Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 52 страниц)

двумя спаренными колоннами, увенчанными капителями.

Здесь был главный вход в гостиницу. На колоннах зиждился

круглый барабан, который, как и шатер первого терема,

возвышался над главным корпусом. В этом тереме

размещались администрация гостиницы и номера-люкс.

Слегка вогнутые внутрь волнистые стены украшены

декоративной лепкой. Окна спаренные, с полукруглым

завершением и накладными наличниками. Вообще этот

теремок выглядел более нарядным, и нарядность эту

подчеркивала выразительная игра светотеней. Главный фасад

четырехэтажного красного здания членился горизонтально

белым поясом на уровне второго этажа. Окна двух последних

этажей, спаренные, неширокие, с килеобразным завершением

и белыми жгутообразными наличниками, создавали строгую и

вместе с тем яркую гармонию. Окна первого и второго этажей -

большие, с полукруглым завершением и наличниками уже

иного рисунка – подчеркивали членение главного корпуса.

Здание было эффектным, необычным и смелым по

решению. Но черты древнерусского зодчества, так дерзко

выступавшие здесь, вызывали раздражение и неприязнь

архитекторов, привыкших к бездумной серятине, которая

воплощалась в некоторых городах страны потоком, либо к

заумному модерну, проекты которого пылились в архивах

архитекторов. Обсуждение проекта Олега Остапова проходило

на редкость бурно, яростно. Дерзкого автора оскорбляли,

высмеивали, оглупляли, навешивали на него всевозможные

ярлыки. Его гостиницу называли монастырем двадцатого века,

этаким антимодерном. Олега обвиняли в реставраторстве,

стилизаторстве, эклектической неразборчивости, дремучем

архаизме, профессиональном невежестве. В его проекте

находили элементы всех эпох и стилей, начиная с суздальско-

владимирского. Находили и барокко, и русский классицизм. А

больше всех досталось апсидообразным объемам ресторана и

взметнувшемуся ввысь шатру со шпилем и золотым петушком.

Находили диспропорции и дисгармонию и конечно же

"архитектурные излишества", мол, давно и поделом

осужденные и преданные анафеме. Ошеломляющим

диссонансом на обсуждении прозвучала речь первого

секретаря Подгорского горкома партии, выступавшего от имени

заказчика. Это был молодой, энергичный человек, еще

сохранивший в себе задор и прямоту комсомольского вожака.

Не боясь оказаться в положении белой вороны, он уверенно и

несколько торопливо подошел к трибуне, поправил роговые

очки, которые носил постоянно, и начал, нисколько не

волнуясь и глядя в зал с доброй, располагающей улыбкой:

– Товарищи архитекторы! Я – рядовой потребитель вашей

продукции, один из возможных жильцов будущей гостиницы.

Но, кроме того, я патриот своего города Подгорска, и мне

совсем небезразлично, что за здание будет стоять в центре

нашего города, не испортит ли оно уже сложившийся

архитектурный ансамбль. Убежден, что все выступающие

здесь ораторы были откровенны и высказывали свое личное

мнение, демонстрируя свои личные вкусы, идейные и

эстетические позиции. Я тоже буду откровенен. Меня крайне

удивил, если не сказать резче, тон выступлений и вся

атмосфера обсуждения. Как-то не верится, что я нахожусь в

творческом коллективе. Откуда такое недружелюбие к

товарищу, оскорбления, насмешки?.. А ведь проект товарища

Остапова интересный, оригинальный, он хорошо вписывается

в ансамбль нашего города, древнего русского города со своим

неповторимым архитектурным лицом. Здесь нас пугали

разными словечками: "стилизация", "антимодерн",

"реставраторство", "эклектика" и тому подобное. Я не

архитектор, но понимаю значение и смысл вышеназванных

ярлыков. Именно ярлыков. Обратился художник к древним

традициям своего народа – и это уже "стилизация",

"реставраторство". Где-то использовал, по-своему, конечно,

опыт своих далеких и менее далеких предшественников – это

уже "эклектика". Зачем же так, товарищи? В Москве есть

Казанский вокзал. Его проектировал выдающийся зодчий

Щусев. Великолепное здание, прекрасное. А разве не

навешивали ему ярлык "стилизация"? Было. Лично мне

нравится проект Олега Борисовича Остапова. И мы -

руководители города Подгорска – будем бороться за него!

Боролись, но потерпели поражение. Тогда Олег сделал

для Подгорска новый проект гостиницы, который и был

утвержден, хотя и он прошел с большим "скрипом", отстоять

его стоило немало сил. Дело в том, что проектировать

гостиницу в Подгорске хотел сам Штучко, мотивируя свое

желание тем, что новое здание исполкома построено по его

проекту. Но у Олега был такой же козырь: по его проекту

построен Дворец культуры. Штучко боялся, что гостиница,

спроектированная Остаповым, "затмит" его "шедевр", и

поэтому в порядке компромисса он предлагал поручить

проектирование гостиницы кому-нибудь другому, только не

Остапову. Но тут заказчик проявил твердость, и проект

Остапова, с многочисленными поправками и замечаниями,

был утвержден.

Валя появилась в мастерской Олега за несколько минут

до приезда товарищей из Энска. Она вошла в просторную

комнату с одним большим окном, через которое бил поток

ослепительно яркого июньского солнца, сияющая от счастья,

слегка смущенная и какая-то новая, неожиданная, что первые

минуты Олег стоял ошеломленный, смотрел на нее большими,

удивленными глазами и мысленно спрашивал самого себя: она

это или какое-то сказочное видение ворвалось в его обитель?

Новая прическа совершенно изменила ее лицо. А платье, ее

нарядное светлое платье, придавало стройной фигуре

стремительный и легкий взлет.

– Что вы на меня так смотрите? – улыбаясь, заговорила

Валя, и щеки ее покрыл легкий румянец, а густые ресницы

взволнованно трепетали.

– Не узнаю. Или мне снится...

В темно-голубой рубахе с длинными рукавами и серых

брюках, он стоял перед Валей как зачарованный. Что-то

неотразимое, повергающее исходило от нее, и Олег понял, что

для него в целом мире нет ничего дороже этой женщины.

Раздался звонок, резкий, какой-то неожиданный. Они оба

вздрогнули. Олег поспешил встречать гостей. Вошли трое:

секретарь горкома, председатель исполкома горсовета и

архитектор города Энска. Познакомились. Олег представил им

Валю, и быстро приступили к делу. Начали со знакомства с

проектом гостиницы. Олег рассказывал увлеченно, переходя от

одного стенда к другому. Валя впервые видела этот проект и

немало удивилась, когда под конец Олег сообщил, что проект

этот был жестоко раскритикован и забракован. Рассматривали

молча, с живым интересом, и по выражению лиц гостей Олег

догадывался, что проект им нравится. Начали задавать

вопросы.

– Почему окна ресторана такие высокие, длинные и

узкие? – спросил председатель исполкома.

– Высота потолков в два этажа, – пояснил Олег. Зал

ресторана просторный. А полукруглые апсиды создадут

видимость двух обособленных объемов. Интерьеры будут

украшены декоративными панно под палехскую живопись на

темы Древней Руси. Валентина Ивановна постарается. – Олег

дружески улыбнулся Вале. – Внутри зал будет богато отделан

деревом. Вообще, дерево будет здесь главенствовать.

– Но это влетит в копеечку, – заметил архитектор.

– Но это же не коровник, а, как я понимаю, главный

ресторан города. Здесь должно быть нарядно и уютно. Здесь

все для гостей. В ресторан идут в случаях торжественных.

Ресторан – это праздник! – живо воодушевляясь, ответил Олег.

– Правильно, совершенно верно, – согласился секретарь

горкома. – А третий и четвертый этажи чем будут заняты?

– На третьем – кафе. На четвертом – банкетный зал. Там

тоже господство дерева. И декоративное панно – резьба по

дереву на мотивы русских народных сказок. Впрочем, это

сфера Валентины Ивановны, и я не хочу в нее вторгаться.

А Валя, слушая его, уже представляла себе огромные

панно, выполненные под палех, где на черном лаковом фоне

сверкали золотистые, серебряные, алые краски, видела жар-

птиц и Конька-горбунка, царевну и витязей удалых. Фантазию

ее перебил вопрос архитектора Энска, человека уже

немолодого, обремененного солидным брюшком и широкой

лысиной.

– Олег Борисович, – заговорил он, не глядя на Остапова и

не отрывая взгляда от стенда, – а что, если поубавить

декоративность фасадов, упростить убранство, придать

линиям большую строгость, аскетизм? Это, конечно, трудно.

Как говорил Алексей Викторович Щусев, пожалуй, самым

трудным, и вместе с тем обязательным в архитектурном

творчестве является простота.

"Решил образованность свою показать", – подумал Олег и

сказал:

– Вы не закончили фразу. Далее Щусев говорил: простота

форм обязывает придавать прекрасные пропорции и

соотношения, которые сообщили бы им необходимую

гармонию. Не так ли?

Язвительный тон не смутил архитектора города; С

холодным, высокомерным видом он ответил:

– Гармония – это естественно. Иван Владиславович

Жолтовский как-то заметил: гармония – вот что лежит в основе

всех видов искусства на всем протяжении человеческой

истории.

"Выпендривается перед своим начальством", – решил

Олег и сказал примирительно:

– Все правильно: Жолтовский выдающийся зодчий, но что

я, по-вашему, должен упростить, какое убранство? Что вы

имеете в виду?

– Убрать фигурные наличники, снять жгуты и по-

современному сделать портал. А то он смотрится как вызов.

– Вызов чему или кому? – Это спросил секретарь горкома.

– Современности, что ли, – неохотно ответил архитектор.

– Ты хочешь раздеть здание, оголить, нагишом его

выставить на площади, – не спросил, а утвердительно сказал

председатель исполкома. Архитектор не ответил. Он

продолжал свою мысль все так же угрюмо и глухо, не отрывая

холодно-важного взгляда от стенда:

– Вообще, применение здесь формы аспид очень смело,

оригинально и спорно. Я бы и второй терем делал таким же.

Знаете ли, эти вогнутости ведут к потере полезной площади.

– Потери ничтожны, зато... – сказал Олег, нарочито не

закончив фразы.

. – А мне нравится, – вдруг высказался председатель

исполкома. – Прекрасная будет гостиница. Она украсит наш

город и, главное, органически вольется в сложившийся

ансамбль центра.

– Присоединяюсь к мнению предыдущего оратора, -

шутливо заулыбался секретарь горкома и, подняв взгляд на

архитектора Энска, заговорил уже серьезно: – Валентин

Николаевич правильно заметил: если убрать все, что вы

предлагаете, значит, оставить здание нагишом. Оно не будет

смотреться, не вызовет никаких эмоций. А это будет

действовать, притягивать внимание, радовать. Незаметно

будет вселять чувство радости, гордости, вызывать в памяти

исторические картины. Нет, Олег Борисович, вы прекрасно все

сработали. И мы постараемся, сделаем все возможное, чтоб

этот проект воплотился в жизнь. Вот я был в Абхазии, в

цитрусовом совхозе, которым руководит долгие годы опытный

цитрусовод Кирия. У них на территории прекрасный Дворец

культуры с колоннадой, напоминающий Парфенон.

Находились спецы, говорили товарищу Кирия: "Зачем

колонны? Излишество!" А Кирия отвечал, и вполне резонно:

"Уберите колонны, и что будет? Хлев!" Вот так-то, дорогой

зодчий! – закончил он, обращаясь к архитектору Энска.

– Но не обязательно украшать. Красоту могут создать

пропорции, – ответил архитектор.

– Пропорции и гармония, – сказал молчавший до сих пор

Олег. Он как бы примирял спорящих. – Независимо от того,

гладкий будет фасад или декоративно оформленный, нужно

добиться выразительности и ясности. Ведь мы должны

удовлетворить запросы и вкусы не только своих

современников, но и граждан будущего. Здания строятся не на

десятилетия. Это не фильм-однодневка, и даже не картина,

которую можно не смотреть, и даже не монумент, который

можно убрать, заменить другим. Уродливое здание не

снесешь, пока время его не разрушит. Мы часто говорим, что

архитектура – это застывшая в камне музыка. Гете назвал

архитектуру безмолвной музыкой. Я думаю, что такое

определение не совсем точно. Прекрасная архитектура

способна высекать в душе человека музыку.

Обсудив некоторые частности и отказавшись от кофе,

который предложил хозяин, гости уехали. Олег и Валя

остались одни. Олег усадил Валю на широкую тахту и пошел

готовить кофе, говоря:

– Гости отказались, а мы с тобой попьем.

– Помочь? – предложила Валя.

– Лучше в оформлении гостиниц, – с веселой улыбкой

ответил Олег. – Ты прости меня, что я без твоего согласия не

только объявил тебя художницей, но и сюжеты за тебя

придумал, и все прочее: палех, резьбу по дереву. Это все еще

подлежит обсуждению, все в твоей власти, и я не посмею

вторгаться в твои сферы.

– Да что вы, по-моему, это так интересно! Я слушала вас

и уже представляла... огненно-золотистые картины.

– Вот и хорошо, я знал, что ты меня поддержишь,

надеялся на твою помощь. Эх, Валенька, мы с тобой такое

здание соорудим в Энске! Как верно заметил их

градостроитель, это будет вызов. Ну а кому и чему – пусть

каждый, кто имеет голову, разумеет по-своему.

– Но почему я ничего не знала об этом проекте?

– Извини, не хотел тревожить, ворошить все мерзости,

которые происходили на обсуждении.

– И Брусничкин выступал?

– Сам – нет, помалкивал. Он был главным дирижером. В

каждом выступлении явственно звучал голос Леонида

Викторовича.

Олег поставил возле тахты, на которой сидела Валя,

круглый журнальный столик, водрузил на него сахарницу, банку

с растворимым кофе, вазу с сушками, сухарями, печеньем и

конфетами. Сам сел не на тахту, а в низкое кресло напротив

Вали. Сказал:

– Нашу сегодняшнюю встречу следовало бы отметить

хорошей бутылкой вина. Но я за рулем. А как ты?

– Одна? Нет, благодарю.

Пили кофе с сушками. Впервые они оказались вдвоем.

Прежде Валя всячески избегала такой встречи. Сейчас им

никто не мешал просто смотреть друг на друга доверительно и

нежно. Оба они давно думали об этой встрече, ждали ее: Олег

с нетерпением, Валя с тревогой. Его восхищенный, полный

нежности взгляд смущал Валю, она видела в этом взгляде и

неистовое увлечение, и страстное желание. Последнее пугало

ее, порождало в душе смятение, напряженное и радостное.

Она задыхалась от обуревающих ее чувств. Всем сердцем,

всем существом она принадлежала ему, но тело ее

сопротивлялось, оно не было готово сделать последний шаг.

Валя сказала себе самой торопливо и лихорадочно: если это

случится помимо ее желания, она не простит ему, во всяком

случае, он многое потеряет в ее глазах. А это будет печальная

потеря – прежде всего для нее.

Олег отодвинул в сторону столик с пустыми чашками и

сел на тахту рядом с Валей.

– Я вымою посуду, – сказала она и попыталась встать. Он

удержал ее, осторожно положив руки ей на плечи и устремив

на нее глубокий, всеобъемлющий взгляд, в котором

отражались бездонная синева, ожидание, надежда и страсть.

– Я это делаю сам.

Горячими руками он ощущал, как дрожат ее беспокойные

плечи, и вспомнил: так дрожит зажатая в руке пойманная

птичка. Ему казалось, что под напором обуревающей страсти

он начинает терять над собой контроль. Она повернулась к

нему мягко и послушно – маленькая девичья грудь ее

вздымалась, тонкие прозрачные ноздри трепетали, а

взволнованное лицо и блестящие родниковые глаза

выказывали глубокое, сосредоточенное чувство любви. Олег

взял в свою руку ее маленькую, почти детскую руку, в которой,

однако, ощущалась физическая сила и твердость, и поднес к

своим губам. Почувствовав прилив нежности, Валя порывисто

прильнула к нему, и губы ее коснулись его горячего лица. Он

обнял ее бережно в долгом поцелуе, и голова ее коснулась

подушки.

– Не надо, ради бога, очень прошу, не сейчас, – умоляюще

шептала она, глядя на него в упор, и взгляд ее проникал ему в

душу. Он почти физически ощущал его. Что-то далекое,

непознаваемое, непостижимое и прелестное виделось Олегу в

этом самом дорогом, самом близком ему человеке.

Олег отпрянул, словно опомнившись, виноватый и

пристыженный, опустил голову, сжав ее руками. Потом

повернул к Вале пунцовое лицо и прошептал искренне и

нежно:– Прости, родная.

Какая-то голодная тоска и смущение прозвучали в его

голосе и отразились в глазах. Валя молча закивала, отдаваясь

чувству восторженной радости и душевного просветления.

Олег поднялся, набросил на плечи серый пиджак, сказал

негромко и ласково:

– Ну что, поехали в Подгорск?

– Да, поехали, – прошептала Валя и неожиданно для

Олега обхватила его шею обеими руками и поцеловала в губы

неистово и яростно. Затем, взяв свой планшет с эскизами, так

же стремительно направилась к выходу.

3

В Подгорск они приехали пополудни. Июньское солнце

ослепительно отражалось в золоченых маковках соборов, и

радужные нимбы вокруг них сливались в яркое торжественное

сияние. Высокая колокольня, устремленная в лазурную высь

золотой короной, царственно и величаво главенствовала над

древним городом, в котором странно соседствовали

аляповатые, совершенно бессмысленные и никому не нужные

балконы и резные наличники нигде не повторяющегося рисунка

старых, ветхих, доживающих последние годы, а то и дни

домов. С поклонной горки весь ансамбль монастыря, со всеми

своими соборами и палатами, смотрелся нарядно и

празднично, сливался с окружающим в цельную гармонию.

Сбавив скорость, Олег сказал сидящей рядом с ним Вале:

– Какая красотища! Когда я смотрю на этот ансамбль,

меня охватывает какой-то несказанный праздничный настрой.

В душе звучит дивная музыка, исходящая откуда-то из

российских недр, из глубины веков. В ней слышится нечто

непреходящее, великое и вечное.

В голосе его звучала волнующая дрожь.

– Да, наши предки понимали прекрасное и умели его

создавать, – согласилась Валя. Она испытывала те же чувства,

что и он, и мысли у них были одинаковые, и неутоленные

сердца их бились, как теперь принято говорить, синхронно. Но

Валя по своему характеру была малоречива, сдержанна и не

умела высказывать вслух свои чувства. Лишь в глазах ее

сверкало томное умиление.

– Вот я и боюсь, чтоб этот ансамбль не испохабили какой-

нибудь чужеродной модернягой, чтоб в эту симфонию не

вставили фальшивую ноту. Тогда это уже будет не музыка, а

какофония, – закончил Олег свою мысль печально и скорбно.

Сразу они приехали на центральную площадь, где

полным ходом шло строительство гостиницы, которой еще не

придумали названия. Олег предлагал назвать ее "Золотое

кольцо". Больше часа они провели на стройплощадке. Олег

внимательно осмотрел все уголки нового здания, делал

замечания, советовал, просил. Долго беседовал с прорабом. А

Валя готовила все для того, чтобы завтра с утра начать

декоративные работы на фасадах. Подошло время обеда, и

они вдвоем пошли в ресторан "Отдых", ютившийся в ветхом

двухэтажном здании, почти по самую крышу упрятанном в

овраг. Вообще нужно отметить, что Подгорск беспорядочно

разбросал свои дома на холмистой местности, и если новые

семи– и девятиэтажные здания воздвигались на холмах, то в

оврагах и на склонах еще дремали равнодушно и безнадежно

доживающие свой век деревянные, да и кирпичные домики,

свидетели дореволюционной России.

Июньский день долог, и солнце не спешило падать в

бездну горизонта. Подходя к ресторану, Олег сказал:

– Послушай, Валенька, сегодня наш с тобой день. Для

меня он, может быть, самый главный, самый памятный. Я

хотел бы, чтобы он закончился так же хорошо, как начался.

И, словно угадав его мысли, Валя сказала:

– Так что ж? Может, махнем за город, в поля, в луга, в

лес? А завтра с утра за работу. . Вы не устали?

– Я не устал и могу сутки сидеть за баранкой. Но почему

"вы"? Почему не "ты"?.. Я просил тебя и еще раз прошу: либо

оба' на "вы", либо оба на "ты". Иначе нельзя.

– Трудно мне. Может, потом, попозже. Вы для меня...

Она осеклась, глядя перед собой задумчивым и теплым

взглядом, полным нежности и обожания.

Через час они уже мчались по утрамбованной щебенкой,

довольно широкой дороге.

Могуче и привольно благоухал июнь в Подмосковье.

Земля дышала полной грудью, широко и радостно, изливая

свой восторг звонкому бездонно-голубому небу, по которому

торжественно-величаво плыло неторопливое и щедрое солнце.

Сложный и терпкий аромат, смешанный из несметных трав,

цветов и молодой листвы, густо висел над многоцветьем лугов,

над белой пеной садов.

Упругий пахучий ветерок врывался в салон "Жигулей"

через открытые окна, игриво трепал мягкие светлые волосы

Олега и, как расшалившийся ребенок, ворошил новую Валину

прическу. В голубом просторе царила захватывающая дух

новизна, и новизна эта распирала душу, влекла, возвышала и

дразнила.

Валя сияла беспредельным счастьем, чувствуя

необычную окрыленность тела и души, когда хочется

взмахнуть руками и лететь навстречу зеленому и светлому

простору в недостижимые дали. Золотистое сияние исходило

от нее и струилось в огромный, настежь распахнутый мир,

прекрасный, щедрый на любовь и добро. И в этом мире был

один-единственный человек, которому она вручила себя

беззаветно и с которым готова пойти на край света, в бездну,

потому что человек этот стал частицей ее самой, ее душой,

мечтой и совершенно неземной любовью. Он сидел рядом с

ней, положив на витую баранку левую руку. Правая рука его,

горячая и ласковая, нежно перебирала маленькие Валины

пальцы. Невидимые жаркие струи бежали по ним, разливались

по всему телу волнующим хмелем. Олег поднял ее руку и

приложил к своим губам. Валя не противилась. Напротив,

своей маленькой ладонью она ласково погладила его

пылающую щеку, и от этого прикосновения у него замирало

сердце. "Что со мной такое? – приятно подумалось Олегу. -

Такого со мной не было и в далекой юности, в месяцы первой

любви. Никогда такого не было. А может, было, да только я

позабыл? Нет-нет, ничего подобного не было", – твердо решил

он.

А навстречу им надвигалось село с высокой шатровой

колокольней и пятью зелеными главами церкви из красного

кирпича. Село утопало в буйно цветущей сирени. По обе

стороны улицы, захлестнув фиолетово-синей волной

приземистые избы, размашисто бушевала сирень, сочная,

густая, и запах ее врывался в салон "Жигулей". Валя сказала

восторженно и удивленно:

– Родилась и выросла я в деревне, на юге Московской

области, сирень у нас была, но такого моря сирени я нигде не

встречала.

– Не море, а целый океан, – сказал Олег и добавил: – Я

очень люблю сирень. Особенно белую.

– В сочетании с фиолетово-синей она очень

выразительно и приятно смотрится.

– Да, именно в таком сочетании, – согласился Олег. – В

Москве в Главном Ботаническом саду есть сиреневая роща.

Вот где красотища!.. Каких только сортов там нет! Сколько

различных оттенков! И махровая, мохнатая, увесистая. Ты не

видела?

– К стыду своему, я не была в Ботаническом саду. Все

собиралась, да как-то не получалось.

– Ты многое потеряла. Но это упущение можно

поправить... Согласен быть твоим проводником.

Она молча закивала.

Миновав село, выскочили с разбега на пыльную

проселочную дорогу, которая желтой змейкой извивалась

между яркой зеленью озимых хлебов. Вдали на фоне

ослепительно светлого горизонта, к которому медленно ползло

солнце, притягательно темнела рощица. Издали она казалась

внушительной и густой. Но когда они приблизились к ней и,

остановившись на опушке, вышли из машины, то нашли эту

рощицу малопривлекательной: узкая полоска молодого

березняка просвечивалась насквозь до противоположной

опушки. Сквозь прелую прошлогоднюю листву с трудом

пробивалась редкая травка.

– Посмотрим, что дальше, – сказал Олег, садясь в

машину. А дальше, за рощей, примерно в двух километрах, на

высоком холме снова маячил одноглавый купол церкви среди

темнеющей зелени. Уже издали Олег определил, что эта

церковь построена в стиле русского классицизма конца XVIII -

начала XIX века. У церкви не было отдельной звонницы:

колокола ее крепились под барабанным куполом храма.

Когда подъехали к ней, церковь эта оказалась совсем не

высокой, но довольно нарядной, построенной зодчим,

обладавшим хорошим вкусом и высоким профессиональным

мастерством. Здание церкви, когда-то окрашенное в светло-

оранжевый цвет, с белыми колоннами, а сейчас серое, с

облупившейся штукатуркой, оказалось единственным здесь

строением среди нескольких старых лип и берез в густой

заросли сирени. Когда-то, в недавнем прошлом здесь стояла

небольшая деревенька в два десятка дворов. Потом жители ее

переселились на центральную усадьбу совхоза, в новые,

благоустроенные дома, постройки разобрали и свезли.

Осталась лишь эта церквушка да глухие заросли сирени вокруг

нее. Они вышли из машины, осмотрелись. Кругом лежала

безмятежная тишина и благостный покой. Ни одной души, и

казалось как-то странно, что в таком безлюдье и запустении

пышно цветет сирень. Что-то кладбищенское напоминал этот

пустынный уголок и умиротворял. Но ни Валя, ни Олег не

хотели умиротворения. В них бушевали страсти, разгорались с

нарастающей силой. Насыщенное радостью раздолье

искрилось, сверкало и звенело: это земля пела сиреневые

напевы. И Олег пел, потому что не мог не петь, и голос его

звучал по-юношески звонко и окрыленно. Он ощутил, как

молодость вернулась к нему, и глаза его сверкали молодо, а

тонкое бледнокожее лицо светилось высоким счастьем. Потом

они читали друг другу поэтические строки, которые, очевидно,

их волновали. Начал Олег:

...Мне грустно и легко; печаль моя светла;

Печаль моя полна тобою,

Тобой, одной тобой... Унынья моего

Никто не мучит, не тревожит,

И сердце вновь горит и любит – оттого,

Что не любить оно не может.

Валя ответила в тон:

Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло.

Только мне не плачется – на душе светло.

Потом снова Олег:

О женщина,

Краса земная,

Родня по линии прямой

Той первой,

Изгнанной из рая,

Ты носишь рай

В себе самой.

– Это Василий Федоров, – сказала Валя и нежно

прильнула к Олегу всем телом, и они в долгом поцелуе

медленно опустились на молодую траву под пышным кустом

сирени. Она отдалась неистово и страстно, желая испить свое

запоздалое счастье до конца. Зрелая, осознанная любовь, где

разум и сердце действуют заодно, толкнула ее на этот

дерзновенный шаг в первый и, возможно, в последний раз в ее

жизни. Это не была мимолетная, безрассудная вспышка. Во

всех ее действиях и поступках сквозили изящная

непринужденность и кроткая покорность. Глубокая и цельная

натура, она отдавала отчет своим поступкам и не очень

заботилась о последствиях. Просто о них она сейчас не хотела

думать. Она смотрела на Олега ласково и умиленно ясным

преданным взглядом. И вдруг, словно опомнившись,

заговорила тихим мелодичным голосом, закрыв пунцовое лицо

ладонями:

– Какой кошмар... какой кошмар. Со мной такого никогда

не случалось... Никогда.

Но в словах ее и голосе не звучали ни укор, ни

раскаяние. Нет, она не чувствовала себя ничтожной и жалкой.

Просто внутренняя тревога породила в ней изумление и

смятение. Она назвала его "возлюбленным". Это слово

пришло к ней нежданно-непрощенно, и она обрадовалась ему:

в нем было нечто оправдательное. Валя знала: возлюбленные

были и тысячу лет назад, во все времена и эпохи, – в этом есть

какая-то неотвратимая закономерность интимной жизни,

естественная потребность чувств, компенсация за ошибки и

легкомыслие молодости.

Олег называл ее разными ласковыми именами, и все они

казались ему обыкновенными, недостойными любимой. Тогда

он машинально шептал есенинские строки, которые она

только что читала:

– "Плачет где-то иволга, схоронясь в дупло..." А знаешь,

Валенька, ты похожа на иволгу. У тебя такой же мелодичный

голос флейты. Да, да, у тебя редкостный по тембру,

неповторимый голос. Хочешь, я буду звать тебя Иволгой?

Она отрицательно покачала головой.

– Тогда я буду звать тебя на грузинский манер. У них есть

знаменитая песенка Сулико. Тамару они ласкательно

называют Тамарико или Томико, Анну – Анико. А ты – Валико.

Хорошо?

В ответ она приветливо улыбнулась своей жемчужной

улыбкой, а влажные глаза ее исторгали счастье.

Где-то совсем рядом, в кустах сирени, чокнул соловей и

поперхнулся. Должно быть, пробовал голос, да не ту ноту взял.

Солнце уже, миновав запад, спускалось к северо-западному

горизонту. От церкви легла широкая тень, окрасив траву в

темно-зеленый цвет.

– Ночью соловей здесь даст концерт, – сказал Олег и

после небольшой паузы спросил: – Где будем ночевать – здесь

или в Подгорске?

– Если есть шансы послушать концерт, то лучше здесь.

И они слушали. Соловей оказался на редкость

голосистым и неиссякаемым, словно он знал, для кого поет, и

потому старался, оправдывая свое звание доброго спутника

влюбленных. В густо роившемся звездном небе огоньком

сигареты плыла яркая точка. Они оба догадались: это спутник.

И все же небо по-прежнему оставалось таинственным, а

звезды загадочно-манящими. Упоительный воздух пьянил.

Появлялось желание оставить в памяти сердца

неприкосновенными впечатления сегодняшнего дня.

Несмотря на теплый день, после полуночи стало свежо,

даже прохладно. Спать улеглись в салоне "Жигулей". Соловья

слушали долго и молча. Под его пение думали – каждый о,

своем. Олег думал о Варе: виноват ли он перед ней? У них уже

давно не было физической близости, не было и чувств. Что их

связывало? Семья, долг, брачное свидетельство? Он

попытался вспомнить, как, когда и почему между ним и Варей

образовалась пропасть. Началось не сразу, не вдруг, а как-то

незаметно, постепенно, с маленькой трещины. У Вари были

поклонники. Видная, симпатичная женщина, в которой жила

гармония души и тела, она нравилась мужчинам, но повода

для ухаживания не давала. Впрочем, были в ее жизни два

серьезных увлечения. Однажды приняла ухаживание

журналиста, который потом, как она сама убедилась, оказался

человеком мелким и трусливым. Второй раз увлеклась

артистом. Олег ревновал. А после смеялся над самим собой:

нашел, к кому ревновать.

Встречались и на его пути женщины, которые ему

нравились и ждали от него взаимности. Но у него не было к

ним глубокого, сильного чувства: нравились, да и только.

Самое большое, на что они могли рассчитывать, – легкий

флирт. Среди них были и красивые, и умные, и даже

талантливые. Возможно, красивее, умнее и талантливее Вали.

Но лучше ее – не было. Потому что Валя особенная, не такая.

А какая? Он с трудом подыскивал слова для ответа: нежная,

чистая, светлая, честная, добрая. Этими словами ее

достоинства не исчерпывались.

Ну а Варя? Разве она не достойна тех же эпитетов? Ведь

любил же он ее. Пусть не такой, как сейчас, пусть первой,

юношеской, бесшабашной и безрассудной любовью. Но ту

любовь они не уберегли, не сумели. А любовь требует

постоянного к себе внимания, ее все время нужно наполнять

новым содержанием. А они... Да что теперь об этом говорить!

Он во всем винил Варю, и прежде всего в черствости и

сухости, в невнимательности и эгоизме.

Примерно в том же направлении текли Валины думы в

эту соловьиную ночь. С той лишь разницей, что в отличие от

Олега, который еще не успел задать себе один из сложных

вопросов или откладывал его на потом, Валя задала себе этот

вопрос: а что же дальше? Как им соединить свои две любви в