Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 52 страниц)

добрые пожелания – за юбиляра, полного творческих сил и

замыслов, за его талант, за все, что создал и еще создаст, за

Варвару Трофимовну, без которой Олег Борисович вообще

ничего не создал бы, за их сына Игоря – верного стража и

защитника Отечества.

Игорь смущался. Он сидел в противоположном от

родителей конце стола вместе с Андреем и Леной. Его

длинные, тонкие ноги задевали под столом ноги сидящей

напротив него Ариадны, отчего Игорь конфузился и краснел,

не решаясь извиниться. Ариадна же отвечала ему

поощрительной улыбкой. У Игоря был трехдневный отпуск по

случаю отцовского юбилея; он понимал, что отпуск этот

устроил ему генерал Думчев. Замкнутый от природы, в

присутствии своего высокого начальника рядовой Остапов

держался скромно, собранно и даже стеснительно. Это была

беспричинная робость, но справиться с ней он не мог. Зато

Андрей был ему полной противоположностью: рисовался

перед Леной, сорил остротами и анекдотами и, слегка

захмелев, попросил слова для тоста. Вошедший в свою роль

самонадеянный Брусничкин, которому нравилось показывать

свою власть, сверкая маслеными глазами, объявил:

– Предоставляется слово нашему будущему, нашей

молодежи. Пожалуйста, юноша.

Андрей картинно встал с золотистым фужером

венгерского токая, пробежал присутствующих быстрыми

глазами, в которых светилась беспощадная, холодная

решимость, и, задержав взгляд на юбиляре, начал звенящим

голосом:

– Дорогой дядя Олег! – Он сделал паузу, чтобы

подчеркнуть: не "Олег Борисович", а именно "дядя", мол,

знайте и помните все: я племянник юбиляра. – Здесь много

говорили о вашей творческой смелости искателя и новатора.

Это всем известно. От имени присутствующей здесь

молодежи, вот от нас троих, взгляд на Лену и Игоря, – желаю

вам создать нечто лучшее и более дерзкое, чем шедевры

Джона Портмана.

Лихо опрокинув фужер, невозмутимый и самоуверенный,

он сел с видом победителя. По застолью пробежал шепоток

недоумения. Олег, не вставая, улыбнулся одними губами и

сказал мягко, с учтивостью хозяина:

– Спасибо, Андрей. Только Портман для меня не эталон.

Андрей не смутился и не был огорчен. Прошептал Лене:

– Портман – гений. Просто дядя Олег не видел его

проектов.

– А ты видел? – с небрежной отчужденностью угрюмо

спросил Игорь. В тосте Андрея он увидел желание уязвить

юбиляра.

– Мне отец показывал фотографии в американских

журналах.

– А вообще, кто тебя просил выступать от нашего имени?

– сердито сказала Лена. Она была недовольна тостом Андрея.

– Хочешь, чтоб мы разделили твою глупость на троих? Но от

этого она лучше не станет.

– Успокойся, старуха. У вас есть возможность

отмежеваться. Защитнику Отечества будет предоставлено

слово, – все так же невозмутимо и язвительно отвечал Андрей.

В тоне его было что-то оскорбительное.

– Да, я скажу. Не от имени Вооруженных Сил и не от

твоего имени. От себя скажу, – принял вызов Игорь. Он

побледнел, и овальное лицо его стало еще более

выразительным, до того выразительным и открытым, что на

нем можно было читать его мысли. Раньше он не собирался

выступать в застолье, произносить тост. Теперь же, после слов

Андрея, он решил выступить, публично поздравить отца. И как

только принял такое решение, сразу начал волноваться. Что

сказать, как сказать? Надо собраться с мыслями,

сосредоточиться. А сосредоточиться не дает шум и гам.

Между Думчевым и Колей сидела Валя в каком-то

радостном напряжении.

Андрей сказал:

– Валентина Ивановна, у вас выгодная позиция: между

двумя Николаями. Можете загадать желание – и все сбудется.

Если бы сбылось! Есть у Вали желания, и явные, и

тайные. Она ответила Андрею своей обаятельной улыбкой, а

Коля протянул ей рюмку и предложил Думчеву:

– Николай Александрович, давайте сепаратный тост за

исполнение Валиных желаний.

Николая Фролова, несмотря на его сорок три года, в

семьях Макаровых и Остаповых все почему-то звали Колей. И

он не обижался. Пожалуй, напротив.

"Что пожелать отцу? – напряженно думает Игорь. – Много

хорошего хочется пожелать, но где найти достойные слова?

Другие ведь могут говорить красиво. Важны не красивые слова

– важно, чтоб искренне, от души".

– Мастерство – великое дело. Даже в парикмахерских.

Заходят туда чучела, а выходят красавицы.

Это говорит Коля. Нет, не дают сосредоточиться. А тут

под ухом выпендривается перед Леной Андрей:

– Не путай Карабиху с Карабахом... Помесь свиньи с

мотоциклом...

"Боже, какие плоские остроты! И Лена, умная девчонка,

должна все это выслушивать. Да он, кажется, пьян. Как жаль,

что нет Галинки Макаровой!" А он так хотел с ней повидаться.

Галинка – его симпатия, его мечта.

– Валентина Ивановна, а почему Галя не приехала? -

вдруг неожиданно для самого себя спросил Игорь.

– На картошке она, в совхозе. Где-то под Можайском. Она

не знала, что ты приедешь, а то, может, отпросилась бы, – со

значением, со своей очаровательной светящейся улыбкой,

прибавила Валя.

Обидно как! А он был уверен, что встретится с Галинкой.

Но надо продумать тост.

– Будь осторожен, когда говоришь ложь, но еще больше

остерегайся говорить правду – гласит народная пословица. -

Это Штучко сказал Никулину. Любопытно, в какой связи?

Дмитрий Никанорович заулыбался своей мягкой, душевной

улыбкой и, повернувшись к Штучко, ответил:

– Не страшно сделать своим врагом умного, страшно

сделать дурака другом.

"Да, интересно, о чем они?" Игорь ловит обрывки фраз.

Вот уже Никулин говорит Штучко совсем о другом:

– Пришел ко мне работать в мастерскую молодой

архитектор, только что закончивший институт. Лохматый,

обросший волосами, как пещерный человек, а на штанах,

знаете ли, изображение Христа. Я взорвался. "Сними, -

говорю, – эти штаны, а потом приходи на работу". Так он,

знаете ли, что сказал? "Я, – говорит, – атеист". "Не все атеисты

циники, – говорю я. – Я тоже атеист, но кощунства и пошлости

не терплю".

– Список ораторов, кажется, исчерпан, – громко объявил

тамада и обвел настойчивым, пытливым взглядом всех

присутствующих. Его глаза встретились с большими,

вопрошающими глазами Игоря.

Надо решиться. Сейчас. Потом будет поздно. Игорь

встал. Брусничкин постучал ножом по бутылке, призывая к

вниманию. Игорь заговорил глухим, деревянным голосом:

– Дорогой папа! В годы войны ты был на передовой, в

самом пекле. Твои однополчане здесь говорили, что ты был

храбрым и мужественным солдатом... Война – это разрушение.

Мир – созидание. Сегодня ты находишься на передовой мира:

ты созидаешь, строишь... Я желаю, чтоб построенные тобой

здания простояли целыми и невредимыми не менее двухсот

лет. Растроганный, Олег вышел из-за стола, подошел к сыну

и расцеловал его. А Борис Всеволодович, устремив на Игоря

гордый взгляд, пробасил через стол:

– Спасибо, внук!

Старик смотрел на Игоря и Андрея и думал: вот ведь оба

внуки его, одногодки, а такие они разные. Да что внуки -

родные братья бывают как два полюса. Он пробовал

представить себе их будущее. За Андрея не беспокоился – этот

не пропадет, умеет работать и языком и локтями. Своего не

уступит, а при случае и чужое прихватит. А вот Игорь! Какой-то

он нерешительный, щепетильный и мягкий. Мухи со своего

лица не прогонит. В родителей пошел: оба они такие, что Олег,

что Варя. А жизнь, она штука сложная и жестокая. Слабых не

любит, совестливым не благоволит. Не поступил после школы

в институт, и больше об институте и речи вести не желает.

Родители советуют ему после армии поступать в институт. Куда

там – и слышать не хочет. У него свои планы: либо, говорит,

военное училище, а если и там не получится, пойду на стройку

к Николаю Фролову. Но Коля-то, он с высшим, заочно кончал

строительный институт. Коля – парень с головой.

– Коля, а ты "Правду" сегодня читал? – спросил Борис

Всеволодович.

– Нет, не успел. А там что, про меня напечатали? – весело

отозвался Коля и послал в рот хрустящий рыжик.

– Про вас, про строителей. Много безобразничаете.

Борис Всеволодович вышел из-за стола и через минуту

вернулся с газетой в руках, подал ее Фролову:

– Вот, прочитай, на последней странице.

– Читай вслух, – попросил Думчев.

– Есть, читать вслух, товарищ генерал, – шутливо ответил

Коля и начал: – Называется: "Сами себя премировали. Из зала

суда". Руководители ремонтно-строительного управления Н.

Росинец, В. Бронштейн, П. Синицкий, чтобы получить

незаслуженные премии, прибегли к припискам, обману. Так,

при подготовке в Николаевский областной ремонтно-

строительный трест обоснований на премирование они

включили в документы завершение строительства лечебного

корпуса, хотя объект не был построен даже наполовину. В

другой раз вместе со старшим прорабом совхоза "Спутник"

Жовтневого района В. Куперманом "опроцентовали" восемь

жилых домов, построенных силами совхозных строителей.

Росинец и компания приписали к отчетности свыше 24 тысяч

рублей... Судебная коллегия областного суда приговорила Н.

Росинца к 11 годам, В. Бронштейна, П. Синицкого и В.

Купермана – к 10 годам лишения свободы каждого с

конфискацией имущества".

– Ничего себе, – сказал Думчев. – Прокомментируй, Коля.

– Я думаю, комментарии излишни. К строителям это

жулье не имеет никакого отношения. Обыкновенные паразиты,

которые, к сожалению, в известном количестве водятся и

процветают не только в капиталистической вселенной, но и на

планете с названием СССР, – сказал Коля.

– Самое пикантное будет, когда "Би-би-си", "Голос

Америки" и прочие подголоски объявят этих уголовников

"инакомыслящими", невинно пострадавшими за свои

политические убеждения, – сказал Олег и посмотрел на

Орлова-старшего. Их взгляды превращались в поединок.

– А что, вечерком можем послушать, что по этому поводу

набибисикает дядя из Лондона, – заметил Коля. – Хотя все эти

голоса говорят с одним идеологическим акцентом – тель-

авивским. – И стрельнул в Брусничкина насмешливым

взглядом.

Бронзовое лицо Брусничкина приняло иронически-

снисходительное выражение, он встал и объявил перерыв.

Обсуждать, мол, вдруг возникший и, как он считал, не совсем

уместный вопрос в юбилейном застолье неприлично. Пусть в

кулуарах продолжат разговор о паразитах, "инакомыслящих" и

"Би-би-си". Но Леонид Викторович ошибся: никто этого

разговора продолжать не стал, повеселевшие гости

разбрелись по саду группками и в одиночку, а молодежь – Лена,

Игорь и Андрей вышли за калитку и направились в лес.

Ариадна крикнула им вслед:

– Возьмите и меня в свою компанию!

– И меня, – быстро смекнул Коля и вышел за калитку

вслед да Ариадной.

2

Лес, ну что за лес на земле древнего Радонежья!

Конечно же он далеко не тот, что был во времена

преподобного Сергия, – исчезла дремучая рамень, в которой

полновластным хозяином пробирался через буреломы,

поросшие малиной, мишка косолапый. И все же есть здесь

хорошие леса, а в них водится и малина с черникой, брусникой

и земляникой, и даже грибы. Ну а мишке пришлось

потесниться к северу: в подмосковные леса пришли новые

хозяева – туристы. Пришли, и обогатили здешнюю флору и

фауну стеклом битых бутылок, консервными банками, и даже

ландшафту придали нечто новое, вроде обугленных кострищ.

Впрочем, не совсем свое – скорее, заимствованное у своих

далеких предков той поры, когда еще не ступала здесь нога

Сергия Радонежского. Недаром говорят, что история рода

людского развивается по спирали. Подтверждение тому -

пустые бутылки и консервные банки, так щедро и на вечные

времена усеявшие нашу родимую матушку-землю.

В лес углубились впятером, но недолго шли такой

ватагой: у молодежи быстр шаг и свои интересы. Вскоре

Ариадна и Коля приотстали, отклонились влево и потеряли из

виду Лену, Игоря и Андрея. Так и было задумано.

– А мы не заблудимся, Коленька? – сказала Ариадна, но

без тревоги и сожаления, и, обняв обеими руками Колину шею,

так и повисла на нем.

– По-моему, мы уже давно заблудились, – с горькой

откровенностью ответил Коля. Он догадывался, что у Ариадны

к нему не любовь, а привязанность самки. Появись другой,

чем-то поудобнее Коли, и она уйдет к нему без сожаления.

Думая так, Коля метался, будучи не в силах разобраться в

своих чувствах. Иногда ему казалось, что он любит Ариадну,

жить без нее не может. Иной раз ему думается: будь его Зина

понежнее да поласковее, приголубь-приласкай его, и он бы

остепенился. Но Зина оставалась грубовато-холодной,

черствой и сварливой, и, словно в отместку ей, он бросился в

стихию страстей, как в омут, и плыл, не отдавая себе отчета,

плыл, куда вынесет. Он совершенно не считался с тем, что у

Ариадны есть муж, не хотел о нем думать и вел себя,

пренебрегая осторожностью и приличием. – Ты сегодня

трезвая как стеклышко, а пьяный трезвого не разумеет, -

продолжал Коля, весело глядя перед собой. Склонный к

грубоватой шутке, он держался уверенно и независимо.

– Мне нельзя. Я сегодня ординарный шофер, извозчик. И

этот тяжкий крест, Коленька, я несу ради тебя, ради нашей

встречи. Я знала, что встречу тебя здесь, и согласилась

поехать. А так ни за что бы! – В словах ее звучала сладостная

вкрадчивость, а взгляд, лукавый, блуждающий, обдавал его

жаром.

Он посмотрел на нее пытливо и упорно, и губы его

изобразили улыбку. Эта странная улыбка вмещала в себя и

снисходительность, и смирение, и насмешку, и шутку, и

безобидный упрек. И этот непривычный, несколько странный

взгляд смутил ее и насторожил. Лицо ее невольно зарделось в

притворной улыбке.

– Коленька, а мы с тобой совсем потеряли голову, -

сказала Ариадна, когда они вышли на поляну и углубились в

густые заросли юных, гибких березок. – Что о нас скажут там?

"Там" – это в доме Остаповых.

И она не ошиблась: о них говорили, говорили женщины,

готовившие вторые блюда – цыплят в винном соусе и с

грибами. Об отсутствующих всегда любят посудачить-

посплетничать. Начали с Вали, которая в это время

находилась в вишневой беседке в компании спорящих мужчин.

Начала Людмила Борисовна с обычным своим

грубоватым намеком и недомолвками:

– Валентина как расцвела! Вся сияет, а глаза горят, как у

невесты.

– Очень милая женщина, – сказала Никулина.

– Костюм этот ей идет. Наверно, в люксе шила. – Это

сказала Варя.

– По своему эскизу, – предположила Александра

Васильевна. – Сама художница.

– Но она же не модельер, она монументалист, – заметила

Варя, а настойчивая и властная Людмила Борисовна

продолжала свое мелочно и бестактно:

– Женщина наряжается для того, кто ей нравится, говорят

японцы. – На крупных губах ее блуждала злая улыбка.

– На Ариадне костюмчик, надо думать, импортный, – не

поддержала золовку Варя.

– Только зеленый не ее цвет, – заметила Александра

Васильевна.

– А почему Николай без жены? – снова с намеком

спросила Людмила Борисовна.

– Возможно, ребенка не с кем оставить, – предположила

Варвара Трофимовна.

– Дело не в ребенке, – вздохнула Александра Васильевна.

Она понимала, на что намекает Орлова, и удовлетворила ее

любопытство: – Что-то не ладится в их семейной жизни.

– Они что, всерьез разводятся? – спросила Варя. Она

слышала от брата о неладах в семье Фроловых.

– Кто их разберет! Я решила оставаться в стороне.

– Значит, появилась женщина, – категорично заявила

Людмила Борисовна, и в голосе ее прозвучало учтивое

безразличие.

– Возможно, – кротко ответила Александра Васильевна.

Но Орлова не могла этим удовлетвориться.

– Не она? – кивнула в сторону калитки. – От старика

бегает.

– Кто их знает! Пошли же в лес, – вздохнула Александра

Васильевна, пересилив себя.

– От такого Мазепы не только в лес, в пустыню убежишь, -

с оттенком злорадства заключила Людмила Борисовна. – Он

что и где?

– В Союзе архитекторов, – ответила Варя.

– Чем занимается?

– У входа в рай молитвы продает, – съязвила Никулина.

– Да, салат хорош с уксусом, а мужчина с характером, -

по-своему подытожила Людмила Борисовна и почему-то

добавила: – Полюбится, так и рябой за красавца сойдет. – Колю

она невзлюбила. "Неотесан, груб, развязен и места своего не

знает", – мысленно вынесла ему приговор, хотя видела его

едва ли не во второй или в третий раз. – Что-то наши мужчины

распетушились, митинг устроили.

И в самом деле: из вишневой беседки доносились

возбужденные голоса, среди которых особенно выделялся

густой и самоуверенный бас Александра Кирилловича.

Ох эта вишневая беседка с круглым столом и удобными

скамейками! Сквозь листву молодых вишен пробиваются

неяркие, но еще по-летнему теплые и мягкие солнечные лучи и

ложатся золотисто-зелеными пятнами на стол. Она стала

местом бурной дискуссии по вопросу архитектуры и

градостроительства.

Людмила Борисовна не слышала начала разговора. Она

подошла к беседке, когда страсти уже накалялись. Олег,

порозовевший, возбужденный, говорил:

– Однообразие новых жилых районов, унылая серятина,

города утратили индивидуальные черты, свое наследственное

лицо, облик – вот к чему привели стандартизация, унификация,

типовые проекты, индустриальные методы.

– Но и при индустриальном методе можно и нужно

использовать эстетические возможности, создать ансамбль с

художественным единством, – возразил Штучко. – Что создает

лицо современного города? Здание вокзала, аэропорта,

дворец, театр, музей? Нет. Жилой комплекс, массив. И в этот

комплекс нужно вписывать отдельные здания культурного и

общественного назначения. Индивидуальный проект -

удовольствие дорогостоящее. Это расточительство. -

Скрипучий голос его звучал тягуче и настойчиво.

Брусничкин встал и, энергично жестикулируя, продолжил

мысль тестя:

– Расточительству в архитектуре нужно сказать

решительное "нет". Индустриализация строительства – это

необходимая норма времени. Она есть и будет, она, если

хотите, благо, только она дает возможность решить жилищную

проблему. И не она причина безликости и серости. Надо

думать, дерзать. – Хитрые, настороженные глаза его тем

временем шарили по вишневому забору, точно пытались

проникнуть сквозь ветки и кого-то найти. Пожалуй, только

Думчев да Людмила Борисовна правильно понимали этот

пытливый, ищущий взгляд.

– Но, Леонид Викторович, вопрос экономичности, он ведь

не однозначен, – воспользовавшись паузой, сказал Никулин. -

Строим мы на десятилетия или на века. Что экономичней?

Нельзя жить одним днем. Сэкономишь на проектировании,

потом в десять раз больше потеряешь на эксплуатации и

ремонте. Как вы считаете, Валентина Ивановна? – Дмитрий

Никанорович хотел втянуть и ее как художницу-

монументалистку в довольно острый разговор.

Олег посмотрел на Валю приветливо и поощрительно,

точно внушал ей состояние спокойствия и уверенности. Ее

правдивые добрые глаза столкнулись с его – ласковыми и

веселыми, и она правильно поняла его взгляд, заговорила

осторожно, но настойчиво:

– Если подходить к зданию только с утилитарных позиций:

мол, зачем та или иная деталь, что она дает, – то мы утратим

эстетическую сторону. Колонны, арки, та же башенка

Желтовского или шпили наших высотных зданий – они,

конечно, стоят денег. Но что это – излишество,

украшательство? Нет! Есть выражение – "функциональная

бесполезность". Но эстетически нужное, а значит, и полезное.

– Но есть же бесполезные детали, – перебил ее

Брусничкин. – Красиво, но бесполезно.

– А какая польза от Адмиралтейского шпиля? Или

Петропавловской иглы, от колонн Исаакия? – вежливо, но

твердым, спокойным тоном ответила Валя.

– Никакой! – быстро парировал Брусничкин. – Колонны

Исаакия – это элементарная безвкусица.

– А колонны баженовского дома Пашкова? – В ней

пробуждалась решимость.

– Извините, это нечестный прием, – с небрежной

отчужденностью возразил Брусничкин.

– Почему же нечестный? – возмутился Олег. Он весело

посмотрел на Валю, и его насмешливый взгляд выражал

одобрение. – Когда вам крыть нечем, когда не хватает

аргументов, вы прибегаете к банальной фразе: "Нечестно". Это

тоже своего рода прием... нечестный. По-вашему, колонны

Исаакия – безвкусица и расточительство?

– Несомненно, – отрубил Брусничкин и ядовито

усмехнулся.

– И конечно же взорванный Храм Христа? – принимая

вызов, шел на обострение Олег. Он был недоволен

появлением Брусничкина на его юбилее, испытывал неприязнь

к этому человеку. И особенно его рассердила попытка

Брусничкина уязвить Валю, которая покоряла его своей

добротой, неотразимой нежностью и талантом вдумчивого,

серьезного художника.

– И безвкусица и расточительство, – настаивал

Брусничкин,

– И шпили московских так называемых высотных зданий?

– с откровенным вызовом продолжал Олег, бледнея.

– Да, если хотите. Но этот вопрос решен и не требует

дискуссий, – попытался уклониться Брусничкин.

– Собственно, кем решен? – спросил Глеб Трофимович. -

Я что-то не помню такого решения.

– Временем, – слегка тушуясь, обронил Брусничкин.

– Возможно, я ничего не понимаю в архитектуре, но мне

кажется, время решило вопрос в пользу высотных зданий, -

возразил Глеб Трофимович.

– Я не считаю уместным продолжать разговор об этих

зданиях, – отмахнулся Брусничкин.

– Это почему же? Потому что здесь присутствует автор

одного из этих зданий, Дмитрий Никанорович Никулин? -

настаивал Глеб Трофимович, глядя на Брусничкина

исподлобья.

– Если я не ошибаюсь, тебе, Митя, принадлежит и сама

идея этих зданий, – попросту обратился к Никулину Штучко. Он

был года на четыре старше Дмитрия Никаноровича,

творческие пути их часто перекрещивались. Это были очень

разные зодчие, и по характеру, и по стилю работы, с разными

взглядами и вкусами, что, однако, не мешало им уважительно

относиться друг к другу. Штучко среди архитекторов слыл

эрудитом. У него обилие информации. Он знает, где, когда и -

кем построено то или иное здание. Он хорошо знает историю и

теорию архитектуры и градостроительства, следит за всеми

новшествами. Но в практике своей собственного лица не

имеет. Построенные по его проектам здания что-то или кого-то

напоминают. В сущности, он эпигон. И, как всякий эпигон,

страдает беспринципностью. У него на один и тот же проект

всегда несколько вариантов. Не пройдет один – он предлагает

другой, третий. Он готов учесть любое замечание, внести в

проект любое исправление, даже очевидно абсурдное.

– Это неверно, ты ошибаешься, Паша, – возразил

Никулин. – Идея этих зданий принадлежит Сталину.

– Да будет тебе, Митя! Стал бы Сталин заниматься такой

мелочью, – вкрадчиво проговорил Штучко, разыгрывая

наивность и беспечность.

– Представь себе – занимался, потому что не считал

архитектуру Москвы мелочью.

– Себя хотел таким образом увековечить, – холодно

пробасил Орлов и презрительно усмехнулся. – Любил

собственные памятники!

– А кто их не любит? – добродушно рассмеялся Думчев.

– Памятники – да, – задумчиво произнес Никулин. – Эти

здания задумывались как памятники победы над фашизмом.

Строили их победители, строили сразу после победы. И они,

эти здания, должны были олицетворять пафос победителей,

величие, силу и красоту советского человека – воина и

строителя. В них вкладывались большие идеи, глубокое

содержание.

Он не терял контроля над собой. Мягкий, грудной голос

его звучал тихо, спокойно и уверенно. Непреклонный в своих

убеждениях, твердый и решительный, Дмитрий Никанорович

был чужд всякой конъюнктуре и никогда не шел на сделку со

своей совестью. Его сосредоточенное лицо, настойчивый,

упрямый взгляд выдавали человека сильной воли и твердого

характера. И за это даже его недруги и противники, не

разделявшие его идейных позиций и творческой манеры,

уважали его.

– А скажите, Дмитрий Никанорович, все эти здания

разные по форме и по своему назначению: жилые дома и

административные, – заговорил Думчев. – Но почему-то у всех

шпиль. Случайно это или тут была какая-то задумка?

– Видите ли, шпили со звездой придали зданиям

торжественность, нарядность. Ведь они, эти здания,

задумывались как маяки, каждый из которых должен был

группировать вокруг себя жилой массив... А потом, нужно было

сохранить архитектурный контур Москвы. Что его определяло

прежде, контур старой Москвы? Сорок сороков церквей, их

большей частью шатровые колокольни, купола. Они были

архитектурными вехами. Как вы знаете, многие из них исчезли.

Новые высотные здания как бы продолжали архитектурный

стиль... Дом, он не только кров для человека. Он несет и

воспитательные функции. Он накладывает на жильца свой

отпечаток. Происходит это незаметно, постепенно. Он как бы

несет эстафету будущим поколениям, несет рассказ о нас.

Ведь он долговечен. И это налагает на нас, архитекторов,

особую ответственность.

– Вот именно, – резко подхватил Глеб Трофимович. -

Поставили в центре Москвы, у самого Кремля, какую-то

нелепую коробку и назвали ее "Интурист", и все вокруг

вопиюще закричало. Она как дурное пятно, как вызов

прекрасному ансамблю Кремля и уже сформировавшемуся

центру. Плохой фильм можно не смотреть или, посмотрев раз,

плюнуть и забыть. Плохую музыку можно не слушать. А как

быть с уродливым зданием? Оно же как бельмо на глазу.

Почему вы позволили совершить такое безобразие?

– Я тут ни при чем. Я был против. Меня не послушали, -

сообщил Никулин и, казалось, погрузился в раздумье.

Пришла Ариадна, преувеличенно веселая, с огромным

красноголовым подосиновиком в руках, объявила:

– Здесь, возле калитки, нашла. Ну что вы сидите и

разговариваете о делах? Пошли б лучше в лес, грибов

сколько!

– У нас тут серьезный разговор, который и тебя касается,

– с едва скрытым раздражением сказал Брусничкин, ища

глазами Колю. Коля не появлялся.

– Меня? – с наигранным удивлением переспросила

Ариадна и подавила невольную улыбку.

– Ты за индустриальное строительство или против? -

преднамеренно примитивно и нелепо поставил вопрос

Брусничкин.

Ариадна сделала игриво-пренебрежительную мину и

повела бровью. Ее наспех накрашенные губы шевелились, но

вслух не произнесли слишком очевидного слова "глупо".

Брусничкин, хорошо знавший характер своей жены, решил не

обострять при людях отношений, смягчил холодно, но

вежливо:

– Тут говорили о роли архитектора в современном

градостроительстве.

– В век индустриального строительства роль архитектора

сводится к нулю. Я имею в виду архитектора-творца, – сделав

серьезное лицо, заговорила Ариадна. – Мы – ремесленники.

Допустим, вы предложили оригинальный проект. Начинается

его обсуждение: советы, замечания, категорические

требования. Проект ваш идет по разным инстанциям, или, как

мы их называем, отстойникам. И учтите – советы и замечания

критиков для вас обязательны. Тут убрать, здесь добавить, это

переделать. Кто делает замечания и указания? Узкие

специалисты. Они рассматривают ваш проект со своей чисто

ведомственной точки. Им нет дела до целого. Они указуют, и

указания их носят форму закона. В результате от вашего

гениального проекта остаются рожки да ножки. Дальше.

Начали строить. И что же? Там уже технология начинает на

вас давить, рационализм диктует. Строители запросто меняют

ваш проект, то есть вносят в него свои элементы. Мол, нет

такого-то облицовочного материала, нет такой-то детали.

– Выходит, Коля запросто может испортить ваш проект? -

не без умысла вступила в разговор Людмила Борисовна.

– Кстати, где он, Коля? – с нарочитой шутливостью

засуетился Брусничкин. – Подать сюда Колю-Николая.

– Пусть объяснится, – с двусмысленным намеком

продолжала ставить шпильки Людмила Борисовна.

– Я здесь, – бодро отозвался Коля из-за вишни. Он стоял

с наружной стороны беседки. Но предусмотрительный Штучко

попытался вернуть разговор в прежнее русло:

– Да, ассортимент деталей очень беден. В этом виновата

промышленность и вы, Александр Кириллович.

– А я в какой связи? – степенно и важно отозвался Орлов.

– Как представитель Госплана. Вы планируете.

– Лично я вообще против всякого украшательства. И

напрасно Глеб Трофимович с такой яростью обрушился на

гостиницу "Интурист". Она ничуть не хуже гостиницы "Россия"

по другую сторону Кремля...

– Ну знаешь ли... – выразил возмущение Олег.

– А чем она хуже, скажи? Внешний вид вам не нравится?

А наплевать на внешний вид, важно, чтобы было удобно

внутри, чтобы комфорт был. Для человека это главное. А вся

ваша внешняя декорация – дело пустое. На Западе это давно

поняли. До нас, как правило, прогрессивные идеи, как и мода,

доходят позже, – невозмутимо продолжал Орлов.

– Уже дошли, Александр Кириллович, и "Интурист" тому

наглядный пример, – быстро и запальчиво отозвался Олег. -

Духовный элемент в архитектуре исчезает или уже исчез.

Остался голый технический расчет. Гармония, прекрасное, все,

против чего ты выступаешь, – это отжившие понятия. Древние

были богаче нас. Они чувствовали, понимали красоту. А чего

стоит наша "свободная планировка", этот хаос наизнанку!

Попробуйте найти в ней нужный вам дом. Пока найдешь – и в

гости не захочешь.

– Нужен дом-образ, а не просто жилище, как предлагает

Александр Кириллович, – робко вставила Валя.

– Но поймите, время изолированных, отдельных

шедевров миновало. Наступило время комплексов. Теперь

надо думать о выразительности не отдельного здания, а

комплекса, если хотите – целого микрорайона, – решительно и

настоятельно сказал Штучко. Он не любил накала страстей и

всегда старался примирить даже непримиримое. – Нельзя

игнорировать и архитектуру современного Запада. Там есть

смелые проекты. Например, Фридман с его мобильным

городом над Парижем. Гигантская металлическая конструкция,

заполненная блоками-квартирами.

– И надо думать, удобными квартирами, располагающими

к отдыху, – вяло и вымученно вставил Орлов. – А я живу в

высотном на площади Восстания. Четыре комнаты, а

планировка не располагает к отдыху. Неуютно.

– Об уюте сами позаботьтесь, – сказала Ариадна.

– Нет, дорогая, не всегда, – возразила Людмила

Борисовна, уловив в реплике Ариадны язвительные нотки. -

Мы третий гарнитур уже поменяли, а уюта нет.

– Проще поменять квартиру, чем менять гарнитуры, -

сказал Брусничкин. – Давайте махнем. Мне нравится район

площади Восстания.

– А вы где живете?

– На проспекте Мира. Тоже четырехкомнатная.

Предложение Брусничкина не нашло отклика у Орловых.

Наступила пауза. Тогда Никулин, обращаясь к Штучко, сказал:

– Ты говоришь о смелых проектах, о Фридмане. Я с тобой

согласен: нужен полет фантазии, смелый, дерзкий, даже

рискованный. Но при одном условии: нельзя забывать о

национальном стиле, об удобстве, эстетическом элементе.

Смелые проекты есть и у нас. Ты, наверно, видел проект дома

в форме египетской пирамиды? Только на земле – узкая часть.

Высота – сто метров, длина – двести. Этакий парус с одним

лифтом в центре.

– Ну и что же? – Это Брусничкин.

– Чистейшей воды формализм! – порывисто ответил Олег.

– А что вы в таком случае понимаете под словом

"традиции"? – обращаясь к Никулину, быстро перешел в атаку

Брусничкин, – Копировать зодчих прошлого? Это уже будет

архаика, эпигонство, если хотите.

– Зачем копировать? – спокойно отозвался Никулин. -

Продолжать развивать их, вносить свое. И лучшие образцы