Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 52 страниц)

откинулся на спинку деревянного кресла – это было его

постоянное, "тронное" место за обеденным столом, – могучий,

крутогрудый, с черной седеющей гривой. Повторил твердо: – Не

скажите, Леонид Викторович. Бородино для России – это

символ и святыня. Это, знаете ли, тот стяг, который поднимают

ратники перед решающей битвой.

Остапов не хотел уязвить Брусничкина, но тот

почувствовал себя уязвленным. Он посмотрел на Остапова со

снисходительным укором и заговорил своим бойким звенящим

голосом:

– Ах, оставьте вы историю и разные там символы. И

красивые словеса. Все это в прошлом. Времена другие,

товарищи. История делается сейчас на полях сражений от

Черного до Баренцева моря. Не символы нам нужны, Борис

Всеволодович, а танки, самолеты. Нужны грамотные, умные

командиры и обученные солдаты. И думаю, для Александры

Васильевны совершенно безразлично, где погиб ее муж.

Лучше, если б он был жив.

Остапов и Варя обратили сочувственный взгляд на Сашу,

а Наталья Павловна посмотрела на Брусничкина осуждающе.

Сама Саша увидела эти взгляды, поняла их и заговорила глухо

и холодно:

– А я решила идти на фронт. Это твердо и окончательно,

Борис Всеволодович... На Бородинское поле.

– Великолепно! – торопливо, с преувеличенным восторгом

воскликнул Брусничкин. – Значит, вместе в пятую армию? И

завтра же, давайте завтра. А?

– Завтра не успею, – задумчиво и серьезно ответила

Саша. – Мне надо Колю пристроить.

– Это как-то неожиданно, Александра Васильевна, -

стушевался Остапов. – Уверяю вас – вы здесь тоже нужны.

Воинам нужны, раненым героям. Так что, я думаю, вы

поторопились в своем решении.

– И сын у вас, – вступила в разговор Наталья Павловна,

озадаченная неожиданным решением. – Отца нет – это еще

полбеды. Сколько их теперь осталось без отцов... А если с

вами, не дай бог, что случится? Тогда что? Нет. Это вы не дело

надумали.

– Извините меня, я решила окончательно и передумывать

не стану, – с холодным ожесточением отозвалась Саша.

Белая кожа ее лица приняла матовый оттенок, движения

стали резкими, зеленые глаза излучали решительность. Она

сидела прямая и гордая, и было столько непреклонной

величавости в ее осанке, что никто уже не осмелился ей

перечить, понимая, что всякие уговоры бесполезны.

Изрядно захмелевший Брусничкин смотрел на нее

восхищенно осоловелыми маслеными глазами. Он сказал:

– На Бородино – это хорошо, чудесно. Я буду вас там

ждать. Вы спросите меня в политотделе армии. Я для вас

приготовлю хорошую должность.

Эта фраза, произнесенная сегодня Щербаковым,

сорвалась как-то невольно, но не обескуражила Брусничкина.

Он ждал насмешливой реплики Остапова, но ее не

последовало. А Варя, бросив на Брусничкина кроткий взгляд,

объявила:

– Вы там заодно и для меня должность припасите.

Прозвучало это робко, как будто и не всерьез, но все

обратились в ее сторону: свекор с удивлением, свекровь,

пожалуй, даже с осуждением, Брусничкин с открытой

радостью, Саша с сочувствием заговорщика. И в этой

натянутой неожиданной тишине стоящие в углу высокие часы

гулко отбили девять раз.

– Мне пора, засиделась. Спасибо вам, извините, но меня

ждет сын, – спокойно сказала Саша.

Ее не стали задерживать, и вместе с ней поднялся

Брусничкин, сказал, что ему тоже нужно еще собраться в "путь-

дорогу фронтовую".

Саша и Брусничкин вышли вместе. На улице было

скользко: днем прошел небольшой дождь со снегом, а теперь

подморозило. Брусничкин поскользнулся, едва не упал – Саша

вовремя его поддержала, и теперь они шли, поддерживая друг

друга.– Я вас провожу, Александра Васильевна, – галантно

предложил Брусничкин.

– Не стоит, Леонид Викторович, вам же надо собраться в

недальний путь, – сказала Саша.

– Вот именно – в недальний. А какие сборы? Все собрано.

– Но вы же сказали...

– Это я так, чтобы вместе с вами уйти. У нас с вами,

Сашенька, – позвольте мне так вас называть – теперь одна

дорога, одна судьба. Я вас буду ждать там, на фронте. Вы

прямо в Можайск приезжайте, спрашивайте политотдел пятой

армии и меня. Вы найдете, вы умница. Хотите, откровенно

признаюсь, я всегда вами восхищался. Я вас провожу,

Сашенька, только сначала зайдем ко мне на минутку. Хорошо?

– К вам? Это зачем же? – без удивления, глухо и

отчужденно отозвалась Саша.

– Поймите меня, дорогая, человек уходит в бой,

возможно, на смерть. Возможно, мы с вами больше никогда не

увидимся.

Он вдруг умолк, поднял на Сашу печальный взгляд и

после непродолжительной паузы протянул ей руку. Сказал с

чувством:

– До встречи.

– До скорой, – ответила Саша, пожимая его горячую

ладонь.

– Там, на Бородинском поле, – негромко прибавил он.

Саша мягко высвободила руку, круто повернулась и быстро-

быстро зашагала по улице,

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

День и ночь 15 октября не утихал бой на всем участке

обороны пятой армии. Зарницы пожаров, огненные хвосты

реактивных снарядов "катюш", пунктиры трассирующих пуль

жестоко и беспощадно чертили небо. То там, то сям над

Бородинским полем и южнее его, над автострадой в районе

Артемок и Утиц ярко освещали холодную, стылую землю

подвешенные немецкими самолетами фонари. Днем 15

октября выпал мокрый снег, а ночью его схватил морозец, и

теперь в воздухе и на земле гудело, грохотало гулко и

оглушительно – разрывы снарядов и мин, орудийные раскаты и

ружейно-пулеметные скороговорки, лязг гусениц и грохот телег,

стук железных колес, шорох обледенелых шинелей, хруст

снега под ногами.

Прошедшие сутки были суровым испытанием для 32-й

дивизии. За день боев немцам, сосредоточившим мощный

танковый и моторизованный кулак на левом фланге, удалось

вклиниться в боевые порядки дивизии почти на всю глубину и

разрубить надвое ее оборону. Прорыв был совершен по линии

железной дороги. На левом фланге в районе Артемок

фашисты не прекращали атак ни на один час. Стоящая на

автостраде деревня уже несколько раз переходила из рук в

руки. Обескровленный, малочисленный отряд майора

Воробьева и разведбатальон капитана Корепанова,

поддерживаемые танкистами и артиллерией, упорно отражали

непрестанные атаки гитлеровцев и то и дело бросались в

яростные контратаки. Связь Воробьева и Корепанова с

командиром дивизии была неустойчивой. Полосухин

находился на своем НП недалеко от кургана Раевского и

фактически был отрезан от своего левого фланга

прорвавшимися вдоль железной дороги танками неприятеля.

Телефонная связь непрерывно рвалась. Со стороны деревень

Фомкино, Ельня и Волуево немцы тоже перешли в

наступление. К счастью, только что покрывшиеся тонким

ломким льдом речушки Война и Колочь, а также мелкие ручьи

несколько затрудняли продвижение их танков,

бронетранспортеров и артиллерии, а бросавшаяся в атаку

пехота, попав под шквальный пулеметный огонь из дотов, неся

большие потери, откатывалась назад, ожидая ночи, чтобы под

покровом темноты ворваться в наши траншеи и окопы и

обойти доты с тыла. Избегавшие прежде ночного боя

гитлеровцы теперь сами пытались отрядами автоматчиков

атаковать наши артиллерийские позиции и доты ночью.

Фельдмаршал Бок решительно требовал от командующих

армиями не останавливаться ни на минуту – наступать,

наступать и наступать, до последнего вздоха. Он считал, что

каждый час задержки и промедления на руку русским. По его

убеждению, Москву необходимо захватить с ходу, любой ценой,

не давая неприятелю ни малейшей передышки. Когда ему

докладывали о тяжелых потерях в танках и людях, он

недовольно морщился и, не желая дослушивать до конца,

прерывал генерала ядовитой репликой:

– Мы потеряем гораздо больше, если не возьмем Москву

до начала большой русской зимы.

Утром 16 октября Игорь Макаров в госпитале по радио

услышал тревожное сообщение Совинформбюро: "В течение

ночи с 15 на 16 октября положение на западном направлении

фронта ухудшилось. Немецко-фашистские войска, бросив

против наших частей большое количество танков и

мотопехоты, на одном участке фронта прорвали нашу

оборону".

Игорь уже ходил без костылей, опираясь на легкую,

изящную трость, которую подарил ему Остапов. Выслушав

сообщение, он, не теряя времени, направился в кабинет

главврача. Борис Всеволодович, тоже только что

прослушавший сообщение Совинформбюро, встретил Игоря

сурово-вопросительным взглядом. Игорь же старался быть

веселым и беспечным, чтобы только не выдать своего

замысла. Учтиво поздоровался и на вопрос главврача, как он

себя чувствует, бодро ответил:

– Великолепно! Думаю, что через день-другой смогу

вернуть вам эту клюшку из-за ненадобности. Я к вам, Борис

Всеволодович, с большой просьбой. Родителям моим не

терпится видеть меня со Звездой. Ну, сами понимаете, старики

гордятся. Не могли бы вы отпустить меня ну хотя бы часа на

два-три домой.

– Когда? – спросил Остапов, ничего плохого не подозревая

в такой естественной просьбе.

– Сейчас. Отец сегодня в вечернюю смену, и мама дома, -

солгал Игорь.

Остапов согласился. А спустя полчаса Игорь,

нарядившись в военную форму, с Золотой Звездой, орденом

Ленина и медалью "За отвагу" на гимнастерке в

сопровождении несколько недоуменной, но обрадованной

Вари на санитарной машине выехал из госпиталя. Но поехал

он не домой, а на завод "Борец", где работал Трофим

Иванович.

– Ты ж сказал, что папа дома, – насторожилась Варя.

– На всякий случай. Откуда я знаю. Я предполагал, -

ответил Игорь, и Варя успокоилась.

Она, как и Борис Всеволодович, не подозревала, что

Игорь решил таким образом бежать на фронт. Это решение

зародилось в нем с тех пор, как он стал на костыли,

окончательно созрело, когда Щербаков вручил ему орден

Ленина и Звезду Героя, и он с той минуты искал удобного

случая, вернее, благовидного предлога, чтобы выйти за ворота

госпиталя.

В городе Игоря и Варю поразило необычное оживление.

У подъездов многих домов суетились люди, торопливо

вытаскивали на улицу тяжелые чемоданы, пузатые узлы и

впопыхах грузили в машины. Во всем чувствовалась

атмосфера нервозности.

– Непонятно, что все это значит? – сказал Игорь,

удивленно глядя на суматоху у подъездов. По улицам мчались

грузовики, "эмки" и даже санитарные машины, груженные

всяким барахлом. У Игоря было хорошее настроение человека,

который вдруг вырвался на свободу, в жизнь.

– Да, что-то странное, – недоуменно отозвалась Варя.

Когда рано утром они ехали на работу, ничего подобного

не было.

Шофер, пожилой мрачный человек с небритым лицом,

сказал:

– Сводку Информбюро слышали?

– Ну и что? – не сразу понял Игорь.

А Варя не слышала сводку, спросила с настороженным

интересом:

– А что передали? Что в сводке?

– А то, что Гитлер фронт прорвал, – ответил водитель.

Тревожное положение на фронте толкнуло Игоря сделать

этот решающий шаг, к которому он готовился: бежать на фронт.

Сердцем бывалого воина он чувствовал, что сейчас там, в

этом невиданно грандиозном сражении, дорог каждый

человек, а тем более танкист, прошедший, как он считал, огни

и воды.

В Марьиной роще, где расположен завод "Борец", в узких

улочках и переулках, мощенных булыжником, среди

деревянных домов и бараков не было той атмосферы

панического бегства, которую они наблюдали, проезжая по

Садовому кольцу. В бюро пропусков возле проходной завода

ему не долго пришлось дожидаться отца. Он вышел в

замасленном ватнике и черной цигейковой ушанке,

оценивающим глазом осмотрел сына с ног до головы,

задержав взгляд на его инкрустированной трости, сказал,

обнимая:

– Ну, поздравляю, сынок. Жив, и слава богу.

И, конфузливо пряча мокрые глаза, он как-то неловко

засуетился, не зная, что еще сказать. Потом кивнул на трость,

спросил:

– А без посошка, выходит, еще не можешь?.. Ты, как я

понимаю, выписался, излечился, а теперь куда?

– На фронт, отец, – ответил Игорь, задорно кося

смеющимися глазами в сторону Вари.

– И когда ж думаешь? – скрывая внутреннее волнение,

спросил Трофим Иванович.

– Сегодня. Вот заехал проститься.

Игорь всегда удивлял своими неожиданными поступками,

но такого Варя от него не ожидала. Она смотрела на брата

широко раскрытыми глазами и вдруг, к своему ужасу, все

поняла, разгадала его уловку. Она стояла в немом оцепенении,

не в силах что-либо сказать, а Игорь продолжал:

– Может, отпустят тебя на часок? Как там у вас

обстановка?

– Обстановка, считай, серьезная. Народ возмущен,

потому как кто-то панику поднял. Говорят, на дорогах к востоку

от города кутерьма творится. Бегут паразиты всякие. А наши

рабочие хотят заградительные отряды выслать.

– Это еще зачем? Пусть бегут, – легкомысленно ответил

Игорь.– Как это – пусть? – Мохнатые брови отца сурово

сдвинулись, голос зазвучал твердо и властно: – В городе и так

не хватает рабочих рук, а шкурникам, выходит, скатертью

дорога? Забирайте транспорт, грузите свое добро и спасайте

шкуры? Так, по-твоему, получается?

– Ну, на это есть милиция, НКВД, – уступчиво ответил

Игорь. – А рабочие что могут сделать?

– Рабочие? Рабочие перво-наперво революцию сделали,

советскую власть отстояли и теперь Отечество спасают, не

шкуры свои, а Отечество. А у милиции и так забот полон рот.

Да и какая она теперь, милиция? В юбках. А мужчины, кто

помоложе да поздоровей, те в окопах.

– Ну ладно, отец, не будем время терять, считай, что ты

прав, а я беру свои слова обратно. Пойди к начальству

отпросись. Или, может, мне с тобой сходить?

– А у тебя это тут, при себе?

Трофим Иванович дотронулся корявой в ссадинах

ладонью до груди сына. Под меховой курткой звякнул металл.

Игорь лихо дернул "молнию", распахнув полы, и на груди его

гимнастерки сверкнули награды, а круглое лицо довольно и

озорно улыбалось.

– Ладно, – решил отец. – Один пойду, а то, пока тебе

пропуск закажут да выпишут, час пройдет. Ждите меня, я

мигом.Придя в себя, Варя набросилась на брата с упреками,

что он, мол, поступает нечестно по отношению к Борису

Всеволодовичу, что поступок его мальчишеский, глупый, что он

сошел с ума, что рана его еще не зажила и ему обязательно

грозит осложнение. Но он смотрел на нее с веселой улыбкой,

упрямо шевеля пухлыми девичьими губами, и, улучив паузу,

быстро и твердо заговорил, обнимая сестру за плечо:

– Милая моя, добрая, восхитительная сестричка...

– Между прочим, ты эти слова говорил уже Саше, -

перебила Варя. – Кстати, и с ней не простился, невежа, – с

досадой упрекнула Варя. Красивое лицо ее сердито

морщилось, а серые родниковые глаза смотрели ласково и

снисходительно.

– Это неправда, – краснея, возразил Игорь. – Александре

Васильевне я говорил другие слова. И поверь – от всего

сердца, ни капельки не преувеличивал. А проститься, сама

понимаешь, не мог. Не хотел рисковать.

В это время, гулко стуча по булыжнику, к воротам завода

подошли два танка, две тридцатьчетверки, притом одна

тащила на буксире другую. У той, что шла своим ходом,

выделялась сильная вмятина, заклинившая башню, – это

Игорь определил с первого взгляда. А когда из люка

показалась тяжелая голова с круглым курносым лицом и затем

широкоплечий детина с необычным для его коренастой

фигуры проворством соскочил на землю, Игорь опешил. Они

столкнулись лицом к лицу.

– Добрыня! – негромко, точно боясь ошибиться,

воскликнул Игорь.

– Командир! – Обветренное лицо Кавбуха засияло

удивлением и радостью. – Вы здесь?.. А мы и след ваш

потеряли. Дайте же мне вашу руку, я ж еще вас с Героем не

поздравлял.

– И я тебя от души поздравляю с орденом Ленина, -

обнял Кавбуха Игорь и тут увидал под меховым воротником

куртки в петлице Добрыни рубиновый кубик. – Ого, да тебя с

младшим лейтенантом! От всей души, Добрыня Никитич!..

Варя, познакомься. Это тот самый былинный герой, мой

боевой товарищ, – с радостным возбуждением представил он

Кавбуха сестре.

– Я догадалась, – сказала Варя и протянула руку

несколько смущенному Кавбуху. – Игорь мне много о вас

рассказывал.

– Это моя сестренка, Добрыня. Вот, собирается бежать на

фронт – на Бородинское поле. Какова, а? Берегись, фрицы!..

Ну а ты каким образом сюда? Как там Тула? Держится? И

будет держаться!.. – спрашивал и сам отвечал, не умолкая,

Игорь.– Тула держится – это верно, только наша бригада сейчас

уже не там, – ответил Кавбух, мельком бросая на Варю

неловкие взгляды.

– А где же? Ну, рассказывай! Где катуковцы? -

нетерпеливо атаковал Игорь. Его радости не было предела, и

он не сдерживал своих чувств – был весь на виду, душа

нараспашку.

– Здесь, под Москвой. Своим ходом шли – прямо из боя в

ремонт. – Добрыня кивнул на танки. – Армия Рокоссовского.

Волоколамское направление.

– Ну вот, а Варя собралась в пятую армию. Давай к нам,

сестричка, к Рокоссовскому.

Они и не заметили, как вышел из проходной Трофим

Иванович, подойдя к ним, без особого любопытства взглянул

на танки, которые теперь почти ежедневно прибывали на завод

прямо с фронта и, отремонтированные, снова направлялись в

бой, сказал:

– Порядок, дети, до трех часов я свободен.

– Отец, познакомься – младший лейтенант Добрыня

Никитич Кавбух. Вместе воевали. Из нашей бригады.

Оказывается, они сейчас под Москвой. Так что я теперь отсюда

вместе с ними буду добираться. Повезло как. Ты когда

думаешь обратно? – Игорь все еще не мог остыть, был

излишне суетлив и по-мальчишески возбужден, как из

пулемета, стрелял словами, бомбил вопросами.

– Чем быстрей, тем лучше, – ответил Добрыня,

догадавшись, что отец Игоря работает здесь, на заводе.

Прибавил, кивая на железные заводские ворота: – Все от

героического тыла зависит, как они успеют нас подлечить. У

моего-то делов не много, часов за пять можно управиться, -

кивнул в сторону танков, – а вот у приятеля посложней. Но я его

ждать не стану. Нет, как только мой будет готов, так я туда. Там,

знаете, – он почесал затылок, – жарко.

– Вы только что оттуда? – приглушенным голосом спросил

Трофим Иванович.

Теперь все трое Макаровых и шофер санитарной

машины с напряженным вниманием смотрели на Добрыню,

ожидая его ответа. Добрыня кивнул.

– А этот прорыв, о котором сегодня по радио говорили,

очень опасен? – В голосе Трофима Ивановича звучала тревога.

Добрыня подумал, лицо его было озабоченно, но ответил

твердо:

– Остановим! – Словно он был по меньшей мере

командующим фронтом. – Вы только мне насчет ремонта

посодействуйте. Чтоб не долго. Чтоб сегодня хотя б к вечеру

быть уже там.

Он смотрел на Макарова-старшего с такой настойчивой

просьбой и мольбой, будто перед ним был не мастер цеха, а

сам главный инженер завода. И слово "там" теперь звучало

как-то по-особому приглушенно, с тревогой, потому что

включало в себя глубокий и едва ли не самый главный смысл

происходящего. "Там" значило "на фронте", где решалась

судьба каждого и всех, судьба Отечества.

Теперь Игорь тоже смотрел на отца выжидательно и с

просьбой, которую ему не пришлось высказать вслух. Трофим

Иванович все понял, все уловил и сказал негромко, но тоже

решительно, как и Добрыня:

– Хорошо. Постараемся. Ты вот что, Игорек, поезжай-ка с

Варей к матери, а мы тут с твоими однополчанами

поработаем. А когда будет готово – вместе за тобой и заедем.

Прежде всего – дело, а остальное и потом можно. Я правильно

говорю?

– Спасибо, отец, – сказал Игорь. И уже заторопившись: -

Значит, я вас жду. Смотри, Добрыня, я жду, не подведи.

Опираясь на трость, он быстро заковылял к машине и,

когда "санитарка" тронулась, сказал, обращаясь к задумчиво-

грустной сестре:

– Послушай, Варя, а Волоколамск – это, кажется,

недалеко от Бородинского поля? Да? Давай к нам, если ты

серьезно решила идти на фронт. Ну зачем тебе пятая?

Брусничкин Сашу пригласил? Да плюньте вы на Брусничкина.

Может, и Олег твой в нашей. Я даже уверен. В палате один

раненый говорил, что в армии Рокоссовского много

ополченцев-москвичей.

Удивительно: армию Рокоссовского, в которой он еще не

был, уже называл своей, "нашей", потому что совсем недавно,

всего несколько дней, в составе этой армии сражались

танкисты Катукова.

Варя молчала. Она думала о муже. А может, брат прав,

может, в самом деле ее Олег в армии генерала Рокоссовского,

и она встретится с ним. Встретится. Это не так просто -

встретиться на фронте, даже в одной армии, где сражаются

многие тысячи людей. А вместе с тем именно на фронте

происходят самые неожиданные, казалось бы, невероятные

встречи, вроде вот этой, невольной свидетельницей которой

оказалась Варя, встречи брата с Добрыней Кавбухом.

Вот ведь Глеб почти твердо знал, что сын его Святослав

воюет в одной с ним дивизии, совсем рядом, под боком,

страстно хотел с ним повидаться, но обстоятельства

складывались так, что не мог он отлучиться хотя бы на

несколько часов. Даже Александра Гоголева, которого он

любил по-братски, схоронили без него вблизи Багратионовых

флешей. Потому что в это время шел жаркий бой, и главная

тяжесть сражения ложилась на артиллерию, прежде всего на

истребительные противотанковые полки. Когда на левом

фланге дивизии немецкие танки совершили прорыв между

железной и старой Смоленской дорогами и устремились в

сторону станции Бородино, угрожая выйти в тыл дивизии,

Полосухин позвонил Макарову и своим ровным, спокойным

голосом, будто ничего опасного не случилось, сказал:

– Поздравляю тебя, Глеб Трофимович, с присвоением

звания подполковника. Как там у вас обстановка? Терпимо?

– Вообще, нажимает, пытается, атаковать, но мы держим

прочно и будем держать. Впереди нас – батальон майора

Щербакова. Орлы, товарищ полковник. На них можно

положиться. Да и коллеги наши – артиллеристы под стать им.

– Так вот слушайте, подполковник: коллеги ваши остаются

на месте, будут поддерживать майора Щербакова, а вы со

всем своим хозяйством развернитесь на сто восемьдесят и

выйдите в район Багратионовых флешей. Прикройте левый

фланг с юга и закройте брешь на линии железной дороги. Вы

поняли задачу?

– Понял, товарищ комдив. Но у меня один дивизион

находится в районе Утиц.

– Пусть там и остается. Там положение очень тяжелое.

Давайте действуйте. И поторопитесь. Ваш сосед уже получил

мой приказ, они займут ваши позиции, Я вас встречу на

Багратионовых флешах, и там уточним задачу.

И через десять минут закрутилась, завертелась машина:

полк менял огневые позиции.

Трусоватый и хитрый Чумаев – ординарец Глеба – с

беспокойством укладывал несложный багаж командира полка

и вертел по сторонам своими круглыми, птичьими глазами,

стараясь точно определить смысл происходящего. Главное,

ему хотелось знать – отступление это или тактический маневр?

В его понятии было три вида боевой деятельности:

наступление, отступление и тактический маневр. А спросить

не у кого: его приятель Акулов поехал хоронить своего

комиссара. Чумаев доверял опыту и прирожденной сметке

мудрого Акулова, хотя осведомленность Акулова объяснял его

доверительными, почти дружескими отношениями с

комиссаром, теми отношениями, которых не было и не могло

быть у Чумаева с командиром полка. И все же, улучив

подходящий момент, спросил:

– Мы, товарищ майор, отступаем или как? Я к тому, что

сюда мы больше не вернемся?

– Мы меняем позиции, Чумаев. Так требует обстановка.

Это – во-первых. А во-вторых, впредь называй меня

подполковником.

Безбровое серое лицо Чумаева вытянулось от удивления

и потом осветилось радостной улыбкой.

Весь день 15 октября батальон майора Щербакова вел

жестокий бой с немцами за деревню Шевардино. В течение

дня бесстрашный комбат трижды поднимал своих бойцов в

контратаку, и трижды враг не выдерживал рукопашной -

отходил в лес. Участок, обороняемый батальоном Щербакова,

был для немцев своего рода костью в горле. В то время как им

удалось потеснить наши части на правом фланге, отбросив их

на восточный берег речки Война, к окраине деревни Бородино,

и сделать глубокий прорыв на левом фланге, здесь, у

Шевардино, сибиряки стояли неприступной скалой, о которую

разбивались волны вражеских атак. К вечеру немцы подтянули

танки и бросили их на батальон Щербакова.

Над батальоном Щербакова нависла угроза полного

разгрома. Под прикрытием артогня Щербаков начал отходить в

сторону Семеновского. Заняв Шевардино и таким образом

вступив на Бородинское поле, немецкие танки не решились на

ночь глядя, без поддержки пехоты преследовать батальон.

Ночью отряд эсэсовцев вошел в деревню Шевардино. А в

полночь под покровом темноты гитлеровцы, теперь уже без

танков, попытались штурмом взять Шевардинский редут. Они

атаковали с трех сторон, но, встреченные картечным ливнем,

откатывались назад, оставляя на хрупком примороженном

снегу десятки трупов. Решили ждать утра, чтобы бросить на

дерзких артиллеристов одновременно танки и пехоту.

В полночь в просторный блиндаж, в котором разместил

свой КП Глеб Макаров, прибыл командир дивизии Полосухин.

Командир артполка и начальник штаба Судоплатов сидели за

импровизированным столом и пили чай. Оба они только что

побывали во всех батареях и взводах, изрядно наморились,

продрогли и теперь отогревались крепким чаем и теплом от

накаленной докрасна маленькой чугунной печки, возле которой

сидел Чумаев и острием консервного ножа старательно

царапал буквы на гильзе из-под снаряда.

– Ты, Егор, не спеши, но поторапливайся и делай все на

совесть, – наставлял Глеб, глядя через стол на склонившегося

над гильзой ординарца усталыми, воспаленными глазами. -

Поглубже врезай, чтобы время стереть не могло. А не тяп-ляп.

– Да я и так чуть не насквозь прорезаю, товарищ

подполковник, – ответил Чумаев и простуженно засопел носом.

– Сейчас будет готово, все, как приказано.

Полосухин ввалился в блиндаж неожиданно в

сопровождении своего адъютанта и мягким жестом руки

остановил поднявшихся было командиров:

– Сидите, товарищи, сидите. Как у вас тепло! Неплохо

устроились.

– Чайку с нами, товарищ комдив? – предложил Глеб.

– Не откажусь. – Полосухин азартно потер над печкой

ладони крепких рабочих рук, а Чумаев, отложив в сторону

гильзу и спрятав нож в карман, стал наливать в кружку кипяток

из стоящего на печке чайника.

Полосухин взял в руки гильзу, поднес к горящей на столе

плошке и прочитал выцарапанную Чумаевым надпись: "Здесь

похоронен комиссар артиллерийского противотанкового

полка Гоголев А. В. Героически погиб в атаке 14.10.41 г.".

– Хотим могилу покойного Александра Владимировича

окантовать гильзами, чтобы не затерялась, – пояснил Глеб. -

Придет время – благодарные потомки, может, памятник

поставят.

– Это вы правильно решили, – одобрил Виктор Иванович,

и в глазах его, обычно спокойных и сосредоточенных,

появилась тихая грусть. Повертел в руках гильзу, осторожно

поставил к стенке блиндажа.

Он вздохнул широкой грудью, расстегнул полушубок,

отхлебнул глоток горячего чая и, прикрыв ресницами глаза,

задумался. Избежать могил неизвестных солдат невозможно,

когда ежедневно гибнут сотни и тысячи людей, когда трупы

многих остаются на территории, занятой врагом. Ничего,

придет время – воздвигнут памятники. Макаров прав. Думы

Полосухина спугнул зуммер полевого телефона. Он вздрогнул

и снова отпил глоток чаю.

– А может, чего покрепче? – предложил Глеб.

– Нет-нет, – решительно отмахнулся комдив. – И вам не

советую. Нам надо постоянно иметь свежую голову.

Взявший телефонную трубку Судоплатов сообщил:

– Вас просят, товарищ полковник...

Полосухин сказал в телефон только два слова:

Хорошо, еду. – Положив трубку, обеспокоенно молвил: -

Командарм вызывает. За чай спасибо. А теперь хочу обратить

ваше внимание, товарищи: держаться до последнего снаряда.

Будьте готовы к самому трудному. Возможно, это будет

решающий бой. Особое внимание на левый фланг.

– Нам бы пехотного прикрытия немножко, хотя бы роту, -

попросил Судоплатов.

Полосухин отрицательно покачал головой.

– Обойдемся, – сказал Глеб. – Пока что мы вроде бы во

втором эшелоне. А там видно будет.

– Да, там видно будет – утро вечера мудреней. -

Полосухин протянул на прощание горячую руку.

Командарм встретил комдива гневным вопросом:

– Почему оставили Шевардино? Кто позволил?

– Не смогли, товарищ генерал, – негромко, ровным

голосом ответил Полосухин.

– Вы не смогли. Почему? Почему другие могут, а вы не

смогли? Я спрашиваю вас, почему отошла пехота?! – Лицо

командарма побагровело, голос срывался. Он смотрел на

комдива снизу вверх, щуря маленькие острые глаза. Полосухин

молчал. Он не хотел искать или придумывать какие-то причины

для оправдания. Причина была одна, главная – не хватило сил.

Поэтому оставили и Смоленск, и Вязьму, и сотни других

населенных пунктов... А командарм сверлит душу тяжким и

острым вопросом: – Ты что же, хочешь пропустить немца в

Москву?

– Нет, я этого не хочу, товарищ командарм.

– Не хочешь? Тогда атакуй, немедленно верни

Шевардино. Тебе известно, что лучший вид обороны -

наступление? Немцы боятся наших контратак и не

выдерживают. Артемки – вот тебе наглядный пример!

Полосухин все это знал и понимал. Знал он и то, что

сегодня немцы снова заняли Артемки. Он приказал Воробьеву

и Корепанову на рассвете штурмовать, в сущности, уже не

существующую деревню и весь свой резерв уже бросил туда,

на левый фланг. Он может отдать приказ выбить эсэсовцев из

Шевардино, может даже сам пойти во главе батальона,

погибнуть в атаке, как погиб комиссар Гоголев, но, будет ли

достигнут успех, он не уверен. И в то же время он понимал

правоту командарма: надо драться за каждый метр земли -

позади Москва. И он повторил приказ:

– Есть, выбить немцев из Шевардино!..

Наступила напряженная пауза. Лелюшенко отошел от

комдива в сторону и опустил голову, приблизился к столу, на

котором была разостлана карта. Но не на карту он смотрел: и

без карты знал хорошо весь этот участок, каждую рощицу и

поляну. Он хотел остыть. И в этой тишине прозвучал

спокойный голос комдива:

– Разрешите выполнять, товарищ командарм?

Лелюшенко вскинул на Полосухина быстрый взгляд:

– Чем будешь выбивать?

– Батальоном при поддержке сорокапяток. Больше у меня

ничего нет.

– У меня тоже, – буркнул Лелюшенко, но уже совсем не

сердито. Он так же легко отходил, как и вспылял. И вдруг уже

совсем мягким, доброжелательным тоном: – Вот что, Виктор

Ивановичу пушки сопровождения – это хорошо, это правильно.

И атаковать надо не в лоб, а с флангов. А перед атакой я их

залпом "катюш" накрою. Тут вы на них и набрасывайтесь, пока

не успели опомниться. А теперь иди. Но впредь смотри – ни

одного рубежа без приказа не оставлять. И почаще

контратакуйте, не давайте им спуску. – Он еще подумал,

заговорил, размышляя вслух: – Да, ведь там танки и батальон

эсэсовцев. А на подходе моторизованный и армейский корпуса.

Надо поспешить. Пожалуй, без поддержки танков...

рискованно. А?

– Да, танки б выручили, – согласился Полосухин, зная, что

у командарма в резерве есть танковая бригада.

– Ну вот что, комдив, – решительно сказал Лелюшенко, -

даю тебе еще роту танков. У Орленко возьмешь. Но чтоб к

рассвету Шевардино было у нас. Понял?

– Есть, товарищ командующий, все понятно.

– О начале атаки доложишь, чтобы я мог тебя "катюшами"