Текст книги "Бородинское поле"
Автор книги: Иван Шевцов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 49 (всего у книги 52 страниц)
сожалел. Он не учел характера Ольги, видно, плохо знал ее.
Произошла серьезная размолвка, а затем и разрыв. Узнав об
этом досадном "недоразумении", Орловы огорчились, не
теряя, однако, надежды на примирение, В конце концов и
более серьезные конфликты им приходилось улаживать. Это
еще не беда, милые бранятся – только тешатся. А беда тем
временем уже приближалась к их уютному, полному
довольства и благополучия семейному очагу.
Однажды, застав сына дома мрачным и
раздражительным, Людмила Борисовна осторожно спросила:
– Ну как у вас с Ольгой? Встречаетесь?
Андрей нахмурился, сделал на лице недовольную
гримасу и ответил слишком резко:
– Я никакой Ольги не знаю и не желаю знать. И прошу
больше никогда при мне не произносить этого имени.
– Но... Андрей... зачем так грубо? – В голосе Людмилы
Борисовны прозвучали одновременно удивление, вопрос и
упрек. Андрей это понял и в ответ сказал то, что намеревался
сказать попозже одновременно матери и отцу:
– И вообще... я уезжаю.
– Далеко?
– В Израиль.
– Далековато, – заметила Людмила Борисовна, не приняв
всерьез сообщение сына. Она ожидала от него каких-то слов,
объяснений, ну хотя бы иронической улыбки. Но Андрей
молчал, мрачно углубившись в себя. И тогда она заподозрила
неладное, поняв, что дело пахнет чем-то серьезным.
– Что за глупые шутки, Андрей? – сказала она,
уставившись на сына тревожным, настороженным взглядом.
– Я не собирался шутить, – угрюмо и сосредоточенно
заговорил Андрей. – Сегодня я получил вызов.
– Вызов? – Большие темные глаза Людмилы Борисовны
округлились, и тревога, переходящая в ужас, черной молнией
сверкнула в них. – Что за вызов?! От кого?.. Какое ты имеешь
отношение?
– Имею. А вызов прислала бабушкина двоюродная
сестра.
Наступила какая-то убийственная пауза. Наконец, что-то
вспомнив или о чем-то догадавшись, Людмила Борисовна
переспросила:
– Сестра бабушки Сони? У нее нет сестры.
– Двоюродная.
– Есть ли двоюродная сестра у свекрови, Людмила
Борисовна не знала. Трагически всплеснув руками, она
заметалась по комнате, повторяя слезно:
– Этого нам еще не хватало, этого не хватало!..
– Не надо сцен, мама, – оборвал ее Андрей: – Они
совершенно излишни и ничего не изменят. Я еду по
убеждению, я взрослый человек и знаю, что делаю, по крайней
мере отдаю себе отчет в своих поступках.
– Нет, нет и нет! – вскричала Людмила Борисовна, резко
встряхивая крупной головой. – Это безумство, какой-то кошмар!
Он отдает себе отчет, у него убеждения!.. Какие?.. Почему мы,
твои родители, ничего не знаем о твоих убеждениях?..
– Постараюсь ответить на твой вопрос, – соблюдая
спокойствие и учтивость, снова прервал ее Андрей. – Я
окончил вуз, лучший вуз страны. Моими учителями были
известные деятели театра. А чего я достиг? Подмастерье!
Одно лишь название – режиссер. А где спектакли, где фильмы,
поставленные мной, которые бы потрясли зрителей? Где тот
театр или киностудия, которые я, как режиссер, мог бы
возглавить? Их нет, ничего нет. Вместо них какая-то жалкая
самодеятельность, никому не нужная. И соответственно -
заработок. Я не хочу быть нищим. Я знаю себе цену. Да-да,
знаю. У меня талант. Я мог бы делать настоящие вещи,
создать себе имя. Но здесь – простите...
– Опомнись, Андрей, о каком заработке ты говоришь?
Чего тебе не хватает? Все у нас есть.
– У вас... А я не желаю сидеть на вашей шее. Я хочу сам
иметь. И я буду иметь – там.
– Ты о нас подумал? Что будет с нами, с отцом?
– Отец за сына не отвечает, и ничего с вами не будет.
– Нет, ты болен, Андрюша, ты нездоров. Ты лишился
рассудка... и теперь убиваешь нас.
– Тогда упрячь меня в сумасшедший дом! – язвительно
воскликнул Андрей и вышел из квартиры.
– Беда, Александр, беда! – этим страшным словом
встретила Людмила Борисовна мужа, когда он вечером
пришел с работы.
Что такое? – насторожился Александр Кириллович.
И Людмила Борисовна со слезами на глазах рассказала.
Для Александра Кирилловича это была страшная
неожиданность. Всякого фортеля он мог ожидать от сына, но
только не этого.
– Может, пошутил? – все еще не веря, спросил он жену.
– Какие там шутки! Твоя двоюродная тетка, чтоб ей
околеть от чумы, прислала ему вызов. Ты знаешь эту тетку?
– Понятия не имею. Это какая-то мистификация, -
искренне возмутился Орлов-старший. Однако он понимал всю
серьезность положения: о существовании заморской тетки он
знал. По мере того, как всерьез стал воспринимать сообщение
жены и представлять дальнейшее развитие событий, в нем
зарождалось беспокойство, стремительно переходящее в
тревогу. Он побледнел, почувствовав на лбу холодный пот, он
схватился за пульс: волнение всегда у него как-то мгновенно
отражалось на сердце. Да, пульс зачастил.
– Тебе плохо? – участливо спросила жена.
Он не ответил и прошел в свой кабинет, сопровождаемый
Людмилой Борисовной. Осторожно, избегая излишних усилий,
опустился в низкое на колесиках кресло и устало откинул
голову на высокий изголовник. Александр Кириллович, будучи
человеком деловым и практичным, смотрел на жизнь глазами
бдительного воина, готового в любой миг парировать удар
судьбы. Много различных превратностей он предусмотрел, на
каждую у него заготовлен ответ, в том числе и на возможные
выходки Андрея. Но то, о чем сообщила жена, Александр
Кириллович не мог предусмотреть. Он растерялся,
почувствовав себя поверженным и опрокинутым внезапным
предательским ударом.
– Я знал, догадывался, что однажды он сведет нас в
могилу, – тихо, с усилием проговорил Александр Кириллович и,
снова щупая пульс, попросил жену принести ему валокордин.
Выпив лекарство и отдышавшись, он спросил, где в сию
минуту может пребывать их чадо: нужно, чтоб он немедленно
прибыл домой. Сейчас важно не упустить время, упредить, не
допустить официального заявления Андрея о желании
эмигрировать. Александр Кириллович торопливо обдумывал
свой предстоящий разговор с сыном. Грубыми упреками,
напористой атакой его не возьмешь – нужно что-то другое:
может, попытаться вызвать жалость, сыновьи чувства? Атаку
тоже нельзя исключить, но ее должна вести Людмила
Борисовна. Надо обложить его со всех сторон, сломить,
рассеять заблуждения, убедить.
Людмила Борисовна села за телефон, настойчиво
разыскивая Андрея у друзей и знакомых. Между прочим,
позвонила и Оле. Подошла ее мама, довольно сухо ответила,
что Андрей у них не бывает и что делать ему здесь нечего.
Наконец у одного из приятелей обнаружился Андрей, и
Людмила Борисовна дрогнувшим голосом поспешно
произнесла:
– С отцом плохо, приезжай немедленно, – и положила
трубку.
Состояние отца она, разумеется, преувеличивала, сердце
Александра Кирилловича особой помощи не требовало,
учащенный пульс восстанавливался двумя десятками капель
валокордина. Александр Кириллович поднялся, ушел на кухню,
быстро поужинал – это нужно было сделать до прихода сына, -
потом ушел к себе в кабинет, облачился в пижаму и лег на
диван, рядом с которым стоял круглый журнальный столик,
поспешно и внушительно заставленный всевозможными
лекарствами. Посмотрев на столик, Александр Кириллович
улыбнулся сообразительности и быстроте, с которой жена
оформила эту незатейливую декорацию. Он хорошо знал
упрямый и своевольный характер сына и не очень надеялся на
благополучный исход предстоящего трудного разговора.
Андрей не заставил себя долго ждать. Отца он любил и
глубоко уважал. В его характере было много отцовского, и он
втайне гордился этим. Он помнил, что сделал для него отец,
приходивший к нему на выручку в трудные минуты жизни.
Звонок матери всерьез встревожил его: он считал отца
впечатлительной натурой, знал также, что сообщение матери
отец воспримет как удар судьбы, и теперь опасался, что с
отцом может произойти трагедия, виновником которой
окажется он, Андрей. Поэтому, на ходу сбросив с себя в
прихожей куртку и вопросительно взглянув в заплаканное,
скорбное лицо матери, появившейся из отцовского кабинета,
он без слов вошел к отцу.
Александр Кириллович лежал на высоких подушках. На
сына посмотрел мягко и нежно и тут же прикрыл глаза веками.
– Тебе плохо, с сердцем плохо? – сразу спросил Андрей, и
в голосе его прозвучала неподдельная тревога. Он взял руку
отца, чтоб нащупать пульс. Рука была вялая, безжизненная,
как плеть. – Врача вызвали?
– Врач, сынок, нам не поможет, – тихо, через силу
прошептал Александр Кириллович и, открыв глаза, добавил: -
Возьми стул, присядь. Я хочу сам от тебя все услышать.
Андрей взял стул, сел, глядя в упор на отца. Глаза их
встретились: печальные, усталые, какие-то потухшие глаза
отца и пытливые, изучающие глаза сына. "На самом деле
болен или ловко притворяется?" – прочел Александр
Кириллович вопрос во взгляде Андрея. Ответа не нашел. И
сам молчал. Тогда отец уточнил вопрос:
– Что заставило тебя решиться на такой шаг?
– Я не могу больше так жить. Здесь мне тесно, душно. Я
задыхаюсь. Я зря убиваю свою жизнь, гублю свой талант на
пустяки, – заговорил Андрей негромко, и так как отец не
перебивал его, слушал внимательно, он продолжал: – Мне все
опротивело. Я ненавижу, понимаешь, отец, ненавижу всех этих
Остаповых, Макаровых, всех этих замшелых героев Бородина,
ортодоксальных мещан и квасных патриотов...
Он вдруг умолк, и злой огонь сверкал в его глазах. Отец
понимающе кивнул, и кивок этот мог означать согласие с тем,
что говорил сын. Потом тихо спросил, глядя на Андрея цепко и
проникновенно:
– А ты уверен в том, что в Израиле не будешь
задыхаться?
– Я не собираюсь в Израиль. Я поеду в Штаты. Там у
меня есть знакомые, которые обещают. . Короче, база на
первый случай у меня есть. Я еду с друзьями.
– Кто они, если не секрет?
– Виталий Лужин и еще его товарищ, родители которого
уехали три года тому назад и блестяще устроились в Штатах.
– Да! Лужин, – после паузы произнес Александр
Кириллович. – Я чувствовал, что посадит он тебя в грязную
лужу. То, что ты не подумал о нас с мамой, – это дело твоей
совести. Наверно, мы заслужили такой жестокий удар. Но
почему ты не подумал о себе? Ты же умный парень. Я не
ожидал от тебя такого опрометчивого легкомыслия. Нет, сынок,
не ожидал. Я бывал в Америке, встречался, знаю. Там тоже не
легко и не просто стать тем, кем ты хочешь. Поверь мне, мой
мальчик. Здесь у тебя больше шансов на успех. Не надо
суетиться и спешить. Все будет как надо. Твой отъезд не
принесет тебе счастья. На твоей совести останется на всю
жизнь печальная участь, трагедия твоих родителей. – Голос его
дрогнул, оборвался, точно не хватило воздуха. Он опять
опустил веки и, уже не открывая глаз, продолжал: – Я никогда
ни о чем тебя не просил. Сегодня прошу в первый, и возможно
в последний, раз: откажись. Возьми бумагу, садись за мой
письменный стол и напиши.
Александр Кириллович открыл глаза и умоляюще
уставился на сына. Печать обреченности легла на его лице. И
Андрей покорился, сказал:
– Хорошо, – и сел за стол. Спросил: – Что писать?
– Пиши: "Я не знаю женщины, приславшей мне вызов в
Израиль. Я не собирался и не собираюсь уезжать из страны,
где я родился и вырос, где получил высшее образование. Я
отметаю всяческие провокации сионистов". Хотя нет, не так.
Пиши: "Присланный мне вызов я расцениваю как гнусную
провокацию врагов моей любимой Родины, Страны Советов..."
– А можно без "любимой"? – сказал Андрей, делая записи
на листке бумаги. – И потом это "Страна Советов" ни к чему.
Зачем лишние слова?
– Пересиль себя. Я понимаю тебя, но иногда это нужно. В
этом ничего худого нет. Цель всегда оправдывает средства.
– Хорошо, я сделаю так, как ты хочешь. Пусть будет по-
твоему. Быть может, я не прав и поступил легкомысленно.
Может быть.
– Спасибо, сынок, спасибо, родной. Ты спас себя и своих
родителей. Об этом ты никогда не пожалеешь.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
1
Бортпроводница объявила: самолет пересек линию
государственной границы, и теперь полет продолжается в
воздушном пространстве Союза Советских Социалистических
Республик. Наташа и Дэниел Флеминг одновременно
наклонились к иллюминатору. Но там, под ними, снежными
лавинами громоздились причудливые облака, плотно
прикрывшие землю. Они красочно сверкали и переливались в
лучах полуденного солнца, создавали какой-то неземной,
фантастический мир, сотканный из детских сказок и
юношеских грез. В дали горизонта среди зубчатых торосов
возникали какие-то строения, окруженные купой деревьев и
стогами. Они напоминали, притом очень явственно и картинно,
одинокий хутор в степи. Постепенно их очертания менялись,
как в сновидениях, и деревья превращались в мамонтов и
бегемотов, а стога напоминали колокольни.
Наташа волновалась, но совсем не оттого, что внизу
была земля ее отцов, земля, на которой она родилась, где
прошло ее детство. Чувство ностальгии ей не было знакомо.
Волновала предстоящая встреча с отцом и братом, которых
она хорошо помнила и к которым питала кровную нежность.
Много лет она, как и Нина Сергеевна, считала их погибшими,
горько оплакивала их судьбу – и вот она летит сейчас на
встречу с ними, воскресшими, живыми, несказанно родными и
дорогими. Флеминги не стали дожидаться лета – собственно,
это Дэниел предлагал оттянуть поездку в Москву до мая, но
Наташа неумолимо воспротивилась, не желая ждать ни одного
дня. Зима – пусть, морозы, метели – пусть. Она едет не
природой любоваться. Не виделись-то целую вечность -
тридцать пять лет. Хотели ехать втроем, но Флора отказалась,
закапризничала, своенравная девчонка. А напрасно. Пусть бы
порадовался дедушка Глеб. Впрочем, радоваться особенно
нечему, если принять во внимание недавние скитания Флоры.
Из писем отца Наташа знала, что другая его внучка, Галя,
окончила институт и работает адвокатом. По американским
меркам адвокат – это фигура!
Волновался и Дэниел. И совсем не потому, что впервые
летел на родину своей жены, в страну, которая представлялась
ему иным миром, овеянным легендами, фантастическими
вымыслами ее недругов, восторженными рассказами жены и
тещи. Для волнений у него были иные, более веские причины.
Как только решился вопрос с поездкой Флемингов в Советский
Союз, Дэниела пригласил его шеф мистер Сэмпсон. Разговор
происходил наедине в светлом кабинете, в котором Дэну не
часто приходилось бывать. Мистер Сэмпсон, всегда
официальный и начальнически строгий, на этот раз удивлял
своей совершенно необычной для него непринужденностью и
простотой обращения. Благодушно настроенный, он дружески
шутил, отпускал по адресу Дэниела легкие комплименты,
которые хотя и звучали вполне искренне, тем не менее
настораживали своей неожиданностью. Мистер Сэмпсон
говорил, что фирма высоко ценит талант и добросовестность
мистера Флеминга и что он, Сэмпсон, с охотой предоставляет
Флемингу отпуск для поездки в страну большевиков и
надеется, что там, в далекой Москве, Флеминг, как и положено
добропорядочному американцу, не уронит престижа США,
всемогущей и процветающей державы, и что на традиционное
русское гостеприимство он ответит традиционной
американской щедростью. А чтоб мистеру Флемингу не
пришлось раскошеливаться на подарки, фирма решила в
порядке поощрения взять на себя известную долю
"сувенирных" расходов. Мистер Сэмпсон поинтересовался, кто
из ближайших родственников мужского пола есть в Москве у
миссис Флеминг. Отец и брат, и оба генералы? О, это
достойные люди, и сувениры должны быть достойны их
высокого звания. Об этих двоих фирма позаботится. И еще
есть сводный брат и теткин муж? Инженер-строитель,
архитектор? Прекрасно! И для них у фирмы найдутся ценные
подарки. Так что пусть миссис и мистер Флеминг об этом не
беспокоятся: накануне отлета в Москву он, Сэмпсон, лично
передаст им сувениры мужской части родственников.
Все обещанное Сэмпсон передал Дэниелу в день отлета:
наручные часы обоим генералам, портативный телевизор
сводному брату и магнитофон архитектору – теткиному мужу.
Да, ничего не скажешь – ценные подарки. Особенно часы. Кто-
кто, а Дэниел знал их подлинную цену. Не часы, а целый
комбайн. Они показывали не только время, день и число. Они
показывали температуру воздуха и атмосферное давление,
выполняя роль термометра и барометра. И главное – точность
хода, секунда в секунду. И заводить не нужно – идут без
остановки, как вечный двигатель. Но это еще не все, и не это
главное достоинство необыкновенных часов. Под изящным
циферблатом, в металлической утробе, среди прочих
явственных механизмов скрывались тайные микроприборы, о
которых знал мистер Сэмпсон и догадывался Дэниел Флеминг.
Догадывался потому, что фирма, в которой работал Дэниел, а
точнее, один из секретных отделов фирмы производил
микроаппаратуру для тайного подслушивания, звукозаписи,
передали в эфир, короче говоря, для шпионажа, разумеется
промышленно-экономического. Дэниел знал, что постоянными
клиентами фирмы были конструкторские бюро конкурирующих
компаний и корпораций. Дэниел подозревал, что услугами
отдела, которым руководил мистер Сэмпсон, охотно
пользовались ЦРУ и ФБР. Когда шеф предложил свои
сувениры, у Дэниела не возникло никаких подозрений, он
принял слова и благородный жест вдруг расщедрившегося
Сэмпсона за чистую монету, и лишь сидя в самолете и имея
достаточно времени для размышлений, постепенно стал
понимать подлинное назначение сувениров, предназначенных
для родственников его жены, главным образом генералов -
отца и сына. Он подозревал, что именно в часах вмонтирован
миниатюрный передатчик с автоматическим включением и
выключением. Он хорошо знал устройство этих передатчиков,
поскольку сам их разрабатывал и конструировал, хотя никогда
не занимался их установкой. Эту работу делали другие. А
теперь вот и на него возложили грязную работу.
Нет, это невероятно, с нарастающей тревогой
размышлял Дэниел, притворяясь спящим, чтоб Наташа своей
болтовней не мешала его всполошенным размышлениям. Как
он сразу не сообразил и не отказался от услуги своего шефа,
когда тот предложил "сувениры"? Мистер Сэмпсон стал бы,
разумеется, настаивать и в конце концов раскрыл бы карты и
поставил бы его, Дэниела Флеминга, перед выбором: либо
принимать "сувениры", либо рисковать карьерой. Дэниел не
знает, как бы он поступил, – очевидно, решительно отверг бы
навязчивое предложение шефа, жертвуя семейным
благополучием. Впрочем, он в этом не уверен, поскольку не
было времени на размышление. Это сейчас он начал
понимать, в какое положение его поставил мистер Сэмпсон, – в
сущности, он выполняет задание разведки, и его советские
органы могут судить как ординарного шпиона. Да, да, именно
за банальный шпионаж, к тому же до глупости примитивный. В
самом деле, рассуждал Дэниел, как только передатчик начнет
посылать в эфир разговоры советских военных, он рано или
поздно будет запеленгован и обнаружен, а это повлечет
большую неприятность для Наташиного отца и брата. Только
для них, и никак не для Дэниела Флеминга. Передатчик
заработает не сразу, а спустя несколько дней, когда Флеминги
покинут пределы СССР: ЦРУ не станет ставить Дэниела под
удар. Но, в сущности, это дела не меняет: в глазах родителей
Наташи он останется последним негодяем. Такого Дэниел не
может себе позволить. А как быть? Ответ не находился.
Вместо него мелькнула догадка: не передатчик вмонтирован в
часы, предназначенные для генералов, – такая система
практикуется в США между конкурирующими фирмами, где
вероятность запеленговать его работу невелика. Здесь же, в
СССР, она малоэффективна, даже нелепа, бессмысленна.
Значит, здесь другое; в часах миниатюрный магнитофон, На
микропленку записывается разговор. Наверняка тут применен
наиболее распространенный метод тайного подслушивания.
Затем, спустя определенное время, магнитофонную запись,
разумеется вместе с часами, надо каким-то образом изъять. Но
Дэниела это уже не касается: об этом позаботятся
специальные агенты. В таком случае все покрывается мраком
тайны, ничьи имена нигде не будут фигурировать – ни Дэниела
Флеминга, ни генералов Макаровых. Просто ЦРУ получит еще
одну запись разговора, в которой, возможно, не содержится ни
одного слова, представляющего интерес для разведки.
Подобное рассуждение Дэниел считал совершенно
логичным и единственно достоверным, потому что в нем
находил ответ на неприятный, беспокоящий его вопрос: как
быть? Так и быть: вручить сувениры – и никакого угрызения
совести. В конце концов, разведки существуют и будут
существовать, об этом все знают, работают они на
безопасность своей страны, и ничего нет в том
предосудительного, дурного, если гражданин из
патриотических побуждений иногда при случае окажет
невинную услугу отечественной разведке, исходя из высокого
гражданского долга.
Успокоив себя таким образом, мистер Флеминг
приоткрыл глаза. Светящееся табло требовало пристегнуть
ремни: самолет шел на посадку.
В аэропорту чету Флемингов встречали Глеб Трофимович
и Лена. Наташа сразу узнала отца – впрочем, это не
составляло особой трудности: Глеб Трофимович был
единственный среди встречавших в генеральской форме. Он
тоже узнал ее и, с трудом сдерживая волнение, быстрой,
неприсущей ему семенящей старческой походкой пошел
навстречу дочери. Наташа, рыдая, бросилась к нему на грудь,
уткнулась лицом в холодную шинель. Лена, поздоровавшись с
Дэниелом, с ревнивым любопытством рассматривала свою
старшую сестру, которая долго не могла освободиться из
отцовских объятий. Лена представляла Наташу гораздо старше
– очевидно, молодила ее элегантная шубка из голубой норки.
"Одета богато и со вкусом", – отметила про себя Лена, садясь
за руль отцовского "Москвича". Дэниел сел рядом с Леной.
Багаж заморских гостей состоял из двух чемоданов.
В пути говорили, как водится в таких случаях, о погоде в
США и московских морозах. Коричневая дубленка с белым
цигейковым воротником и такими же отворотами, видно, не
очень согревала Дэниела, он ежился, хотя мороз в этот день и
не превышал двадцати градусов. Безветренно и мягко светило
солнце, просеивая холодные лучи сквозь сито морозного
воздуха и хрусталь инея на березах и тополях, обступивших
шоссе двумя стройными шеренгами.
– А снег такой же, как и у нас, – весело сказал Дэниел,
потирая озябшие руки. Наташа перевела его слова, и Глеб
Трофимович заметил:
– Да и деревья, наверно, такие же. На одной планете
живем, одна семья – человечество.
Наташа перевела слова отца, и Дэниел подумал:
"Генерал занимается политикой. Пропаганда в пользу
разрядки". Мысль о разрядке почему-то напомнила ему о
часах-сувенирах. Сувениры ЦРУ никак не гармонировали с
разрядкой. На душе стало тревожно – пробуждалась совесть.
Тесть ему определенно нравился – во всяком случае такое
впечатление оставляли первые минуты знакомства.
В доме Глеба Трофимовича их ждали Александра
Васильевна и Варвара Трофимовна. К вечеру должны подойти
Николай с женой, Олег, Святослав с Валей. Утром Святослав
звонил из Зауралья, справлялся. Отец коротко ответил ему:
"Летят. Едем с Аленкой встречать. Так что ты постарайся хотя
бы на денек". Святослав пообещал.
Гостям отвели комнату Лены. Сама же Лена – любимица
тети Вари – на это время перебралась к Остаповым, которые
теперь жили вдвоем в трехкомнатной квартире. В ее
распоряжение была предоставлена комната Игоря.
Время приближалось к обеду, Александра Васильевна
предложила гостям с дороги перекусить. На столе появились
разные закуски, пшеничная водка, армянский коньяк, вина и
даже – в расчете на любителя – пиво. Но гости совершили
дальний перелет, и естественные волнения отбили аппетит -
тем не менее Дэниел с удовольствием выпил рюмку
"пшеничной", потом ради дегустации попробовал коньяк и
советское шампанское, а заодно и пиво. Все эти напитки по
достоинству оценил, но от закусок отказался, что удивило
Александру Васильевну: как это так – пьет и не закусывает?
Оказывается, закуской для заморского гостя послужила чашка
растворимого кофе. Спиртной "ерш" привел Дэниела в
приподнятое состояние, тревоги и сомнения, связанные с
предстоящим вручением сувениров – а это по распоряжению
Наташи должно произойти позже, вечером, когда соберутся все
родственники, – улетучились, как-то растворились сами собой,
как дело пустячное, не заслуживающее внимания. У Дэниела
возникло желание немедленно пойти на улицы и площади
Москвы, и прежде всего посмотреть знаменитый Кремль и
Красную площадь. Но его желание не совпадало с желанием
супруги: Наташе хотелось побыть с родными и говорить,
говорить обо всем, что накопилось в душе за долгие годы.
Знакомство с центром столицы планировалось Глебом
Трофимовичем, но не сразу, не сегодня, и конечно уж лучше на
трезвую голову. Но Дэниелу не сиделось: незнание русского
языка создавало известные неудобства. Наташа, увлекшись
разговором с отцом, Варварой Трофимовной и Александрой
Васильевной, не могла выполнять роль переводчика. И тогда
Лена, изучавшая английский в школе и институте, отважилась
проверить свои знания на практике. И ничего – получилось:
смеясь и шутя, дополняя слова жестами, они быстро
научились понимать друг друга, и Дэниел попросил Лену
показать ему Москву. Лена сказала, что она выпила фужер
шампанского и по нашим законам не имеет права садиться за
руль. Дэниел проявлял настойчивость: он согласен на
городском транспорте, пли даже пешком. Лене ничего не
оставалось, как согласиться. Глеб Трофимович посоветовал им
поехать на ВДНХ – благо недалеко, одна остановка на метро.
О знаменитое московское метро! При упоминании о нем
Дэниел воодушевился. И когда они с Леной спустились в
подземный дворец, он заявил, что сегодня не желает ехать ни
на какие выставки – для этого еще найдется время, – а сейчас
он хочет осмотреть все станции метрополитена. Лена
согласилась, сказав при этом, что все осмотреть они не смогут,
для этого недостаточно и целого дня. Они выходили из вагона
на каждой станции, Дэниел вслух выражал свой восторг
подземными залами. Особенно ему понравилась
"Комсомольская-кольцевая" – просторный нарядный зал, своды
и потолок которого украшены мозаичными панно работы
великого советского художника Павла Дмитриевича Корина.
– Но это же золото? Похоже, настоящее золото? -
изумленно спрашивал Дэниел, указывая на позолоту панно и
орнамента. – Не может быть!
– Да, это настоящее золото, – подтвердила Лена не без
внутренней гордости.
– Но это невероятно! Зачем такое расточительство? Для
чего оно нужно? Я понимаю – будь то дворец, национальный
театр или национальный музей, там такое богатство
оправдывается. А здесь – это же, в сущности, вокзал.
– Вокзал? Да, вокзал, – заулыбалась Лена. – И дворец. И
музей. Вы же сами назвали наши станции метро музеем, в
котором собрана богатейшая коллекция мрамора и гранита.
– Да, да, я говорил: уникальная коллекция, возможно
единственная в мире, – поспешно согласился Дэниел. – Но
почему здесь, под землей, где пассажир находится всего
несколько минут? Нет, это определенное расточительство. Вы
не умеете считать деньги, – настаивал на своем Дэниел.
– Вы согласны, что это прекрасно? – пыталась поколебать
его заблуждения Лена.
– Да, согласен. Но зачем? Для кого?
– Для людей. Человека должна окружать красота.
Прекрасное облагораживает человека. Государство заботится
о духовном богатстве своего народа.
– Понимаю, – быстро перебил ее Дэниел и тихо
улыбнулся, подумав про себя: "Дочь, как и отец, тоже
занимается пропагандой".
Не осмотрев и половины подземных дворцов метро,
усталые, они вернулись домой, где их уже ждали Коля с женой,
Валентина Ивановна и прилетевший из Зауралья Святослав.
Дэниел с восторгом говорил Наташе:
– Ты обязательно должна посмотреть метро. Это
бесподобно, необыкновенно и... нерасчетливо. Да, да, мисс
Лена со мной не согласна, Но это явное расточительство.
Впрочем, она хороший пропагандист. И вообще, русские, я
полагаю, прирожденные пропагандисты. Это, очевидно, черта
национального характера.
– Почему вы так считаете? – мягко улыбаясь, спросил
Святослав по-английски.
– О, я хорошо знаю свою жену и тещу. И кроме того, я уже
имел удовольствие разговаривать с мистером Макаровым, -
кивок и дружеская улыбка в сторону Глеба Трофимовича, – и с
мисс Леной.
Наташа перевела слова мужа и вопрос брата, вызвав
веселое оживление присутствующих. Настроение у всех было
приподнятое, праздничное. Были тосты, сопровождаемые
оживленной беседой, и разговоры, прерываемые тостами: за
здоровье, благополучие, за мир на земле, за дружбу советского
и американского народов. А Дэниелу в каждом тосте
слышалась "коммунистическая пропаганда", и он решил как бы
в ответ подбросить шпильку в виде вопросика, как он думал,
неделикатного свойства:
– Как поживают ваши диссиденты? Их преследуют?
– Диссиденты? Это кто такие? – прикинулся Олег.
– Инакомыслящие. Борцы за права человека, – уточнила
Наташа.
– А-а, поборники, – сказал Олег.
– Их у вас поборниками называют? – переспросила
Наташа.
–Это вы их так называете, ваша пропаганда. Мы же их
величаем подонками, – сказал Олег.
– А почему поборники? – полюбопытствовала Наташа. -
Как понимать это слово?
– От глагола "побираться". Побирушки, – ответил Олег.
– Побирушки? Это как бы нищие? – Опять Наташа.
– Совершенно верно: нищие духом.
– И где ж они побираются? Я что-то не встречала, – шутя
сказала Лена.
– Среди иностранцев. Те их подкармливают объедками.
Дэниел попросил жену перевести ему разговор: ведь
вопрос задал он. Наташа, смеясь, объяснила. И тут Дэниел
узнал, что в его отсутствие Наташа не утерпела – вручила всем
сувениры. Весть эта повергла его в уныние, настроение
испортилось, веселье и восторг как ветром сдуло. Он сделался
мрачным, за праздничным обедом выпил две рюмки
"пшеничной" и, сославшись на усталость, уединился в
отведенной для них Лениной комнате и попытался уснуть. Но
сна не было: перед глазами стоял симпатичный генерал-сын,
такой же задушевный, как и его отец. Они даже обменялись
несколькими фразами по-английски.
– Я много о вас слышал от Виктора. Он в восторге от вас,
– сказал тогда Дэниел вполне искренне. Со стороны
Святослава Дэниел не нашел даже и намека на холодную
настороженность или официальную натянутость, и это еще
больше смущало гостя.
– Как он поживает? – спросил в свою очередь о Викторе
Святослав.
– Трудно одной фразой ответить на ваш вопрос, – сказал
Дэниел. – Вьетнам ему серьезно повредил, как, впрочем, и
многим американцам. Неразумная война нанесла Америке
раны, которые еще долго будут кровоточить.
Святослав, вздохнув и затем посмотрев на Дэниела с
пытливой откровенностью, произнес:
– Хотелось бы, чтоб подобное не повторилось нигде и
никогда. Я, как вы знаете, видел собственными глазами
"работу" американцев во Вьетнаме...
– Я вас понимаю, – быстро заговорил Дэниел. – Но мы
сами осудили эту грязную войну, назвали ее позором Америки
