Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 42 (всего у книги 52 страниц)

одну? И возможно ли это практически? У Вали появилось

желание принести себя в жертву во имя такой

необыкновенной, невиданной любви. Но она сомневалась, что

Олег примет эту жертву. Он не из тех.

Потом говорили о судьбе, о жизни, о счастье. Они были

счастливы и не хотели понимать, что счастье к ним заглянуло

поздновато, что немного отмерено ему времени. Они знали,

что оно, счастье, не бывает долговечным. Ну и пусть – хоть год,

хоть день, хоть час, но настоящего, такого, как это.

Засыпали под соловьиную трель, когда на востоке

заалела заря. Спали недолго: их разбудило солнце, ударившее

косым золотистым крылом по стеклам "Жигулей". В Подгорск,

на строительную площадку, приехали задолго до прихода туда

рабочих.

Валя работала над декоративным оформлением фасада

гостиницы целую неделю с утра до вечера, не покидая

Подгорска. Жила в старой гостинице. По вечерам звонила в

Москву, просила Галю и Святослава не беспокоиться. За эту

неделю Олег трижды уезжал в Москву и снова возвращался.

Валя ждала его возвращения с трепетным волнением. Ей

казалось, что она не в состоянии и часа не думать о нем.

Никого и ничего в этом мире для нее не существовало – был

только он, Олег, и все, что она делала, связано с ним: и

гостиница, и красочная мозаика, и орнамент на ее стенах.

В Москву Валя приехала днем, когда Святослав был на

работе. Ее встретила дочь, только что возвратившаяся из

института. Встретила долгим, пристальным взглядом, и было в

этом откровенно пытливом доверчивом взгляде нечто такое,

что заставило Валю смущенно покраснеть. Валя улыбнулась

через силу, но улыбка получилась неловкой, виноватой, и еще

больше выдала ее. Валя села на диван, рядом с ней села и

Галя и вдруг спросила как-то уж очень просто и

непосредственно:

– Мамочка, ты влюблена? – И в тоне ее звучало скорее

утверждение, чем вопрос. Она смотрела на мать своими

чистыми глазками, которым нельзя было солгать. Валя вообще

по своей натуре не умела лгать или притворяться. И, еще пуще

покраснев, утвердительно кивнула в ответ и зажмурилась,

словно от яркого света. – И он тебя любит? – допрашивала

Галя...– Я желала бы, доченька, чтоб тебя так любили.

Валя обняла дочь, прижала ее крепко к груди своей и

нежно поцеловала ее темные волосы. А казалось ей, что

целует она и Олега.

...Святослав пришел с работы вечером угрюмый и

озабоченный.

– Что-нибудь случилось? – настороженно спросила Валя.

– В общем, да, – уклончиво ответил Святослав и пошел в

спальню переодеваться.

"Боже, он все знает", – с ужасом решила Валя. Ее

охватило волнение, и она торопливо начала собираться с

мыслями, готовить себя к неприятному разговору. Она не

может притворяться. И лгать не будет. Она окажет все как есть.

"Боже, какой ужас, кошмар! Только бы не при Гале такой

разговор". И она вошла в спальню. Святослав стоял у зеркала

в синем спортивном костюме с белой каймой по воротнику и

рукавам и причесывался. Не поворачивая головы от зеркала,

спокойно и даже как будто равнодушно сообщил:

– Получил новое назначение. В Зауралье, куда и Думчев,

начальником политоргана. Выходит, мне повезло.

К такой неожиданности Валя не была готова.

– А как же... мы? – сорвалось у Вали совсем не то, что она

думала.

– Вы останетесь здесь. Галинка в институте, не бросать

же ей. У тебя тоже серьезная работа. Надо закончить.

Разделаешься с гостиницей, там видно будет.

У Вали отлегло от сердца. Ничего не сказала, только

подумала: "Все, что ни делается, – все к лучшему". И потом уже

мысленно сказала: "Разделаешься с одной гостиницей, а там

ждет другая".

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

1

Они были вдвоем во всем мире. Весь день накануне

открытия гостиницы в Подгорске Олег и Валя провели в

мастерской, предаваясь безмятежной неге. Они наслаждались

своим счастьем, пили его большими глотками и никак не могли

утолить жажду. Они не отвечали на телефонные звонки, не

выходили на улицу, много говорили обо всем, что их

волновало, вспоминали прошлое, наиболее яркие их встречи и

деликатно избегали говорить о будущем. Об этом думал

каждый в одиночку, про себя.

Нет, они не испытывали угрызений совести и не считали

себя виноватыми. Единственное, что их огорчало, -

необходимость хранить свои отношения в тайне. Они не

задавали себе вопроса, безнравственно ли их поведение,

потому что твердо верили: все, что с точки зрения строгой

морали может считаться дурным, недопустимым и позорным,

оправдывает их такая огромная, вселенская любовь. Олег

говорил: любовь – это наивысшее проявление человеческого

духа, и всякое насилие над ней есть преступление.

Разумеется, если это действительно глубокое, неодолимое

чувство, а не мимолетная страсть. Убить любовь, подавить ее

в себе, подчинив чувства холодному рассудку, так же грешно,

как лишить человека веры и надежды.

Валя охотно соглашалась с такой защитной философией

и на призыв мужа бросить работу и приехать к нему в

Зауралье на постоянное жительство, хотя у военных понятие

это относительно, отвечала решительным "нет". Святослав

знал, что гостиница в Подгорске готова и Валя свободна от

своих служебных обязательств. С Энском можно не

связываться, обойдутся без нее. Валя думала иначе. Здесь, в

мастерской Олега, стоял сделанный его руками макет

гостиницы в Энске, сказочный дворец, где стройная

композиция, возведенная в высокую гармонию, придала

зданию монументальность, изящество и простоту. Глядя на

этот макет и любуясь им, она чувствовала и себя соавтором

этого необычного творения, строительство которого уже

началось. Валя работала над эскизами настенной мозаики.

Именно в мозаике с наибольшей силой проявился ее талант

художника-декоратора и монументалиста. Созданные ею

мозаичные панно сверкали так ярко и впечатляюще, что о них

хотелось сказать: это застывшая музыка. Она волновала и

возвышала, как творения великого мастера. Не фрески, а

именно музыка. Олег радовался и восхищался, он говорил ей

душевно:

– Мозаика – твой Пегас, лелей его, и он вынесет тебя на

Парнас. Ты, может, сама еще не знаешь, какое эмоциональное

богатство, какой восторг таят твои панно. Они исторгают

любовь и высокое благородство.

– Ты преувеличиваешь. Ты не можешь быть объективным,

родной мой, – искренне и нежно возражала Валя. – Мне просто

радостно работать с тобой. Я счастлива и благодарна судьбе

за это счастье.

Она опустилась в кресло, стоящее рядом с тахтой, на

которой сидел Олег, и взяла его руку. Продолжала, глядя на

него искристыми ясными глазами:

– Помнишь тот июнь и море сирени? Это было чудесно,

как великий праздник. Я боялась, что такого больше никогда не

будет, что угар пройдет и все станет будничным. Потом я

поняла, что это не угар и это не проходит. Я не могу без тебя.

Когда мы не видимся, я думаю о тебе, разговариваю мысленно

с тобой, советуюсь.

Голос ее звучал мягко и тихо, переходя на шепот.

– И я тоже боялся потерять тебя. Время подтвердило, что

это не угар, не вспышка. И мы бессильны перед стихией, не

можем с ней справиться.

– И не надо. Пусть все будет так, – проникновенно сказала

Валя.Она сидела в низком кресле, положив нога на ногу, и

неглубокий разрез темно-коричневой юбки кокетливо обнажил

ее круглое бледное колено. Легкая коричневая в цветочки

кофточка с длинными рукавами, модная в то время и

называемая батником, изящно облегала ее хрупкие плечи.

Олег смотрел на нее влюбленно и задумчиво, и по загорелому

лицу его пробежала грустная тень. Спросил после долгой

паузы:– А что Святослав? Зовет?

– Уже не зовет. Я ответила, что не могу бросить работу. В

работе моя жизнь. Не могу оставить Галинку. По-моему, он

догадался, что дело не только в работе и Галинке. Я как-то

хотела написать ему правду. Признаться. И не решилась.

Зачем приносить человеку боль и страдания? Он ни в чем не

виноват. Пусть лучше так, как есть.

– Ложь во спасение – святая ложь, – сказал Олег и

вздохнул облегченно.

Валя встала, не отпуская его руки, приложила его ладонь

к своей горячей щеке и сказала:

– Покажешь свои новые проекты?

Олег кивнул и поднялся. Он понял: она решила уйти от

неприятной темы. Достал свернутые в рулон проекты,

расправил и кнопками прикрепил к щиту. Валя увидела

выполненный акварелью рисунок нарядного шестиэтажного

здания в форме амфитеатра, расположенного на берегу пруда

и окруженного зеленью.

– Подмосковный санаторий "Радуга", – пояснил Олег. – Все

в одном помещении: комнаты, столовая, процедурные

кабинеты, зрительный и спортивный залы, библиотека,

читальня. Сооружается из монолитного бетона на цветном

цементе. Наружные стены, без декораций, гладкие, должны

создавать впечатление легкости и масштабности. В

первоначальном варианте все было не так. Здание четко было

расчленено на три пояса, притом нижний решен крупно,

монументально – кованный и обработанный "под шубу" гранит.

Верхние этажи, облицованные тонко пиленным естественным

камнем, расчленены пучками полуколонн.

– Но это, наверно, очень дорого? – сказала Валя.

– Конечно, гранит "под шубу" и пиленый камень стоят

немалых денег. Но даже не в этом дело: заказчик

состоятельный, он на все согласен. Меня смутило другое:

горизонтальные и вертикальные членения нарушили единство

ритмов, перегрузили композицию, изрезанная стена стала

мелкомасштабной, какой-то беспокойной. И я отказался от

такого варианта, заменив его этим. Здесь передо мной стояло

несколько проблем. Прежде всего – глухая стена или стекло?

Я, как видишь, выбрал первое. Мне кажется, глухие интерьеры

удобнее: они создают интимность, тишину, уют. Дальше – я

отказался от прямого угла и длинных коридоров,

напоминающих казарму. Все пространство подчинил уюту,

теплу. В том числе и холл. Кстати, холл – единственный уголок,

где возможно декоративное оформление. Хотя я в этом еще не

убежден. Ты конечно же спросишь, а как быть с

пространством, чем его организовать и обогатить? Что здесь

делать художнику? Не волнуйся: о тебе я не забыл. Тебе я

приготовил интересную, совершенно новую, неожиданную для

тебя работу – люстры.

Он сделал паузу и вопросительно уставился на Валю: ну

как, мол? Валя изумленно улыбалась, и Олег продолжал:

– Люстра, она не просто светильник. Она эмоционально

эстетический предмет. Да, да, она не только организует

пространство, но и создает настроение. Зодчие прошлого это

отлично понимали. Вспомни люстры Эрмитажа, Колонного

зала, театров и дворцов. Их нужно делать специально, по

индивидуальным чертежам, выполненным художниками.

Притом художниками, обладающими тонким вкусом. И я уверен

– тебе такая задача по плечу. Подумай, дерзни. А?

– Это так неожиданно, – робко, но с интересом ответила

Валя. – Я никогда этим не занималась.

– Займись, начни. Мы все когда-нибудь начинаем.

– Попробовать можно, за успех не ручаюсь.

– Я поручусь, – сказал Олег и поцеловал ее руку.

Ей подумалось: какой он непоследовательный, только что

сам же утверждал, что ее Пегас – мозаика, и тут же лишил ее

этого Пегаса, предложив взамен какую-то темную, совсем

необъезженную лошадку. Вспомнила: нужно позвонить домой,

узнать, как там дочь. Набрала телефон и услыхала

возбужденный голос Галинки:

– Мамочка, а у нас гость! Угадай кто! Ни за что не

угадаешь. У нас Игорь. Их отпустили всего на две недели. Ты

откуда звонишь? Когда приедешь?

Вот так сюрприз: Игорь Остапов, курсант военного

училища, получил двухнедельный отпуск, а его отец об этом

еще ничего не знает. Ответила:

– Передай ему привет, я скоро приеду. – И, положив

трубку, уже Олегу: – Игорь в отпуск приехал. Сейчас у Галинки.

Я должна уйти.

– Вот как! И мне не позвонил.

– Телефон звонил много раз, возможно, он. Но ты не брал

трубку.

– А что ж ты не подозвала его к телефону?

– Я боялась, что ты возьмешь трубку, не утерпишь.

– Да, да, конечно. Поезжай, родная. Я тоже буду

собираться. Значит, завтра в Подгорск. Я заеду за тобой. Жди

меня. Хорошо?

Она кивнула и, нежно поцеловав его, покинула

мастерскую. А через четверть часа ушел и Олег.

Варя уже пришла с работы и хлопотала на кухне.

Возбужденная, радостная, сообщила о приезде Игоря. Олег

скрыл, что ему эта новость уже известна, спросил:

– Где же он?

– Всего часок побыл дома и к Гале побежал. Да, звонил

Глеб. Ты ему очень нужен. Просил позвонить.

– Хорошо, – торопливо и возбужденно сказал Олег,

досадуя на самого себя за предательское волнение. Всякий

раз, возвращаясь домой после свидания с Валей, он имел

растерянный и виноватый вид, сам это чувствовал и понимал,

но никак не мог совладать с собой. Ему казалось, что Варя все

знает, только виду не подает, принимает это как неизбежное и

щадит прежде всего себя. Ни к чему лишний скандал. Сейчас

его возбужденность можно было объяснить приездом сына.

Игорь Остапов, отслужив срочную службу, вопреки

желанию родителей, поступил в военное училище. И вот он -

курсант.

Олег не замедлил позвонить Глебу Трофимовичу.

Отставной генерал ушел в общественную работу и имел

свободного времени ничуть не больше, чем когда руководил

кафедрой и преподавал в военной академии. В новую свою

роль он вошел с большим удовольствием, нашел ее

интересной, общественно полезной и ответственной.

Телефонному звонку Олега обрадовался и пробасил в трубку:

– Нужны совет и консультация авторитетного зодчего,

каковым я тебя считаю.

– Готов к услугам, – в тон ответил Олег.

– Нам нужно встретиться на Красной площади,

желательно чем скорее, тем лучше.

– Немедленно?

– Если возможно.

– И надолго?

– В пределах часа. Постараюсь не злоупотреблять твоим

временем.

– Тогда я еду.

Они встретились на Красной площади, у парадного -

закрытого входа в ГУМ. Был предвечерний час середины

августа. В лучах заходящего солнца ослепительно сверкало

золото кремлевских башен и церковных куполов. За

игрушечно-нарядным Покровским собором белоснежным

лебедем плыло здание гостиницы "Россия", и в окнах ее

задорно и ярко играло солнце. У Мавзолея Ленина под

мелодичный бой курантов сменялся караул. Над зеленым

куполом Кремля на фоне небесной синевы в державном

спокойствии ярко алел Государственный флаг. По гладко

отполированной подошвами брусчатке неторопливо

прогуливались толпы людей, заполнившие огромную и

торжественно-величавую площадь, главную площадь страны.

Поджидая Олега, Глеб Трофимович рассматривал

Кремль, возвышающуюся над ним колокольню Ивана

Великого, площадь, заполненную людьми, словом, весь

ансамбль центра столицы, и в душе его зарождалось что-то

высокое и горделивое. И это не первый раз – всегда так. Он

вспомнил, как осенью сорок первого, после выхода из

госпиталя и перед отъездом на фронт, приходил на Красную

площадь с сыном Святославом. Как давно это было! Теперь

генерал-майор Святослав Глебович Макаров где-то охраняет

мирный труд Отечества. Пишет редко.

Олег появился неожиданно со стороны улицы

Куйбышева, а Глеб ожидал его со стороны улицы 25 Октября.

Протянул Глебу руку, шутливо сказал, переводя дыхание от

быстрой ходьбы:

– Слушаю, товарищ генерал. Давно ждешь?

И Глеб коротко изложил существо дела. В президиум

Общества по охране памятников поступил тревожный сигнал.

Якобы есть проект реконструкции центра столицы, начиная от

ГУМа и до площади Дзержинского, и якобы по этому проекту

все здания, расположенные между улицами 25 Октября и

Куйбышева, подлежат сносу. Выслушав Глеба Трофимовича,

Олег сказал:

– Абсурд. Совершеннейшая глупость. Но вопрос о

реконструкции участка, прилегающего к Красной площади в

районах улиц Разина, Двадцать пятого Октября и Куйбышева,

давно назрел. Здесь стало тесно, днем в районе ГУМа

создается невероятная толчея. Тебе это хорошо известно. К

ГУМу невозможно подъехать на машине, будь то такси или

собственная. Улица Двадцать пятого Октября с утра и до

вечера запружена людским потоком. Люди идут на Красную

площадь, идут в ГУМ. Это естественно. С каждым годом

людской поток будет расти. Нужно что-то делать. Что именно?

Если тебя интересует, я, как архитектор, могу изложить свою

точку зрения. Предлагался тоннель под Красной площадью от

Москворецкого моста до Исторического музея. Лично я не вижу

в этом необходимости. Предлагалось убрать из здания ГУМа

магазин и приспособить его под выставочный павильон или

что-то другое в этом роде. По-моему, это тоже не надо делать.

ГУМ должен оставаться магазином. Но первую линию, которая

ближе к Красной площади, следовало бы приспособить под

кафе различного профиля без спиртных напитков.

Изолировать эту линию от других, магазинных, открыть в нее

парадный вход. И тогда не торчали бы на Красную площадь из

витрин вот эти говяжьи туши и сардельки, дамские сорочки и

спортивные костюмы. Решена была бы проблема питания для

приезжих и туристов, которых особенно много в центре. Это во-

первых. А во-вторых... давай пройдем на противоположную

сторону ГУМа.

Проталкиваясь сквозь толпу, они вышли в проезд

Сапунова, узкий, тесный, на всю длину ГУМа. Один его конец

начинался здесь, на улице 25 Октября, другой выходил на

улицу Куйбышева. Глядя на северную сторону проезда, где

теснились старые, ветхие, разномастные двух– и трехэтажные

здания, хаотично и плотно прижавшиеся друг к другу, до краев

переполненные различными конторами, учреждениями,

ведомствами, мастерскими, – их запыленные разнокалиберные

окна уныло и бесстрастно смотрели в тесный от людей и

автомашин проулок, в который из ГУМа валом валил народ со

свертками, колясками, детскими автомобилями, стиральными

машинами и прочими покупками, Олег продолжал:

– Весь этот купеческий хаос, всю эту рухлядь, не

имеющую ни исторической, ни архитектурной, ни

материальной ценности, нужно снести. Весь квартал до

Куйбышевского проезда. Сохранить здесь нужно лишь два

здания: собор Благовещения – памятник архитектуры

семнадцатого века – и здание телефонной станции.

Они дошли до Куйбышевского проезда, повернули

вправо, мимо телефонной станции и собора Благовещения.

Олег все продолжал:

– И тогда представляешь, как можно организовать

освободившуюся площадь? Ближе к ГУМу – стоянка для

автотранспорта, а здесь создать зеленый сквер, фонтан.

Откроется архитектура прекрасного здания ГУМа, храм

Благовещения будет смотреться со всех сторон. И вообще весь

этот район наполнится воздухом, исчезнет толчея.

Дойдя до улицы Куйбышева, они повернули вправо, в

сторону Красной площади, и Олег, указывая на красивое

здание старого гостиного двора с большими окнами, говорил:

– Памятник архитектуры девятнадцатого века. Его нужно

не только сохранить, но и привести в порядок, вернуть ему

первоначальный вид, убрать из него множество всевозможных

контор и конторок, где чиновный люд перекраивал парадные

залы по своей надобности фанерными и тесовыми

перегородками, устраивал свои гнезда-кабинеты. Его можно

использовать под культурное заведение, ну, скажем, Дом

художника. Очистить и благоустроить его просторный двор,

озеленить. И вот тогда эта часть центра Москвы примет

строгий, торжественный и нарядный вид.

Обойдя весь квартал-квадрат, они уже с другого конца

подошли к проезду Сапунова. Глеб Трофимович остановился

и, кивнув в сторону строений, которые, по мнению Олега,

подлежат сносу, спросил:

– А ты уверен, что тут нет исторических и архитектурных

памятников, кроме Благовещения?

– Уверен. Я хорошо знаю этот район. Обыкновенные

плоды хаотичной купеческой застройки.

– Тогда чем объяснить такое паническое письмо группы

уважаемых москвичей?

– Во-первых, неосведомленностью. Во-вторых, как

правило, "караул" кричит один человек, мягко говоря,

психически неуравновешенный, нагоняет панику на своих

знакомых, и те, поверив ему, подписывают "Острый сигнал".

Они шли теперь по Красной площади вдоль здания ГУМа

и тут, что называется, лоб в лоб столкнулись с Игорем и

Галинкой. Отец и сын обнялись. Они не виделись целый год, и

за это время, как показалось Олегу, во внешности Игоря

произошли видимые перемены. Он раздался в плечах, но

фигура стала более гибкой и стройной. Взгляд

сосредоточенный и спокойный, в нем чувствовалась мужская

уверенность. "Это от Вари, макаровское", – подумал Олег,

разглядывая сына. Потом посмотрел на Галю и увидел в ней

тоже макаровские, отцовские черты, особенно в отцовских

глазах. Впрочем, нет, передумал Олег, Галинка больше взяла

от матери: такая же застенчивая нежность, тонкие черты лица,

открытого и доверчивого, стройная фигура, красивые

трепетные плечи – все это от Вали.

Глеб Трофимович, радушно обнимая племянника,

поинтересовался, надолго ли он приехал.

– Две недели – это даже много, – сказал генерал. – У меня

к тебе, Игорь, дело есть.

– Какое, дядя Глеб? – насторожился Игорь.

– Серьезное. И, как тебе сказать, ответственное.

– Пожалуйста, дядя Глеб. Все, что в моих силах...

– Дедушка, ты не мучай юношу и не смущай его, -

вмешалась Галя. – Лучше ближе к делу.

– А ты, стрекоза, мне не указывай, – с поддельной

строгостью пожурил генерал любимую внучку. – И взрослых не

поучай. Мы сами знаем, когда приступать к делу. А дело,

племянник, у меня вот какое: в будущую пятницу – это значит

через неделю – я должен выступать перед рабочей молодежью

в заводском Дворце культуры. Речь пойдет о мужестве,

геройстве, о подвиге на поле брани и вообще о подвиге. О

воинской службе в мирное время. А ты мне поможешь.

Выступишь, расскажешь.

– Да что вы, дядя Глеб! Я не умею выступать. Я даже

перед своими ребятами робею.

– Тогда какой из тебя будет офицер? Видали – он робеет!

Нет, друг, так нельзя. Я помогу тебе, создам соответствующую

атмосферу в зале... Не отказывайся. Это моя к тебе большая

просьба. Мы с тобой еще поговорим об этом, а ты готовься.

Все продумай, чтоб было просто, логично и, главное, искренне.

А теперь, пожалуй, и хватит, не смеем вас больше

задерживать.

– Да, да, гуляйте, – сказал Олег. – Вечер сегодня чудный.

Тепло, как в июле.

– Сообразительный у тебя отец, – сказала Галя, когда они

остались вдвоем.

– С понятием. Наверно, вспомнил свою молодость.

– Он и сейчас молодой и влюбленный, – как-то само собой

вырвалось у Гали.

Родители недооценивают наблюдательность детей. В

свое время Валя не придала особого значения словам дочери:

"Мамочка, ты влюблена". Ей даже было приятно, что Галинка

сумела заглянуть ей в душу: какая, мол, проницательная

девочка. И хотя Валя и Олег считали себя отменными

конспираторами и были уверены, что их отношения

составляют тайну для окружающих, они в этом глубоко

заблуждались. Впрочем, не они первые, не они последние.

И не столько слова Гали "молодой и влюбленный",

сколько ее такое выразительное откровенное смущение,

говорившее, что она пожалела о сказанном, насторожило

Игоря, и он спросил:

– С чего ты взяла?

– Это все находят, – попыталась ускользнуть Галя, но и

голосом, и всем своим видом только подчеркивала свое

смущение и неловкость.

– Я про влюбленность. – Игорь испытующе, но с

доброжелательной, даже поощрительной улыбкой смотрел на

Галю, и она, доверчивая и преданная, сдалась:

– Ты мне дай слово, что никому не скажешь. Даешь? -

Лицо ее выражало взволнованность, а в темных блестящих

глазах настороженно таилась чужая тайна.

– Даю.

Они медленно шли в сторону гостиницы "Россия", а Галя

в раздумье молчала, все еще не решаясь говорить. Она

досадовала на себя и жалела, что все так получилось, что эти

два слова сорвались помимо ее воли. Наконец сказала:

– Знаешь, я не должна была тебе говорить, но теперь уже

поздно. У мамы с Олегом Борисовичем любовь.

Игорь остановился, изумленно и как бы с недоверием

глядя на Галю:

– Нет, ты не подумай, что какой-то пошлый роман. У них

настоящая любовь. Ну понимаешь, чистая и глубокая.

Игорю все это казалось до того ошеломляющим и

невероятным, что он не поверил.

– Галинка, ты все это придумала. Зачем? И откуда ты

взяла?

– Нет, нет, Игорек, я ничего не придумала. Это правда. -

Но, увидав, что ее сообщение больно задело и расстроило

Игоря, решила отступить. – А возможно, мне показалось.

Возможно, я...

– У тебя есть какие-нибудь доказательства, факты? -

нетерпеливо перебил Игорь.

– Факты? – Галя сделала удивленные глаза. – Фактов нет.

А какие тебе нужны доказательства? Мне показалось, потому

что мама такая веселая, счастливая, как влюбленная. И я

решила...

Она уже оправилась от первого замешательства и теперь

продуманно и уверенно давала отбой.

– А при чем здесь отец? – продолжал наступать Игорь. -

Он тоже... веселый?

– А тогда кто? Она с ним работала в Подгорске. А теперь

с ним будут строить гостиницу в Энске.

– Ну, знаешь ли... логика у тебя деревянная. – У Игоря

отлегло от сердца. – Смешно! И как ты могла всерьез

подумать...

– Сама не знаю, – окончательно сдалась Галя, пожав

узкими трепетными плечами.

Игорь поверил. Сказал, уже весело смеясь:

– Чудачка ты, Галинка! Не получится из тебя юрист.

– Почему ты думаешь?

– Логики нет. Сочиняешь неубедительные версии. Ни

фактов, ни доказательств. Субъективные предположения,

эмоции.

– Для адвоката эмоции – это уже половина успеха. А я

готовлю себя в адвокаты.

– Будешь оправдывать преступников?

– Защищать невиновных.

– Пока что ты обвиняешь невинных.

Галя поняла намек. Ей было весело оттого, что сумела

так ловко вывернуться и отвести подозрения. Так она думала.

И ошибалась: Игорь только сделал вид, что принял сказанное

под большим секретом за нелепый вымысел, за чепуху, не

заслуживающую внимания. Брошенные Галей зерна запали в

душу и хоть не сразу, а постепенно беспокоили его, заставляли

задумываться, порождали неприятные чувства. И даже то, как

быстро и легко Галя отказалась от своего открытия, от тайны,

не успокаивало, а напротив, усугубляло его подозрения.

Они прошли мимо гостиницы "Россия", постояли у

каменного парапета стилобата, глядя, как на гаснущем

огненном закате четким рисунком проецируются кремлевские

башни и купола соборов. Потом по широкой гранитной

лестнице спустились на набережную Москвы-реки и,

облокотясь на теплый камень парапета, молча глядели в тихую

темную воду, в которой отражались первые электрические

огни. Мысли о тайне, которую вдруг так необдуманно открыла

Галя, наводили Игоря на разные ассоциации и воспоминания,

и он неожиданно спросил:

– А как поживает твой дядюшка Коля Николаевич?

– Что-то у него на работе не ладится. Какие-то

неприятности.

– А его роман с Ариадной продолжается или закончился?

– Роман? А ты откуда знаешь? – с напускным удивлением

сказала Галя.

– Разве это тайна?

– Какой там роман! Просто легкий флирт или пошленький

водевиль был.

– Был. Значит, все в прошлом. Я правильно тебя понял?

– Не знаю, – нехотя ответила Галя. – Кажется, да. А

почему тебя это интересует?

– Так. Судьбы людские. Их надо знать, чтоб не повторять

чужих ошибок.

Галя молчала. Ей казалось, что Игорь имеет в виду вовсе

не Ариадну и Колю Фролова, а ее маму и своего отца. И она

снова горько упрекнула себя за слова, которые сорвались у

нее в порыве откровенности, сорвались и оставили в душе

Игоря нехороший осадок.

2

Говорят, муж узнает об измене жены в последнюю

очередь. Таково правило. Брусничкина оно не касалось,

поскольку он во всех случаях жизни предпочитал исключение

установленным правилам и стандартам. Об отношениях

Ариадны и Коли Фролова он знал давно. По крайней мере,

подозревал, догадывался, но конкретных улик избегал: щадил

самого себя. Ревность он считал пережитком, зоологическим

чувством собственника, провинциальной глупостью. Трезвым

рассудком поведение жены находил естественным, хотя и не

оправдывал ее. Лишь однажды посоветовал ей соблюдать

приличия и не афишировать так открыто своих связей с каким-

то прорабом, не компрометировать себя и мужа. Но прежде

всего – себя, не забывать о своем достоинстве. Ариадна

приняла этот разговор весело и обратила его в шутку, пропев:

"Старый муж, грозный муж, ненавижу тебя, презираю любя..." -

и тут же одарила старого, ненавистного мужа неподдельно

нежным поцелуем. Тогда Леонид Викторович назвал Ариадну

сиамской кошкой. Она была "удобной" женой, к ней он привык

и расставаться с ней не собирался. В то же время был уверен,

что и она от него никуда не уйдет. Любил ли он ее? Пожалуй,

по-своему любил. Он хорошо знал ее слабости и в полную

меру эксплуатировал их. Иногда на него находило рассудком

отвергаемое им чувство ревности. Он злился, заливал это

первобытное чувство вином и жаловался своему тестю на

измену жены. Павел Павлович Штучко слушал его спокойно и

добродушно, даже весело. Ни капельки сочувствия не

выражали его хитрые, по-птичьи круглые глаза. Говорил своим

негромким, вкрадчивым голоском:

– Милый, мой, об этом надо было раньше думать, когда

женился. Вперед смотреть надо. Взял бы карандаш, написал

бы год рождения Ариадны, пониже – свой год рождения,

произвел бы простое вычисление и подумал бы над

полученной цифрой. Хорошенько все взвесил бы и решил. А

теперь что ж, чем я тебе могу помочь? – Он развел руками и

изобразил на своем лице беспомощность, а птичий взгляд в то

же время призывал к смирению и покорности.

– Ты меня не понял, – хмельно возражал зять. – Не

измена ее меня оскорбляет. Пусть изменяет – это ее личное

дело. Но с кем? Вот что меня оскорбляет. Обидно мне,

понимаешь? С кем она связалась, что он из себя

представляет? Ничтожество! Прохиндей! Была бы фигура,

личность!.. А то черт знает что!..

– Значит, для нее он фигура. Ты личность, а он, этот

прораб, фигура. Ей лучше знать, кто фигура, а кто личность. А

я что ж тебе могу посоветовать? Измени ты ей.

В последних словах тестя Брусничкин поймал

откровенную издевку. Он смотрел на Штучко в упор пьяными,

блестевшими злобой глазами, а круглые глазки Павла

Павловича сверкали мелкой и добродушной иронией. Этот

взгляд разжигал в Брусничкине злобу и месть, вселял

решимость и звал к каким-то ответным действиям,

направленным, разумеется, не против Штучко и его дочери,

легкомысленной и похотливой, а против соперника, который,

по словам тестя, хотя и не был личностью, зато был фигурой.

Жестокий и коварный, Брусничкин не прощал обиды, и

если уж он решил отомстить, то придумывал, как он сам

выражался, страшную месть. На это он был изощренный

оригинал.

Случай сам подвернулся. В центре Москвы бригада

Фролова строила кооперативный дом. Контролирующим

архитектором строительства была Ариадна. В этом доме

пайщиком состоял хороший приятель Леонида Викторовича,

дирижер Матвеев. Он уже заранее знал, что его трехкомнатная

квартира будет на последнем, седьмом, этаже, знал

планировку и размеры комнат, куда какие окна выходят, высоту

потолков. Словом, он все знал, этот осведомленный, весьма

деятельный и, как принято теперь говорить, пробивной

человек. Он даже знал, что за строительством дома

наблюдает Ариадна Брусничкина, а строительство ведет ее

"сердечный друг" Николай Фролов – покладистый, доверчивый

парень, поклонник Бахуса. У находчивого и предприимчивого