Текст книги "Бородинское поле"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 52 страниц)
поцеловала, поразилась:
– Как ты вырос, дружок. Дед говорит, что быть тебе
генералом. Я не возражаю. Был адмирал Макаров, пусть будет
и генерал.
Деда Святослав так и не дождался: Трофим Иванович
вернутся с завода в одиннадцать часов. Много работы. Завод
перестраивается на выпуск военной продукции.
Глеб проводил сына до самого училища. Обнялись на
прощание.
– Свидимся ли?.. – дрогнувшим голосом сказал отец. – Я
знаю, сынок, ты не трус. Об одном прошу: попадешь на фронт
– не теряй голову. Не горячись. Хладнокровие и выдержка – вот
главные качества бойца. Подставить голову под пулю врага -
дело плевое. Для этого не надо ни ума, ни геройства. Любой
дурак сумеет. А надо перехитрить врага, победить и самому в
живых остаться.
Домой возвращался Глеб с растревоженным сердцем.
Дома встретил отца и за разговорами как будто успокоился,
отвлекся от нелепого предчувствия, угомонилась душа. Но
ненадолго. Как только легли спать и погасили свеч, в голову
опять полезли гнетущие думы. Ему вдруг захотелось
рассказать жене и дочурке, какой у них Славка, пусть бы и они
разделили его гордость и радость. И тут он понял, что никогда
им уже ни о чем не расскажет, и они – ни Нина, ни маленькая
Наточка – никогда больше не узнают ничего ни о Славке, ни о
нем – Глебе Макарове, ничего и никогда. От сознания этого
становилось жутко, он пытался не думать, забыться, но не
было сил. И сон не приходил. Тогда он осторожно встал,
оделся, вышел во двор и час, а может, и больше сидел на
скамеечке под старым вязом, ожидая сигнала воздушной
тревоги. По-прежнему светила луна, было тихо и тепло, как в
июле. Дворничиха тетя Настя узнала его, подошла,
поздоровалась:
– Не спится, Трофимович?
– Что-то сегодня спокойно в небе, – вместо ответа сказал
Глеб. – Или запаздывает. .
– Нет, теперь уже не прилетит. Боится. Вчерась слышали
сообщение: троих сбили и к Москве не пропустили.
В голосе ее звучала завидная уверенность. Глеб
вспомнил – мать вчера сказывала, что у Насти сын погиб на
фронте, ожидал, что дворничиха заговорит о сыне, поделится
своим горем. Но нет, не заговорила. И от этой мысли
спокойней стало на душе. "Не у одного тебя горе. .Оно кругом,
у всех. Не надо падать духом. Выше голову".
Скорей бы наступило утро, он пойдет в Наркомат
обороны и тотчас же отправится на фронт.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Уже третий месяц на неубранных полях Украины,
Белоруссии, Молдавии, Прибалтики полыхало кровавое пламя
войны, пожирая сотни тысяч человеческих жизней. В июле
вокруг древнего Смоленска происходили ожесточенные
сражения. Бронированные клинья фашистских танковых армий
вспарывали нашу оборону. Три армейские группировки
гитлеровцев под названием "Север", "Центр" и "Юг" устремили
свои стрелы в самые жизненные центры Страны Советов.
Стрела "Севера" направлялась на Ленинград. Зловещие
стрелы армий "Юга", пронзив голубую артерию Днепра в
районе Киева, через украинские степи целились к берегам
Дона и Волги. И наконец, главная стрела группы армий "Центр"
была нацелена в самое сердце великой державы – на Москву.
С жестокостью людоеда и остервенением фанатика
Гитлер, невзирая на большие потери в своих войсках,
продолжал вколачивать танковые клинья в оборону Красной
Армии... Пал Смоленск. Фашистские танки ворвались в
горящий город, неся разрушения и смерть.
Издревле Смоленск называли ключом к Москве. В
кровопролитных сражениях фельдмаршал Бок – командующий
группой армий "Центр" – овладел этим ключом. Теперь Гитлеру
и его генералитету казалось, что нужен еще один бросок – и
перед ними откроются ворота Москвы. Конечно, Гитлер не
станет, подобно Наполеону, ждать делегацию с хлебом-солью.
Он уже принял на этот счет твердое решение – Москву
разрушить до основания и затопить. Чтобы и следа от нее не
осталось. Смоленск оставался позади. Фашистские войска
захватили Ельню, образовав удобный трамплин для
последующего броска на восток.
Перед последним броском на Москву Бок решил
произвести перегруппировку своих войск, сделать небольшую
передышку. Смоленская земля досталась им дорогой ценой:
сотни тысяч солдат и офицеров потеряли немцы в боях под
Смоленском. И чем ближе была Москва, тем дороже
приходилось врагу платить за каждый метр завоеванной
земли.В конце июля Бок отдал приказ армиям группы "Центр"
перейти к обороне. Он рассчитывал на временное затишье,
полагая, что измотанные в непрерывных боях советские войска
не смогут предпринять сколько-нибудь серьезного контрудара.
И просчитался. Руководимые генералом Жуковым войска
атаковали ельнинский трамплин, разгромили шесть немецких
дивизий и очистили от врага город Ельню. И снова десятков
тысяч человек недосчитался фельдмаршал Бок.
Вызванный в ставку фельдмаршала командующий
четвертой армией генерал Клюге выслушал по своему адресу
много крепких, ругательных слов. Перед тем у фельдмаршала
по телефону был весьма неприятный разговор с фюрером.
Взбешенный потерей Ельни, Гитлер не находил слов, чтобы
выразить свой гнев и негодование.
– У вас армиями и дивизиями командуют кретины! -
кричал потерявший равновесие фюрер. – Я не понимаю вас,
Бок, как вы могли допустить такой позор?! Вы забываете о
престиже. Контрнаступление русских и взятие Ельни
деморализует войска. Я приказываю решительными
действиями немедленно вернуть ельнинский плацдарм!
– Мой фюрер, можете не сомневаться – мы вернем этот
плацдарм, – со спокойной учтивостью отвечал командующий
группой армий "Центр". – Но это произойдет немного позже.
Немедленное же наступление на Ельню в настоящее время
привело бы лишь к неоправданным потерям с нашей стороны.
Армия устала. Многие дивизии имеют лишь половину штатного
комплекта. Для пополнения, перегруппировки и просто отдыха
требуется некоторое время.
– Именно для этого я разрешил армиям "Центра" перейти
к временной обороне, – резко перебил Гитлер, – а вы вместо
этого начали отступать, что я категорически запрещаю! Вы
меня поняли, Бок?
– Понял, мой фюрер, – смиренно ответил фельдмаршал,
услыхав в трубке короткие гудки.
Он хотел сказать Гитлеру, что сдача Ельни еще не
означает отступление – потерян лишь частный тактический
рубеж, но он понимал, что главное в этой потере – моральный
фактор. Потеря Ельни ослабила наступательный дух немецких
войск и воодушевила бойцов и командиров Красной Армии.
Именно эту мысль и высказал Бок своим подчиненным Клюге
и Гёпнеру. Однако Клюге выслушал резкие упреки
фельдмаршала довольно спокойно и даже невозмутимо. И
когда Бок сказал, что фюрер требует безотлагательно вернуть
потерянный плацдарм, бледное лицо Клюге исказила кислая,
почти болезненная гримаса. Он медленно подошел к висящей
на стене карте, испещренной острыми, стремительными
стрелами, направленными с запада на восток, и, как бы
размышляя вслух, негромко, неторопливо заговорил:
– Мне кажется, господин фельдмаршал, в азарте боя мы
забываем о потерях. Разгоряченный воин часто не ощущает
своих ран, которые потом оказываются смертельными. У меня
есть дивизии, в которых потери личного состава достигают
шестидесяти процентов. Да, господин фельдмаршал, больше
половины. И вам это известно, так же как и мне. Я думаю,
знает ли фюрер, что Смоленск стоил нам двухсот пятидесяти
тысяч лучших сынов Германии?
– Вы преувеличиваете, Клюге, – поморщился Бок. – Откуда
такая цифра?
Но Клюге не обратил внимания на его реплику и
продолжал:
– Под Ельней полегло еще сорок пять тысяч. Ельня,
мизерная точка на карте, в сущности, по европейским
понятиям, это даже не город, а деревня. И сорок пять тысяч! А
сколько таких Ельней лежит на нашем пути к Москве! Таких и
покрупней. – Он вплотную уткнулся глазами в карту и начал
читать: – Гжатск, Вязьма, Можайск. Где-то здесь должно быть
знаменитое русское поле. Бородино. Поле былой славы и
бесславия. А оно между тем на нашей карте даже не
обозначено.
– Что вы этим хотите сказать, Клюге? Ваши исторические
экскурсы по меньшей мере неуместны. История не
повторяется.
– История не повторяется. Но меня беспокоят наши
потери. Тысячи, десятки, сотни тысяч!.. Наши ресурсы не
беспредельны. И мы должны считаться с реальной
обстановкой. Ожесточенное сопротивление русских, их
способность не только стойко обороняться,– но и наносить
контрудары вносят коррективы в наши планы. Я имею в виду
темп наступления. Осенняя распутица и русское бездорожье
доставят нам много неприятностей. А потом – зима, русская
зима!..– Какая распутица, какая еще зима? – Бок поднялся из-за
стола и удивленно уставился на генерала. – Вы отдаете отчет
своим словам, Клюге? Москва падет в течение ближайшего
месяца, и вся Восточная кампания закончится до первых
заморозков. Падение Москвы будет означать окончание войны
с Россией.
– Я в этом не уверен, Россия не Бельгия, и Москва не
Париж. – Клюге вздохнул и отошел от карты.
Теперь они стояли друг против друга, столкнувшись
откровенными взглядами. Бок понял намек: год тому назад
немецкие войска, которыми командовал он, фельдмаршал
фон Бок, для вторжения во Францию совершили фланговый
бросок через Бельгию, которую прошли триумфальным
маршем, не встретив сколько-нибудь серьезного
сопротивления и не понеся никаких потерь. Доверительный
разговор подчиненного генерала показался фельдмаршалу не
просто странным, но слишком рискованным.
– Вы устали, Клюге, и я удивлен, – сказал Бок, отчужденно
глядя в сторону. – Вам надо отдохнуть. – Бок бросил
настороженно-вопросительный взгляд на молчавшего Гёпнера.
Ему хотелось знать, что думает на этот счет командующий
сильнейшей танковой армией. Но холодное лицо и застывшие
глаза Гёпнера были непроницаемы. Тогда он спросил
напрямую: – И вы такого же мнения, генерал?
– Наши потери в танках велики, экселенц, – с
официальной сухостью ответил Гёпнер. – Прежде чем начать
новое наступление, надо пополнить соединения новыми
танками. Довести до штатного комплекта.
– Армия устала, – чувствуя поддержку, заговорил Клюге. -
Армия требует длительного отдыха, Я считаю, что было бы
разумным закрепиться на нынешних рубежах и отложить
наступление на Москву до весны. Это позволит нам сохранить
сотни тысяч жизней немецких солдат. Новое наступление
сейчас потребует от нас колоссальных жертв. Напрасных и
ничем не оправданных.
– Этого делать нельзя, – быстро и решительно, точно
испугавшись предложения Клюге, отозвался Гёпнер. – Это
означало бы катастрофу. У русских появилось новое оружие,
которое превосходит наше. Я имею в виду их артиллерию,
которую они называют "катюшей". Она сеет среди наших
солдат панический страх. Затем – их танки Т-34 вступают в
единоборство с нашими T-IV и побеждают. Сейчас, к нашему
счастью, у русских мало и "катюш", и танков. Но, если
отложить кампанию до весны, русские войска получат в
достаточном количестве эту технику. Нет, я не могу с вами
согласиться. Надо наступать, пока противник не оправился.
Приказ фюрера – взять Москву до наступления зимы – я считаю
единственно правильным.
Бок одобрительно закивал головой и, чтобы не
продолжать полемику на довольно скользкую тему, быстро
сказал:
– Разрабатывается операция "Тайфун". Мы с вами будем
ее осуществлять. Наш "Тайфун" должен смести Москву вместе
с защищающей ее Красной Армией... Готовьтесь, господа. Я
вас больше не задерживаю.
Генералы откланялись и вышли. Но слова Клюге
оставили в душе фельдмаршала нехороший осадок. "Да он
безумец, – было первой мыслью. – Он просто паникер и трус". И
в то же время мысль о неослабевающем, а всевозрастающем
сопротивлении русских, а следовательно, и о возрастающих
потерях немцев беспокойным червячком поселилась в нем.
Бок машинально подошел к карте и отыскал глазами Ельню,
обозначенную маленькой точкой. Между Смоленском и
Москвой была добрая сотня таких точек – они не сдадутся без
боя, потребуют новых жертв. Он на минуту позволил себе
мысленно стать на точку зрения Клюге. Что же получается:
группа армий "Центр" закрепляется на рубеже Западная
Двина, Ярцево, Глухов до весны будущего года. А тем
временем группа армий "Север" занимает Ленинград и
соединяется с финнами. Это даст возможность отрезать
Москву от портов Мурманск и Архангельск и угрожать советской
столице с севера. Одновременно группа армий "Юг" прорывает
оборону советских войск на Днепре и Дону, выходит к берегам
Волги. Таким образом, Москва окажется в полукольце, которое
постепенно будет сжиматься. И весной группа армий "Центр"
без особых осложнений и излишних потерь войдет в Москву.
Но он тут же отмел такой вариант: "Нет, Гёпнер прав, нельзя
откладывать до весны взятие Москвы. Это дало бы русским
передышку, в которой они гораздо больше нас нуждаются.
Наступать, и только наступать!"
И наступление началось в конце сентября. Это было не
простое, а генеральное наступление на, Москву под кодовым
названием "Тайфун". Первыми Бок бросил в бой войска второй
танковой группы и второй полевой армии. Танковой группой
командовал Гудериан – самоуверенный баловень судьбы,
снискавший популярность как мастер танковых клиньев.
...Маршал Шапошников вернулся от Сталина в
Генеральный штаб поздно вечером первого октября. Разговор
с Верховным был не из приятных. Серьезно обеспокоенный
положением на участке Брянского фронта, где танки Гудериана
совершили глубокий прорыв и, выйдя на оперативный простор,
устремились к Орлу, Сталин бросил несколько едких слов по
адресу командующего Брянским фронтом генерала Еременко.
Потом, подойдя к карте и ткнув в нее мундштуком погасшей
трубки, неожиданно спросил:
– Как вы думаете, почему Гудериан от Глухова не пошел
на восток, на Курск и Воронеж, а повернул на северо-восток?
– Очевидно, командование группы армий "Центр" решило
взять Москву в полукольцо, нанести одновременно удар с
запада и с юга, – ответил Борис Михайлович.
Сталин едва заметно кивнул.
– Надо любой ценой задержать танки Гудериана, – после
напряженной паузы продолжал Сталин, стоя у стола и глядя в
разостланную перед ним карту. В глухом его голосе звучали
нотки явного раздражения и тревоги. – Орел сдавать нельзя. -
Он отошел от карты, сделал несколько беспокойных шагов по
кабинету, задумчиво глядя в пол, затем остановился и поднял
уже более спокойный взгляд на маршала:
– Чем мы можем закрыть эту брешь?
– Несколько дней назад мы приняли решение
сформировать мотострелковый корпус, – ответил Борис
Михайлович.
– Где этот корпус?
– Его еще нет, товарищ Сталин.
– Решение есть, а корпуса нет. – Горькая ухмылка
затерялась в усах Верховного. – Кого поставим на этот корпус?
– Есть предложение назначить командиром корпуса
генерала Лелюшенко – заместителя начальника
Автобронетанкового управления.
Сталин согласился.
И вот теперь начальник Генерального штаба в ожидании
прибытия Лелюшенко, который, как он знал, только что был
вызван к Верховному, еще раз обдумывал, какими частями
можно остановить танки Гудериана.
В это время Ставка не располагала сколь-нибудь
внушительными резервами, приходилось собирать, как
говорится, с бору по сосенке.
Маршалу Шапошникову шел шестьдесят первый;
последнее время состояние его здоровья ухудшилось -
сказывалась, несомненно, напряженная, сверхчеловеческая
работа, тяжелое бремя ответственности. Положение на
фронтах день ото дня становилось все хуже, напор фашистов
не ослабевал. Враг располагал большими силами и шел
напролом, не считаясь с потерями. Он рвался к Москве -
главной стратегической цели, взятие которой, по убеждению
самого Гитлера и многих его генералов, означало бы полную
победу.
Шапошников сидел перед картой, всматриваясь в
расположение армий, оборонявших Москву. И не было такого
участка, с которого можно было бы снять хоть одну дивизию,
–чтобы срочно перебросить под Орел и преградить путь танкам
Гудериана. И хотя на западе от столицы на фронте
наблюдалось относительное затишье, начальник Генштаба
понимал: оно не продолжительно – Бок бросит в наступление
на Москву танковые группы Гёпнера и Гота, полевую армию
Клюге. А это огромная, вместе с войсками Гудериана почти
миллионная, орда, до зубов вооруженная, закованная в броню.
На востоке, далеко за Волгой, шли к Москве эшелоны
новых, еще не обстрелянных дивизий, на Урале и в Казахстане
формировались части и соединения. Но когда они прибудут в
Подмосковье? – вот вопрос. Уже были в пути эшелоны 32-й
стрелковой дивизии полковника Полосухина, участвовавшей в
боях с японцами у озера Хасан. Но ведь и они прибудут не
раньше чем через неделю. А к этому времени Гудериан может
захватить не только Орел, но и Тулу, подойти к Москве на
пушечный выстрел. В ушах маршала звучали глухие и
требовательные слова Верховного: "Орел сдавать нельзя". Да
ведь одного приказа или желания мало. И Минск, и Киев, и
Смоленск нельзя было сдавать, А сдали, оставили.
Борис Михайлович тяжко вздохнул. Адъютант доложил о
прибытии генерала Лелюшенко.
– Проси, – кивнул Шапошников и поднялся устало,
сутулый, грузный.
Невысокого роста, плотный бритоголовый генерал вошел
энергично и довольно бойко доложил:
– Товарищ Маршал Советского Союза! Я только что от
товарища Сталина...
– Знаю, голубчик, знаю, – перебил его Шапошников и
жестом указал на стул.
Лелюшенко сел. Лицо его побагровело, прищуренные
глаза возбуждённо сверкали. Он еще находился под
впечатлением краткого разговора с Верховным. Сталин считал
необходимым лично давать напутствия вновь назначенным
командирам крупных соединений. Пусть всего лишь несколько
слов, самых обыкновенных, но лично, чтоб человек
почувствовал всю глубину ответственности, которая на него
возлагается, и не кем-нибудь, а самим Верховным
Главнокомандующим. И хотя разговор продолжался не более
пяти минут, Лелюшенко был горд оказанным ему доверием.
– Вы много раз просились на фронт, – сказал Сталин,
глядя на генерала сухим, холодным взглядом. – Сейчас есть
возможность удовлетворить вашу просьбу.
– Буду рад, товарищ Сталин, – взволнованно ответил
Лелюшенко.
– Ну и хорошо. Срочно сдавайте дела по управлению и
принимайте первый стрелковый корпус. – Сталин достал спичку
и долго раскуривал погасшую трубку. Лицо его было серым и
усталым. Он прошелся по кабинету и продолжал, уже не глядя
на стоящего навытяжку генерала: – Правда, корпуса, как
такового, пока еще нет, но вы его сформируете в самый
кратчайший срок. Надо остановить танковую группировку
Гудериана, прорвавшую Брянский фронт, и не допустить
захвата Орла.
По пути в Генштаб генерала Лелюшенко больше всего
волновал главный вопрос: из каких частей и соединений будет
состоять его корпус? Поэтому он нетерпеливо слушал
маршала, излагавшего ему общую обстановку, сложившуюся
на участке Брянского фронта, и это его нетерпение не
ускользнуло от проницательного начальника Генштаба,
который вдруг выпрямился, снял пенсне и, подняв на генерала
усталый взгляд, сказал:
– Знаю, голубчик, вас интересует состав корпуса. – И
маршал перечислил части и соединения, которые войдут в
корпус. – Вы будете подчиняться непосредственно Ставке.
Штаб корпуса укомплектуете за счет командиров управления.
Срок – четыре-пять дней.
Лелюшенко хотел сказать, что уж больно сжатые сроки
даются для формирования корпуса, но маршал остановил его
жестом:
– Понимаю, голубчик, а что поделаешь – надо спешить,
другого выхода у нас нет. Гудериан торопится к Москве.
Весь следующий день Дмитрий Данилович Лелюшенко
провел у себя в управлении. Это был какой-то суматошный
день: сдавал дела и одновременно формировал штаб корпуса.
Сформировать штаб – это еще не главное. Беспокоило другое:
все выделенные в состав корпуса части и соединения
находятся за многие сотни километров от Орла. А в бой нужно
вступать немедленно, сейчас. И командир начал выяснять,
какие части в настоящее время есть на территории от Москвы
до Орла. Вспомнил: в Ногинске мотоциклетный полк.
Вспомнил и горько усмехнулся: мотоциклы против танков! Полк
против целой армии! Но, как сказал начальник Генштаба, что
поделаешь – другого выхода нет. Кто-то подсказал, что в Туле
есть артиллерийское училище. Что ж, на первый случай и это
сила!В полночь вернулся домой, не успел поужинать -
телефонный звонок: срочно вызывают в Ставку. Приехал. В
комнате за столом четверо: Сталин, Ворошилов, Микоян и
Шапошников. Лица у всех озабоченные. Ворошилов встретил
вошедшего быстрым, нетерпеливым и каким-то
встревоженным взглядом. Верховный угрюмо склонился над
картой. Лелюшенко молча в ожидании замер у двери: понял -
что-то случилось неприятное. Наконец Сталин оторвал от
карты глаза и устремил их на Лелюшенко:
– Мы вызвали вас снова, так как обстановка резко
изменилась. Гудериан уже недалеко от Орла. Поэтому корпус
сформировать надо за один день, от силы – за два. Вам надо
немедленно вылететь в Орел и на месте во всем
разобраться... У вас есть к нам вопросы или... просьбы?
– Прошу разрешения доложить мои соображения, -
волнуясь, проговорил Лелюшенко, глядя на Сталина.
– Докладывайте, – разрешил Верховный и, встав из-за
стола, сделал несколько шагов в сторону генерала.
– В Орел сейчас мне лететь нет смысла, товарищ Сталин.
Наших войск там нет. Прошу подчинить мне тридцать шестой
мотоциклетный полк, находящийся в вашем резерве, и
Тульское артиллерийское училище. С ними двинусь навстречу
Гудериану. По пути подберу отступающих и вышедших из
окружения. Этими частями организую оборону до подхода
главных сил корпуса. Штаб расположу в Мценске.
Бравый, самоуверенный тон генерала вызвал у
Верховного сложное чувство: смесь одобрения и недоверия.
Возможно, он вспомнил о недавнем клятвенном заверении
командующего Брянским фронтом остановить и разбить
армию Гудериана. Сталин терпеть не мог легкомысленных
обещаний и теперь с оттенком скептицизма изучающе смотрел
на бритоголового генерал-майора, потолка казаков
Запорожской сечи, готового совершить подвиг. Он думал:
представляет ли этот кареглазый генерал ударную силу танков
Гудериана или полагается лишь на свой энтузиазм? Затем он
перевел вопросительный взгляд на Ворошилова, Микояна и
Шапошникова, точно предлагая высказать свое мнение.
Продолжительную паузу нарушил Ворошилов:
– Думаю, что предложение Лелюшенко можно принять.
Микоян одобрительно закивал головой. Шапошников
сказал:
– Выступать нужно побыстрее. Немедленно, по тревоге,
поднимите мотоциклистов и курсантов.
– Правильно, – сказал Сталин, возвращаясь к столу. Он
взял карандаш и уткнулся тяжелым, сосредоточенным
взглядом в карту. Не поднимая головы, проговорил: – Товарищ
Лелюшенко, дальше Мценска противника не пускать! – Он
резко взмахнул по карте карандашом, и красная жирная черта
прошла по извилистой голубой линии, обозначавшей реку
Зушу.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Утром второго октября над Бородинским полем стояли
синие туманы, и небо, затянутое белесой дымкой изморози,
дышало сыростью и прохладой, а на земле хрустела
заиндевелая трава. По всему полю, где в августе 1812 года
произошло историческое сражение армии Кутузова с
полчищами Наполеона, огромному, разместившему на своей
березово-лесистой груди добрую дюжину деревенек, таких, как
Бородино, Семеновское и Шевардино, вот уже которую неделю
с утра до вечера копошились люди, главным образом
женщины, в большинстве приезжие, москвичи. И все были
вооружены одним орудием – лопатами. Возводили можайский
оборонительный рубеж – рыли противотанковые рвы, окопы,
ходы сообщения, блиндажи, оборудовали командные и
наблюдательные пункты, огневые позиции для артиллерийских
батарей, делали лесные завалы.
К полудню туман выпал едкой росой, а свежий ветерок
разогнал легкую хмарь и открыл нежаркое солнце. Оно
задорно ударило по звонкой меди березовых рощ,
разбросанных окрест густыми купами, и те закипели, ярко и
весело засверкали золотом спелой осени. Подана команда:
"Перекур!"
– Какая красота, девочки! – сказала молоденькая
эстрадная певичка Лида и, лихо воткнув в землю лопату, сняла
с себя ватную фуфайку, бросила ее небрежно в сторону. – У-уф,
жарко. Правда, красиво?
Вопрос относился к Варе Остаповой.
– Да, очаровательно, – сухо кивнула Варя и тоже сняла
кожаную мужскую, Игореву, куртку. Но не бросила, как певичка,
а отошла к подножию памятника второй Кирасирской дивизии
и аккуратно положила ее на одну из бронзовых касок,
квадратом окружавших постамент памятника и соединенных
железной цепью. Этот памятник, как и все монументы
Бородинского поля, красив и оригинален. Серая, увенчанная
бронзовым орлом гранитная колонна переходит в своем
основании в черный базальтовый шестиугольник, водруженный
на трехступенчатом постаменте из серого камня. Варе
нравится. А что сказал бы по этому поводу специалист -
архитектор Остапов, ее Олег? Варя знает – он бывал здесь, на
Бородинском поле, и не однажды, в мирное время. А она вот -
в первый раз. "Да, певичка права – красотища
необыкновенная". Но Варя восторгается красотой в одиночку и
про себя, без слов. Она вообще не любит шумных восторгов.
Переживает одна – радость и горе – в душе.
Памятник кирасирам, как и большинство здешних
памятников, стоит на холме. А на западе, за ручьем,
возвышается огромным куполом ярко-красное здание бывшего
Спасо-Бородинского монастыря. Там тоже памятники, много
памятников вокруг. Это же знаменитые Багратионовы флеши, у
которых бесславно сложили голову тысячи наполеоновских
пришельцев. И вот снова, через сто тридцать лет, сотни тысяч
новых пришельцев устремились на Москву. Их путь лежит
через Бородинское поле: через Шевардинский редут,
Багратионовы флеши и батарею Раевского. За две недели
работы здесь на сооружении оборонительных рубежей Варя
обошла все Бородинское поле, осмотрела все его памятники,
одна, без экскурсоводов и спутников. Так лучше.
На душе лежала задумчивая грусть – она помогала легче
переносить физическую усталость. А вокруг – красота земли,
очаровательная прелесть русской природы. Леса, рощицы и
поля изрезаны множеством речушек и ручьев с романтически
загадочными названиями: Колочь, Война, Стопец, Огник. И все
впадают в Москву-реку. А названия окрестных деревень -
родные, извечные: Бородино, Волуево, Шевардино,
Семеновское, Фомкино, Беззубово, Утица, Дорожино, Горки,
Псарево.
Варя не сразу услышала гул самолета. Думы ее оборвала
тревожная команда: "Воздух!" Женщины шарахнулись в только
что вырытые окопы и блиндажи. Не побежала только Лида.
Она с вызовом грозила лопатой приближающемуся самолету,
шедшему прямо на них на небольшой высоте.
– Ха, думаешь, испугалась тебя, такую заразу! – кричала
Лида, тряся в воздухе лопатой. – Плевать я на тебя хотела!
Паразит! Ну стреляй, стреляй!
Эта бравада певички смутила Варю.
Варя уже намеревалась бежать вместе со всеми в
укрытие, но при виде невозмутимо стоящей у подножия кургана
Лиды заколебалась, подняла с кирасирской каски свою
кожаную куртку и остановилась у самого монумента. А когда
самолет протарахтел почти над головой, она инстинктивно
шарахнулась к колонне памятника и прижалась к холодному
граниту. Она видела, как из удаляющегося самолета что-то
падало и разлеталось в воздухе белым фейерверком. Точно
стаи чаек, кружились в воздухе листки бумаги и мягко
ложились на Бородинское поле.
– Листовки сбросил, гад! – услышала Варя Лидии голос. -
Ишь, мягко стелет. Только мы спать не собираемся.
Одна листовка упала возле постамента, и Варя несмело,
с пугливой предосторожностью подняла ее и прочитала:
"Русские женщины! Бросайте мартышкин труд,
расходитесь по домам, ждите нас и встречайте непобедимую
немецкую армию хлебом-солью. Началось решающее
наступление на Москву. Разгромленная под Вязьмой Красная
Армия не в состоянии сдержать миллион солдат и пятьдесят
тысяч немецких танков. Помните: вы роете не окопы, а могилы
для своих отцов, мужей, сыновей и братьев. Через несколько
дней наши войска пройдут по Красной площади..."
Варя с брезгливостью выпустила из рук листовку. У нее
было такое ощущение, будто она прикоснулась к чему-то
липкому, гадкому, омерзительному. В то же время что-то
тяжелое и тревожное легло на душу и больно сверлило мозг.
"Миллион солдат и пятьдесят тысяч танков... Немцы в Москве,
фашисты на Красной площади. Как это понять? Такое даже
представить невозможно. Это же будет конец. Конец всему,
чем жила, гордилась, во что верила, о чем мечтала. Это
смерть. Рабство – не жизнь. Рабство – позор".
Раздалась команда: "Кончай перекур!" И снова грызли
сырую землю тысячи лопат. Варя работала молча,
погруженная в тревожные, гнетущие думы. Но сосредоточиться
ей мешал звонкий говорок разбитной певички.
– Пугает, грозится. Думает, мы из пугливых, – возмущалась
подвижная пухленькая блондинка с густо накрашенными
губами. Варя восхищалась ее наивной самоуверенностью, и в
то же время ее словоохотливость несколько утомляла, а
иногда и раздражала.
Но вот Лида запела. Запела песенку, только недавно
появившуюся и ставшую неожиданно популярной. В те
суровые дни ее пели и солдаты на фронте, и девчата в тылу,
пели задушевно, вовсе не вникая в наивность слов. Песня
называлась "Синий платочек". У Лиды был хоть и слабый, но
приятный голос. Ее песенка настраивала Варины мысли на
определенный лад – Варя думала об Олеге: послезавтра она
проводит его на фронт, в добровольческий отряд. Простится. И
может, Олег будет воевать вот здесь, на Бородинском поле.
Даже, может, в этом окопе будет лежать с винтовкой или
пулеметом, поджидая фашистов. И вдруг она ужаснулась от
неожиданной мысли: а что, если все произойдет так, как
написано в листовке, – окоп этот станет могилой Олега? Или
еще безусого мальчишки Славика, или Глеба, который – Варя
знала – в эти дни формирует противотанковый артиллерийский
полк?
Продолжая машинально копать землю, она со все
нарастающей тревогой думала, задавая себе вопрос: так что ж
она копает – могилу или крепость, редут? А Лида уже
закончила песню и говорит под руку, словно угадывая Варины
мысли:
– Могилы... Еще чего захотели. Сами и найдут себе вот
тут могилу, как французы. Кто сказал, что история не
повторяется? Враки. История повторяется!
На шоссе появились два легковых автомобиля и
остановились на южной окраине Семеновского. Из машин
вышла группа людей и направилась сразу к бригаде, в которой
работала Варя. Впереди широко шагал полный круглолицый
мужчина в простеньких очках, за ним – генерал, два полковника
и еще трое в штатском. Поздоровались. Женщины прекратили
работу и полукольцом окружили приехавших. По тому, как
почтительно здоровались с подошедшими артисты, Варя
поняла: высокое начальство. Лицо очкастого ей казалось как
будто знакомым. Настойчиво вспоминала: где-то его видела.
Но где? Не вспомнила. А он уже разговаривал с окружившими
его женщинами, спрашивал, как с питанием, с ночлегом.
Сообщил, что здесь, на Можайском рубеже, москвички сегодня
работают последний день. Недоделанное закончат местные
