял, что сегодня ночью между

Святославом и Валей случилось то, что должно было

случиться: серьезный разговор состоялся. Судя по всему, Валя

не назвала его имя. Но ведь рано или поздно все откроется. Он

тайком наблюдал за Валей. Ее выдержка и спокойная

собранность восхищали Олега. Да, она умела владеть собой,

но он знал, чего ей это стоит. Ему хотелось поскорей уйти к

себе в мастерскую, отказавшись от намеченного вчера плана,

согласно которому он вместе с Варей должен показать гостям

Москву. Кто лучше архитектора может это сделать? Вчера он

сам предложил свои услуги. А сегодня не мог, он объявил, что

у него непредвиденная встреча, отменить или перенести

которую на другое время невозможно. Он сказал, что отличным

гидом по Москве может быть Глеб Трофимович. А тот

колебался: неожиданно и у него появились неотложные дела.

Выручил Святослав: он догадался, какие дела связывают отца,

сказал:

– Да, да, поезжай, папа, и не беспокойся: то я беру на

себя. "То" – означало часы. Глеб Трофимович понял, что

Святослав сам займется делом "адского" сувенира, свяжется с

кем следует и все объяснит.

Таким образом, вопрос с поездкой по Москве решили:

Лена – за рулем, в салоне "Москвича" – Глеб Трофимович, Варя

и Наташа с мужем. На вечер заранее достали два билета в

Большой театр – шла "Хованщина". На следующий день

планировалось посещение Третьяковской галереи, а через

день – поездка в Загорск. Программа насыщенная. Гости

мечтали о поездке в Ленинград. И еще хотели поужинать в

лучшем ресторане Москвы. Притом ужин дают Флеминги.

Олег облегченно вздохнул: значит, он и Валя свободны от

гостей, и если не смогут сегодня встретиться, то уж по

телефону обязательно поговорят. Непременно, это так

необходимо. Когда он во всеуслышание объявил, что у него

сегодня состоится непредвиденная встреча, Валя

безошибочно решила, что он имеет в виду встречу с ней.

Уходя, он сказал жене, но так, чтоб слышала Валя:

– Я сейчас в мастерскую.

Валя уходила от свекра вместе с мужем. На проспекте

Мира они взяли такси и доехали до дома. В машине всю

дорогу молчали. Молчание было нестерпимо тягостным, и,

чтоб нарушить его, Валя спросила:

– А где твои американские часы?

Она хорошо помнила, что сюда он ехал при дареных

часах.Святослав не ответил. Он сидел не шевелясь, точно

гранитный монумент. Валя вспомнила: сегодня и Глеб

Трофимович был без тех часов. Она и прежде не донимала

мужа вопросами, на которые он предпочитал не отвечать, а

сейчас и подавно. Женщины наблюдательны, особенно остер

их глаз на детали. Они их запоминают, хотя без надобности и

не подвергают анализу, просто откладывают в памяти до поры

до времени: авось пригодятся. Высадив Валю у дома,

Святослав поехал на службу.

Валя позвонила Олегу через час. Вкратце сообщила о

ночном разговоре с мужем.

– Надо бы встретиться и все обсудить, – сказал Олег.

– Не сейчас, – ответила Валя. – Встретимся, когда улетит

Святослав.

– Тебе не кажется, что о вашей размолвке уже всем

известно? – спросил Олег.

– Не думаю.

– А почему все такие взволнованные, чем-то удрученные?

Ты не заметила?

– Заметила. Но думаю, здесь что-то другое.

– А что именно?

– Не знаю. Взволнован чем-то Глеб Трофимович. Вряд ли

мои отношения со Святославом могли его так расстроить. Да

он едва ли об этом знает. Что-то не то.

– Пожалуй, ты права: что-то не то, – повторил ее слова

скорее машинально, чем осознанно.

Пока гости смотрели достопримечательности столицы,

подаренные ими отцу и сыну Макаровым часы тщательно

осмотрели специалисты. Все оказалось так, как и предполагал

Дэниел: в механизм часов вмонтирован микромагнитофон.

Там, за океаном, надеятся получить звукозапись

доверительных разговоров и бесед советских военачальников,

из которых можно извлечь сведения, представляющие интерес

для разведки. Там ждут эту миниатюрную пленку. Ну что ж, они

ее получат. О содержании записей позаботятся те, кому это

положено. Беседовавший со Святославом офицер сказал:

– Посоветуйте мистеру Флемингу не говорить своему

шефу, что открыл вам секрет сувенирных часов. Вручил, мол,

подарки, да и только. Ведь это же в его интересах: если он

скажет, что предупредил вас о подлинном назначении часов, то

это может повредить его карьере. Так ведь?

– Логично, – отозвался Святослав, довольный исходом

дела.– А в остальном действуйте, как мы условились. А Глеба

Трофимовича попросите заглянуть к нам завтра.

– Отец очень взволнован всей этой грязной историей, -

сказал Святослав. – На него она сильно подействовала.

– Успокойте его. Таковы методы ЦРУ: грязно, грубо,

нередко примитивно, как в данном случае.

Глеб Трофимович и в самом деле чувствовал себя более

чем скверно. С душевным трепетом, с благородным волнением

он ждал из-за океана дорогих гостей, ждал с открытой,

доверчивой душой, и вдруг в его душу злые, темные силы

бросили ком грязи, испортили праздник, отравили радость

встречи. Зачем, во имя чего? В то время как на

государственном уровне идут заверения о развитии и

укреплении дружеских отношений между государствами и

народами, о взаимном доверии, о разрядке ради сохранения

мира на земле, темные силы, злобные, ненавидящие

человечество, враждебные добру и прогрессу, справедливости

и благоденствию, распространяют ядовитые семена отравы,

недоверия, розни, лжи, не брезгуя ничем, открыто, цинично

попирая общепринятые законы и нормы поведения, внедряют

шпионаж, диверсии, провокации.

Ему было больно за дочь и за зятя: он видел и понимал,

как чувствуют они себя неловко перед ним и Святославом, хотя

сами они, в сущности, не виноваты, совесть их чиста. Дэн

поступил честно, что все рассказал и предупредил, и все же

они мучаются нравственно, испытывая стыд за мистеров

сэмпсонов. Эти мысли одолевали Глеба Трофимовича во

время поездки с дочерьми, сестрой и зятем по Москве. Они

мешали ему показать Наташе и Дэниелу столицу, город,

который он защитил от фашистов суровой осенью и зимой

1941-го, в который был до боли влюблен, историю которого

хорошо знал, мешали найти высокие и яркие слова. Это

замечали и Лена и Варя, видели, что Глеб Трофимович чем-то

угнетен, подавлен, но не знали, что творится в его душе. А

творилось в душе что-то серьезное, угрожающее. Это была

смесь самых противоположных эмоций: напряженное,

нетерпеливое ожидание приезда дочери с зятем,

восторженная радость встречи и вдруг ошеломляющая

история с часами, грозившая обернуться неприятными

последствиями для него и больше всего для Святослава. И,

наконец, после такого напряжения – рассказ Святослава о том,

как благополучно обернулась для них история с часами. Это

была смесь эмоций, вызвавшая мучительную душевную боль.

Возвратясь из поездки по Москве, Глеб Трофимович

почувствовал глубокую слабость и, сославшись на усталость,

не стал обедать и лег отдохнуть.

Вечером Лена отвезла гостей в Большой театр и

предложила приехать за ними к окончанию спектакля, но

Наташа и Дэн категорически воспротивились, сказали, что они

доберутся домой на городском транспорте – им это даже

интересно.

– Интересного мало, – отозвалась Александра

Васильевна и откровенно высказала свое наболевшее: -

Городской транспорт – самое уязвимое звено Москвы.

Троллейбусов и автобусов не хватает, они переполнены.

Диспетчерская служба организована слабо.

– То же самое и на Западе, – сказал Дэниел.

– Везде так, это общая болезнь, – согласилась Наташа.

– Именно болезнь, – подхватила Александра Васильевна.

– Это я утверждаю как доктор. В городском транспорте люди

теряют здоровье.

Из Большого театра супруги Флеминги возвратились

полные искреннего восторга. Они признавались, что бывали в

различных театрах США и Европы, были в Венской опере. Но

ничего подобного по силе впечатления они нигде не встречали.

– Бесподобно, бесподобно! – восхищалась Наташа. – Дэн,

не зная языка, все понял.

– Я почувствовал. Это прекрасно, это грандиозно! -

подтвердил Дэниел.

И вдруг, словно спохватившись или прочитав какую-то

тревогу в глазах Александры Васильевны, Наташа спросила:

– А как папа?

– Ему плохо. С сердцем плохо. Постельный режим,

– С сердцем? Давление? – встревожилась Наташа. -

Раньше его беспокоило сердце?

– Нет, Наташенька, впервые.

Святослав улетел к месту службы на другой день. В тот

же день Флеминги вместе с Варварой Трофимовной и Олегом

Борисовичем побывали в Третьяковской галерее. Впереди

была поездка в Ленинград, и сопровождать их по

предварительному плану должен был Глеб Трофимович. Но

состояние здоровья пожилого генерала не только не позволяло

куда-то ехать, но и вообще вызывало серьезные опасения.

Врачи предлагали госпитализировать, и Александра

Васильевна вполне соглашалась с ними, но сам Глеб

Трофимович решительно воспротивился: он не хотел ложиться

в госпиталь до отъезда Наташи и Дэниела. Он всех убеждал,

что ничего страшного, угрожающего его жизни нет, мол, ему

видней его самочувствие, тем более что возле него постоянно

находится Александра Васильевна.

В Ленинград с Флемингами поехала Лена.

4

Гости уехали, и в квартире воцарилась тишина,

необычная, странная, создающая ощущение пустоты.

Безмолвие и пустота, образовавшиеся вдруг. Глеб Трофимович

не смог провожать Наташу и Дэниела до аэропорта: сил у него

хватило только дойти до порога кабинета, и то вопреки приказу

врачей строго соблюдать постельный режим. Он нарушил этот

строгий запрет, и Александра Васильевна не смогла ему

помешать. Накануне отъезда условились, что в аэропорт

поедут Лена и Варвара Трофимовна; Александра Васильевна

останется дома возле больного, которого, по ее мнению, все

же придется госпитализировать. Когда же на другой день

Наташа и Дэниел вошли в кабинет, чтобы проститься, Глеб

Трофимович в генеральском мундире сидел на тахте, словно

он тоже собрался провожать до самолета. Флеминги

удивились и обрадовались.

– Тебе лучше, папа? – спросила Наташа, садясь рядом с

отцом.– Да, мне лучше, – сказал неправду Глеб Трофимович и

жестом предложил Дэниелу сесть в кресло.

Наташа смотрела на его серое осунувшееся лицо и

мутные глаза и с ужасом видела, что перед ней совсем другой

человек, не похожий на того, который неделю тому назад

встречал ее в аэропорту. Она понимала, что отцу плохо, и -

надо глядеть правде в глаза – почти наверное знала, что

больше они не увидятся. Чтоб сдержать слезы, она через силу

улыбалась, сопровождая эту неестественную, вынужденную

улыбку пустыми словами:

– Вот и пролетели дни, как во сне. Мне все еще не

верится, что я в Москве и вижу тебя.

"В последний раз", – мысленно прибавил он и протянул

руку к журнальному столику, на котором стояли две

одинаковые коробочки-футляры. Он взял сначала одну и

передал дочери, сказав:

– Это тебе. На память.

Наташа открыла коробочку. В ней были изящные

дамские часы производства Второго Московского часового

завода.

– Они без всяких секретов, – сказал Глеб Трофимович и

тихо улыбнулся одними глазами.

Он совсем не хотел таким подарком уязвить дочь, и в

словах "без всяких секретов" прозвучала безобидная шутка, но

Наташу она больно задела, царапнула по самому сердцу. И по

растерянному выражению ее глаз и вдруг вспыхнувшего лица

даже Дэниел догадался о смысле подарка и спросил жену, что

сказал ей отец. Наташа не ответила. А тем временем Глеб

Трофимович передал Наташе другую коробочку и сказал, что

это для внучки, и еще раз выразил сожаление, что не

встретился с Флорой.

– Ты скажи ей, что я хочу ее видеть. Пусть приезжает.

В коробочке была изящная брошь, сделанная искусным

мастером Федоскинской фабрики: на черном лаковом фоне

веточка земляники с тремя ягодками – одна ярко-красная,

переспелая, другая розовая, крепкая, налитая и третья

маленькая, зеленая. Брошь поражала какой-то незатейливой

прелестью и трогательной чистотой. А в трех земляничках для

Глеба Трофимовича крылся особый смысл.

Простились они здесь, в этом кабинете, где теперь на

тахте, на высоких, пышных подушках лежал Глеб Трофимович

и слушал тишину пустой квартиры. Он был один: Александра

Васильевна вышла ненадолго в магазин и аптеку. Иногда в

тишину внезапно и тревожно врывался звонок телефона,

доносившийся сюда из кухни. Он мешал думать. А думы Глеба

Трофимовича плыли неторопливо и печально, как осенний

журавлиный клин. Он думал о своих детях, о Наташе, с

которой простился навсегда, о ее сложной судьбе. Он

испытывал к ней чувство жалости и щемящей тоски, несмотря

на то что Наташа старалась убедить его в том, что она

счастлива и вполне довольна жизнью. Конечно, понятие

счастья относительно, рассуждал генерал.

Он жалеет, что не довелось повидаться с внучкой

Флорой. Подарок послал ей – три землянички. Поймет ли, что

сие значит? Едва ли, да и не нужно, у нее своя родина, своя

жизнь. Вспомнилась Нина Сергеевна – Наташа много и

подробно о ней рассказывала, о ее сыновьях – Викторе и

Бенджамине. Подосадовал, что ничего ей не послал с

Наташей: думал, да не придумал, что послать.

И снова совсем неожиданно мысль перекинулась на

часы, подаренные Дэниелом. Мысль эта была неприятна и в

то же время прилипчива, как осенняя муха. Нет, он нисколько

не винил ни Наташу, ни ее мужа. Просто сам факт заключал в

себе нечто символическое, сгусток образов, методов, идей -

омерзительных и тревожных.

Мысли таяли, исчезали, отвлекаемые неприятным

физическим ощущением. Душно. Или это так кажется? Верно -

так кажется, в комнате совсем не душно. Просто не хватает

воздуха. Его охватила тревога, стихийная, помимо воли. Он

попытался подавить ее, успокоить себя внушением: ничего

страшного. Пощупал пульс – да, слабый, едва уловимый.

Пальцы рук немеют, точно сотни мелких иголок пронизывают

их – и все выше, выше. Он протянул руку к столику, достал

нитроглицерин, проглотил одно зернышко. Не помогает. Вот-

вот должна прийти Саша. Ах, какая обида, что нет Саши!

Накапал в рюмочку валокордину, поднес к губам слабой,

дрожащей рукой, выпил и лег на подушку. Воздуха, не хватает

воздуха. И колики иголок побежали по конечностям ног. И по

рукам – все выше и выше. Уже онемели и посинели кисти рук,

перестали слушаться. Он уже не мог ими прощупать свой

пульс. А мысль, ясная, совершенно четкая, мечется, как

птичка, попавшая в западню. "Это все – конец. Как просто и

нелепо. Саша, Леночка, Слава... Что же это? Родные...

Воздуха, дайте воздуха..."

– Спокойно, генерал Макаров, без паники, – вслух сказал

он самому себе. – Ты жил, как солдат, честно и мужественно.

Сохрани мужество до последнего вздоха.

И тут ему в этот трагический миг вспомнилась осень

сорок первого, Бородинское поле и комиссар Гоголев

Александр Владимирович с приветливой улыбкой на бледном

лице.Это и был его последний вздох.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

1

Святослав Макаров любил выезжать в части, и особенно

в отдаленные гарнизоны. К таким поездкам он готовился

тщательно, и каждый день его пребывания там был

содержательным, насыщенным большой работой. После

внимательного ознакомления с состоянием дел в гарнизоне,

беседы с командным составом он обязательно выступал перед

офицерами, а затем отдельно перед солдатами и сержантами

с обстоятельным обзором международных событий и жизни

нашей страны.

И на этот раз, возвратясь из Москвы и справившись с

неотложными делами, Святослав выехал в отдаленный

гарнизон, где служил лейтенант Игорь Остапов. Днем генерал

Макаров проводил в гарнизоне обычную в подобных поездках

работу, а вечером решил навестить Игоря на его квартире.

Святослав освободился раньше, чем предполагал. С

самого приезда в гарнизон в нем поселилось беспокойство,

причину которого он никак не мог определить. Такое с ним

случалось редко. Обладая холодным, рассудочным умом,

железной выдержкой и твердым характером, он умел

подавлять в себе случайные и неслучайные настроения,

подчинять чувство разуму и управлять своими эмоциями и

настроением. Внутреннее беспричинное волнение помешало

ему провести беседу с личным составом гарнизона так, как он

хотел. Собственно, беседа состоялась, он выступил с большой

содержательной речью. Его слушали внимательно и остались

довольны как солдаты, так и офицеры. Недоволен был он сам,

недоволен собой. Ему казалось, что в своей речи он

недостаточно широко осветил некоторые довольно

существенные моменты, касающиеся американо-китайского

альянса. Нет, конечно же он говорил о попытке

империалистических политиканов разыграть китайскую карту,

он популярно объяснил, что сие значит на практике и чем эта

шулерская игра может окончиться. Но этой теме следовало бы

посвятить отдельный разговор, не смешивая ее с другими,

тоже важными и серьезными вопросами.

Тогда он решил, что причина его непонятного волнения,

граничащего с тревогой, кроется в семейном разладе. Но ведь

он уже поборол себя, заставил об этом не думать. Больно