Текст книги "Бородинское поле"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 45 (всего у книги 52 страниц)
как хочешь – дело твое. Он относился к сыну как к больному
ребенку. Собственно, Оскар, да и Нина Сергеевна были
убеждены, что Виктор болен. "У него психика не в порядке", -
говорила Нина Сергеевна, и муж соглашался. Но когда Нина
Сергеевна заговорила о том, что, быть может, женитьба
помогла бы Виктору обрести душевное равновесие, Оскар
решительно не поддержал жену. Он считал, что женитьба
создаст и для Виктора, и для всей семьи новые осложнения и
неудобства, что брак этот не будет прочным. Так думал он, но
Нине Сергеевне говорил:
– А что, у него есть невеста? По-моему, он и не думает о
женитьбе. Да сейчас это ему совсем не нужно. Пусть сначала
придет в себя.
Слоняясь по Нью-Йорку, Виктор лицом к лицу столкнулся
с мчащимся суетливым братом.
– Ты на пожар или на биржу? – иронически спросил
Виктор.
– В ООН, – быстро, с необычным воодушевлением
выпалил Бен. – Там сегодня решается судьба... Судьба
великого народа и судьба самой ООН. Там будет грандиозная
битва. Пойдем?
– Объясни толком, что за битва.
– Понимаешь, сегодня Генеральная Ассамблея
обсуждает проект резолюции, объявляющей сионизм формой
расизма и расовой дискриминации. Это чудовищно! До чего
мы дожили! Невероятно! ООН санкционирует погромы. Такого
допустить нельзя, и мы не допустим. С нами весь
цивилизованный мир.
– С кем с нами? – с легкой подначкой спросил Виктор.
– С Америкой, – резко и раздраженно ответил Бен. – Ну
так идешь со мной?
Виктор согласился из любопытства. Все равно куда идти.
И вот они теперь сидят в зале ООН и слушают нервозно-
взволнованную, с нотками актерского истеризма речь
израильского представителя Герцога. Он мечет громы; и
молнии на Организацию Объединенных Наций, большинство
членов которой не желают поддерживать разбойничьи
авантюры Израиля.
– Испытываешь отрезвляющее чувство, думая о том, до
чего довели этот орган, если сегодня нас заставляют
планировать наступление на сионизм, потому что это
наступление является не только антисемитским наступлением
самого грязного свойства, но и наступлением в этом
всемирном органе на сионизм, одну из древнейших религий
мира, религию, которая дала миру библию, религию, из
которой проистекают две другие великие религии -
христианство и ислам.
– С каких это пор сионизм стал религией? – прошептал
Виктор на ухо Вену, но тот недовольно поморщился:
– Не мешай слушать.
– ...религию, давшую библию с ее десятью заповедями, -
продолжал истерично звучать голос Герцога, – великих древних
пророков Моисея, Исайю и Амоса, великих мыслителей
истории Маймонида, Спинозу, Маркса, Эйнштейна, многих
деятелей искусства и такую долю лауреатов Нобелевской
премии в области наук, искусств и гуманитарных знаний, какая
не достигнута ни одним народом на земле.
– Еще бы: сами себе даем Нобелевские премии, – опять
бросил реплику Виктор, и Бен грубо оборвал его:
– Перестань!
А Герцог все продолжал:
– Однако группа стран, опьяненная чувством власти, в
результате автоматического большинства приравняла
высокомерным образом сионизм к обсуждаемому вопросу.
– Надо считаться с большинством, – снова сказал Виктор,
и эти его реплики уже вывели Бена из себя.
– Да замолчишь ты наконец! – прикрикнул младший брат. -
Своими дурацкими репликами ты мешаешь слушать
историческую речь!
И до уха Виктора долетели слова Герцога:
– Сионизм является одним из наиболее трогательных и
конструктивных национальных движений в истории
человечества.
– Браво, Герцог, браво! – не утерпел Бен, вполголоса
выкрикнул, вызвав на лице брата веселую улыбку. А Герцог
продолжал со все нарастающим накалом:
– Гнусные обвинения сионизма, с которыми выступали
здесь арабские представители, могут создать у Ассамблеи
неправильное впечатление... Об уровне гуманности нации
можно неизменно судить по ее поведению в отношении
еврейского населения...
– А почему не в отношении негров? – молвил Виктор. На
этот раз Бен смолчал, а Герцог все еще накалял самого себя:
– Эта вредная резолюция должна прозвучать сигналом
тревоги для всех достойных людей в мире. Еврейский народ,
играя роль лакмусовой бумаги, никогда, к сожалению, не
ошибался. Последствия этого постыдного шага действительно
страшны. По этому вопросу мир, как он представлен в этом
зале, разделился на хороших и плохих, добрых и злых,
человечных и бесчеловечных. Мы, еврейский народ, запомним
на века нашу благодарность тем нациям, которые при
голосовании отказались поддержать это вредное
предложение... Для нас, еврейского народа, эта резолюция,
основанная на ненависти, неправде и высокомерии, лишена
какой-либо моральной или юридической силы. Для нас,
еврейского народа, это не более как клочок бумаги, и мы к ней
так и будем относиться.
– Потрясающе! – сказал Бен. – Бесподобно, гениально.
– А как же устав ООН? – спросил Виктор. – Решения
Генеральной Ассамблеи, как я понимаю, обязательны для всех
членов ООН и имеют юридическую силу.
– Да что ты понимаешь?! Какая там сила, устав! -
нервозно возразил Бен. Он ликовал. – Вот сила – убедительная,
аргументированная, страстная речь представителя великого
народа!
– Откровенный цинизм никогда не был признаком силы.
Так что ты не прав, Бен. – Тон у Виктора мягкий, дружелюбный,
и он сбивает ярость и нетерпимость брата.
– Нет, Виктор, я всегда прав. Речь Герцога заставит при
голосовании многих одуматься. Это грозное предупреждение.
И в это время с трибуны до них донесся спокойный голос
представителя ни Виктору, ни Бену неизвестной Дагомеи
господина Аджибаде:
– Дагомейская делегация хотела бы с самого начала
решительно осудить и заклеймить эту неприглядную тактику
проволочек, направленную на то, чтобы заставить нас
поверить в то, что сионизм вдохновляется и организуется
благочестивыми ангелами, которые преследуются и рассеяны
по всему свету и которых хотят любой ценой собрать вместе и
спасти от несчастий. Присоединиться к подобным
утверждениям означало бы проявить невежество и
легковерность.
Первое время Бен опешил и не знал, что сказать. Он
смотрел на брата растерянно, точно от него ждал поддержки.
Какая наглость: негр смеет говорить о невежестве! Виктор
прочитал мысли брата и молча усмехнулся. Тогда Бен сквозь
зубы процедил, гневно сверкая глазами:
– Вот оно, наглядное большинство дикарей.
– Твоя реплика, Бен, наглядный пример расизма и
расовой дискриминации.
Бен не успел ответить брату, так как слово было
предоставлено представителю США Мойнихэну. Виктор
подумал: "Конечно же Мойнихэн будет защищать Израиль и
сионизм уже потому, что он еврей". Бен просто возликовал: он
знал развязную манеру этого американского дипломата и
считал, что вот он-то уж не оставит камня на камне от проекта
резолюции, он-то будет громить ее авторитетом великой
державы, которую он представляет в ООН. Оба брата не
ошиблись. Уже в самом начале своей речи этот
самонадеянный круглолицый господин категорично возвестил:
– Соединенные Штаты с этой трибуны заявляют
Генеральной Ассамблее Организации Объединенных Наций и
всему миру, что они не признают, не согласятся и никогда не
примирятся с этим позорным актом.
Слова эти вызвали недоумение Виктора: и Герцог и
Мойнихэн именем своих государств не желают считаться с
уставом ООН, который они обязались соблюдать. Выходит,
устав писан не для них. Какая уж тут дипломатия! Речь
американского представителя и по форме и по содержанию
казалась дубликатом речи представителя Израиля. Она была
длинная, со странными экскурсами в историю, которые
звучали совсем неуместно и неубедительно. Истерические
выкрики щедро пересыпались грубой бранью и угрозами, так
что Виктор чувствовал неловкость и стыд: ведь оратор говорил
от имени его страны.
– Конгресс Соединенных Штатов решением, единогласно
принятым в сенате и получившим поддержку 436 из 437
членов палаты представителей, заявил о том, что он
выступает решительно против резолюции, – угрожающе вещал
Мойнихэн. – Вслед за американскими евреями американские
профсоюзы были первыми, кто осудил это позорное
предприятие.
Виктор грустно усмехнулся, но смолчал, подумав:
профсоюзный босс Мини питает больше симпатий к Израилю,
чем к рабочим Америки. Голос Мойнихэна начал сдавать, он
слишком резво взял вначале, не рассчитав своих сил, и теперь
хрипел угрожающе:
– Предложение, которое должно быть узаконено
резолюцией Генеральной Ассамблеи, состоит в том, что
"сионизм является формой расизма и расовой
дискриминации". Это ложь, но это ложь, которую Организация
Объединенных Наций сейчас объявляет истиной, и поэтому
подлинная истина должна быть восстановлена...
В то время как Бен, слушая Мойнихэна, выражал свой
восторг, Виктор, потеряв всякий интерес к оратору, уже не
слушал его, постепенно погружаясь в размышления над
вопросом, кто к кому привязан во внешней политике: США к
Израилю или Израиль к США? Для Виктора этот вопрос не
был праздным. Он слышал, как однажды его отец, бурно
беседуя с генералом Пересом, потеряв самообладание,
вспылил:
– Я боюсь, что экстремисты из Тель-Авива вовлекут
Америку в такую конфронтацию, приостановить которую будет
уже невозможно. И все окончится мировой катастрофой.
Когда Мойнихэн закончил свою речь словами, уже
сказанными им однажды: "Соединенные Штаты Америки
заявляют, Что они не признают, не подчинятся и никогда не
согласятся с этим позорным актом", – Виктор прервал восторги
брата спокойным, каким-то деловитым вопросом:
– Скажи, Бен, кто подлинник, а кто дубликат: Герцог или
Мойнихэн?
– Это не имеет значения. Я уверен, что речь Мойнихэна
резко повернет дискуссию в нашу пользу. Сейчас будет
выступать представитель Саудовской Аравии.
Ты думаешь, он поддержит нас?
– Несомненно. Саудовская Аравия – союзник Америки.
– Но они арабы и союзники арабов, – напомнил Виктор.
– Ничего не значит. Слушай.
Господин Баруди, представитель Саудовской Аравии, в
отличие от предыдущих ораторов, говорил очень спокойно, без
театральной позы и драматических эффектов. Уже первые
фразы, произнесенные им, заставили обоих Раймонов
сосредоточиться.
– Мне искренне неловко пользоваться моим правом на
ответ, – начал свою речь Баруди, – особенно в ответ на то, что
сказал наш коллега из Соединенных Штатов господин
Мойнихэн сегодня в объяснение мотивов своего голосования.
Я хочу напомнить ему о нескольких его выражениях, которых
избегали даже в разгар "холодной войны". Я знаю, что сейчас
существует разрядка напряженности между Советским Союзом
и Соединенными Штатами, но даже тогда, когда
господствовала "холодная война", представители
Соединенных Штатов и советские представители были более
вежливы в своих выступлениях, которые были
противоположными по своему характеру. Господин Мойнихэн
сказал, что оценка сионизма как равносильного расизму
является ложью. Что ж, в этой принимающей нас стране мы
знаем, что слово "ложь" ничего не значит. Я слышал, как
американцы называют друг друга "лжецом" и "внебрачным", но
это в шутку. Они говорят: "Ты – внебрачный" или "Ты – лжец".
Но мы здесь, в Ассамблее, не можем соглашаться с
терминологией, которую мы по традиции считаем
оскорблением. В нашей части света, если кто-либо называет
другого публично лжецом, его рефлексы реагируют
моментально, и он может даже убить человека. Судья может
оправдать его, потому что он был возмущен этим
оскорблением. Пусть представители принимающей страны
будут осторожны. Мы не привыкли к таким наименованиям, и
мы не привыкнем к ним. Он повторял, что это ложь, снова и
снова. Разве Соединенные Штаты и западный мир обладают
монополией на истину? Где ваш этикет, мой добрый друг,
господин Мойнихэн? Вы имеете право на собственное мнение.
Вы могли сказать: "Вы – ошибаетесь". Но мы – лжецы?
Семьдесят два лжеца? У вас монополия на истину? Вы были
профессорам в Гарварде, и вы не должны занимать такую
категорическую позицию по отношению к другим. Господин
Мойнихэн сказал, что принятие резолюции о сионизме
является бесславным поступком. Скажите мне, господин
Мойнихэн, а раздел Палестины был славным поступком?..
Виктор с удовольствием похлопал брата по плечу и
прошептал:
– А этому арабу нельзя отказать в остроумии и такте.
Бен не ответил. Он сидел, мрачно насупившись. А
Баруди тем временем продолжал изящно и спокойно:
– Вы сказали, что это позор – называть сионистов
расистами. А рассеяние нескольких миллионов палестинцев
сионистами является набожным, оправданным поступком?..
Господин Мойнихэн подтвердил то, что неоднократно
утверждают сионисты: что сионизм является освободительным
движением, основывающимся на библейских предсказаниях.
Почему вы, мой добрый друг, господин Мойнихэн, не
поддержите освобождение американских индейцев, если на то
пошло, которые помещены в резервации? Почему вы не
начнете освободительное движение у себя дома?.. Зачем
господа Бальфур и Трумэн создали путаницу в наших рядах?
Что сделали палестинцы и все арабы в этом районе
Соединенному Королевству и Соединенным Штатам? Зачем с
расстояния шесть-семь тысяч миль вы суете палец в наш
пирог?.. Когда сионисты хотели сказать, что они не хотят жить
бок о бок в двухнациональном или в любом ином государстве,
потому что они являются исключительными и бог дал им
Палестину – а с каких это пор, мой дорогой друг, господин
Мойнихэн, бог стал заниматься бизнесом в недвижимой
собственности? Покажите-ка нам купчие. И с каких пор бог дал
господам Бальфуру и Трумэну право распоряжаться землей,
которая не принадлежит им? Что, бог распределяет землю?
– А ты говоришь – союзник, – поддел Виктор брата.
– А что ты хотел от араба? Все они грязные гои, -
презрительно ответил Бен, однако вслушиваясь в плавную
речь представителя Саудовской Аравии.
– И может ли наш выдающийся друг, сенатор Хэмфри,
чье присутствие здесь радует меня, сказать мне, – продолжал
Баруди, – почему семьдесят шесть сенаторов автоматически
идут по зову сионистов? Конечно, сионисты держат в своих
руках большую часть средств массовой информации -
компании по выборам не только сенаторов и конгрессменов,
но даже президента Соединенных Штатов. Вы, американцы,
мои добрые друзья, пробудитесь: мы не хотим, чтобы вы кого-
то ненавидели. Мы не ненавидим сионистов. Я лично
испытываю жалость к ним, потому что мы считаем их
заблудшими, как говорили мне многие несионисты, они
заболели психозом. У нас есть арабская пословица, которая
говорит: "Бог, смилуйся над теми, кто не знает, как
остановиться и где остановиться". Они не знают, где
остановиться, они все еще объявляют себя избранным
народом, потому что они исповедуют иудаизм, и поэтому их
всех следует собрать в Палестине, поскольку бог дал им
Палестину, зная очень хорошо, я думаю, что никто из
сионистов не имеет ни прямых, ни косвенных связей со
всемогущим богом. Следует разбить эту фикцию. Эта
исключительность, противопоставление себя другим народам
будет ядом сионизма; и, боже избави, они станут козлами
отпущения в любом обществе, и люди, подобные мне,
постараются спасти их от лап тех, кто считает, что все зло
возникло от сионизма. Не думайте, что то, что произошло
раньше, не может повториться сейчас...
– Это что, угроза? Он угрожает? – щуря возбужденные
гневом глаза, сказал Бен.
– Предупреждает, – спокойно ответил Виктор, а Баруди
продолжал:
– Вы называете наши действия неприличными? Лучше
очистите свою страну, господин Мойнихэн, от неприличия.
Если вы сильные, хорошо, это очень хорошо; но используйте
свою силу ради справедливости, а не для поддержки темных
деяний... Не превращайте демократию в обряд. Пусть
демократия будет у каждого из нас. Она начинается со
сдержанности, а не с распущенности. Ради бога, проснитесь,
потому что это долго не продлится... Идите и помогайте
сионистам, давайте им не два с половиной миллиарда
долларов, а двадцать миллиардов, в то время как Нью-Йорк
гибнет от банкротства... Выделите немного из ваших денег
здесь, и я буду счастлив остаться в Нью-Йорке и не видеть, как
размножаются крысы, потому что это позор, каким грязным
стал город. Благотворительность начинается дома. Почему вы
оказываете поддержку людям из Советского Союза, которые
выступают против Советского Союза? Этот период уже
прошел. Десять или пятнадцать лет тому назад здесь были
Плакаты: "Свободная Европа!", "Свободу рабам Европы!".
Сейчас их сняли, увидев, что Советский Союз не так легко
одолеть, потому что он сильный... Нам нравятся люди из
Советского Союза. Друзья были там и, возвращаясь, говорили,
что советские люди – очень хорошие люди. Измените свое
отношение. Не увлекайтесь сферами влияния, потому что
политика сфер влияния и равновесия силы дает обратный
эффект. . Ради бога, помните уроки истории. Вам всего лишь
двести лет. Это прелестный возраст для того, чтоб развиваться
культурно. Извлекайте исторические уроки из прошлого. Не
обзывайте нас.
– Какое хамство! – в бешенстве процедил Бен. -
Возмутительно! Оскорблять официального представителя
великой страны публично! Неслыханное свинство!.. Это
оскорбление всей Америки. Такого нельзя прощать! Такое не
должно сойти безнаказанно. Он поплатится, красная сволочь!
Он явный коммунист, московский агент. . Я ухожу. Надо
действовать, нельзя прощать. Ты останешься слушать этот
балаган?
– Ты меня сюда привел. Мне все равно, можно уйти, – с
деланным безразличием отозвался Виктор. На самом деле его
забавлял отчаянный психоз брата, его воинственные
мальчишеские угрозы. Хотя он и знал, что "мальчишки",
подобные Бену, не только грозят, но и стреляют по окнам
сотрудников ООН, – подкладывают бомбы, поджигают
помещения представительств, чья политика неугодна Тель-
Авиву.Из здания ООН они вышли вместе. На улице было темно
и сыро. Порывисто дул холодный ноябрьский ветер с дождем.
Бен ежился в легкой нейлоновой куртке то ли от холода, то ли
от гнева и негодования. Он чувствовал себя неловко перед
братом, как самонадеянный спортсмен, неожиданно
потерпевший поражение. А он так рассчитывал на эффектную
победу. Он все еще не мог успокоиться и продолжал ругать
Баруди всякими непотребными словами.
– Послушай, Бен, – вдруг остановил его словоизлияние
Виктор, – а если трезво вдуматься, по совести, отбросив
пропагандистскую болтовню, посмотреть по справедливости -
получается, что они правы.
– Кто "они"? – резко спросил Бен, хотя прекрасно знал,
кого имеет в виду брат.
– Те, которые считают сионизм расизмом.
– Антисемиты. Только они могут ставить знак равенства
между сионизмом и расизмом. И Герцог и Мойнихэн это
убедительно доказали.
– А мне кажется, доводы их оппонентов, особенно этого
саудовца, более убедительны.
– Ну еще бы! Ты ж у нас красный. Я нисколько не
удивлюсь, если в один прекрасный день выяснится, что ты
коммунист.
К этому дешевому и грубому приему Бен прибегал
каждый раз, когда не хватало аргументов. В таких случаях
Виктор прекращал спор, считая себя победителем. Так было и
на этот раз. Они молча сели в такси. После долгого молчания
Виктор сказал:
– Не Мойнихэну бы от имени Штатов защищать сионизм.
Это произвело на делегатов неблагоприятное впечатление.
– А кому?
– Кому-нибудь из англосаксов.
– Ерунда, чушь. Америка по историческому праву должна
принадлежать евреям. Евреи ее открыли, Христофор Колумб.
Глупо делать открытие для других. Своя рубашка ближе к телу.
Логично?
– Не очень. Вернее, очень нелогично.
И опять наступила пауза. Вдруг Бен словно только сейчас
вспомнил:
– Ты слышал – Флора объявилась.
– Как?! – воскликнул Виктор.
– Прислала письмо маме. Из Швеции, – совершенно
спокойно ответил Бен.
– И ты до сих пор молчал! Как тебе не стыдно?
– А что здесь такого? Ну прислала письмо, жива, здорова,
просит не беспокоиться. Хорошо устроилась.
– Как она там очутилась? Зачем поехала в Швецию?..
– Возможно, за Нобелевской премией, – неуместно
пошутил Бен. Его равнодушие, граничащее с безразличием,
возмущало Виктора. Он не стал больше ни о чем
расспрашивать брата. Теперь домой, как можно скорее домой,
чтоб самому, собственными глазами прочитать письмо
любимой племянницы. Как бы то ни было, а в ее бегстве из
дома он считал виновным себя. Девчонка по-своему
отреагировала на откровенные разговоры с Виктором, в
которых он резко осуждал общество лжи, лицемерия,
жестокости и равнодушия, общество холодного эгоизма и
нравственного разложения.
2
Семьи Раймонов и Флемингов собрались на городской
квартире, в большом зале, в котором размещалась картинная
галерея Оскара. Коллекцию картин Оскар создал лет десять
тому назад. По количеству работ она была довольно скромной:
два десятка живописных полотен, несколько бронзовых и
мраморных скульптур работы ваятелей прошлого века. Судя по
живописным картинам, отличающимся своей стилистической
пестротой, хозяин коллекции не обладал строгим
художественным вкусом, поскольку рядом с полотнами
фламандцев висели две абстракции Малевича и Кандинского,
а с великолепным портретом старика, написанным
неизвестным художником эпохи Ренессанса, соседствовала
примитивная безвкусица Марка Шагала. Собственно говоря,
так оно и было: Оскар не питал пристрастия к
изобразительному искусству и на картины, собранные в его
галерее, смотрел как на денежные банкноты, курс которых
более устойчив, чем курс доллара.
Сидели за овальным столом Нина Сергеевна с Оскаром,
Наташа с Дэном, Генри Флеминг с Патрицией и генерал Перес.
У всех, кроме генерала, вид был озабоченный, печальный.
Перес пытался всех успокоить: мол, ничего страшного не
случилось, Флора определенно у хиппи, а эта публика, по
мнению генерала, совсем безобидная. И он по-своему излагал
"идеологию" и "философию" хиппи:
– Там все дозволено, никаких ограничений, никаких
авторитетов. Своеобразный анархизм на сексуальной основе.
Неприязнь к общественным институтам и вообще к законности
и порядку, Раскрепощение инстинктов, сексуальная
революция, а на самом деле половая распущенность.
– Применили философию Маркузе на практике, – вставил
Флеминг-старший. – Его книга "Эрос и цивилизация" нанесла
нашей цивилизации непоправимый вред. Проповедь возврата
к первобытной свободе, а на самом деле, как вы правильно
заметили, своеобразный анархизм.
– Это стало модой времени и, как всякая мода, скоро
пройдет, – успокаивал Перес. – У генерала Митчелла сын
вместе с хиппи уехал в Австралию, – рассказывал Перес с
веселым воодушевлением. – И ничего не случилось. Кончились
деньги, через год вернулся. Так же и Флора – вернется, никуда
не денется. Голод заставит.
Слово "голод" больно ударило по сердцу Нины
Сергеевны. Она познала весь ужас этого слова в фашистском
плену и уже ненавидела Переса за его невозмутимое
спокойствие и равнодушие к чужому горю.
– То парень, все же мужчина – он сможет за себя
постоять. А девочка, совсем ребенок... – возразила генералу
Наташа, прикладывая платок к влажным глазам.
– Ничего не значит, – бойко ответил Перес. – У судьи
Тэрнера дочь уходила из дома с хиппи. И возвратилась.
Правда, не одна – подарила судье внука.
"Боже, какой же он безжалостный и тупой, этот Перес!" -
вновь подумала с неприязнью и горечью Нина Сергеевна. Она
представила себе Флору с ребенком неизвестно от кого.
– Я попробую связаться с нашими людьми в Стокгольме, -
сказал Оскар, и мысль его всем понравилась, как самая
разумная и спасительная. В самом деле, нельзя же сидеть
сложа руки, полагаясь на милосердие судьбы. Бездействие ни
к чему хорошему не приведет. Тут и Нина Сергеевна
вспомнила, что у Оскара много влиятельных друзей в Швеции,
и Флеминг-старший вспомнил, что в американском посольстве
в Стокгольме работает сын его хорошего приятеля. Нужно и
через него попытаться отыскать внучку.
– Ясно одно, – подытожил конгрессмен, – кому-то из нас
нужно безотлагательно ехать в Стокгольм.
Он конечно же имел в виду не себя, устремив
настойчивый взгляд на сына, и Дэн правильно понял этот
взгляд, сказал:
– Я сейчас никак не смогу выехать. Может, кто-нибудь из
ребят? Виктор или Бен?..
– Дэн, ты думаешь, что говоришь? – вмешалась миссис
Патриция, с укором глядя на сына. – Что значит – ты не
можешь? Решается судьба твоей дочери, а он, видите ли, не
может, у него важные государственные дела.
– Сейчас самое важное и самое главное – Флора, -
поддержала сватью Нина Сергеевна.
– Да, конечно, я не подумал, – смущенно согласился Дэн. -
Я поеду.
– Может, вам ехать вместе с Виктором? – подсказала
Наташа. – Его авторитет и влияние на Флору. . – Это было в ее
манере – не договаривать фразу.
"Пожалуй, да, пусть едет с Дэном Виктор. Флора его
послушается скорее, чем отца", – подумала Нина Сергеевна.
Ее неприятно задела фраза зятя: мол, я сейчас не смогу ехать
в Швецию, – вызвала нехороший осадок. Она и прежде
замечала эту черту в характере Дэна – равнодушие к людям,
даже к близким. Да разве он один такой! Таково поветрие
времени. Где уж там – возлюби ближнего. А чем Оскар лучше?
Только он не столь откровенен и свое равнодушие, свой эгоизм
умеет скрывать за светскими манерами. Впрочем, таков и
конгрессмен Флеминг, хоть он и слывет либералом-
правдолюбцем.
А Флеминг тем временем сидел словно отрешенный,
углубившись в какие-то свои думы и неразрешимые вопросы.
Потом вдруг произнес, как бы продолжая эти думы, вслух:
– Наше общество неизлечимо больно, и хиппи – один из
очагов болезни. Старый мир безнадежно болен.
Перес резанул по конгрессмену красноречивым
вопросительным взглядом, но Оскар опередил его, сказав:
– А ты не находишь, что больна вся планета? Земля наша
вступила в пору глубокой старости.
– Планета больна! Чем же? – Теперь Перес метнул
строгий взгляд на Оскара.
– Дистрофией, – ответил Оскар. – Она умрет от
истощения. Уже сколько столетий человек сосет ее соки, пьет
ее кровь. И с каждым, годом все интенсивней. Человек
ненасытен. А соки земные не беспредельны. Люди плодятся,
как кролики. Демографический взрыв неизбежен. Он столь же
катастрофичен, как и ядерный взрыв. Следовательно, нужно
ограничить рост населения и одновременно решить вопрос
разумного расходования природных ресурсов.
– А это возможно лишь в мировом масштабе, – продолжил
его мысль Флеминг.
– Правильно, – согласился генерал. – Но решить такую
проблему может только единое всемирное правительство. Не
какой-то дискуссионный клуб, вроде ООН, а настоящее
правительство, сильная власть. И такое правительство будет.
Поверьте мне.
Пришли Виктор с Беном, вместе, одновременно. Редкий
случай. "Возможно, случайно встретились у дома", – подумала
Нина Сергеевна, глядя на едва скрытую улыбку Виктора и
раздраженные жестокие глаза Бена: небось опять спорили и
ссорились. Вот тоже взаимоотношения! Возлюби ближнего, как
брата своего. А какая любовь между этими братьями,
родными, единокровными, но такими непохожими друг на друга
и совершенно чужими?
Виктор сказал: "Добрый вечер", отвесил легкий кивок
всем, поцеловав мать, и спросил, где письмо.
– У Натальи, – ответила Нина Сергеевна, бросив взгляд
на дочь.
Виктор подошел к Наташе, молча взял у нее письмо и
удалился в свою комнату. Впрочем, так бы он поступил, даже
если б не было никакого письма. Он не терпел присутствия
Переса. С генералом у него произошла крупная ссора из-за
боевых наград, которые Виктор вместе с другими ветеранами
вьетнамской войны в мае семьдесят первого швырнул на
стену Капитолия. Перес считал такой поступок
непростительным кощунством, предательством, хамским
вызовом нации. С тех пор они не разговаривали. Нину
Сергеевну больно задело, обидело равнодушие к судьбе
внучки младшего сына – она думала, что Бен пойдет вслед за
Виктором читать письмо Флоры, а он сразу, с ходу, с первого
слова, заговорил о заседании Генеральной Ассамблеи:
– Ну, скажу я вам, мы докатились до точки, до
всенационального позора! – выпалил Бен, обведя всех
присутствующих гневно сверкающими глазами.
– Пожалуйста, выражайся поконкретнее – кто "мы"? – с
преувеличенной любезностью, за которой не очень тщательно
скрывалось раздражение, попросил Оскар. И Бен уловил
недовольство отца, прочитал в его глазах.
– Мы – это Америка, отец, и все мы, здесь
присутствующие. Мы допустили, чтоб в нашей стране в этом
международном балагане какие-то негры, арабы публично
оскорбляли, поучали нас, американцев.
– Ты был там? – оживился генерал, сразу сообразив, о
чем говорил Бен. – Как выступил Мойнихэн?
– Бесподобно, умно, убедительно. Но разве можно
порядочному джентльмену убедить этих самодовольных
баранов, дикарей, возомнивших себя дипломатами?
Наступила пауза. Патриция встала, видя, что начинаются
разговоры о политике, которых она терпеть не могла.
Поднялась и Нина Сергеевна, сказала сватье:
– Пойдем к Виктору, надо уговорить его поехать вместе с
Дэном. – И все три женщины удалились.
А тем временем Бен рассказал, как проходили прения в
ООН. Его рассказ не на всех произвел одинаковое
впечатление. Слушая Бена, Дэн Флеминг молча посмеивался:
его это нисколько не трогало, для него один черт, что Мойнихэн
с Герцогом, что их оппоненты – негр с арабом.
Экзальтированный рассказ Бена его просто забавлял.
Флеминг-старший слушал Бена недоверчиво, зная, что тот
излагает прения в ООН с определенной тенденцией, посчитал
речь представителя Саудовской Аравии дерзкой, даже если
Мойнихэн и заслужил такой дерзости. Генри Флеминг хорошо
знал американского делегата в ООН и представлял развязный
и грубый тон его речи на Генеральной Ассамблее. И вообще не
Мойнихэну нужно было выступать от имени США по такому
деликатному вопросу, как сионизм, поскольку сам Мойнихэн
сионист. Грубая работа сионистского лобби конгресса США, его
вызывающая наглость коробили конгрессмена Флеминга, но
он сдерживал себя и не рисковал открыто даже перечить, не то
что вступать в сражение, понимая, чем это для него кончится.
Генри Флеминга возмущала дружная спайка органов массовой
информации США и то, с какой яростью эти органы бросались
на выручку "своих" в любой части света, даже если эти "свои"
были уличены в преступлении, и как они хранят гробовое
молчание, когда творятся несправедливость и насилие над
"посторонними". Конгрессмен Флеминг искренне возмущался,
когда Мао в годы "культурной революции" жестоко и позорно
расправлялся со своими ни в чем не повинными
соотечественниками. Но сионистская американская, да и
вообще западная пресса молчала, словно набрав в рот воды.
А когда Мао арестовал Израэля Энштейна, издававшего в
Китае иллюстрированный журнал "Чайна риконстрактс", нью-
йоркский "Ньюсуик" поспешил по этому поводу перед всем
миром пролить крокодиловы слезы. Но больше всего Генри
Флеминга возмущало поведение израильских властей на
оккупированных арабских землях. Для арабов там создан
настоящий ад апартеида с циничным и жестоким
издевательством. Флеминг считал, что израильтяне на
оккупированных территориях ведут себя более жестоко, чем в