Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 52 страниц)

языка Гудериана сорвалась та правда, которую он предпочел

бы скрыть:

– Сегодня они много раз и подолгу бомбили нас. Мы

имеем потери в танках и людях.

– Надеюсь, это не помешало наступлению вашей армии?

– с подчеркнутой учтивостью осадил его Бок.

– К вечеру танки генерала Лемельзена должны войти в

Мценск. Но меня несколько удивляет фанатическая активность

русской авиации, господин фельдмаршал. Откуда появились

их самолеты? Сняли с западного направления? Как дела у

моих соседей?

– Наступление на Москву развивается успешно. Все идет

по плану. Через несколько дней войска фон Клюге и Гёпнера

промаршируют но Красной площади. Так что поторопитесь,

генерал, чтобы не опоздать на парад.

Бок недолюбливал заносчивого Гудериана, командующий

второй танковой платил тем же своему непосредственному

начальнику. Самолюбивый, упрямый и непреклонный в своих

убеждениях, Гудериан умел настоять на своем, нередко

поступая вопреки распоряжению Бока. Тон, которым

разговаривал сейчас Бок, бесил Гудериана. Да, конечно, Бок

получит приятное удовольствие, если вторая танковая армия

"опоздает" войти в Москву, предоставив этот триумф Клюге,

Гёпнеру и Готу. Но не таков Гудериан, чтобы дать себя

провести. Если он сумел прорвать Брянский фронт, которым

командовал генерал Еременко, то уж стрелковый корпус

какого-то никому не известного Лелюшенко он просто раздавит.

Гудериан с некоторым нетерпением ждал сведений, а

точнее, победных реляций из четвертой дивизии. Уж вечерело,

а генерал Лемельзен молчал. Молчал потому, что под

Мценском не утихал ожесточенный бой. Шедшие по шоссе

головные немецкие танки наскочили на мины и подорвались.

Идущие вслед за ними свернули на обочину и продолжали

движение. Но вскоре и они напоролись на минное поле.

Получилась заминка. Появившиеся на поле саперы с

миноискателями попали под губительный огонь снайперов-

пограничников, а по застопорившим танкам из небольшой

рощицы ударили пушки. Били прямой наводкой. Несколько

танков загорелось; саперы, побросав миноискатели и раненых,

поползли назад, чтоб укрыться за броней танков и

транспортеров. Атака не удалась, и гитлеровцы были

вынуждены отойти на исходные позиции. Прошло не больше

получаса, как немецкая артиллерия начала обстрел наших

передовых позиций. Артиллерийский налет продолжался

минут двадцать, после чего в атаку пошли сорок танков, за

которыми, пригибаясь к земле, бежали солдаты. Два танка,

шедшие ближе к шоссейной дороге, подорвались на минах,

остальные продолжали идти. Шли уверенно, без стрельбы.

Наша сторона тревожно молчала, словно все до единого

советские воины погибли при артиллерийском налете. Ни

одного выстрела. Лишь сплошной надсадный гул моторов

раздирал предвечернюю тишину. И когда до рощицы

оставалось метров сто, сразу вздрогнула от орудийной

канонады земля, захлопала противотанковыми ружьями,

затрещала пулеметами. Вот споткнулся один танк, задымил

черным дымом, вот вспыхнуло пламя на втором, завертелся

на месте с разорванной гусеницей третий. А другие

продолжали ползти с самонадеянным упорством. И тогда

откуда-то из балки на правом фланге и из небольшой рощицы

на левом выскочили две роты тридцатьчетверок из бригады

полковника Катукова и на ходу открыли огонь из пушек по

вражеским танкам, одновременно поливая пулеметным

свинцом бегущую за танками пехоту.

И сразу удвоилось, а затем утроилось число горящих

немецких танков. Пехота же залегла, уткнувшись касками в

чернозем, вспоротый стальными гусеницами. Вторая атака

немцев захлебнулась.

Огромное, в кровавых подтеках, солнце торопливо

опускалось за дымчатый горизонт. В прохладном воздухе стоял

острый запах пороховой гари и чего-то едкого, исходящего от

горящих танков.

Генерал Гудериан получил сообщение, что взять Мценск

не удалось. И тогда он отдал приказ авиации – бомбить город и

железнодорожную станцию.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Под вражескими бомбежками на железнодорожной

станции Мценск разгружались стрелковая дивизия и танковая

бригада. Они прибыли как раз в тот день, когда танковая

бригада полковника Катукова, полк пограничников и

мотоциклетный полк, истекая кровью, сдерживали натиск

танков генерала Лемельзена. Собственно, главная тяжесть

сражения легла на плечи танкистов, которые наносили по

фашистам дерзкие, молниеносные удары из засад и тут же

отходили, не давая втянуть себя в продолжительный бой с

численно превосходящим противником.

Всегда уравновешенный и невозмутимый полковник

Катуков считал, что в данной обстановке самой эффективной

может быть лишь подвижная оборона. Она позволяет измотать

противника, нанести ему физический и моральный урон,

выиграть время, дать возможность прибывающим в

подкрепление частям и соединениям занять позиции. Когда на

закате солнца, потеряв восемь танков и десятки солдат,

Лемельзен был вынужден приостановить наступление, Катуков

отвел свою бригаду на несколько километров в сторону

Мценска.

Отходили ночью, под покровом густой темноты,

тщательно маскировали свой отход. Враг не должен был знать,

что наши части оставили рубеж, на котором произошел

ожесточенный бой и который так и не смог переступить

неприятель. Сохранить свой отход в тайне нужно было вот по

какой причине: кто-то из танкистов – то ли капитан Гусев, то ли

лейтенант Лаврененко или и тот и другой – предложил

комбригу на оставляемых позициях создать ложную оборону,

которая должна принять на себя завтра первый удар

гитлеровцев.

– Как вы это представляете? – спросил Катуков. -

Конкретно?

– В роще, на опушке, из веток создадим нечто наподобие

стогов, – начал пояснять горячий, непоседливый Дмитрий

Лаврененко. – Вроде бы танки замаскированы. А для большей

убедительности сунем в каждую такую копну по бревну, вроде

бы ствол от пушки. Сверху "фокке-вульфы" не поймут и бревно

за всамделишный танк примут.

– Предположим, воздушного разведчика вы обманете, -

вмешался комиссар бригады Бойко. – А если сухопутные

разведчики подойдут и своими руками пощупают ваши

деревянные стволы, что тогда? Вся ваша затея пойдет

насмарку. Так?

– А мы, товарищ комиссар, на этот случай и настоящий

танк оставим, – отозвался из темноты капитан Гусев.

– Товарищи дело предлагают, – слазал Катуков и,

обращаясь к Бойко, заключил: – Я думаю, их идею надо

поддержать. А для охраны ложного рубежа одного танка,

разумеется, мало.

– Разрешите моей роте, товарищ полковник? – снова

послышался из темноты голос Гусева.

После успешного ночного рейда роты в Орел капитан

Гусев пользовался у начальства особым расположением.

– Достаточно будет взвода, – решил комбриг.

В это время к нему подошел связной и сообщил, что

генерал Лелюшенко срочно вызывает к себе командира и

комиссара четвертой танковой бригады,

Полковник Катуков был серьезно озабочен предстоящим

боем. В том, что завтра немцы будут наступать, никто не

сомневался. Комбриг понимал, что завтрашний бой будет

более ожесточенный, чем сегодняшний. "В сущности, сегодня

была всего-навсего проба сил", – думал Катуков. Он имел

довольно объективное представление о Гудериане и его

танковой армии.

Катуков был озабочен и судьбой танковой роты старшего

лейтенанта Александра Бурды, который в одно время с

капитаном Гусевым ушел в ночной рейд в стан врага и до сих

пор не вернулся. Никаких вестей. Неужто погибла вся рота, все

до единого? Тревога в нем нарастала. А что, если угодили в

ловушку? Конечно же будет неприятный разговор у генерала

Лелюшенко, возможно, за этим и вызывает, может, разведка

получила хоть какие-нибудь вести о роте Александра Бурды.

Не вытерпел, спросил комиссара:

– Как думаешь, зачем вызывает комкор?

– Ясно зачем – завтра бой. Поставит задачу бригаде, -

ответил Бойко.

– Бурда мне не дает покоя, – после долгой паузы

отозвался Катуков, когда они подъезжали к командному пункту

комкора, где уже собрались командиры соединений и частей.

– А я думаю, что все будет в порядке – вернется наш

Бурда, – сказал Бойко. – С танками вернется.

Долгой и темной октябрьской ночью танкисты Гудериана

отдыхали в теплых домах, набираясь сил для завтрашнего

боя, в то время как командующий армией проводил совещание

с командирами соединений. Он был сильно взвинчен,

недоволен всеми своими подчиненными, а больше всего -

командующим авиацией. Потерян целый день – а это почти

полсотни километров на пути к Москве. Третья дивизия из-за

налета русской авиации приостановила наступление.

Неслыханно – дюжина самолетов неприятеля смогла сорвать

наступление целой танковой дивизии! Наконец, четвертая

дивизия, гордость Гудериана, растерялась перед дерзким

противником, понесла потери и не добилась успеха.

Напрасные потери!

– Я вас не понимаю, Лемельзен, – с укором сказал

Гудериан. – Что случилось?

– Русские минировали шоссе, создали плотный

артиллерийский огонь в центре и атаковали танками на

флангах, – оправдываясь, ответил генерал Лемельзен.

Гудериан поморщился и резким жестом руки осадил

Лемельзена: мол, это не причина, и оставьте при себе этот

детский лепет. Все шло не так, как замышлялось, путались

карты, четко работающая машина вдруг забуксовала. И все

началось с той суматошной ночи в Орле. А между тем там, на

западных подступах к Москве, у Клюге, Гёпнера и Гота все идет

по плану. Мысль эта бросила Гудериана в дрожь. Он знал, что

его, пользующегося покровительством самого фюрера, терпеть

не могут и Бок, и начальник генерального штаба сухопутных

войск генерал-полковник Гальдер, всегда готовы свалить свои

ошибки и неудачи на его голову. Да не на того нарвались. И все

же сегодня Гудериан чувствовал себя прескверно.

А тут еще командир третьей дивизии попросил слова не

для оправдания, а для разъяснения. Оказывается, не налет

советской авиации сорвал наступление дивизии, хотя,

справедливости ради, он заметил, что дивизия понесла от

бомбежки серьезные потери в людях и технике. Главное, что

помешало дивизии наступать на Мценск, произошло потом,

после бомбежки. Внезапно на дивизию набросились советские

танки. Они расстреливали неприятеля с короткой дистанции и

за каких-нибудь двадцать минут подожгли шесть танков и

скрылись в восточном направлении в лесном массиве,

который тотчас же бомбили срочно вызванные "юнкерсы".

Сообщение это взбесило Гудериана: происходит что-то

невероятное: и ночью, и средь бела дня его армия

подвергается неожиданным атакам русских танков, которые

наносят удар и тут же бесследно и, главное, безнаказанно

исчезают. Только решительной победой, только жестоким

разгромом мценской группировки – теперь уже, для оправдания

своих потерь, немцы называли корпус Лелюшенко

группировкой – можно смыть позор сегодняшнего дня. Завтра

Мценск должен быть взят!..

Уставившись на командующего авиацией холодным,

жестоким взглядом, Гудериан сказал:

– Танки уничтожат то, что уцелеет от бомбежки. Я

надеюсь, что завтра наша авиация возьмет реванш

десятикратно.

Командующий авиацией быстро поднялся, но Гудериан

повелительным жестом осадил его; и взгляд, и этот жест

говорили: не надо клятвенных заверений, нужны дела.

– Я требую дел. В последний раз требую.

Гудериан больше не задерживал своих подчиненных.

Не задерживал долго приглашенных на ночное

совещание командиров частей и соединений и генерал-майор

Лелюшенко. Для его корпуса это была бессонная ночь.

Танкисты Лаврененко и Гусева оборудовали ложный

рубеж, охранять который было приказано взводу лейтенанта

Макарова. Игорь расположил свои два танка не в роще, где из

груд хвороста торчали тринадцать бревен – ложных стволов, а

в неглубокой, с покатыми краями балке, прикрыв их сверху

маскировочной сеткой. Танки стояли небольшим уступом на

расстоянии ста метров друг от друга. Вперед на опушку

рощицы были выдвинуты четыре пограничника во главе с

лейтенантом, вооруженные противотанковым ружьем и

автоматами. Между пограничниками и танками метров пятьсот

по прямой, а если идти балкой, то и весь километр наберется.

Зрительная связь хорошая, разговаривают при помощи

флажков. Днем, конечно. А ночь, хотя она и долгая, быстро на

этот раз пролетела. Пограничники отрыли на опушке рощи

глубокие щели на случай бомбежки, кое-где впереди себя

кустарник вырубили, чтоб обзору не мешал.

Игорь Макаров с часок ухитрился вздремнуть под утро.

Вылез из танка и первым делом на небо посмотрел: чистое,

без единого облачка, – значит, будет жарко на земле и в

воздухе. В балке дымился холодный туман, на броне танка

лежала матовая роса. Видимость до трехсот метров. Тишина

показалась Игорю подозрительной, какой-то натянутой,

зловещей. Возле танка дежурил новый механик-водитель,

заменивший убитого в Орле.

– Что немцы? – сухо спросил Игорь, взглянув на механика

скользящим взглядом.

– Молчат, товарищ лейтенант.

Не сказав больше ни слова, Макаров направился ко

второму танку. Сидевший на башне Кавбух легко спрыгнул на

землю.

– Что не спишь, Главбух? – В голосе лейтенанта -

дружеская теплота.

– Пробовал, и никак не получилось. Куда-то подевался

сон. Сам не знаю. Считай, две ночи подряд. И не тянет, – глухо,

вполголоса, чтоб не разбудить дремлющих в танке товарищей,

заговорил Кавбух. – А бывало, как не поспишь положенную

норму – ну никаких силов тогда нет, на ходу буду дремать. За

полчаса сна готов все отдать. А тут и сам не пойму, почему так.

– А фрицы небось дрыхнут. Вот бы накрыть их, – сказал

Игорь.

– Раз на раз не приходится. Война – дело такое: или ты

накроешь, или тебя накроют. Вон Бурда – всей ротой накрылся.

А какие ребята! Взять хотя бы Петю Молчанова. Это ж хлопец

золотой, я тебе скажу.

– А сам Саша Бурда, по-твоему, что, медный?

– Да Бурду-то я плохо знаю. А с Петей Молчановым мы в

учебном батальоне вместе служили. Жалко хлопца.

– А ты не спеши их хоронить, Добрыня Никитич.

– Тут дело такое – спеши не спеши, а хлопцев нет. Если б

живы были – уже объявились бы. Сон я видел, командир...

– Да брось ты свои сны, – перебил недовольно Макаров.

Он называл Кавбуха фаталистом. – Я вот никаких снов не вижу.

– Никогда? – удивился Кавбух с некоторым недоверием в

хитроватых глазах.

– Никогда. И не знаю, что это такое – сновидения, -

неправду сказал Макаров.

– Быть того не может. Значит, у вас, командир, нервов

совсем нет, – решил Кавбух.

– А что ж у меня, по-твоему, вместо нервов?

Кавбух не успел ответить: в стороне Орла в небе

послышался характерный привычный гул.

– Летят, – сказал Кавбух, всматриваясь в горизонт.

– Пожалуй, я пойду к своему танку, – решил Макаров.

Но Кавбух торопливо замотал головой:

– Нет-нет, не надо. Поздно. Могут заметить, и тогда все,

крышка – никакая сетка нас не спасет.

Макаров нашел его замечание резонным и остался. Как

только в небе появились самолеты, они нырнули под стальное

брюхо танка и стали считать. Насчитали двенадцать машин.

Они закрыли собой полнеба, от их тяжелого надрывного гула

дрожал воздух и стонала земля. Двигалась громовая туча,

несущая тысячи смертей, надвигалась устрашающе,

неотвратимо. Макарову показалось, что нигде нет спасения от

их бомб – ни в окопах и траншеях, ни под танковой броней. А

они шли прямо на их танки, точным курсом, шли на небольшой

высоте. И Кавбух представил себе, как от каждого самолета

оторвется не одна, а десяток бомб и весь этот адов град

посыплется на два танка, и все здесь сгорит, сталь сплавится с

землей. Он посмотрел на своего лейтенанта вопрошающе-

тоскливо, и в этом взгляде Игорь Макаров увидел ужас. Он и

сам, наверно, в этот момент испытывал то, что испытывал

Кавбух, но выражение ужаса в тоскливом взгляде

подчиненного смутило его и вызвало неестественную улыбку.

И он почему-то сказал с деланной веселостью:

– Держись, Главбух, двум смертям не бывать.

А самолеты тем временем, сделав разворот как раз над

балкой, где стояли танки, начали бомбить рощу.

И тогда Добрыня Кавбух под гул рвущихся бомб громко

расхохотался.

– Давай, давай, адольф, громи пустую рощу! Рви березки,

колошмать родимые! Вырывай с корнем! Живы будем – новую

рощу вырастим! – кричал Добрыня, сверкая неистовыми

глазами.

Такой внезапный порыв удивил лейтенанта.

– Ребятам тоже достается, пограничникам, – сказал

Макаров. – А что, если погибнут?

Вопрос этот ошарашил Кавбуха.

– Да, что тогда? – оторопело спрашивал он лейтенанта.

Макаров ответил не сразу. Он слушал, как стонет от

взрывов тронутая первой позолотой когда-то веселая кудрявая

рощица, смотрел, как взлетают в воздух вместе с комьями

земли молодые березки.

– Всех не убьют. Нужно прямое попадание. А они в

разных местах – по два в одной норе.

– Ну а если случится такое? Кто нам сигнал подаст, когда

фашистские танки пойдут?

– Не случится, такого не бывает, – уже с раздражением

ответил Игорь; оттого и раздражался, что в настойчивости

Кавбуха звучала неприятная правда, а он еще не знал, что в

подобной ситуации надо предпринимать.

Сбросив бомбы, самолеты, казалось, ушли восвояси.

"Теперь должны пойти танки", – думал Макаров, с нетерпением

и тревогой посматривая туда, где находились пограничники. Он

ждал сигнала, по которому оба танка должны, не мешкая,

выскочить на опушку леса и из засады ударить по немецким

танкам. Но сигнала не было. "А что, если Кавбух прав – некому

подавать сигнала?" – больно кольнула неприятная мысль. Он

уже намеревался бежать к своему танку, но был остановлен

новым гулом в воздухе. Со стороны Орла шла вторая группа

стервятников. А может, это были те самые и шли на второй

заход, сделав большой разворот. Впрочем, это не имело

значения. Все повторилось: падали бомбы на рощу, взлетали

вверх вырванные с корнями кусты. Вдруг один самолет

задымился и, не выйдя из пике, врезался в рощу. На месте

падения поднялся черный, зловещий вулкан. Ни Игорь, ни

Добрыня в первую минуту не сообразили, что произошло с

самолетом. Они смотрели друг на друга молча и

вопросительно сияющими недоуменными глазами, в которых

уже зарождалось смутное предположение. Но ни тот, ни другой

не высказали его вслух и снова следили за бомбежкой ложной

позиции, восторгаясь тем, что удалось так ловко обмануть

противника, заставив его сбросить бомбы туда, где не было

наших войск.

Не успела вторая армада самолетов уйти, как появилась

третья, более многочисленная. Восемнадцать машин насчитал

Кавбух. И шли они другим курсом, немного правее, минуя рощу,

шли туда, где проходил передний край нашей обороны, где в

засадах стояли танки бригады Катукова, а в глубоких "лисьих

норах", оседлав шоссе, сидели наши воины, притаясь, держа

наготове противотанковые ружья, гранаты и бутылки с горючей

смесью.

Игорь и Кавбух вылезли из-под танка и, стоя под

камуфляжной сеткой, смотрели уже в противоположную

сторону, наблюдали, как почти на горизонте, в стороне

Мценска, вражеские самолеты пикировали на позиции наших

войск. Вдруг Кавбух схватил лейтенанта за плечо и

приглушенно закричал:

– Смотрите, смотрите, командир, – сигнал!

Игорь обернулся и увидел у дальней опушки рощи

маленькую фигурку, машущую красным флажком. Флажок,

освещенный низким, только что выглянувшим солнцем, ярко

алел на зелено-золотистом фоне берез. И тогда Игорь, успев

бросить только одно слово "Вперед!", помчался к своему танку.

Минут через пять они были на опушке рощи,

превращенной в сплошной завал из деревьев, торчащих

корнями кверху, глубоких воронок и взрыхленной земли.

Жуткую картину представляла роща. Пахло гарью и дымом.

Копны – ложные танки – были разметаны.

Замаскировав машины в кустах, Макаров и Кавбух пошли

к двум пограничникам, стоявшим возле глубокой воронки. Оба

с автоматами. Серые лица испачканы землей. Смотрят в

сторону Орла, откуда доносится характерный рокот моторов.

Где-то там, еще далеко, идут танки. Метрах в трехстах от

опушки прямо на поле догорает немецкий самолет. Ветер

доносит от него неприятный смрад.

– Это кто его? – Макаров кивает в сторону обломков

самолета.

– Лейтенант. Из противотанкового ружья, – отвечает

сержант.

– Он где, лейтенант? – спрашивает Макаров, и в голосе

его звучит напряженная настороженность.

– Здесь... – Сержант делает вялый жест рукой на

огромную воронку и печально прибавляет: – И Шишков тут,

вместе с лейтенантом был. Прямое попадание.

Макаров и Кавбух подходят к краю воронки.

– Вот она, смерть, какая – и хоронить нечего, – сокрушенно

говорит Добрыня. – Сожгло – и прах развеяло-разметало в

чистом поле.

– Как фамилия лейтенанта? – спрашивает Игорь.

– Не знаю. – Сержант пожимает плечами.

– Вы разве не из одного погранотряда? – удивляется

Игорь.– Из одного, только заставы разные, – отвечает– сержант.

– Кажется, Гришин его фамилия, – вспомнил другой

пограничник. – Точно, Гришин. Он говорил, что дядя у него в

Москве, на каких-то Верхних Котлах живет.

– Есть такие, Верхние Котлы, – говорит Игорь, коренной

москвич, и вслушивается в звуки моторов. На какую-то минуту

он погружается в глубокую задумчивость. Его мысли, как

всегда, резким неожиданным возгласом вспугивает Кавбух, он

протягивает руку в сторону Орла:

– Вон они, смотрите, смотрите, танки! Тьма-тьмущая.

И верно, из-за перевала показались танки. Они шли

тремя колоннами по шоссе и по обочинам. Много танков,

трудно сосчитать. Да и некогда было.

– По машинам! – скомандовал Макаров и потом, понизив

голос, обратился к пограничникам: – Вы пойдете со мной.

Договорились, что из засады первым будет стрелять

командир. Его выстрел послужит для второго танка сигналом к

открытию огня.

Макаров усадил пограничников на броню своей

тридцатьчетверки, посоветовал привязаться к поручням

ремнями, чтоб не сбросило на крутых поворотах. Пробовал

шуткой подбодрить:

– Держись, ребята, ничего страшного, все будет как в

кино. Замаскированные в кустах танки стояли на опушке рощи.

Макаров и Кавбух, приоткрыв люки, наблюдали за движением

стального клина танковой армии Гудериана, охраняемого

сверху "мессершмиттами". В устрашающем грохоте моторов,

от которого дробился воздух и стонала земля, ощущались

дьявольская уверенность в своей мощи и неуязвимости и

дерзкий вызов всему живому. Восемьдесят танков,

восемьдесят стальных крепостей, в сопровождении пехоты,

посаженной на бронетранспортеры и мотоциклы, неудержимой

лавиной надвигались на маленькую златокудрую,

искалеченную бомбами рощицу, в которой, притаясь, стояли

всего два танка.

Не раз смотрел смерти в глаза Игорь Макаров; не

однажды ходил над пропастью... Но даже в последнюю ночь в

занятом немцами Орле, когда казалось, что западня

захлопнулась и ему уже не вырваться из фашистского капкана,

он не испытывал того чувства, которое охватило его сейчас.

Это был не страх, хотя чувство страха ему было знакомо. Это

было нечто иное, более страшное, чем тревога за собственную

жизнь. То было доселе неизвестное, впервые осознанное

чувство огромной всемирной беды, жуткой катастрофы,

надвигающейся над людьми, – не над ним, Игорем Макаровым

и его товарищами, что стоят рядом с ним, а над теми, что за их

спиной, в окопах и блиндажах, что под Мценском и за

Мценском, под Тулой и за Тулой, что под Москвой и в Москве.

Выстоят или будут смяты и раздавлены чудовищным,

гигантским раскаленным утюгом, за которым тянется след

примятой выжженной земли?

Катится лавина, все резче и свирепей ее гул, он не в уши

врывается, а пронизывает все тело, каждую клетку, заполняет

душу тяжелым свинцом. Вот они уже отлично видны,

ощетинившиеся жерлами пушек, дулами пулеметов. Чем

ближе к роще, тем осторожней их движение. Игорь видит, как

поворачивается хобот идущего впереди танка. И выстрел.

Затем другой. Шмелем прожужжали снаряды. За ними

пулеметная строчка. По роще. "Неужто обнаружили?" -

мелькает тревожная мысль. Снаряды летят мимо. Нет,

стреляют наобум, на всякий случай. Боятся. А ведь и вправду

боятся, трусят. Кажется, пора. Уже совсем близко. Вполголоса,

будто его могут услышать враги, он командует:

– По головному танку. .

А мысль торопливо сверлит мозг: только бы с первого

снаряда, как будто это что-то решит. Выстрел!

Сверкнула змеей в воздухе и отлетела в сторону

гусеница. Макаров недовольно поморщился, подумав о

наводчике: "Это он случайно? Или намеренно целился в

гусеницу? Подраненный танк по инерции развернулся на

девяносто градусов, выставив уязвимый бок. И Макаров не

успел скомандовать, как раздался второй выстрел, и черный

клуб дыма хлынул из смертельной раны врага. Лавина не

остановилась, напротив, она как будто ускорила движение,

отвечая шквалом огня. Но острие ее клина, направленное по

шоссе, разделилось надвое. Лавина разделилась на два

потока, образуя клещи. Две колонны повернули от шоссе -

одна вправо, другая влево, обходя рощицу с флангов. Игорь

видел, как задымился еще один танк. Он понимал, что медлить

больше нельзя, иначе два его танка окажутся в стальном

мешке. Круто развернув свою тридцатьчетверку, он прошелся

перед танком Кавбуха, высунувшись из люка, замахал рукой:

– Давай за мной! Отходим.

Маршрут отхода был ему известен: не по шоссе, а

параллельно, по обочине. Через четверть часа они подходили

к небольшой багряно-золотистой рощице, подозрительно

приумолкшей, выжидательно-настороженной. Игорь чутьем

бывалого солдата угадывал, что в рощице стоят наши в

засаде. Открыл люк, приветливо заулыбался пограничникам:

– Как, мои пассажиры, живы?

– Сами-то живы, только всю душу вытряхнули: телега-то

ваша, видать, без рессор, – так же весело и добродушно

отозвался сержант.

– Коль живы сами, то и душа с вами. Вы-то не очень

вперед высовывайтесь: невзначай и свои могут подстрельнуть,

– предупредил Игорь и, выбросив, как было условлено,

флажок, спрятался в люк.

У самой рощи из-за куста вышел танкист в шлеме и

засаленной куртке, поднял флажок. Игорь открыл люк, легко

соскочил на землю, весело заговорил:

– Лаврененке – салют!

Но лейтенант Лаврененко энергично махал флажком

водителю макаровского танка: давай, мол, ныряй в рощу. И

когда оба танка скрылись в зарослях, подминая кусты и мелкие

деревца, спросил Игоря:

– Ну что там, в роще? Как наши чучела?

– Все перепахано бомбами. Березки вверх корнями стоят,

– ответил Игорь. Он был возбужден и оттого, что удачно

выполнил боевое задание, и оттого, что целым и невредимым

возвратился к своим.

– А как у вас? – спросил Игорь обступивших его танкистов.

– Пехоте досталось, – ответил Лаврененко. – А мы

отделались легким испугом. Нет, ты скажи, здорово фрицы

клюнули на нашу приманку! А? Мы видели, как они долбили

рощу, точно коршуны.

Подошел капитан, строгий, подтянутый, сурово спросил:

– Макаров, твои танки? – Хотя и знал, что его. – Давай в

свою роту. Ты нас демаскируешь.

– А где она, наша рота? – спросил Игорь.

– Где-то там... – Капитан неопределенно качнул головой

вправо и только теперь осведомился: – Что немцы? Близко?

– Разбились на две колонны, идут по обе стороны шоссе.

Через полчаса, а может, и раньше будут здесь.

– Понятно, – сказал капитан и решительно прибавил: – Ты

вот что, не задерживайся, ищи свою роту. Гусев должен быть

где-то тут недалеко.

Дмитрий Лаврененко проводил Игоря до его танков.

Увидав пограничников, сидевших на танке, спросил, сверкая

глазами;

– Твой десант?

– Половина десанта, – угрюмо ответил Игорь и прибавил: -

Половину там оставили. И лейтенанта.

– Похоронили? – Лицо Лаврененко сделалось суровым.

– Нет, нечего было хоронить: бомба угодила в их щель...

Жалко ребят.

– Расквитаемся, – коротко сказал Лаврененко и вздохнул.

– Уже расквитались, – сообщил Игорь. – Лейтенант из

ружья свалил "юнкерс", да мы две коробки подожгли.

– А что ж ты молчишь? – оживился горячий,

темпераментный Лаврененко. – Поздравляю, Игорь. Ты открыл

счет сегодняшнего дня.

– День предстоит жаркий, – сказал подошедший Кавбух. -

По моим подсчетам, их около сотни наберется, танков-то.

– Плохо считаешь, старший сержант, – сказал Лаврененко.

– Четвертый месяц в бою, пора научиться.

– А еще Главбух называешься, – дружески подмигнул

Игорь.– Ну, я точно не ручаюсь, – смутился Кавбух. – Может,

девяносто, но не меньше восьмидесяти.

– Не девяносто, а тридцать, – твердо сказал Лаврененко. -

Надо считать, один к трем. Потому что, во-первых, мы в

обороне. Наступающий должен иметь трехкратное

превосходство числом. А во-вторых – и это главное, – мы на

родной земле. Тут каждый кустик за нас. Понял, как надо врага

считать?

– Да его, может, и совсем не надо считать, – хитровато

сказал Кавбух. – Пускай Гитлер считает-недосчитывается или

этот Гурдиян.

– Гудериан, – поправил, смеясь, Игорь.

– А все равно – у них, у фашистов, все на "ге": Гитлер,

Геббельс, Геринг, Гиммлер, Гесс, вот и этот Гурдиян, – ответил

Кавбух.

– Ты прав, Добрыня Никитич, чего-чего, а "ге" у них

навалом, – сказал Игорь.

– У нас в деревне учитель был Адольф Гумно, – по какой-

то странной ассоциации вспомнил Кавбух. – Сменил. На

законном основании поменял имя, Александром стал

называться.

– А фамилию так и оставил – Гумно? – улыбнулся Игорь.

– Фамилию оставил. А что в ней такого, чтоб менять? -

удивился Кавбух.

– Лейтенант Макаров, почему задерживаетесь? -

послышался из кустов властный голос капитана.

– Уходим, – ответил Игорь и энергично протянул

Лаврененко руку: – Ну, Митя, держись. Бей наверняка. Первым

снарядом сбрасывай гусеницу, а вторым сверли

подставленный бок.

– Постараемся одним снарядом сверлить два танка, -

заулыбался Лаврененко, крепко пожимая Макарову руку.

– Ну, ребята, а вы идите к своим, – обратился Игорь к

пограничникам, – Найдете. Спасибо вам, и будьте живы.

Лейтенант Макаров по рации связался с капитаном

Гусевым и получил приказ засесть в засаду в небольшом

кустарнике. Это была узкая полоска кустов, тянущаяся метров

на двести вдоль неглубокой балки с юго-востока на северо-

запад по диагонали к фронту. Зеленая, а вернее, уже

золотисто-багряная полоска кустов не была сплошной – она в

нескольких местах обрывалась. Свои танк Игорь поставил

–впереди, Кавбуху приказал замаскироваться на

противоположном конце, уступом назад. Нельзя сказать, что их

позиция была достаточно удобной для засады: полоска кустов

довольно жиденькая и не сплошная, а по обе стороны ее -

открытое, изрезанное неглубокими балками и впадинами поле.

До соседа справа – лейтенанта Лаврененко – добрых два

километра, а левый фланг открыт гудериановским танкам.

Яркими, золотистыми флагами полыхали молодые

клены. Широкий кленовый лист устилал землю, падал на

башню и на гусеницы танка, и Макаров приказал экипажу

набросать багряно-золотистых веток на маскировочную сетку,

под которой был укрыт танк.

Ждать пришлось недолго... Немецкие танки двигались

развернутым порядком. Они держались несколько правее той

позиции, которую занимал Макаров, их острие, как казалось

Игорю, было нацелено на рощицу, где засели в засаде

Дмитрий Лаврененко и его товарищи.

Игорь стоял на башне танка. Золотисто-желтые листья

рябины и кроваво-спелые гроздья ягод сквозь маскировочную