Текст книги "Бородинское поле"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 52 страниц)
поставишь – опломбирует кран. Останавливается работа. Вот
вам и план. Люди зарплату не получают. А он всегда найдет, к
чему придраться: тут у тебя не закрашено, тут не закреплено.
Я говорю: закреплено. А он мне свое: что, говорит, я хуже тебя
понимаю, закреплено или не закреплено? Я ему говорю: вы
дайте указание механику. А он: "Что я, учитель? Нет уж!" И
баста. Я к начальнику стройки, к директору гортехнадзора на
инспектора жаловаться. Тот меня обругал. Говорит, я верю
своему инспектору и не собираюсь проверять каждый кран.
Для этого у меня подчиненные есть, это их обязанность,
зарплату за это получают.
– Да, невероятно, но факт, – равнодушно сказал
Брусничкин. Он всегда в компаниях старался брать в свои руки
инициативу разговора, "быть на виду". Монолог Коли поэтому
его утомил. – Мне Ариадна рассказывала – это моя жена, она
архитектор, – что у них со стройки каток украли. Каток, которым
асфальт приглаживают. Представляете?
– Ариадна – редкое имя, – произнесла Александра
Васильевна. А Брусничкин тут же объяснил:
– По-гречески означает "строго хранящая супружескую
верность".
– Ничего себе имя – обязывает! – насмешливо сказал
Думчев, а Брусничкин похвастался:
– Она у меня молодая. На тридцать лет моложе меня. -
Взволнованное выражение его лица говорило, что ему приятно
сообщать такую подробность.
Коля скользнул по Брусничкину озорными, смеющимися
глазами и налил себе водки. В кабинете зазвонил телефон.
Коля торопливо попросил мать:
– Если меня, скажи – уже ушел.
Возвратившись, Александра Васильевна сообщила, что
звонила Зина, жена Коли.
– Ты сказала, что я ушел?
Александра Васильевна недовольно кивнула: к чему эта
ложь? Коля быстро встал из-за стола и направился в кабинет.
Думчев вышел в прихожую покурить и невольно услышал, как
Коля говорил по телефону:
– Невероятная встреча. Ты даже не поверишь. С ним, с
Эл Be. У нас... Тебе не икалось? Расшифровал значение
твоего имени. Забавно. Все нормально. Расскажу. . Выхожу.
Мчусь. У первого входа.
Коля вышел из кабинета, и Думчев сказал ему
вполголоса:
– Ты беспечно-легкомысленный парень: вместо меня мог
стоять ее муж.
– Подслушивать – большой грех, товарищ генерал, -
ничуть не смутившись, ответил Коля.
– Бери на себя этот грех, – парировал Думчев, – такова
слышимость в наших домах: на третьем этаже чихнешь, а на
седьмом говорят "будьте здоровы". Значит, "строго хранящая
супружескую верность"?
– Бывают несоответствия.
– У нас не бывает.
– Исключая, конечно, Советскую Армию, – на ходу бросил
Коля и выбежал из квартиры.
Когда гости уехали и супруги Макаровы остались вдвоем,
Александра Васильевна озабоченно сказала мужу:
– С Колей творится что-то неладное. Опять Зина
жаловалась: приходит домой поздно, частенько под хмельком.
Определенно появилась женщина. Надо бы что-то
предпринять, что-то придумать.
– А что придумаешь?
– Поговорил бы ты с ним по-мужски – в чем дело?
– Что толку? Коль нет любви, то никакие разговоры ее не
заменят.
– А может, просто увлечение? Бывало ж у них и раньше -
уходил, потом вернулся.
– Вернулся не к жене, а к ребенку. К сыну вернулся.
– Зина с ума сходит. Грозится в парторганизацию заявить.
– Ну и что? – Глеб Трофимович поднял на жену усталый
взгляд. Мудрые глаза его излучали тихий свет. – Заявит, а
дальше? Что дальше? Парторганизация не выдаст ему талон
на любовь. Дадут выговор. Это приведет к окончательному
разрыву.
– Что верно, то верно: он уйдет. Что же делать?
И в ясном тихом голосе ее звучали нотки досады и
бессилия.
Вместо ответа Глеб Трофимович спросил:
– А как тебе нравится Брусничкин? Жена моложе его
больше чем в два раза.
– Через десять лет ему будет шестьдесят четыре, а ей
только тридцать четыре.
– А через двадцать – ему семьдесят четыре, а ей сорок
четыре, – в тон сказал Глеб Трофимович. – Ситуация
драматическая.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
Ариадна Брусничкина ждала Колю у первого входа в
Главный Ботанический сад. Ждала недолго, каких-нибудь
минут пять, все посматривая на часы, стрелка которых
приближалась к восьми. Дело в том, что в восемь вечера вход
в сад прекращался.
Брусничкин заблуждался, называя свою молодую жену
красавицей. При всей ее яркости, миловидности и правильных
чертах лица, она больше напоминала изящно сработанную
куколку. Невысокого роста, крашенная под блондинку, она
умела произвести эффект необычным, сделанным с
безукоризненным вкусом туалетом, модной прической, смелым
и в то же время таинственно-загадочным взглядом по-птичьи
круглых, без определенного цвета глаз, взглядом,
преисполненным непреодолимой страсти. Казалось, все было
при ней – даже небольшой капризный носик, маленький рот с
чувственными, пухленькими, в меру накрашенными губами,
скрывавшими две жемчужные ниточки зубов, – но чего-то
недоставало ее внешнему облику, чтобы быть красавицей. Да
это и не важно: для Брусничкина, впрочем, как и для Коли, она
была красавицей.
Колю Ариадна увидела, когда он выходил из автобуса,
излишне возбужденный, начиненный до краев неожиданными
новостями. Собственно, новость была одна, и в общих чертах
Ариадна ее знала: сегодня Коля встретился с ее мужем.
Случайно или Брусничкин что-то узнал об их далеко не
товарищеских отношениях? Поэтому Ариадна ожидала Колю с
некоторым волнением. Еще не войдя в сад, прямо у ворот,
атаковала вопросом:
– Рассказывай, что все это значит, зачем вы встретились?
– Пошли быстрей, а то закроют. Потом все объясню, -
глуховато и, как всегда, торопливо отвечал Коля. Он
испытывал потребность излить свой восторг от неожиданной
встречи с Брусничкиным.
Сразу от ворот сада начинался длинный пруд, который
отделял Главный Ботанический сад от Останкинского парка. В
пруду беспечно плавала стая диких уток и пара белых лебедей.
Плакучие ивы полоскали в стоячей воде свои зеленые пряди.
Обдавало бодрящей прохладой.
Они шли узкой прибрежной тропкой, и Коля с веселым
мальчишеским задором рассказывал о встрече с
Брусничкиным, которого он не видел с фронтовой поры.
Говорил о нем язвительно, с едкой иронией, поддразнивая
Ариадну. Она с негодованием возражала, считала его иронию
мелочной и бестактной, но Коля понимал, что возражения ее
показные и негодует она так, для виду.
– Ты несправедлив и необъективен. Леня эрудированный
и по-своему умный. Как у всех людей, у него есть свои
слабости.
– Ну еще бы – много читал, много знает, – отвечал Коля. -
И хвастается молодой женой, как хвастаются дачей, машиной,
по дешевке купленной картиной знаменитого художника.
Слова "по дешевке" задели Ариадну, и она начала
сердиться всерьез, оборвала его резко:
– Хватит о нем! Перестань! Он мой муж.
И Коля умолк, зная властный характер Ариадны. Он
испытывал чувство неловкости и вины своей, поняв, что то
была в нем вспышка ревности, вызванная нечаянной встречей
с мужем своей возлюбленной. До этой встречи он представлял
Брусничкина другим, таким, каким знал его на фронте. Коля
погрузился в размышления. Он думал о своих отношениях с
Ариадной. Он не отдавал себе отчета, чем именно приглянулся
этой молодой набалованной женщине.
А случилось это девятого мая, в День Победы. Он
работал, как и сейчас, прорабом на стройке, она -
архитектором. В тот праздничный день Ариадна шла к своей
подруге. Москва была многолюдна, нарядна и торжественна.
На площадях, начиная от Белорусского вокзала и до самого
Кремля, – толпы людей в праздничных нарядах, ветераны
войны – при орденах. На Пушкинской она встретилась с Колей.
Он был одет в новый элегантный светло-серый костюм,
украшенный боевыми и трудовыми наградами: орденами
Красного Знамени, Отечественной войны, Трудового Красного
Знамени и пятью медалями. Она остановилась, удивленная:
– У вас столько наград! Вот не ожидала. Вы воевали?
В ответ он скромно улыбнулся. А ей не верилось: ведь
прошло уже 22 года со дня окончания войны, а Коле на вид
было лет тридцать пять, не больше.
– Когда ж вы успели?
– Начал под Москвой в сорок первом, закончил в Праге в
сорок пятом, – коротко ответил он.
– Так вы герой, – заключила она и вслух прочитала
надпись на большой серебряной медали: – "За отвагу". Значит,
отважный товарищ. – И ушла своим путем, оставив ему свою
загадочную улыбку. Потом встреча произошла в конце мая
здесь же, в Ботаническом саду, который стал теперь для них
заветным уголком, местом постоянных свиданий. Ариадна
предложила пойти после работы в Ботанический сад. А было
так: комиссия оценкой "хорошо" приняла у прораба Николая
Фролова новый жилой дом на улице Комарова, и Коля на
радостях преподнес архитектору Брусничкиной ветку махровой
сирени. В ответ Ариадна обожгла его благодарной улыбкой и
стала с преувеличенным блаженством вдыхать терпкий
аромат, говоря:
– Сирень – моя любовь. Ради нее я почти каждый день
хожу в Ботанический сад. Знаете, там целая сиреневая роща
из всех видов и всевозможных сортов!
Коля безмолвно покачивал головой, не сводя с Ариадны
настойчивого взгляда. А она продолжала:
– Вы многое потеряли. Работать у земного рая – и не
побывать в раю. Это преступление, которому нет оправдания.
– Я могу исправиться? – ответил он с поддельной
покорностью. – Есть хоть какие-нибудь шансы?
– Шансы всегда найдутся – стоит только захотеть. Сильно
захотеть, – подчеркнула она слово "сильно".
В тот день после работы они вдвоем в ресторане на
ВДНХ отметили шампанским сдачу дома, а затем через
чугунные ворота перешли с выставки на территорию
Ботанического сада. Коля был приятно поражен красотой
природы, которая открылась перед ним в этом укромном
уголке столицы. Он не предполагал, что в черте огромного
города есть такой большой, в полтысячи гектаров, лесной
массив, где собраны деревья, кустарники и цветы чуть ли не со
всех континентов планеты, где природа предстала перед
человеком в своем первозданном идеальном виде. "Так это же
земной рай!" – восторженно подумалось ему тогда. Они
бродили среди изумрудных лужаек, на которых паслись
белоствольные березы, похожие то на стаю лебедей, то на
табун серых, в яблоко, лошадей, среди густой пахучей туи,
между пихт и голубых елей, могучих бронзовых сосен и юных
кедров, среди несметного числа невиданных цветов,
переливающихся всей радугой красок; забирались в
сиреневые дебри, погружаясь в густой пахучий туман; сидели
на искусственном холме, окаймленном зеркальной гладью
тихого пруда, и слушали заливистые трели соловьев. С
детским восторгом наблюдали, как плавают в большом пруду
выводки диких утят, как белки совершенно безбоязненно
выпрашивают у прохожих лакомства. Наконец уединились в
глухой чащобе, под сенью орешника и черемухи. Там Ариадна
призналась Коле, что она прежде не раз бывала в
Ботаническом саду, но только сейчас почувствовала величие и
красоту природы.
С тех пор вот уже три месяца, как они встречаются
каждую неделю в этом действительно райском уголке столицы,
и каждая встреча для них – неповторимый праздник. Ариадна
знала, что у Коли есть жена, о которой он сказал лишь одну
фразу: "Мы чужие", и есть сын; Коля знал, что у Ариадны есть
муж и нет – и не будет – детей. Больше никаких семейных
подробностей: разговора на эту тему они оба
предусмотрительно избегали.
И вот теперь возник этот разговор о Брусничкине после
неожиданной встречи Коли с Леонидом Викторовичем.
Разговор этот, краткий и несколько нервозный со стороны
Ариадны, что-то поколебал в Коле, заставил задуматься над
вопросом: а кто такая Ариадна Брусничкина как женщина,
просто как человек?
Она ему нравилась, с ней ему было хорошо. Он
испытывал томление, оно изнуряло его. А встречаясь с ней, он
отдавался чувству восторженной радости. Он не хотел
заглядывать вперед, не спрашивал, как Глеб Трофимович: "А
дальше?.. Что дальше?" Он еще не совсем разобрался в своих
чувствах, и спроси его Ариадна – любит ли он ее, Коля не
нашелся б с ответом. Но она не спрашивала: должно быть, как
и он, она жила сегодняшним днем и не думала о дне
грядущем. И когда она в тот далекий майский вечер отдалась
ему и сказала, что он разбудил в ней женщину, она была
искренна. Начав с далеко зашедшего флирта, она привязалась
к нему и боялась его потерять. С ним ей было интересно. Он
спорил, не соглашался, но в споре не подавлял ее, как это
делал Брусничкин, своим апломбом.
Он любил свою профессию строителя увлеченно, как,
впрочем, и любил природу. Она удивлялась: откуда у
горожанина такое пристрастие к природе, глубокое понимание
ее? И он объяснял, что полюбил и познал природу, как ни
странно, на фронте. Она не находила в этом ничего странного
и пыталась объяснить: когда по пятам бродит смерть, человек
острее чувствует и воспринимает жизнь, он ценит то и дорожит
тем, что составляет частицу жизни, в данном случае – природу.
Коля был в меру начитан и, что вначале не нравилось
Ариадне, независим в суждениях, честен и прям.
Впоследствии она оценила эти его качества. Он был ей нужен,
и в то же время ей нужен был и Брусничкин. Иногда она
пробовала представить Колю своим мужем – ничего
положительно не получалось. Впрочем, то же самое делал и
Коля, и с тем же результатом. Капризная, набалованная, став
женой, она изведет своими притязаниями на "красивую",
обеспеченную жизнь, которую он не в состоянии ей дать.
Над головой со свистом пролетела пара диких уток и
шлепнулась на воду, спугнув размышления Коли.
– Ну что, так и будем молчать? – сказала Ариадна. Коля
не ответил. Тогда она примирительно предложила: – Зайдем в
розарий.
Коля молча согласился.
Он был во власти ее обаяния. Рядом с ней в нем
пробуждалось нечто неиссякаемое, он это чувствовал, и в то
же время боязнь не понравиться ей бросала его в состояние
уныния и страха. И тогда, угнетаемый недоверием к самому
себе, он давал себе слово прекратить с ней всякие отношения.
Но за этим следовал прилив нежности; покорная улыбка
Ариадны, ее гибкие движения, тихий, ласкающий голос
обезоруживали.
Розарий – гордость Главного Ботанического сада.
Большой квадрат, окаймленный с трех сторон старыми
деревьями – четвертая сторона круто сбегает к
асфальтированной дорожке, за которой начинается пруд, -
сплошь засажен сотнями роз всевозможных сортов и названий.
И каких здесь только нет, не похожих друг на друга ни цветом,
ни запахом – одна лучше другой! Фейерверк ароматов и красок,
ослепительное царство нежности, благоухания и сказочной
красоты.
Розы располагали к добру и откровенности, смягчали
натянутость, создавали хороший душевный настрой. Мягким,
ласкающим голосом Ариадна предложила:
– Дойдем до нашего шалаша? – Так они называли
укромный уголок в густой чаще сада, среди зарослей черемухи
и орешника.
– Поздно уже, – нерешительно обронил он, не собираясь,
однако, противиться. Ариадна умела проявить настойчивость.
Лучи зашедшего солнца еще скользили по верхушкам
деревьев, золотисто-огненно отражались на стеклах
ресторана "Седьмое небо", расположенного на Останкинской
телебашне. Вечер был не душный, но теплый, и еще ничто не
напоминало о близкой осени. Медвяно-терпко пахла резеда.
Перейдя поляну, засаженную всевозможными цветами,
они свернули с асфальтированной дорожки в тенистую аллею,
ведущую в дебри сада. Ариадна нежно положила руку ему на
плечо и сказала:
– Весь день сегодня на совещании в ГлавАПУ.
Это означало, что она провела день в архитектурно-
планировочном управлении Моссовета.
– Что-нибудь интересное? – спросил он довольно вяло.
– Все то же. Впрочем, зачитали письмо группы писателей,
художников и т. д.
– О чем?
– Все о том же: АПУ уничтожает архитектурные памятники
культуры, уродует лицо столицы, превращает Москву в
безликий город, и тому подобная демагогия.
– А разве это неправда? – спросил он негромким, ровным,
без интонации, голосом: Коле была известна позиция Ариадны
на этот счет.
– Ты же знаешь мою точку зрения, – уверенно ответила
Ариадна, но Коля решил досадить ей:
– Ах, ты убеждена, что это твоя личная точка зрения,
или...– Что "или"? Я говорю то, что думаю. И если так думают
многие, большинство, то это не значит, что я говорю с чужого
голоса.
Она начала заводиться, и это забавляло Колю. Все так
же мягко и ровно он продолжал:
– Большинство кого – народа или работников ГлавАПУ?
Но Ариадна не удостоила ответом этот демагогический,
как она считала, вопрос, а заговорила о своем:
– Меня возмущает истерия так называемых защитников
старины. Поднимают шум из-за каждой снесенной церквушки и
прочего обветшалого хлама, содержание и ремонт которого
стоит гораздо больше, чем возведение на том же месте нового
современного здания. Шумят дилетанты, которые ничего не
смыслят ни в истории, ни в архитектуре, ни в
градостроительстве.
– У гостиницы "Россия" церквушки сохранили. Они
пришлись совсем к месту, – заметил Коля, как бы размышляя
вслух.– А я б и их убрала. Они диссонируют со зданием
гостиницы, от которого я, кстати, совсем не в восторге. Знаю,
знаю, тебе оно нравится. Останемся при своих мнениях.
Между прочим, автор "России" тоже выступал сегодня на
совещании при обсуждении письма.
– И что он – "за" или "против"?
– И "за" и "против". Против крайностей и за золотую
середину: мол, нужно бережно относиться в каждом отдельном
случае, рухлядь, которая не представляет исторической
ценности, сносить...
– Ты не согласна с ним?
– В общем-то он говорил более или менее. Но всех
ошарашило выступление Олега Остапова. Не знаю, кем он
тебе доводится...
– Муж незаконной тети. Значит, незаконный дядя, -
шуткой ответил Коля. – Ну-ну, интересно, что говорил Олег
Борисович?
– У всех создалось впечатление, что именно он автор
коллективного письма.
– Так уж и у всех? – мягко возразил Коля. Ему уже не
хотелось спорить с Ариадной, как говорится, накалять
обстановку. В споре она была неукротима. Тогда рядом с ней
он чувствовал себя ничтожным и жалким.
– Позиция Остапова тебе хорошо известна: сохранить
центр Москвы, в пределах Садового кольца, нетронутым, как
заповедник. Но это же абсурд, наконец, глупо! Расти Москве
вширь черт знает до каких пределов, а в центре будут стоять
развалюхи, коммунальные клоповники без удобств! В то время
как люди хотят жить в центре и не терять времени и не тратить
нервы в общественном транспорте. Люди хотят добираться от
дома до работы самое большее за двадцать минут. А теперь
на это уходит больше часа.
– А не лучше ли решить проблему общественного
транспорта? И тогда люди будут тянуться к окраинам, к
зеленым зонам, к чистому воздуху. – И прибавил с улыбкой: -
Как мы с тобой.
– Зачем, какая в этом необходимость? Город должен
расти ввысь. В том числе и центр, – горячилась Ариадна, не
приняв его шутки, и вдруг поймала себя на мысли, что говорит
она то же самое, что говорил сегодня на совещании
Брусничкин, отвечая Олегу Остапову.
– Понастроить в центре небоскребы, да к тому же
безликие, вроде вот этих сборных бетонных башен, значит
действительно изуродовать Москву, – без вызова сказал Коля.
– Да какое это имеет значение – этажность? Важно, что
внутри. Люди хотят иметь удобства, если не комфорт, то хотя
бы уют в своих квартирах. Я хочу, чтоб внутри квартир были
новые типы сантехкабин, чтоб в ванной был туалетный стол и,
прости, биде, чтоб в кабине уборной был рукомойник.
Элементарный уют, понимаешь? Это главное, а не внешние
черты. Современная архитектура имеет свои особенности,
свой облик, свои задачи: просто, экономично, рационально и
максимум удобств.
– Однако ты предпочитаешь жить на проспекте Мира в
доме, имеющем приятный внешний вид, так называемые
архитектурные излишества, – дружески поддел Коля.
– Ну знаешь ли, не я выбирала для себя этот дом, – не
нашлась Ариадна.
– А тот, кто выбирал, он что, сторонник Олега
Борисовича?
– Ярый противник, – ответила Ариадна и рассмеялась
своим мыслям. Но, тут же погасив смех, прибавила: – А ты
знаешь, сколько стоили дома на проспекте Мира с их
приятным, как ты изволил выразиться, видом? Если б мы
строили и поныне такие дома но индивидуальным проектам, то
мы бы еще на протяжении десяти, а то и больше лет не
выселили бы людей из бараков и подвалов.
– А ты считаешь, что твои крупнопанельные башни
обойдутся дешевле? Ты учитываешь ненадежность стыков
наружных панелей, когда через два-три года после новоселья в
квартиры сквозь эти стыки врывается ветер и вода? Или для
тебя это безразлично: в твоей квартире на проспекте Мира
тепло и сухо! А сколько средств уходит потом на штопку этих
стыков! И какой внешний вид этих башен после штопки?
Черные полосы по стыкам, словно дегтем разрисованы.
Красота!
– Во-первых, эти башни не мои. Я тебе уже говорила, что
при строительной индустрии, при крупнопанельном
домостроительстве архитектор выполняет функции инженера.
А во-вторых, за надежность стыков отвечаешь ты, строитель.
– Как бы не так! Словно ты не знаешь, что прокладки и
мастика, которые мы сейчас применяем на стыках,
ненадежны.
– Но при чем тут архитектор, в чем его вина? Не я же
выпускаю мастику.
Коля понимал, что она в чем-то права, и не стал
возражать. Они приближались к их "шалашу". Сумерки
сгущались быстро и незаметно. Кусты дышали приятным
теплом, и тепло это, и сумерки примиряли. В конце концов, от
их спора, от их взглядов на вопросы градостроительства
нисколько не зависит архитектурное будущее Москвы. Коля
снял с себя куртку и, расстелив ее под кустом, опустился рядом
на редкую и мягкую траву. Земля была теплой и сухой.
Ариадна села на куртку, взяла его руку, горячую и крепкую.
Потом начала ерошить его густые короткие волосы, шепча:
– Какой ты у меня славный! Только я одна, и никто
больше не знает, какой ты славный... И родной,
единственный...
Сладостная вкрадчивость и ненасытная страсть звучали
в ее голосе, разжигали в нем неистовое влечение и
неизъяснимое блаженство. Ариадна обхватила его шею
обеими руками, прильнула губами к его горячему лицу.
Сброшенная белкой с дерева шишка, прошуршав в листве,
упала рядом, но они не слышали ее падения. Сквозь ветки
куста Ариадна видела зажженную в небе звезду. Мысленно с
умилением произнесла: "Моя звезда".
2
Глеб Трофимович возвратился от Святослава под вечер и
сразу же принялся за книгу военного историка Вилли Гальвица,
изданную в США на английском, немецком и русском языках.
Принялся не откладывая, потому что у него с сыном
произошел следующий разговор после того, как Святослав
сказал отцу, что его отчет о поездке на Ближний Восток
понравился начальству и теперь полковнику Макарову
предстоит командировка во Вьетнам.
– Цель поездки? Если это не секрет? – поинтересовался
отец. – Меня интересует вопрос: моральный облик
американского солдата и проблемы воинского воспитания.
– Кстати, это может стать интересной темой твоей
диссертации, – подсказал отец. Он давно советовал сыну
всерьез заняться научной работой, тем более что два года
назад Святослав издал свою небольшую книжицу о воинском
воспитании в Советской Армии. Святослав не ответил: на
ученую степень он смотрел равнодушно, и отец хотел
продолжить начатый разговор, но не прямо, не навязчиво, а как
бы окольными путями. Спросил: – Как ты считаешь, почему де
Голль вывел свои войска из НАТО? Не есть ли это начало
развала милитаристского блока?
– Не думаю.
– А если подумать? – настаивал отец, призывая сына к
размышлению. Но Святослав медлил, и Глеб Трофимович
продолжал: – Причина, разумеется, ясна: не хочет
расплачиваться за возможные авантюры американских
"ястребов" и Пентагона. А почему другие государства не могут
последовать его примеру?
– Де Голль мог себе позволить такую акцию, -
рассудительно отвечал Святослав, – во-первых, потому, что он
на собственном опыте минувшей войны испытал авантюризм и
национальный эгоизм американцев, готовых ради монополий
бросить под атомные бомбы всю Европу, до населения
которой им, в сущности, нет дела. Во-вторых, Франция в
экономическом отношении независима от США, чего нельзя
сказать о других членах НАТО. И в-третьих, де Голль, будучи
человеком умным, дальновидным, политиком-реалистом,
понимает, что СССР не начнет первым войну. В этом он твердо
убежден. Войну могут развязать только США или их
агрессивные дворняжки, вроде Израиля. Кстати, ты знаешь,
что Израиль рвется к атомной бомбе и он ее будет иметь в
самое ближайшее время?
– Тогда почему ты отказываешь в уме и здравом рассудке
тем же итальянцам, грекам, туркам? Почему отказываешь в
политической трезвости западным немцам, которые испили
горькую чашу военной авантюры?
– У каждой из этих стран есть свои доводы и причины, с
нашей точки зрения, совершенно безосновательные. У
западных немцев – страх перед ГДР и мечта о реванше, у
итальянцев и турок – экономическая зависимость от доллара,
греческие полковники могут удержаться у власти только на
американских штыках. Бельгией и Голландией фактически
правит сионистское лобби, тесно связанное с себе подобными
в США. Кстати, книгу Гальвица ты начал читать? Нет? А там,
между прочим, есть ответы на твои вопросы.
И теперь, придя домой, генерал с интересом начал
читать книгу Гальвица.
Уже с первых страниц было ясно, что битва за Москву,
очевидцем и, в сущности, участником которой был автор,
крушение гитлеризма и пребывание военного историографа в
советском плену – все это, вместе взятое, оказало
отрезвляющее влияние на битого немца. Главная идея Вилли
Гальвица состоит в том, что третья мировая война никому не
принесет победы – она неизбежно станет катастрофой для
планеты Земля. Идея не новая, но Гальвиц делает глубокий
анализ современной обстановки в плане политическом и
военно-стратегическом.
Располагая цифрами и фактами, Гальвиц показывает, что
США и СССР уже имеют такое количество ядерного оружия,
которым можно уничтожить все человечество Земли,
разрушить полностью, превратить в прах все города, и не
один, а десять раз. Но гонка вооружений, лихорадочное
состязание в изобретении нового смертоносного оружия
продолжается. Зачем, какой смысл в том, что находящиеся в
воздухе дежурные самолеты с ядерным оружием на борту
ежедневно пожирают тысячи тонн горючего – этого
дефицитного продукта? А содержание вооруженных сил -
армии, авиации, флота! Только США ежегодно тратят на это 75
миллиардов долларов. На содержание одной американской
дивизии в 15 тысяч человек (в мирное время) уходит ежегодно
185 миллионов долларов. Тактическое авиакрыло (75
истребителей) пожирает в год 70 миллионов долларов.
Обслуживание ядерных ракет на базах – еще 40 миллионов
долларов. Содержание же подводных лодок с ядерными
ракетами обходится еще дороже.
США имеют 25 дивизий и 27 отдельных бригад.
Регулярных дивизий – 16, в их числе 3 дивизии морской пехоты
и 6 отдельных бригад. Национальная гвардия состоит из 8
дивизий и 18 отдельных бригад. Резерв – одна дивизия
морской пехоты и 3 отдельные бригады. Парк военно-
транспортного командования и его резерва (544 самолета)
обеспечивает переброску из США в Европу механизированной
дивизии с полным вооружением за 10 суток. Конечно же срок
непомерно большой в условиях современной войны, замечает
Гальвиц и тут же добавляет, что, в сущности, это не имеет
практического значения, потому что, если вспыхнет третья
мировая война, а она, несомненно, будет ядерной, никакой
переброски дивизий из США в Европу не потребуется, потому
что вся Европа с ее древними городами превратится в
гигантский факел, над которым будет бушевать радиоактивный
смертоносный ливень.
Затем Гальвиц анализирует военный потенциал СССР и
приходит к выводу, что от его ответного удара никакие
атомоубежища не спасут ни капитолийских "ястребов" и
"голубей" с президентом во главе, ни алчных миллиардеров. И
что толку, что президент США узнает о запущенных советских
ракетах за 30 минут до их падения, когда такой же
смертоносный радиоактивный град обрушится на головы
двухсотмиллионной Америки, не сумевшей вовремя обуздать и
укротить потерявших рассудок заправил военно-
промышленного комплекса.
За окном сгущались сумерки, шел мелкий дождь. Генерал
включил торшер, стоящий у тахты, мельком подумал: взяла ли
Саша зонт? Впрочем, она в плаще. Почему-то задерживается.
Ах да, вспомнил: сегодня у них партсобрание. Она собиралась
выступать. Но мысли эти были своеобразной мимолетной
паузой. Их оттеснила книга Гальвица, его серьезные, трезвые
суждения, и генерал снова погрузился в чтение.
Анализируя политическую и военную стратегию
правящих кругов США, Гальвиц подробно и объективно
рассматривает основные доктрины этой стратегии, которые
базируются на концепции "с позиции силы". И он приходит к
мотивированному выводу, что концепция эта давно устарела и
что стратегии "гибкого реагирования" и "реалистического
устрашения", включающие в себя такие компоненты, как
"первый ядерный удар", "упреждающий внезапный удар",
"встречный ответный удар", "ядерный щит" и тому подобные, в
основе своей безумны и ведут к всемирной катастрофе. Но
именно эта концепция лежит в основе политики Соединенных
Штатов, она порождена страхом перед прогрессивными
веяниями как в бывшем колониальном мире, так и в целом
мировой общественности. Боязнь потерять свои капиталы, в
первую очередь за пределами страны, породила концепцию
"зоны безопасности США", которая, в сущности, охватывает
весь мир. И ради сохранения своих капиталов правящие круги
Америки готовы пойти на все, не думая о последствиях и, уж
конечно, не считаясь ни с какими, даже самыми
элементарными, нравственными нормами. Гальвиц привадит
высказывания на этот счет президента США, военного
министра и близких к правительству публицистов. Вот Линдон
Джонсон, выступая по радио и телевидению, в 1965 году
вещал: "Американские страны не могут допустить, не должны
допустить и не допустят создания в Западном полушарии еще
одного коммунистического правительства". "А на каком
основании?" – спрашивает Гальвиц. Почему, какое имеют право
США вмешиваться во внутренние дела других стран, решать
за народы этих стран, какой им избрать общественно-
политический строй? Все на основании ими же сочиненной
"зоны безопасности". Но эта зона – обычное лицемерие янки.
Куба угрожает США – так нужно понимать заявление
Джонсона? Смешно, невероятно, но факт. Монополии боятся
потерять свои неофициальные колонии в Латинской Америке -
вот смысл этой "зоны безопасности для США". И во имя
сохранения за собой права беззастенчивого грабежа соседних
стран правящие круги США готовы пойти на все.
Гальвиц говорит, что примерно в одно время с
Джонсоном, т. е. в 1965 году, военный министр США Роберт
Макнамара заявлял: "Жизненно важной задачей наших
стратегических ядерных сил является их способность
обеспечить гарантированное уничтожение... уничтожение,
скажем, одной трети или одной четверти населения и
примерно двух третей промышленных мощностей противника".
