Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 52 страниц)

стала заповедью. Она вошла в его кровь. Москва была рядом,

и там, в Москве, – его Варя. А здесь, на этом лесном островке,

он видел свое Бородинское поле и, как когда-то комиссар

Гоголев, дал себе слово никуда отсюда не уходить. Бойцы его

понимали и верили ему. Из старых, кто воевал с ним под

Утицами, было всего девять человек, трое из них командовали

отделениями. Остальные – новички, москвичи-ополченцы.

Сержанту Остапову не были известны не только

оперативные или тактические планы командования, но даже

положение на соседних участках. Каждый воин должен знать

столько, сколько ему положено. Однако чутье солдата

подсказывало ему, что сражение достигло своей кульминации

и в ближайшие дни или даже часы должно что-то решиться.

Остапову, как, впрочем, и его товарищам, казалось, что вся

война теперь сосредоточена под Москвой. Где-то в степях

Украины и под Ленинградом оставлены лишь заслоны, а вся

Красная Армия и все полчища Гитлера сконцентрированы у

Москвы. Идет последний поединок.

Во время минометного обстрела они сидели в своих

узких норах, выдолбленных в мерзлой земле, и, вобрав голову

в плечи, чутко ловили каждый взрыв. Смерть витала вокруг, но

не мин опасался Олег, а вражеских солдат, которые в ночной

темноте пробирались к лесному островку Сухова.

Взвод не имел сплошной линии обороны – не хватало

людей, между отделениями были значительные интервалы,

охраняемые противопехотными минами, установленными в

лесных завалах. С восточной же стороны, откуда меньше всего

можно было ожидать появления врага, взвод и вовсе не был

защищен.

Наступившая за минометным обстрелом тишина

показалась Олегу подозрительной. Он решил пройти но

отделениям и проверить – нет ли потерь. Во втором отделении

потерь не было. Шел во весь рост по снежной траншее,

прислушивался. В разных местах траншея была порушена

взрывами мин и снарядов, завалена сучьями. В третьем -

"северном" – отделении тоже не имели потерь, и Остапов,

приказав командиру отделения усилить наблюдение, не

задерживаясь, возвращался к себе. Он шел осторожно, делал

краткие остановки, прислушивался. Не доходя до второго

отделения, он услыхал перед фронтом странные звуки. Это

был шорох, тихий, неясный, но методично повторяющийся.

Олег замер, насторожился, весь обратясь в слух и зрение.

Ночь и лесной завал затрудняли видимость. Слышались все

нарастающие шорохи. Уже не было сомнения, что кто-то идет к

опушке леса – снег хрустел под ногами. Это происходило в

промежутке между вторым и третьим отделениями.

Олег снял с шеи автомат, нащупал в кармане гранату-

лимонку, приготовился. И тогда к нему с опозданием пришла

досадная мысль: в интервалах между отделениями нужно

было по крайней мере на ночь выставить наблюдателей.

Шорох слышался резче и ясней – похоже, ветки задевали за

одежду. Ему показались даже какие-то тени, едва уловимые, но

он еще не решил, что предпринять. Стрелять, подать сигнал

тревоги? Но, может, преждевременно, только спугнешь и себя

обнаружишь. Он ждал. И вдруг – взрыв с яркой вспышкой в

полсотне метрах в лесном завале, и вслед за взрывом -

отчаянный крик и очередь из автомата куда-то в белый свет. И

сразу все прояснилось: и крик раненого, напоровшегося на

мину в завале, и беспорядочная стрельба немцев. Не прошло

и двух минут, как раздался новый взрыв – еще одна мина

сработала, – с новой силой ударили автоматы, теперь

несколько пуль просвистели где-то рядом, щелкнули по

деревьям. Подумал: "Стреляют веером наобум". Нагнулся и

пошел на вспышки выстрелов. По ту сторону завала слышал

голоса, чужие, враждебные. Там копошились темные тени. Он

пожалел, что не взял с собой противотанковую гранату – они

оставались там, во втором отделении. Хотел ударить из

автомата по теням, но передумал, решил не обнаруживаться.

Швырнул лимонку и, как только раздался ее несильный взрыв,

похожий на хлопок, побежал во второе отделение. В ходе

сообщения его приглушенно и грозно окликнули.

– Это я, Остапов, – отозвался Олег и отдал распоряжение

командиру отделения Ильину блокировать снежную траншею с

северной стороны. Потом приказал командиру первого

отделения Куликову выделить в его распоряжение двух

автоматчиков с гранатами, в том числе и противотанковыми.

Он назвал имена. Разумеется, самых отчаянных, тех, кого знал

по боям в октябре. В это время запищал зуммер полевого

телефона. Сам командир полка спрашивал: что там

происходит, что за баталии?

– Немецкие автоматчики проникли в расположение

взвода, товарищ подполковник, – шептал он в телефон,

прикрывая трубку полой халата.

– Сколько их?

– Неизвестно, товарищ подполковник. Они напоролись на

мины в завалах и подняли бестолковую стрельбу. Нас они пока

не обнаружили.

– Какое ваше решение?

– Осмотримся, подразведаем да будем выбивать.

– Я плохо тебя слышу, говори громче, Олег Борисович.

– Не могу, Глеб Трофимович, немцы могут услышать.

– Хорошо, действуйте. Из леса не уходить. Ни в коем

разе. Держитесь и не падайте духом! Желаю успеха.

Падать духом Олег не собирался: все эти страхи

остались где-то позади – в октябрьских боях, теперь он

чувствовал себя бывалым, обстрелянным воином, но, как

выбить немцев из леса, он еще не знал.

Они шли цепочкой друг за другом по траншее – ударная

группа из пяти человек, которую возглавлял Остапов. Снег

предательски поскрипывал даже под мягкими валенками;

крепкий морозец щипал лица, серебрил брови и склеивал

льдышками ресницы. Озябшие руки в варежках неуверенно

держали автоматы. Сам Олег – впереди. Вот уже и то место,

откуда он бросил гранату. Остановились, прислушались – тихо,

только потрескивают схваченные морозом ели. Знакомый

треск. Сделают несколько шагов, остановятся, слушая ночь. А

она молчит, затаилась, лишь изредка щелкнет примороженная

ель. Возникают догадки, предположения, вопросы: возможно,

немцев было немного, небольшой разведотряд, и, пока он

ходил во второе отделение, разговаривал по телефону, они,

напоровшись на заминированный завал, сочли благоразумным

возвратиться восвояси. Взорвались две противопехотные

мины, следовательно, должны быть убитые или раненые.

Надо бы осмотреть то место. А что, если затаились и ждут? Не

успела угаснуть эта мысль, как пришел ответ на все вопросы:

впереди, в стороне третьего отделения, грохнул взрыв – опять

сработала мина – и поднялась суматошная, лихорадочная

стрельба. На этот раз разноголосая, в которой среди

трескучего лая немецких автоматов резко выделялся

рокочущий голос нашего "дегтяря". Значит, немцы не ушли, и

третье отделение вступило в бой.

Они все побежали по ходу сообщения на подмогу своим

товарищам. Олег рассчитывал ударить наседающим на третье

отделение фашистам в тыл или во фланг. Но отряд фашистов,

преодолев завал, вышел на снежную траншею, повернул

налево, натолкнулся на третье отделение и завязал с ним бой.

Не выдержав дружного огня, немцы повернули назад,

побежали по траншее на юг и тут столкнулись с группой

Остапова. Наши были в белых маскхалатах, немцы – в темных

шинелях, и это обстоятельство оказалось решающим. Олег,

увидев в двадцати шагах от себя движущуюся навстречу

черную массу, сразу понял, что перед ним враги, и, не говоря

ни слова, стеганул длинной очередью из автомата. Товарищи

последовали его примеру. Гитлеровцы шарахнулись из

траншеи в снежную целину – одни к завалу, другие в лес,

пытаясь укрыться за деревьями. Взрывы гранат, выстрелы,

крики раненых и отрывистые команды оглушили лесной

островок. В завалах еще дважды бухнули мины. Так

продолжалось около часа. А потом все стихло.

Группа Остапова возвратилась во второе отделение, и

Олег позвонил в штаб полка. С ним разговаривал Судоплатов.

Он требовал ясности: численность немцев, проникших в лес

Сухова, потери обеих сторон и где сейчас находится враг. Ни

на один из этих вопросов Олег не мог дать хотя бы

приблизительного ответа. Судоплатов нервничал:

– Вы командир или кто?! Как так вы не знаете, что у вас

под носом делается? Что вы молчите? Вы меня слышите?

Алло, Остапов, ты слышишь меня?

– Слышу, товарищ майор, – шепотом отозвался Олег.

– Что ты там шипишь? Говори погромче.

– Громче не могу, немцы услышат, – прошептал Олег.

– Черт знает что у них там творится, – сказал Судоплатов

Кому-то, только не Остапову. – Боится голос подать, что-то

шепчет. Окружен он, что ли?

Это последнее, что слышал Олег в телефонную трубку.

Подумал: вам там хорошо задавать вопросы. А ты здесь пойди

сосчитай, сколько немцев просочилось в лес и где они сейчас.

Молчат. Должно, притаились за деревьями и выжидают. А чего

ждут? Рассвета? Что ж, подождем и мы. Вот только надо бы

связаться с третьим отделением. Разговор с Судоплатовым

расстроил его.

Подошел командир первого отделения сержант Куликов и

спросил:

– Что здесь у вас происходит?

– А ты почему позиции оставил? – накинулся на него Олег

вместо ответа.

Тот даже опешил: такой тон не в характере Остапова.

Попробовал объяснить:

– Так я ж один. Отделение на позиции осталось.

– А кто тебе разрешил одному ходить, когда кругом

немцы? – все так же прошипел Олег. Затем, немного

успокоившись и устыдившись своего тона, ввел Куликова в

курс событий. – А теперь бегом в отделение и занимай

круговую. За тылом смотри, чтоб в спину не ударили.

– А мои бойцы Хайрулин и Зайцев – я могу их забрать?

– Не можешь. Они здесь нужны. – И повелительным

жестом дал понять, что разговор окончен.

В третье отделение отправился в сопровождении все тех

же четырех автоматчиков. По-прежнему сам шел впереди, хотя

и знал, что это неправильно. Медленно и осторожно

подходили к тому месту, где недавно лоб в лоб столкнулись с

немцами. В траншее и на снегу по сторонам громоздилось что-

то темное. Замерли, прислушались, всматриваясь в темноту.

Послышался слабый стон. Хайрулин жестом показал на

противотанковую гранату: мол, метнем для большей

надежности? Олег отрицательно замотал головой. Тогда

Хайрулин опять же знаком попросил разрешения пойти вперед

на разведку. Олег кивнул, соглашаясь, и почему-то в эту минуту

вспомнил Варю, вернее, последнее письмо ее, доставленное

Иосифом Думбадзе. И необычную, несколько торжественную

фразу в нем: "Да хранит тебя неугасимая любовь моя". Письмо

лежало в левом кармане гимнастерки. Подумал: "Мой

талисман".

Хайрулин подал сигнал, и они двинулись вперед. И все

же их поразило увиденное: траншея была завалена трупами

фашистов. Они свернули в сторону от траншеи и двинулись по

целине в обход. Но и тут им попадались на глаза лежащие в

снегу неподвижные темные фигуры. Кто-то стонал.

Едва они дошли до Хайрулина, как сзади прозвучала

короткая очередь из автомата. Шедший замыкающим Зайцев

вскрикнул и упал.

– Ложись! – скомандовал Олег.

И все сразу бухнулись в снег.

– Га-ды! – люто выдавил Хайрулин и метнул в темную кучу

противотанковую гранату.

– Товарищ сержант, – раздался негромкий взволнованный

шепот бойца, – Зайцева...

– Что Зайцева?

– Кажется, убили.

"Зайцева? Почему именно Зайцева, а не меня, не

Хайрулина? – молнией просверлило мозг. – Ах да, у меня

талисман, и Хайрулин был рядом со мной. А Зайцев

замыкающий. Стреляли. Может, тот раненый, что стонал.

Наверно, он".

В стороне третьего отделения послышался скрип шагов:

похоже, кто-то бежал по траншее.

– Ниязов? – окликнул Олег наугад:

– Я, товарищ сержант, – отозвался бегущий, командир

третьего отделения. – Вы стреляли?

– Фашисты, – вместо Остапова ответил Хайрулин.

– Зайцева убили, сволочи, – процедил Олег, вставая. Он

вышел в траншею к Ниязову. – В спину стреляли.

– Значит, не все ушли, – заключил Ниязов.

– Куда ушли? – не понял Олег.

– Да обратно, откуда пришли, – пояснил командир

третьего отделения. – Сначала они на нас сунулись. Мы им по

зубам. Они – бегом по траншее, а там – вы. Видят такое дело -

между двух огней, – они и повернули оглобли через завал.

– Точно? – спросил Олег. – Ты сам видел?

– А как же, мы их еще огоньком провожали до самого

завала.

Два бойца принесли тело Зайцева и положили на дно

траншеи. Олег взял его руку и, не нащупав пульса,

прислонился ухом к груди.

– Наповал, – сказал Хайрулин.

– Завтра схороним, – сказал Олег.

Обратно возвращались кружным путем, углубившись в

лес. В эту ночь никто во взводе не сомкнул глаз.

Уже рассвело, когда Макаров и Брусничкин прибыли к

себе на КП от Полосухина. Гнедая заиндевелая кобылица

легко несла возок по морозному снегу, тревожно скрипели

полозья, встречный ветерок и мороз крепко обжигали лицо.

Ехали молча, погруженные в невеселые думы. От комдива они

узнали о тяжелом положении, которое сложилось на левом

фланге пятой армии. Противник вклинился в оборону 33-й

армии генерала Ефремова. Создалась угроза левому флангу

пятой, которую Клюге давно пытается взять в железные клещи.

После суточного ожесточенного боя немцы вклинились в

боевые порядки 32-й дивизии и заняли Акулово, угрожая

выходом на Кубинку. На ликвидацию прорыва командарм

бросил свой подвижной отряд, состоящий из танков и

стрелков. Похоже, что днем предстоит ожесточенное сражение

в полосе 32-й дивизии, и Полосухин приказал Макарову

создать у себя ударную подвижную группу для ликвидации

отдельных прорвавшихся танков. На вопрос, из кого создать

такую группу, где взять людей, комдив ответил:

– У себя в полку. Из командиров штаба, политработников,

ординарцев, ездовых. Вплоть до повара и адъютанта.

Начальник штаба пусть возглавит ее. Или комиссар.

– Я готов, товарищ комдив, – сказал тогда Брусничкин.

Глебу это понравилось. И теперь, сидя в возке, ему почему-то

захотелось знать, о чем думает сейчас комиссар.

– Где-то стреляют, – насторожился чуткий Брусничкин. -

Вы не слышите? – обратился он громко то ли к ездовому, то ли

к Макарову.

– Кажись, в Сухонском лесу, – отозвался ездовой.

И не ошибся: стреляли именно там.

Войдя в блиндаж командного пункта полка, Глеб спросил

Судоплатова, что происходит во взводе Остапова.

– Я думаю, Глеб Трофимович, нам надо прежде всего

назначить туда командира взвода, – ответил начальник штаба. -

Остапов не справляется. Не знает, что у него делается,

обстановку не мог доложить.

– Соедините меня с Остаповым, – приказал Макаров

адъютанту, нахмурившись.

Он был недоволен заявлением Судоплатова о том, что

Остапов не справляется. Почему, на каком основании такое

утверждение? А Думбадзе уже кричал в телефон:

– Кто это?! Сержант Ильин? Что у вас там за стрельба?

Фрицев добиваете? Выбиваете?.. А где командир взвода? Я

говорю, где Остапов? Пленных допрашивает? Позовите его к

телефону. . Да, пусть срочно позвонит и доложит обстановку. -

Думбадзе положил трубку и устремил глаза на Глеба: – Остапов

допрашивает пленных, товарищ подполковник.

– Пленные немцы, – оживился Брусничкин. – Это же

отлично! А вы говорите, Остапов не справляется. Пленных

допрашивает, а кто в плен не сдается – добивает, я так понял.

– Выбивает, товарищ комиссар, – поправил Иосиф.

– Это все равно, – весело ответил Брусничкин.

Запищал зуммер. Глеб взял трубку.

– Доложите обстановку, товарищ Остапов. Так... Так.

Хорошо... Правильно делаете... Все правильно. Пленных

отконвоируйте к нам. Лес хорошенько прочешите, чтоб ни

одного не осталось. И помните вашу главную задачу – отсекать

пехоту от танков. Вы меня поняли? Вот и хорошо. Сколько

конвоиров? Думаете, одного достаточно по полю? Не убегут?

Мороженые? Ну смотрите. Будьте бдительны. День предстоит

тяжелый. Экономьте силы и боеприпасы. Обед привезут.

Горячий. Всех благ, Олег Борисович.

Положил трубку и сделал внушительную паузу. Потом

заговорил, обращаясь к Судоплатову:

– В Остапове мы не ошиблись. Он выдержал испытание с

честью.

…Вездеход командующего пятой армией свернул с

дороги и остановился под сосной со срезанной снарядом

макушкой недалеко от сожженной избы. Дальше ехать было

рискованно: стая "хейнкелей" бомбила позиции 32-й дивизии,

куда направлялся командарм. Надо было подождать. Говоров

вышел из машины и взглянул на валяющуюся на снегу

верхушку сосны, потом перевел тяжелый беспокойный взгляд

на стоящую монументом печь. Пожарище запорошило снегом,

и печь с высоким дымоходом выглядела памятником. Эти

"обелиски" на пожарищах на него всегда наводили тоску,

давили на психику, оставляя на душе тяжелый осадок. Говоров

нетерпеливо оглядел голубой небосвод – он ждал наших

истребителей, но их не было. Надсадно ухали зенитки,

выбрасывая в небо хлопья разрывов. "Безбожно мажут", -

только было подумал командарм о зенитчиках, как на его

глазах один немецкий самолет взорвался в воздухе,

разбрасывая во все стороны окутанные дымом горящие

обломки. Не успел рассеяться клубок дыма, как небосвод

прочертил черный шлейф второго горящего самолета.

– Вот это дело, молодцы, – вслух сказал Говоров, изменив

свое мнение о зенитчиках. И к адъютанту: – А теперь поехали.

– Может, переждем немного? – сказал сопровождавший

его полковник из штаба фронта.

Но Говоров лишь махнул рукой и полез в вездеход. Наши

истребители появились в самый разгар бомбежки, и над

позициями 32-й дивизии завязался ожесточенный воздушный

бой. Он был непродолжителен; когда командующий подъехал к

наблюдательному пункту Полосухина, самолеты очистили

небо, оставив после себя в синеве белесые и темно-серые

пятна. Виктор Иванович доложил прибывшему командарму,

что в воздушном бою сбито пять самолетов противника. А за

прошедшие сутки дивизия подбила девять и захватила пять

совершенно исправных танков. Но сообщил он это без особой

радости, потому что дивизия тоже понесла тяжелые потери, и к

тому же как раз во время его доклада командарму и началась

решительная атака немцев. Фашисты сконцентрировали на

узком участке фронта полсотни танков и два батальона

пехоты, посаженные в бронетранспортеры. Они намеревались

пробить брешь в нашей обороне, в которую могли бы хлынуть

потоком их основные силы, нацеленные на Кубинку. Именно

это и беспокоило Полосухина.

С НП командира дивизии Говоров наблюдал за

движением танкового клина. По всему было видно, что его

острие направлено как раз на участок, обороняемый полком

Макарова. Оба они – и комдив и командарм, – глядя на черные

точки, выползшие из леса и похожие издали на тараканов,

думали об одном и том же: выдержат артиллеристы этот

массированный танковый таран или будут смяты огнем и

гусеницами? Говоров спросил об этом Полосухина.

– Боюсь, что не выдержат, товарищ командующий, -

сказал Полосухин с надеждой на помощь. – У Макарова в полку

большой недокомплект материальной части.

– Хорошо просматриваются на светлом фоне. Сейчас бы

эскадрильи две штурмовиков, – задумчиво молвил командарм,

глядя в стереотрубу. Потом, отойдя в сторону, продолжал: – Вот

что, Виктор Иванович, вы оставайтесь здесь, а я сейчас еду на

ваш КП. Постараюсь поддержать Макарова. Нельзя допустить

здесь прорыва. Это откроет им дорогу на Кубинку. Надо

отстоять эти позиции любой ценой. Ценой артиллерийского

полка и, может, всей дивизии. – Он посмотрел на комдива

пристально, и суровый взгляд его потеплел, а голос сделался

мягче и тише. Сообщил, как полутайну: – Мне сегодня ночью

товарищ Сталин позвонил. Сказал: у Полосухина положение

очень тяжелое, поезжайте к нему.

Лицо Полосухина вдруг озарилось, точно его осветила

магниевая вспышка, в глазах сверкнули одновременно и

удивление и радость. Все это увидел Говоров, на такую

реакцию он и рассчитывал, сообщая Полосухину о ночном

звонке Верховного. Он ничего не прибавил и не убавил. Все

было именно так, буквально минутный разговор. Теперь он

молча протянул комдиву руку и, сопровождаемый полковником

штаба фронта, стремительно зашагал к своему вездеходу.

Полосухин был возбужден. Ему хотелось немедленно

позвонить Макарову и сообщить о встрече с Говоровым и его

разговоре со Сталиным. Но когда он услышал в телефон

спокойный и твердый голос Макарова, вдруг передумал: ведь

командарм разговаривал с ним доверительно. И он сказал с

исключительной теплотой в голосе:

– Глеб Трофимович, дорогой, бой будет смертельный, до

последнего снаряда, до последней гранаты, но ни шагу назад.

Здесь наше второе и, может быть, решающее Бородино. Здесь

сейчас находится командующий армией, он руководит боем.

Ты понимаешь? – Его так и подмывало сказать, что

командарма Сталин сюда послал, лично приказал. – Обещал

поддержать.

– Ночью мы взяли пленных. Свежемороженые и

подавленные. Без прежней спеси, – сообщил Макаров.

– Это хорошо, Глеб Трофимович. Но нам надо во что бы

то ни стало выиграть сегодняшний бой.

– Постараемся, Виктор Иванович.

И бой начался, жестокий и кровопролитный. Горели танки

перед батареей Думчева, но на другом фланге фашистам

удалось смять батарею, и фашистские танки вышли в тыл,

двинулись в направлении командного пункта дивизии. А

навстречу им уже шла танковая рота тридцатьчетверок и

батарея сорокапяток, брошенная на участок полка Макарова по

приказу Говорова. Образовавшаяся брешь была вовремя

заделана, и тогда немецкие танки и бронетранспортеры

двинулись в обход – на "вал Бригвадзе". Головной танк

преодолел завал и выскочил на снежную целину. За ним

устремились другие танки. Вдруг широкая полоса завала,

которая уже не казалась немцам преградой, вспыхнула тугим

пламенем – зашипела, затрещала, задымила иссиня-желтым

дымом. Казалось, горит не только хворост, но и снег.

Танки и бронетранспортеры, оказавшиеся в зоне огня,

метались, как животные, застигнутые внезапным пожаром.

Головные машины бросились вперед, норовя поскорей

выбраться из огненного ада, а те, что шли во втором эшелоне

и не попали в зону огня, без оглядки мчались вспять. У

некоторых танков глохли моторы, и ошалелые водители не

пытались их заводить, просто оставляли машины и опрометью

бежали назад по следам своих гусениц.

"Фокус" Бригвадзе удался. За огненным валом

наблюдали Полосухин и Макаров. Но ни тот ни другой не

видели, что на западной стороне лесного островка Сухова

сосредоточиваются танки и бронетранспортеры. Очевидно,

фашисты решили овладеть этим лесом, находящимся в

непосредственной близости от артиллерийских позиций полка

Макарова. Отсюда можно было сделать стремительный бросок

одновременно танкам и пехоте и смять полк.

Еще полыхал "вал Бригвадзе", как Глеба позвали к

телефону. Звонил Остапов. Он был очень взволнован. Уже не

шептал в трубку, как ночью, а громко, встревоженно

докладывал:

– С запада нас атакуют немцы. Их много, товарищ

подполковник. Танки и бронетранспортеры. И пехота бежит за

машинами. Они войдут в лес... Нам их никак не остановить.

– Сколько танков? – спросил Макаров.

– Шесть танков и десяток транспортеров. До батальона

пехоты.

– Задержите их огнем, – сказал Макаров, чтобы только

что-то сказать. – Продержитесь хоть полчаса, Олег Борисович.

Я вам позвоню.

Он ждал, что Остапов попросит разрешения на отход. Но

тот молчал. Глеб положил трубку. Что делать? Нужно было что-

то предпринять, и притом немедленно. Три противотанковых

ружья не остановят шесть танков. Вслед за танками, которые

очистят завал от противопехотных мин, в лес ворвутся

стрелки-автоматчики. Батальон против взвода. Взвод Остапова

погибнет. Это определенно, неизбежно. Вспомнилась сестра

Варя. Он сам ей должен будет написать о геройстве ее мужа и

о его гибели, виновником которой, если не прямо, то косвенно,

будет он, Глеб. Что же делать? Разрешить взводу оставить лес

и выйти в расположение батарей? Нет, он этого не может

сделать, не имеет права отдать такой приказ. "Стоять

насмерть" – касается всех без исключения. И не случайно на

КП дивизии находится командарм. Бросить на помощь

Остапову тоже некого: его единственный резерв – группа

штабных командиров во главе с Брусничкиным и

Судоплатовым – брошен им в деревню и ведет бой с

прорвавшимися немецкими танками. Макаров, в сущности,

остался один на КП, если не считать радиста и ординарца.

А что-то нужно предпринять в отношении взвода

Остапова. Позвонить комдиву и попросить его помощи или

разрешения на отход? Нет, Полосухин не даст такого

разрешения, и Говоров тоже. И тогда его осенила мысль:

огневой налет изо всех орудий по западной опушке леса! Он

быстро отдал приказ в дивизионы и, отдав его, усомнился в

эффективности этого огня: у него же не гаубицы, не мортиры,

которые могут стрелять навесно через лес, у него пушки и их

снаряды будут ложиться позади немецких танков.

А в это время вдруг неожиданно – писк зуммера. Он даже

вздрогнул и сам взял трубку. Олег докладывал:

– Танки подходят к лесу. Через несколько минут они нас

сомнут. – Голос у Олега уже не растерянный, а подавленный. -

Мы будем сражаться до последнего. Глеб Трофимович, а

нельзя ли ударить "катюшами" по лесу, по нашим позициям.

Прикажите, Глеб Трофимович, это наша последняя просьба. И

потом, у нас есть маленький шанс: мы сидим в ячейках, так что

только прямое попадание может поразить нас.

– Хорошо, – быстро сказал Глеб и сразу же начал звонить

на КП дивизии.

Связист ответил: комдив на НП, здесь командарм.

– Попросите его к телефону, срочно!

Когда Говоров взял трубку, Глеб, сильно волнуясь,

доложил обстановку и попросил огнем гвардейских минометов

накрыть лесок Сухова – там сосредоточены танки и пехота

врага для броска на позиции полка.

– Но ведь там же должны быть наши стрелки, – сказал

Говоров. Он помнил детали в системе обороны. – Разве они

отошли?

Этот вопрос смутил Макарова.

– Товарищ командующий, там наш стрелковый взвод.

Командует им Остапов. Он вызывает огонь на себя. У них есть

маленький шанс: они зарылись в землю.

– Хорошо, товарищ Макаров, – ответил командарм, однако

ничего не пообещал.

Говоров хорошо знал местность в секторе 32-й дивизии,

помнил и лесок перед артиллерийским полком Макарова и

отдавал себе отчет, как важно не допустить там

сосредоточения немцев. Поэтому после телефонного

разговора с Макаровым на лесок Сухова, который теперь по

праву можно было назвать лесом Остапова, обрушился

огненный смерч гвардейских минометов. Немцы, еще не

опомнившиеся от огненного "вала Бригвадзе", решили, что и

здесь им уготовлена ловушка, и повернули обратно, оставив на

опушке леса горящие бронетранспортеры и трупы своих

солдат.

Под вечер здесь наступила непривычная тишина.

Связист пытался дозвониться до Остапова, но телефон

молчал. В стороне лесного островка стояла зловещая тишина,

лишь над верхушками деревьев ввысь тянулись тонкие струйки

дыма. Там что-то горело. Стоя на снегу возле блиндажа

командного пункта, Глеб с тоской, тревогой и болью смотрел на

эти непонятные струйки дыма и все ждал, что вот-вот на

восточной опушке леса появится хотя б одна живая душа. Но

никто не появлялся и не подавал никаких вестей. "Надо бы

кого-то послать туда... – подумал Глеб, но вспомнил, что некого

послать, разве что Колю-Николая. – Вот придут наши – группа

Брусничкина – Судоплатова, тогда можно будет послать

Думбадзе с Чумаевым и Экимяном".

Потом, сопровождаемый Колей, он пошел на огневые

позиции полка. У артиллеристов встретил Сашу: она только

что отправила последнюю группу раненых на медпункт,

выглядела усталой и в то же время возбужденной. Глеб

спросил ее, почему сама не ушла вместе с ранеными.

Ответила просто:

– Здесь я нужней. А вдруг снова бой? – И сразу, без

перехода: – Что с нашими ребятами в лесу? Как Олег?

Он ждал этого вопроса, понимал, что и Саша, и Князев с

тревогой ожидают его ответа – они же видели, как обрушили на

лесной остров огонь гвардейские минометы, – и не спешил с

ответом.

– Они погибли? – с тревогой и настойчивостью

допрашивала Саша.

– Неизвестно. Надо выяснить. Вот вернутся Думбадзе и

Экимян, и я пошлю их, – сказал он мрачно, пряча унылые

глаза. – Ждать? Когда это будет? – возмутилась Саша. – Да я

пойду сейчас, засветло. Я знаю дорогу, я была там.

Она смотрела на него осуждающе, строго, остро, в то же

время в ее глазах светилась мольба.

– Одной нельзя, – сказал он отрешенно.

– Разрешите мне с Александрой Васильевной, – попросил

Князев. – Мы возьмем еще двух бойцов. Александра

Васильевна права: лучше пойти засветло.

Он не стал возражать. И даже Колю отпустил. На КП

возвратился один. Там его ждали только что прибывшие

Брусничкин и Судоплатов. Оба были довольны – отряд успешно

выполнил боевую задачу. Один танк подбит из

противотанкового ружья и затем подожжен бутылкой с горючей

смесью, другой подбит противотанковой гранатой. Экипаж

сдался в плен.

Глеб молча, с отсутствующим взглядом слушал

Брусничкина и Судоплатова, и, только когда Леонид

Викторович сказал о спасении Москвы, глаза его потеплели, в

них появилась какая-то живинка. Но она тотчас же исчезла, как

только Судоплатов сообщил, что в бою с танками тяжело

ранен Думбадзе.

– Он будет жить, Иосиф? – спросил Глеб.

– Рана серьезная. Ему сделают операцию, – ответил

начальник штаба.

– Товарищи, не знаю, как вы, а я проголодался, – вдруг

оповестил Брусничкин и поднялся, прокричал за брезентовый

полог: – Егор! Чумаев, как там дела с обедом? Сегодня нам

полагается двойная порция.

Чумаев привес копченой колбасы, мясных консервов,

полбуханки черного хлеба и спирт, сказал:

– Горячего не будет: кухню разбомбило.

Все принесенное он положил на ящик и молча вышел.

Глеб от еды отказался. Он вышел из блиндажа и, стоя на

снегу, сквозь вечерние сумерки всматривался в сторону леска

Сухова. "Если, ко всему прочему, я сегодня потеряю еще и

Сашу с Колей, то вообще останусь один", – подумал он. Почему

один он не спрашивал себя. Стоял долго, пока мороз не

прогнал его в блиндаж. А через полчаса появились Князев,

Саша, Коля и Олег. Глеб точно воскрес – он с размаху обнял

щупленького смущенного командира взвода, прижался к его

небритой щеке и сказал:

– А я тебя, грешным делом, в мыслях похоронил. Теперь

тебе долго жить – до полной победы. Вот за это мы сейчас и

выпьем. Где там Егор? Кирилл Степанович, организуйте,

пожалуйста. За победу!

В это же самое время командарм Говоров докладывал

генералу Жукову итоги двухдневных боев за Акулово: подбито

и сожжено двадцать три фашистских танка, одиннадцать

захвачено в целости и исправности, сбито пять самолетов

врага, подбито и захвачено много другой техники и вооружения.

Наступление противника на левом фланге пятой армии

приостановлено.

Это было 2 декабря. А 5 декабря в дневнике генерала

Гальдера появилась краткая, но исчерпывающая запись: "Фон

Бок сообщает: силы иссякли. 4-я танковая группа завтра уже

не сможет наступать".

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Весь день мела поземка, покрывала белым саваном поле

битвы, усеянное трупами пришельцев, которые некому было

закопать в чужую для них, скованную морозом и одетую в

снежную шубу землю. Под вечер 12 декабря ветер немного

приутих и мороз приослаб, но повалил хлопьями снег, густой и

липкий. Вездеход командующего пятой армией генерала

Говорова с немалым трудом пробирался по разрыхленной