Текст книги "Бородинское поле"

Автор книги: Иван Шевцов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 52 страниц)

Макарове. Гнедой конь мотнул головой и толкнул лейтенанта в

плечо, будто хотел напомнить тому о его обязанности, и этот

толчок в самом деле заставил лейтенанта спохватиться.

– Так где, по-вашему, может быть сейчас комдив? -

спросил он, глядя на Глеба.

– Я только что с ним разговаривал. Он был на своем НП -

это немного восточнее батареи Раевского, – ответил Глеб.

– Где музей? Знаю, – живо ответил лейтенант и приложил

красную руку к ушанке: – Разрешите ехать?

Макаров кивнул, и связной легко вскочил в седло.

После полудня в братской могиле рядом с могилой

Гоголева хоронили убитых.

Елисей Цымбарев плакал, не скрывая слез. Он стоял у

могилы неподвижно, как статуя, опустив обнаженную

седеющую голову, А Тарас Ткачук не мог стоять на месте, он

сновал в толпе бойцов и командиров и, утирая варежкой

заплаканное лицо, все говорил:

– Ах, Лихов, Лихов... нелепо погиб. А все Гончаров, это из-

за него, он виноват.

Услышав его слова, Думчев оборвал угрюмо и зло;

– Гончаров тут ни при чем. Гитлер виноват. Думать надо,

что говоришь.

Когда засыпали могилу землей, неожиданно из-за

монастыря выскочил возок, сопровождаемый тремя

всадниками. Ездовой осадил лошадь, из возка вышел

Полосухин, а с ним еще один командир в новеньком

полушубке, перетянутом таким же новеньким ремнем с

портупеей и кобурой. Через плечо – автомат ППШ. Глеб

подошел к комдиву, хотел доложить, но тот быстро и молча

протянул ему руку, давая понять, что не нужно никакого

доклада. Потом представил прибывшего:

– Знакомьтесь, Глеб Трофимович, – старший батальонный

комиссар Брусничкин Леонид Викторович. Назначен к вам

комиссаром.

Глеб мельком взглянул на Брусничкина, протянул ему

свою широкую руку и мрачно произнес:

– Подполковник Макаров.

Рука у Брусничкина мягкая и теплая. "А у Гоголева была

крепкая рука", – почему-то подумалось Глебу, и он сказал, кивая

на могилу Александра Владимировича:

– Позавчера вот похоронили вашего предшественника. А

сейчас еще девять человек.

– Да, мы видели поле боя: внушительная картина, -

похвалил Брусничкин, намереваясь еще что-то сказать.

Но Полосухин перебил его, строго глядя на Глеба:

– А почему не доложили, подполковник, о своем ранении?

– Нечего докладывать, товарищ комдив, – сухо ответил

Глеб. – Никакого ранения нет. Пустяковая царапина.

– Тогда зачем бинты?

В голосе Виктора Ивановича звучали дружеские веселые

нотки, но Глеб не принял их, возможно, потому, что разговор

этот происходил в присутствии нового комиссара, к которому

командир полка отнесся с предубеждением. И совсем не

потому, что это был именно Брусничкин. Да будь хоть кто, хоть

Малинкин, Калинкин, Орлов или Соколов, он все равно

отнесся бы так же сухо, с холодным раздражением и плохо

скрываемой ревностью – считал, что никто не сможет заменить

Гоголева. Ответил Полосухину с явной иронией:

– Для антуража, товарищ полковник.

– А-а, понимаю: бинты для красоты, – с деланным

простодушием сказал Виктор Иванович. Чуткий и

проницательный, он понял состояние командира полка и

решил перевести разговор на другое. Кивнул головой,

направляясь к своему возку и увлекая за собой Макарова.

Сказал Брусничкину и Судоплатову: – И вы тоже, – А когда они

уединились у возка, вдруг протянул Макарову руку и с маху

обнял его: – Спасибо, Глеб Трофимович. Спасибо и вам,

начальник штаба... Вы с честью выдержали трудный экзамен.

Очень трудный. Я знаю, как вам досталось. Но это только еще

экзамен. Главные бои – впереди. Обстановка остается

напряженной. Генерал Лелюшенко ранен и эвакуирован в тыл.

На правом фланге дивизии и армии противник остановлен. На

левом, вы уже знаете, Воробьев и Корепанов снова овладели

Артемками. Там немцы отброшены. Центр, как видите,

выстоял. Но к ночи можно ожидать новой атаки. И особенно

здесь, на вашем участке. Вы тут порядком наломали

металлолома, и фашисты наверняка попытаются припомнить

вам это и взять реванш. Я приказал опять заминировать все

подходы, и не только противотанковыми, но и

противопехотными минами. Сейчас, пока тихо, организуйте

отдых бойцов. Я поехал в Артемки.

Полосухин торопился. Октябрьский день короток, дело

шло к вечеру.

От могилы бойцы расходились по своим точкам, а Глеб

повернул к могиле, шагая медленно и задумчиво. Судоплатов

попросил разрешения отлучиться на КП.

– Надо пройти по полю боя, собрать трофеи, документы

убитых, осмотреть танки и транспортеры, – распорядился

Макаров. – Поручите это Думбадзе. Пусть возьмет себе в

помощь Чумаева и Акулова.

Когда Судоплатов ушел и командир с комиссаром

остались вдвоем возле свежей могилы, получилась небольшая

пауза. Нарушил ее вопросом Глеб:

– Вы давно на фронте?

– Первый день, – откровенно признался Брусничкин.

– А до этого где служили?

Такое знакомство не понравилось Брусничкину, оно чем-

то напоминало допрос. Не нравился ему и этот сухой,

холодный тон командира полка.

– До этого я служил в госпитале.

– Вы врач?

– Нет, я историк.

– Мм-да, история, – после некоторой паузы вымолвил

Глеб. В этих словах Брусничкину послышалось что-то

ироническое.

Но он смолчал, и Глеб мысленно упрекнул себя. "К чему

эти колкости при первой встрече? Чем новый комиссар

виноват, что он, Макаров, не может примириться с гибелью

своего друга Гоголева? Должно быть, не по своей вине он

только первый день на фронте. Может статься, что это умный

и храбрый человек. Нет, надо подавить свое дурное

настроение и менять этот неуместный предвзятый тон", -

решил Макаров. Но в эту же минуту заговорил Брусничкин:

– Что ж, Глеб Трофимович, может, соберем людей,

побеседуем, подведем итоги боя?

И опять ощетинился Макаров – предложение комиссара

не понравилось ему, показалось неуместным, – ответил:

– Итоги боя мы уже подвели. Вот здесь, у могилы.

– Я имел в виду побеседовать с бойцами и командирами,

познакомиться, сказать несколько теплых слов.

– Сказаны все слова. Вот здесь, перед вашим приездом.

Я думаю, что сейчас самым разумным нашим мероприятием, -

Глеб сделал ударение на слове "мероприятие", – будет отдых -

после боя и перед боем. Люди устали от перенапряжения и

бессонницы. Они хотят спать. – И опять поймал себя на мысли,

что нехорошо, не так разговаривает с комиссаром. Смягчился:

– Вы небось не обедали? Пойдем на КП. Подкрепитесь с

дороги.

Брусничкину не понравился командир полка. В тоне

Макарова он усмотрел явное недружелюбие. Подумал о

подполковнике: "Солдафон". То ли дело – Борис Всеволодович

Остапов. С тем легко было Леониду Викторовичу работать.

Друг другу не мешали, каждый делал свое дело. А с этим,

пожалуй, не сработаться. Главная сложность заключалась в

том, что в обязанностях комиссара госпиталя и комиссара

полка было не только общее, было и различие, то новое, чего

Брусничкин, человек сугубо штатский, не имеющий военного

образования, не знал. Свое назначение на эту должность он

воспринял без особого энтузиазма. Он рассчитывал, что его

оставят работать в политотделе армии или, на худой конец, в

дивизии. А тут на тебе – комиссар полка, да к тому же еще

артиллерийского.

Придя на командный пункт, Макаров вызвал секретаря

партийного бюро, исполнявшего в эти дни обязанности

комиссара полка, и представил его Брусничкину. Сам же

направился на НП.

Но только он поднялся на курган, как позвонили из штаба

дивизии, сообщили, что к ним выехал новый командующий

пятой армией генерал-майор Говоров. Глеб возвратился на

свой КП. А через несколько минут возле Спасо-Бородинского

монастыря остановился вездеход командарма. Всего

несколько дней прошло с тех пор, как здесь же, на

Бородинском поле, тогда еще командующий артиллерией

фронта, Леонид Александрович Говоров лично ставил задачу

полку Макарова. И вот этот малоразговорчивый, угрюмый и

всегда сосредоточенный генерал-майор артиллерии

прибывает сюда уже в новой должности. Вспомнит ли?

Кажется, много месяцев минуло с их последней встречи, а на

самом деле и недели не прошло.

Говоров в сопровождении адъютанта и офицера штаба,

выйдя из машины, быстро направился к кургану, но на курган

подниматься не стал, увидав торопливо идущих к нему

Макарова, Брусничкина и Судоплатова. Короткий доклад Глеба

выслушал спокойно, не проявляя, как это случалось у

прежнего командующего, нетерпения, сказал глухим голосом:

– Поздравляю вас, товарищи, с успехом, – и пожал всем

троим руки. Поднес к глазам бинокль и бегло осмотрел поле

недавнего боя. Спросил: – Возле танка какие-то люди.

Недобитые танкисты?

–Там наши, товарищ командующий, – пояснил Глеб. -

Производят осмотр.

Говоров ничего на это не сказал, хмурый взгляд его,

устремленный в сторону Шевардино, выражал глубокую

озабоченность и плохо скрываемую тревогу. Его можно было

понять. В трудный, критический момент возложили на его

плечи колоссальную ответственность. Его кандидатуру

предложил командующий фронтом генерал Жуков, мотивируя

свое предложение тем, что Говоров – опытный артиллерист, а в

настоящее время, в решающие дни битвы за Москву, основная

тяжесть борьбы с вражескими танками ложится на

артиллерию. Говоров знал, что Клюге, не сумев прорвать нашу

оборону, подтягивает в полосу пятой армии свежие силы.

Предстоят ожесточенные битвы. Армейские резервы

истощились. Жуков пообещал подбросить немного артиллерии

и несколько стрелковых подразделений. Говоров знал

ограниченные возможности командующего фронтом и

ориентировался на собственные силы.

Выслушав доклад командира полка и оглядев поле перед

Багратионовыми флешами, Говоров сказал, обращаясь к

Макарову:

– Немцы могут повторить атаку еще сегодня. Они провели

хорошую разведку боем, и, хотя она им дорого обошлась, они

теперь знают систему нашей обороны. Надо полагать, все

ваши огневые точки засечены. Перед новым наступлением они

наверняка нанесут бомбовый и артиллерийский удар уже не

вслепую, а по точно известным им целям. Что для этого надо

предпринять?.. – И сам же ответил: – Создать ложные

артиллерийские позиции. Произвести перегруппировку

подразделений... Лучше использовать запасные позиции.

Нужно выдвинуть несколько орудий вперед – в засады. Бейте

их из засад прямой наводкой. Это дает большой эффект,

ошеломляет неприятеля.

Ясность мысли звучала в его словах, весомых и точных,

спокойная уверенность и непоколебимость чувствовались во

всей его статной, крепкой фигуре, и это понравилось Макарову.

Сейчас в Говорове Глеб заметил что-то новое, чего не видел

во время их последней встречи.

– Не теряйте времени, – сказал Говоров, уходя.

– Разрешите вопрос, товарищ командующий? – обратился

Макаров торопливо, видя, что командарм тоже не намерен

терять времени. Говоров едва заметно кивнул. – У меня полк

без одного дивизиона. Один дивизион по приказу командира

дивизии три дня тому назад был выброшен вот в этот район. -

Глеб быстро развернул карту. – Сейчас командир дивизиона

докладывает, что противник обошел их позиции справа и слева

и они фактически оказались во вражеском тылу.

Целесообразно ли их дальнейшее там пребывание, когда

здесь мы испытываем трудности?

Говоров внимательно посмотрел на карту. Сказал:

– Нужно кому-то из вас отправиться в дивизион, выяснить

все на месте и решить.

– Разрешите мне? – спросил Макаров.

– Вам не обязательно. Это может сделать и комиссар. -

Говоров бросил скользящий взгляд на Брусничкина.

– Я, товарищ генерал, всего первый день в полку, -

проговорил торопливо Леонид Викторович, и полные щеки его

густо зарделись.

– Я тоже первый день командую армией, – грубовато,

неласково ответил Говоров.

Он не любил возражений по вопросам, не имеющим

принципиального значения. Больше ни слова не сказал. Сел в

машину, вездеход, взметая снежную пыль, укатил в сторону

Артемок.

– Странно, – проговорил несколько обескураженный

Брусничкин, взглянув мельком на командира полка и

начальника штаба.

– Ничего не поделаешь, приказ есть приказ, придется

вам, Леонид Викторович, подъехать к Князеву,

сориентироваться в обстановке и принять решение. Вообще, я

за то, чтобы отвести дивизион и соединить с полком, – сказал

Глеб и, поймав обиженный взгляд Брусничкина, прибавил: -

Здесь недалеко.

Через полчаса легкие сани, в которых сидели

Брусничкин, Акулов и ездовой – желтолицый худенький боец, -

переехали железнодорожное полотно. После полудня небо

окончательно очистилось от кучевых облаков, и низкое солнце,

повисшее над горизонтом, слепило глаза. В юго-западном

направлении, куда они ехали без дороги, просто по целине

неглубокого искристого снега, гремела артиллерийская

канонада, но ружейно-пулеметной стрельбы не было слышно.

Акулов приблизительно помнил, где находился дивизион в тот

день, когда погиб Гоголев, и ехали они примерно тем же путем,

каким везли на медпункт смертельно раненного комиссара.

Правда, тогда все выглядело как-то по-иному. Но у Акулова

хорошая зрительная память, и на беспокойный вопрос

Брусничкина: "А мы не заблудимся, не попадем к немцу в

гости?" – отвечал довольно спокойно:

– Да заблудиться-то не заблудимся, товарищ

батальонный комиссар.

– Старший батальонный комиссар, – поправил

Брусничкин.

– Извините, я все по привычке: Александр Владимирович

Гоголев был батальонным комиссаром.

– Ну так что вы хотели сказать? – перебил его

настороженный и нетерпеливый Брусничкин.

– Про Гоголева? – переспросил Акулов, пяля на

комиссара наивно-добродушные глаза.

– Я спрашиваю: дорогу в дивизион вы хорошо знаете? К

немцам не угодим? – раздраженно и глухо повторил

Брусничкин.

– Так я и говорю: дорогу-то как-нибудь найдем с божьей

помощью, а вот что касается немцев, то тут никто поручиться

не может.

– Вы что, верующий? – спросил после паузы Брусничкин.

– Я-то? – недоуменно и весело отозвался Акулов и сразу

же сообразил: – А-а, вы это насчет божьей помощи. Так это к

слову, у нас в деревне так говорят. А ежели к немцу угодим, так

нам и бог не поможет.

"Странный он какой-то", – подумал Брусничник, с.

беспокойством оглядываясь по сторонам. Ездовой то и дело

дергал вожжами и несильно хлестал лошадь, бежавшую

ленивой рысцой навстречу солнцу, нависшему над темной

громадой леса. "Что там, в этом лесу?" – с одинаковой

тревогой думали и ездовой, и Брусничкин, да и сам Акулов,

хотя виду не подавал, старался казаться веселым и бойким.

Он хотел понравиться своему новому начальнику, говорил

негромко мягкие слова:

– Справа от нас деревня Доронино, там должны быть

немцы, слева – Утицы, там должны быть наши.

– А впереди, в лесу? – угрюмо спросил Брусничкин.

– Там могут быть наши, а могут и немцы оказаться. Там

все возможно, – беспечно ответил Акулов.

"Ничего себе – успокоил", – презрительно усмехнулся

Брусничкин.

Чем ближе они подъезжали к лесу, тем глубже

погружалось в его кружевную пучину солнце, рассеивая сквозь

голые ветви золотистый багрянец лучей. Позади них сверкал

розовато-палевый снег, впереди он был полосатым,

пятнистым, а дальше у леса – темно-голубым, неприветливо-

холодным, как сам лес, таящий в своих дебрях что-то

зловещее. "Безрассудно ехать прямо в лес, где, может быть,

нам уже уготовлена засада", – подумал Брусничкин и приказал

ездовому:

– Остановитесь-ка. А вам не кажется, товарищи, что мы

ведем себя слишком беспечно? Товарищ Акулов, пойдите на

опушку, разведайте. Если все в порядке, дадите нам сигнал.

– Есть, разведать опушку, – бойко повторил Акулов приказ

и с готовностью отправился в лес.

– А он смелый боец, – вслух подумал Брусничкин.

Ординарец ему уже нравился.

Тут хоть какой будь – все одно, – неясно отозвался

ездовой.

– Что значит "все одно"?

– А если, предположим, немец с опушки за нами

наблюдает и ждет нас, так мы все равно у него на мушке. Нам

теперь один черт – что назад, что вперед.

"А ведь верно, – подумал Брусничкин. – До леса, пожалуй,

и двухсот метров не будет. Полоснет из пулемета – и привет

родителям". От такой мысли пробежал холодок по спине, и

холодок этот немного смутил Брусничкина. "А, была не была..."

Он решительно приказал:

– Поехали.

Лес встретил их тишиной. Снежная целина изрыта

следами людей, саней и гусеницами танков. Поляна, по

которой они ехали, то расширялась, то сужалась в просеку.

Солнца здесь не было: оно ласкало застывшие в небе

перистые облака, окрашивая их в пурпур. Скрип полозьев и

стук копыт здесь звучали резче, отчетливей. И в этой тишине

впереди, где-то за поворотом, услыхали человеческие голоса и

неясный шум. Брусничкин жестом приказал ездовому

остановиться. Прислушались.

– Кто там? – шепотом спросил Брусничкин у появившегося

Акулова.

– Возможно, наши, – ответил Акулов и посмотрел вверх на

пролетевшую, освещенную солнцем розовую сороку.

– Пойдите выясните, – приказал Брусничкин.

Акулов приложил руку к ушанке, молча повернулся и

двинулся вперед, но теперь уже не так прытко, как в первый

раз, а небрежно, вяло, нехотя.

Коротая минуты томительного ожидания Акулова,

Брусничкин попытался ослабить свое напряжение анализом

своих чувств. "По сути дела, – размышлял он, – я нахожусь с

особым заданием в тылу врага. Макаров так и ориентировал:

дивизион капитана Князева находится в тылу у немцев. Я не

боюсь, совсем мне не страшно, хотя, конечно, кому охота

умирать. Но если внезапно набросятся фашисты, я не дамся

им живым. Комиссаров они жестоко истязают перед тем как

убить".

Брусничкин достал пистолет, заслал патрон в патронник,

курок поставил на предохранитель и подозрительно посмотрел

на стайку темных елей. Автомат висел у него на шее – курок

тоже поставлен на предохранитель. Он думал не только о себе

и своей судьбе, но и о том, что он здесь не один, что с ним

находятся два бойца, каждый со своей судьбой, и он,

Брусничкин, отвечает за их жизнь.

Акулов долго не появлялся и не подавал никакого

сигнала. Разные мысли лезли в голову Брусничкина: может,

ординарец его схвачен фашистами, допрошен, во всем

признался и теперь враги незаметно обкладывают их плотным

кольцом, чтобы взять комиссара живым? А шум впереди – за

поворотом становился все слышней, отчетливей были голоса.

– Кажись, наши, – обронил единственную фразу ездовой,

обрадовав Брусничкина.

Наконец из-за поворота появился Акулов, с ним еще трое

военных, потом показались лошади, тащущие пушку.

– Точно, дивизион капитана Князева. Вон и сам капитан, -

сказал ездовой и с облегчением вздохнул.

"Как? Снялись без приказа? Самовольно оставили

позиции?" – сердито подумал Леонид Викторович. Ведь вопрос

об отходе дивизиона мог решить только он, Брусничкин. Этим

правом его наделил сам командующий армией. Он,

Брусничкин, ехал выполнять особое задание, он должен был

на месте разобраться во всем, все взвесить и решить. А тут на

тебе – не дождались. Леонид Викторович ничего не знал о

Князеве, но думал о нем сейчас плохо, с накипающим

негодованием. А Князев уже имел кое-какое, правда очень

поверхностное, представление о новом комиссаре со слов

Акулова: "На войне первый день, все на нем скрипит, насчет

храбрости не очень, а куража порядком". Князев тогда, как и

положено, оборвал Акулова: "Ладно, не твоего ума дело -

давать оценки старшим. Познакомимся – разберемся". Но

первые штрихи запомнились.

От дивизиона Князева осталась всего лишь одна

батарея. Три пушки везли конные упряжки, четвертую тащили

на себе бойцы. Часть орудий была повреждена немцами,

другие пришлось бросить, предварительно сняв замки.

Сегодня дивизион вместе с отрядом ополченцев выдержал

жестокий бой с фашистами. На повозке из-под снарядов везли

тяжелораненых артиллеристов. Легкораненые шли сами,

помогая друг другу. Отход дивизиона прикрывал отряд

ополченцев, тоже понесший большие потери. Как и все его

подчиненные, капитан Князев, проведший двое суток без сна,

уставший до предела от физического и морального

перенапряжения, еле держась на ногах, все же не терял

присутствия духа, подбадривал шутками раненых, помогал

бойцам толкать пушку. Известие о том, что навстречу ему едет

новый комиссар полка, воспринял равнодушно, но рассказ

Акулова о сегодняшнем бое у Багратионовых флешей

выслушал внимательно и с удовлетворением. Брусничкину

доложил по форме:

– Товарищ старший батальонный комиссар! Вверенный

мне дивизион следует в расположение полка. За время боев с

противником нами уничтожено восемь фашистских танков, три

бронетранспортера, пять мотоциклов, три грузовые машины и

около сотни солдат. Наши потери: двенадцать человек убитых,

одиннадцать раненых – пять человек тяжело. Из материальной

части уцелело только вот. . четыре орудия.

Внешний вид Князева – сбитая на сторону ушанка,

грязный полушубок, небритое, щетинистое лицо – не

понравился Брусничкину. Выслушав доклад с холодной

строгостью на лице, Леонид Викторович спросил, придавая

своему голосу официальную строгость:

– Где комиссар дивизиона?

– Старший политрук Бровиков тяжело ранен, – ответил

Князев и поправил ремень на полушубке. – Сейчас его

временно замещает политрук Тоноян.

– Где он?

– Замыкает колонну. – Князев кивнул головой назад и

поправил ушанку.

– Вызовите его, – сухо приказал Брусничкин.

Князев посмотрел на стоящего невдалеке Акулова,

сморщил усталое лицо и не приказал, а, скорее, попросил:

– Тонояна сюда. Он в хвосте, пушку толкает.

Акулов проворно козырнул и побежал навстречу

орудийным упряжкам, подводе с тяжелоранеными, устало

бредущим артиллеристам. Приказание, отданное Князевым,

вконец разозлило Брусничкина, он хотел было отменить его, но

решил, что делать это в присутствии подчиненных не совсем

тактично, спросил, сверля Князева колючими глазами:

– А разве мой ординарец вам подчинен, капитан? Кто вам

разрешил распоряжаться им?

– Но, товарищ старший батальонный комиссар, люди с

ног валятся, а Акулов – он свеженький. Извините. Я не думал,

что такая мелочь...

– Нет, это не мелочь, капитан, – перебил его Брусничкин,

сразу перейдя на высокую ноту. – Это самоуправство. С таких

мелочей начинаются преступления. Почему, на каком

основании вы оставили позиции? Кто вам разрешил?

Такого разговора Князев меньше всего ожидал. Он

считал, что решение его на отход столь убедительно, что едва

ли может вызвать у кого сомнение. Во всяком случае, Макаров

его поймет и не осудит. Надо только объяснить. Особенно

комиссару – он человек новый. И Князев принялся объяснять,

постепенно воспламеняясь:

– Мы оставили позиции, которые сейчас уже не имеют

смысла. Сегодня противник нанес нам удар с востока от

Артемок, удар в спину. Дивизион сражался до последнего

снаряда. У нас не осталось ни одного снаряда. И если б не

отряд добровольцев, который сейчас прикрывает наш отход,

мало кто из нас остался бы в живых. Мы и так вынуждены

были бросить часть орудий.

– Как?! – воскликнул Брусничкин. – Вы оставили пушки

врагу?!

– Мы их привели в негодность.

– Свои исправные пушки привели в негодность? Вы

понимаете, капитан, что все это значит? Вы в своем уме? Или

вы потеряли рассудок? Да вы знаете, что вам за это

положено?!

– Не кричите и не пугайте, – грубо ответил Князев, глядя

себе под ноги. – Фашистов не испугались.

– Вы как разговариваете, капитан Князев? Как вы

смеете?!

– Смею, потому что я со смертью в обнимку ходил.

Понятно? А вы еще своей портупеи не запачкали, она еще

поскрипывает.

– Где политрук? – растерянно обратился Брусничкин к

появившемуся Акулову.

– Вон политрук пушку толкает, – язвительно кивнул

головой Князев на группу бойцов, тащивших на себе пушку, и

сам пошел им помогать.

От группы отделился худой заросший паренек и

представился Брусничкину:

– Товарищ старший батальонный комиссар, политрук

Тоноян по вашему приказанию прибыл.

Брусничкин молча кивнул и устремил взгляд на эту

злополучную пушку, замыкающую колонну, на бойцов и

командиров, обливающихся потом. Мимо Брусничкина, не

глядя на него, угрюмо прошли раненые. Эта картина как-то

неожиданно открыла Леониду Викторовичу глаза, и он

почувствовал себя неловко. Сказал политруку:

– Может быть, мою лошадь как-то приспособить пушку

тащить? – Он кивнул на стоящие в стороне сани.

– Пушку мы как-нибудь дотащим вручную, – ответил

Тоноян, – а на сани бы раненых.

– Да-да, пожалуйста, распорядитесь, – быстро согласился

Леонид Викторович и кивком подозвал к себе Акулова. -

Скажите ездовому, что с ним поедут раненые, а мы с вами

пешком.

Сделав, таким образом, доброе дело, Брусничкин

почувствовал некоторое душевное облегчение. Вместе с тем в

нем постепенно поселялись тревога и сомнения. "Может, это и

хорошо, что я встретил дивизион уже в пути, – размышлял

Леонид Викторович, шагая за санями, в которых теперь сидели

раненые. – Застань я их на позициях, пришлось бы самому

принимать решение, то есть брать на себя ответственность.

Сейчас же за оставление позиций отвечает капитан Князев.

Меня он поставил перед свершившимся фактом. Ну, а если он

неправильно поступил, то я, посланный самим командармом,

должен был вернуть дивизион обратно. Помнится, Полосухин

сказал Макарову, что мелкие подразделения, вроде дивизиона

Князева, даже находясь в окружении, делают доброе дело -

сковывают силы врага. Да, положеньице..."

В сумерках они вышли на Бородинское поле, их встретил

Кузнецов, который находился во взводе Ткачука – на его новых

позициях.

– Жив? – сказал Кузнецов, по-братски обнимая Князева.

– От дивизиона одна батарея осталась, – печально

ответил Князев. – А у вас?

– Немного полегче. Ждем ночной атаки.

Однако ночь в полосе обороны полка прошла

относительно спокойно, если не считать десятка тяжелых

снарядов, просвистевших над артиллерийскими позициями и

разорвавшихся где-то в районе станции Бородино. Наши не

отвечали. Люди Князева установили свои четыре орудия на

правом фланге, подзаправившись впервые за много суток

горячей пшенной кашей, отдыхали в блиндажах, прижавшись

друг к другу.

Ночью Глеб вместе с Брусничкиным обошел все батареи.

Комиссара мучила совесть. Он сказал:

– Я резко поругал Князева за самовольное оставление

позиций. Возможно, я был несправедлив.

– Знаю, – неопределенно отозвался Глеб.

– Жаловался?

– Да нет. Обидно ему было.

Перед передним краем трудилась инженерная рота:

натягивали противопехотную проволочную спираль, минеры

устанавливали противотанковые мины. Глеб подумал: "Мины -

это очень хорошо. Сегодня они выручили нас".

В блиндаж вернулись далеко за полночь, усталые,

озябшие. Согрелись спиртом, разведенным крепким остывшим

чаем, и легли вздремнуть. Для Брусничкина это была первая

фронтовая ночь, в непривычной обстановке он не сразу уснул,

хотя и чувствовал себя сильно утомленным. Зато Макаров, как

только сомкнул веки, так и провалился в глубокий сон. В

последнее время Глеба начали одолевать сновидения. Иногда

они были до того реальны, что он путал их с явью. На этот раз

Глеб поспал около двух часов. Проснулся от страшного

сновидения. Ему снилась атака. Цепи фашистов наступают, а

его орудия стреляют холостыми снарядами. Немцы все ближе

и ближе, потому что орудийный огонь не причиняет им никакого

урона. Вот они уже бегут с криками на приступ кургана, на

котором стоит он, Глеб Макаров, и подает команду капитану

Князеву. Тот весь седой. "Когда же он успел так поседеть? -

удивился Глеб и решил: – Это он там, за эти последние сутки,

под Утицами, поседел". Курган высокий, раза в два выше, чем

на самом деле. Потом над полем проносится залп огненных

реактивных снарядов; летят они медленно, плавно, вдруг

превращаются в серебристые самолеты и тают где-то в

розовой дали. И видит Глеб, как по зеленому полю со стороны

Шевардино к Багратионовым флешам движутся гранитные и

чугунные обелиски, выстроившись в ровную шеренгу: они

кажутся живыми, что-то поют торжественное и печальное,

какой-то очень знакомый, до слез трогательный мотив – то ли

"Варшавянку", то ли "Ревела буря". А впереди этого шествия

широко, в такт песне, торжественно шагает комиссар Гоголев и

несет на руках перед собой смертельно раненного бойца. Глеб

в ужасе закричал капитану Князеву: "Стой! Не стрелять! Там

наши!" Капитан Князев ерошит рукой свои короткие, совсем

белые, точно снегом посыпанные волосы и хохочет. А странная

процессия все приближается. Вот она остановилась перед

курганом, и Гоголев сказал, обращаясь к Макарову: "Глеб

Трофимович, это сын твой, Святослав. Он потомок киевского

князя Святослава. Он водил, – Гоголев кивком головы указал

на шеренгу памятников, вдруг превратившихся в шеренгу

бойцов, – он водил их в атаку и был смертельно ранен". Глеб

бросился вниз с кургана, подбежал к Гоголеву и, протянув

вперед руки, умоляюще проговорил: "Отдай мне его". И, взяв у

комиссара легкого, почти невесомого Святослава, с болью

простонал: "Сыночек мой..."

Он проснулся от этих своих слов. Тускло догорала в углу

на столе трофейная плошка. Комиссар спал, съежившись

калачиком, как-то по-детски, забавно. Глеб накинул на плечи

полушубок, надел ушанку и вышел из блиндажа. В морозном

небе зеленовато поблескивали звезды. В стороне станции

Бородино тускло светлел горизонт, и на его фоне

вырисовывался зыбкий силуэт памятника. На какое-то

мгновение Глебу показалось, что памятник движется, как те,

что снились. Сердце его было встревожено смутными

предчувствиями. Сын... Слава... Что с ним? Он только что

держал на руках его легкое тело, в котором затухал последний

огонек жизни. Зачем они явились к нему во сне – покойный

комиссар и сын, – зачем разбередили душу? О чем хотели

сказать перед боем, который непременно произойдет и

неизвестно чем кончится?.. И потом, этот седой Князев и его

неестественный смех. А Князев и в самом деле поседел за

последние дни боев, не во сне, а наяву. Глеб это заметил

вечером и был очень изумлен. Он даже сказал капитану: "А

тебе, Сергей Александрович, седина идет". Где-то рядом с

памятником мелькнула тень. Она была хорошо видна на снегу,

слегка подсвеченном мерцающим светом бесконечно далеких

звезд. Затем тень превратилась в силуэт человека. Часовой

окликнул идущего, и тот ответил приглушенно-гортанным

голосом:

– Младший лейтенант Думбадзе.

– Иосиф? – позвал Макаров.

– Я, товарищ подполковник. – Думбадзе предстал перед

командиром, подтянутый и быстрый.

– У меня есть для тебя задание. Личное. Считай, что это

просьба моя. Дивизион Князева поддерживал отряд

добровольцев и курсантов. Сейчас этот отряд находится где-то

в районе Утиц. В этом отряде, по моим предположениям,

должен быть мой сын Святослав – курсант военно-

политического училища. Надо его разыскать. Или хотя бы что-

нибудь разузнать о нем.

– Понятно, товарищ подполковник. Будет сделано. Когда

прикажете приступать к выполнению задания?

– На рассвете. К вечеру постарайся вернуться.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Весь день 17 октября пятая армия продолжала жестокие

бои на всей полосе своей обороны. Снова были сильный

артиллерийский обстрел и бомбежка наших позиций, за

которыми последовала атака танков и пехоты. 32-я дивизия