Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 51 (всего у книги 53 страниц)
Не скажу, что меня не беспокоило это дальнейшее отстранение Игоря от нас. Не говоря уже о его еще большем сближении с Дариной. Пользуясь его терминологией, раньше сила нашего с Татьяной притяжения хоть как-то уравновешивала Даринино и удерживала его на каком-никаком расстоянии от нее. Во избежание того самого космического катаклизма. Не прибавляли мне оптимизма и слова Татьяны о том, что по рассказам Гали Дарина дома тоже в оппозицию ко всем стала. Не такую, правда, резкую и откровенную, как Игорь – притворства в ней всегда на троих хватало – но при отсутствии всех сдерживающих факторов эти два метеорита грозили стать совсем неуправляемыми. И разнести друг друга к чертовой матери.
У Тоши мне тоже толком ничего не удалось узнать. Когда мы у Светы на дне рождения, наконец, все собрались. Только я отвел его в сторону, чтобы выяснить, с какой это стати Дарина опять в Игоря мертвой хваткой вцепилась, как к нам тут же подкатился Максим. С тем же вопросом, как оказалось. Тоша вдруг как с цепи сорвался, зашипев, что никто бы ни в кого не вцеплялся, если бы у некоторых мозгов хватило не болтать, о чем попало и где попало. Максим вызверился в ответ, что одно дело – услышать что-то, и совсем другое – далеко идущие выводы из услышанного делать. Чем как раз Игорь и занимается, и Дарину против всех настраивает. Тут уж и я не сдержался, напомнив им, кто именно подал детям пример тайного сговора за спиной других.
Говорили мы недолго, но вдохновенно. Конец их бесплодным пререканиям положил опять-таки я – как только заметил, что за нашей оживленной беседой Игорь наблюдает. Пристально и с крайне неприятной усмешкой. А Даринины безмозглые покровители усмотрели в этом окончательное доказательство того, что именно он их противостоянием с нами дирижирует.
Больше я с ними не разговаривал. Ни с кем. Даже с Игорем. Татьяна мне все уши прожужжала, что сейчас главное – не спровоцировать Игоря с Дариной, чтобы они из чувства противоречия во все тяжкие не кинулись. Что им просто нужно время, чтобы свыкнуться со своим новым положением. Что поездка к Анабель поможет им вырваться из привычной обстановки, свежим взглядом на все случившееся посмотреть, новые горизонты увидеть.
Не скажу, что меня порадовала ее твердая убежденность в том, что Анабель опять окажется панацеей от всех наших бед, но некоторую логику в ее словах мне пришлось признать. Я и сам из своего профессионального опыта – в смысле, земного – прекрасно знал, что когда дети замыкаются в себе и отгораживаются от всего окружающего мира, вывести их из такого отшельничества может только посторонний. Они скорее ему откроются, чем любому из близких, которые все их слабые места знают, и критикуют постоянно, и новые подходы к ним редко ищут, и еще реже выслушивают. Но молчать, видя, как все более ожесточается Игорь, как во все более тугую пружину сжимается Татьяна, было совсем непросто.
Одним словом, хотя какие-то полгода назад я бы ни за что в такое не поверил, отъезд Игоря на все лето вызвал во мне почти облегчение. Я просто кожей чувствовал, что нам хоть на какое-то время нужно дистанцироваться друг от друга – так боксеров, сошедшихся в клинче, разводят по углам, чтобы отдышались.
Анабель регулярно звонила с докладом, как Игорь с Дариной проводят время у них с Франсуа, чем занимаются, как ведут себя. Звонила она, разумеется, Татьяне, и насколько та редактировала ее отчеты в пересказе мне, я могу только догадываться. Но вскоре даже я понял, что новая обстановка ни взгляд их не освежила, ни манеры не улучшила. Вот знал же я – всегда знал! – что уж мне точно не стоит на постороннюю помощь рассчитывать! С Франсуа Анабель ловко управляется – слова не скажу, даже зависть иногда берет; и других людей под каблук себе загнала – Марину бы ей на годик; и даже ангелов, по близости оказавшихся, в строгости содержит – чего я себе никогда с младшими коллегами не позволял. Но откуда же ей, понятия о детях не имеющей, к Игорю с Дариной ключик подобрать?
Татьяна, естественно, глянула на все это с другой стороны. И опять чуть было речи меня не лишила очередным кульбитом своих размышлений.
– Не думаю, – задумчиво покачала она головой в ответ на мое замечание, что придется, пожалуй, по возвращении Игоря к более жестким мерам прибегнуть. – Справедливо ли требовать от него, чтобы он разобрался в ситуации, прежде чем оценивать ее, и не делать этого самим?
– В чем это мы должны разбираться? – оторопел я.
– Да в том, откуда такая его реакция взялась, – проговорила она, глядя куда-то в сторону. – Я вот все последнее время думаю, думаю… И начинает мне казаться, что во многом действительно наша вина есть, хотя и не в том, о чем он говорит.
Я смотрел на нее, пытаясь поочередно то глоток воздуха в себя втянуть, то хоть одно слово из себя вытолкнуть. Без особого успеха.
– Тебя по спине хлопнуть? – спросила она, не поворачивая головы. – Когда ты кричишь, мне как-то проще. Привычнее. Так что давай, начинай, а я потом объясню, что имею в виду.
– Да уж будь добра! – выдавил я из себя, твердо решив напомнить ей, что если я и высказываю праведное негодование – изредка и сдержанно, то только после того, как она какую-нибудь глупость скажет.
– А перебивать не будешь? – У нее чуть дрогнули губы.
– Расписку писать или слова хватит? – вежливо поинтересовался я. – Мне действительно очень интересно, в чем еще и ты мои роковые ошибки видишь.
– А я не о тебе, я о нас, – уже в открытую усмехнулась она, и я почему-то вспомнил старую человеческую поговорку о том, что волноваться за исход спора нужно, когда оппонент начинает в ответ не сердиться, а улыбаться. – Мы всю жизнь ограждали Игоря от всего, от чего только могли. Разумеется, у нас были для этого все основания. Но ты когда-нибудь задумывался над тем, какое у него понятие о своем месте в мире в результате этого сложилось?
Я снова временно онемел. Это она что, мне психологический мастер-класс решила дать? Мне – специалисту с дипломом и многолетним стажем работы, который ежедневно в причинах и мотивах всевозможных человеческих поступков копается? Мне – единственному, если не считать всяких корыстных манипуляторов, существу, имеющему доступ к мыслям Игоря и столько лет тщательно отслеживавшему каждую из них?
– Я не претендую на твои знания, – произнесла она после короткой паузы, пристально вглядываясь мне в лицо, и я в который уже в жизни раз чертыхнулся про себя – как ей удается мои мысли читать, в то время как я, со всем своим опытом, до сих пор продолжаю биться над загадкой ее рассуждений. – Ни в работе, ни с Игорем. Я не намерена делать никаких обобщающих выводов, я только о нем хочу кое-что сказать. Я никогда не знала, что у него в голове происходит, ты меня тоже в это особо не посвящал. Поэтому, наверно, я каждую крупицу из того, что ты мне рассказывал, по сто раз со всех сторон рассматривала, к каждому его слову совсем иначе прислушивалась, за каждым его жестом пыталась разглядеть, что им движет. Может, давай сравним мой взгляд издалека и твой изнутри?
Я молча кивнул, успев уже к тому времени переставить акценты. Ладно, психологический мастер-класс – но мой. С моим непревзойденным умением слушать. И направлять говорящего умело поставленными вопросами. И делать неопровержимо логичное заключение из его откровений лишь в самом конце сеанса. Сдержанно.
– Смотри, – устроилась она поудобнее на своем стуле в кухне, в которую, как я вдруг осознал, переместились из ее гостиной все наши судьбоносные разговоры, когда мы переехали из ее квартиры в мою. – Во-первых, он ничего не боится, поскольку понятия не имеет – нашими стараниями – что такое настоящая опасность. Во-вторых, с самого рождения мы все окружили его… да нет, укутали просто вниманием, заботой и пониманием – и он, не зная ничего другого, воспринимает их как должное, не понимает, что бывает и иначе.
– Ты считаешь, что ему нужен контрастный душ? – приступил я к мягко наводящим вопросам.
– Я считаю, что он его уже получил, – ответила она. – Довольно поздно и совершенно неожиданно. Ощущение враждебности он испытывал только от наблюдателя, но оно было постоянным и неактивным, и со временем он привык к нему, как к сквозняку из форточки. И теперь, когда он узнал о вас, наблюдатель стал для него визитной карточкой всего вашего сообщества. К которому, между прочим, и ты принадлежишь.
– И это дает ему право и тебе грубить? – сделал я следующий вопрос чуть более наводящим.
– Он уже знает, что я вас тоже давно признала, – вздохнула она. – А значит, с его точки зрения, и все ваши цели и методы. И потом, я же – человек, а с людьми ему никогда особо интересно не было, как ни сложно мне это признавать. И теперь выходит, что к людям он так и не прибился, ваши ему враждебной цивилизацией кажутся, а мы – вообще предателями. И остался он один.
– Но ты же не станешь спорить, что чрезмерной общительностью он никогда не отличался, – уравновесил я прямоту утверждения мягкостью тона. – И вряд ли ты забыла, почему.
– Если ты о том, что он обман чувствует, – оживилась она, – то я об этом тоже много думала. И даже экспериментировать в последнее время начала. И заметила, что если я в мелочах вру – спрятала футболки, если их еще холодно надевать, и говорю, что не знаю, где они – он и ухом не ведет. Он не просто несоответствие между словами и реальностью улавливает, а их несовпадение даже не мыслям, а чувствам, скорее.
– Ты хочешь сказать, что он решил, – от удивления опять снесло меня в сторону излишней прямоты, – что мы все это время в глубине души разделяли мнение наблюдателя?
– Откуда мне знать, что он решил? – пожала плечами она. – На самом деле, я о другом. Я не совсем правильно только что сказала – он бы остался совсем один, если бы не Дарина. Мы его обманывали, и настаивали на своем объяснении интересующих его событий, и он это помнит, и сейчас уже не решается нам в чем бы то ни было верить. С ней же у него никогда ни уклончивости, ни выкручиваний не было. Они и спорили, и ссорились, но даже когда ей пришлось что-то скрывать от него, она не стала ничего выдумывать, а просто отошла в сторону.
Стрелку равновесия у меня качнуло еще дальше от мягкой рассудительности, пронесло мимо сдержанной прямоты и забросило в совершенно недопустимую с профессиональной точки зрения личную, эмоциональную и резкую оценку. И там и заклинило.
– Это она-то ничего не выдумывала? – рявкнул я. – Да она им всю жизнь крутит-вертит, как хочет! Может, скрывать от него она ничего и не умеет, но насобачилась так ему все свои фокусы преподносить, что он их за свои собственные сокровенные мысли и чаяния принимает.
– Вот если бы ты не только в голову ему заглядывал, – назидательно наставила на меня указательный палец Татьяна, – а еще и со стороны присматривался к тому, как они ведут себя друг с другом, то давно бы понял, что последнее слово всегда за ним остается. Это как у нас с тобой – сколько я с тобой ни спорю, сколько я тебя ни уговариваю, сколько я ни сопротивляюсь, все равно, в конечном итоге, по твоему выходит.
У меня опять речь отобрало. По моему выходит? Всегда? И это после того, как я смирился с тем, что мне всю жизнь приходилось, приходится и вечно будет приходиться во всем следовать совершенно безумным взрывам ее воображения? Но, спасибо отцам-архангелам, речь у меня в жесткой связке с рассудком никогда не находилась. Только потому его за ней и не утянуло. И он тут же включился в автоматический аварийный режим и сам переставил акценты. Точно, отобрало у меня речь – от радости. Что Татьяна признала, наконец, мою ведущую роль. Вот пусть и дальше в нее верит. А то, если выражение моего лица заронит сейчас в ее душу хоть намек на сомнение, рассудок увяжется за речью. Не справившись с последствиями.
И лицо, и речь прониклись серьезностью момента.
– Я был бы только рад, – проворчал я, чуть склонив голову в знак сдержанного признания заслуженного комплимента, – если бы из него все же вышел мужчина, а не тряпка.
– Выйдет, выйдет, – рассмеялась Татьяна, – он же во всем полная твоя копия! – На лицо ее снова набежала тень. – Но сначала ему самому нужно выйти из нынешней ситуации. Ваши его совсем не знают, наблюдатель одни только негативные отзывы о нем давал, мы его исключительно на себя замкнули, а теперь, когда он нам больше не верит, он и сам от всех закрылся.
– Татьяна, к чему ты ведешь? – окончательно отбросил я не оказывающие на нее никакого воздействия профессиональные приемы.
– Он сейчас не видит, – произнесла она, глядя как будто сквозь меня, – насколько крепко связан и с нами, и с вашими, и даже с людьми – с теми, кто был с ним открыт и искренен. Возьми хоть Олега и Марину, и нечего кривиться! Где-то я его понимаю – помню, как мы с родителями не видели и не слышали друг друга. Ты же сам мне тогда говорил, что первый шаг к разоружению делает более мудрый. Тебе и всем вашим по определению положено такими быть, но даже я старше его – значит, обязана быть мудрее. И я думаю, что сейчас это наше с тобой дело – вернуть его доверие, показать ему, что он может всецело полагаться не на одну только Дарину, убедить его в том, что среди ваших далеко не все такие, как его наблюдатель. А их – в том, что на земле такие, как он, намного быстрее людей становятся столь ценимыми вами личностями.
– Каким образом? – скептически бросил я. – С ним говорить нельзя, да он и слушать не хочет. К нашим стучаться – посмотрел я на начальство этих наблюдателей, дальше моего руководителя никакое обращение не дойдет.
– Не знаю, – покачала она головой. – Пока, наверно, никак – пока детей официально в известность о вас не поставят. Но это не значит, что не нужно думать. Ты же видишь, что и с ними, и с вашими все наши старые методы больше не срабатывают. Значит, нужно искать новые. В конце концов, ты – психолог или нет? – улыбнулась напоследок она.
Вот не люблю я, когда мне на профессиональную непригодность намекают! Каждому же известно, что своих близких ни учить, ни лечить нельзя, а моя специальность – это и то, и другое. С этим паршивцем малолетним у меня ни выдержки, ни отстраненности не хватает. Но Татьяне удалось, как всегда, пальцем мне под кожу забраться и оголенные нервы пощекотать. Неловко мне как-то стало. И тревожно – когда она говорит, что нужно думать, самое время мобилизовать все душевные и физические силы. Чтобы либо воплотить в жизнь – на пределе возможностей – то, что она придумает, либо бросить их все на ликвидацию последствий оного.
Знал бы я тогда, что придется совмещать одно с другим – за всеми пределами – под домашний арест их обоих посадил бы вместо того, чтобы голову себе сушить над самыми сложными случаями из моей обширной психологической практики, вспоминая, как мне удалось растормошить самых упрямых молчунов. Как я забыл, от кого Игорь унаследовал этот талант легион чертей в тихом омуте скрывать, который загнал меня таки на тот свет!
Более того, ни один из тщательно разработанных мной приемов так и не понадобился. Игорь с Дариной вернулись домой совершенно другими. Я даже мысленно шляпу перед Анабель снял. Поначалу они, конечно, рассказывали о том, как там время проводили, что видели, с кем познакомились, приветы нам от знакомых передавали – и клещами из них ничего вытаскивать не приходилось. Говорили они легко, оживленно, и в целом вели себя почти, как прежде – Дарина даже удвоила усилия, направленные на захват центральной позиции в нашей компании, но и у Игоря недавняя колючесть ни на людях, ни дома больше не просматривалась.
Но вскоре у меня появилось смутное ощущение, что Анабель определенно перестаралась в сглаживании острых углов. Или, возможно, ее обязали провести с Игорем и Дариной работу, направленную не на подготовку к плавному их вливанию в наше сообщество, а на полное затушевывание в их памяти любого упоминания о нем. Или, не исключено, обилие новых впечатлений эту функцию выполнило. Или, что еще более вероятно, отсутствие наблюдателей, которые в последнее время были для них, что красная тряпка для быка, оказало благостно умиротворяющее влияние на их смятенное сознание.
Но вступить с ним в переговоры с целью восстановления его доверия, поставленной передо мной Татьяной, мне так и не удалось. Ей, правда, тоже. Никаких поводов начать с ним разговор о наших отношениях он нам больше не давал, а когда мы пытались ненароком подвести его к ангельской теме, он уставлялся на нас с таким недоуменным выжиданием, что мы оба как-то терялись. Как прикажете беседовать об опасности поскользнуться зимой с жителем Африки?
Не нужно, впрочем, забывать, что они почти сразу после возвращения вернулись в школу – и не просто, а в выпускной класс. И за учебу взялись с необычным даже для них усердием. Мне так хотелось, чтобы Игорь без сучка, без задоринки поступил на уже давно облюбованный им биологический факультет, что я даже заговорил с ним о подготовительных курсах. Подумывая о том, как бы уплотнить свой рабочий график, чтобы взять еще двух-трех клиентов для создания фонда абитуриента. Но Игорь категорически отказался, сказав, что они с Дариной прекрасно подготовятся сами. Я не стал настаивать – чтобы не обижать его недоверием и не пошатнуть только-только восстановившийся мир и согласие в доме.
В результате, мы с Татьяной толком видели его лишь утром за завтраком и, вернувшись с работы, за ужином. После которого он немедленно удалялся к себе в комнату, говоря, что ему нужно заниматься. Даже на выходные нам все реже удавалось вытащить его из дома, чтобы он хоть на какое-то время оторвался от компьютера и свежим воздухом подышал.
Как меня этот новомодный способ обучения раздражал! Когда я еще в сентябре заикнулся о том, чтобы он дал мне список литературы, по которой готовиться собирается, он с удивлением глянул на меня и спросил, зачем книги покупать, когда перед ним на экране библиотека крупнее любой в мире. А по вечерам он еще и с Дариной по часу-полтора в Скайпе висел. Когда я заметил мимоходом, стоит ли впустую время терять, он невозмутимо ответил, что они проверяют друг друга по профилирующим предметам. В электронном тестовом виде, конечно.
Честно говоря, такая бесконтрольная самоподготовка вызывала у меня целый ряд сомнений. И я вдруг поймал себя на том, что нет-нет, а проезжаю мимо собственного дома, направляясь с послеобеденной встречи на последнюю, вечернюю – темнеть с приближением к концу года становилось все раньше, и часа в четыре уже приходилось свет в квартирах зажигать. Домой проверять его я, конечно, не заходил – я же не Тоша, чтобы за собственным ребенком следить! – но такой мягкий, внешний и ненавязчивый контроль отнюдь не казался мне излишним.
И однажды я его таки поймал! Увидев, что ни одно из знакомых окон не светится, я все же заехал во двор и мигом взлетел к нам на пятый этаж. В квартире, разумеется, никого не было. Первой вспыхнула мысль, что этим вечером он у меня от откровенной беседы не открутится. Второй – что мне наверняка не удастся избежать присутствия при таковой Татьяны, которая со стопроцентной вероятностью поинтересуется, почему ее своевременно не поставили в известность о факте исчезновения ее ребенка. Третья мысль – вот он, результат многолетнего общения с Татьяниным воображением! – сосредоточилась на всевозможных причинах последнего.
Я судорожно схватился за телефон. Спасибо отцам-архангелам, что совсем недавно освежили концепцию осторожности – в последний момент управление моим сознанием перехватила мысль о том, что позвонить сейчас Игорю и с места в карьер заорать: «Ты где?» – это все равно, что открытым текстом признаться, что я преданно следую примеру наблюдателя. Я оглянулся по сторонам в поисках того, что могло бы мне срочно понадобиться.
– Привет, – непринужденно проговорил я, когда он снял трубку своего мобильного. – Слушай, мне тут один договор сегодня нужен, а я его утром взять забыл. Можешь мне номер его продиктовать?
– Я не дома, – после короткой заминки произнес он.
– А где? – удивился я как можно естественнее.
– У Дары, – еще неохотнее ответил он.
– А заниматься не нужно? – добавил я в голос вполне оправданной строгости.
– А мы занимаемся, – с вызовом бросил в ответ он.
– А чего у нее? – сбавил я тон.
– Мы часто то у нас, то у нее занимаемся, – все также напряженно сообщил мне он.
Чтобы дальше не взъерошивать его едва улегшиеся иголки, я пробормотал, что ничего, мол, не поделаешь – как-нибудь выкручусь, положил трубку и поехал на свою последнюю встречу. Которую провел на чистейшем автопилоте – из головы у меня не шла его последняя фраза. Святые отцы-архангелы, чем это они занимаются – то у нас, то у Тоши, причем в наше отсутствие и часто? Если тем, что мне мерещится, придется личную и жаркую благодарность к Максиму испытывать – за то, что научил Дарину – а она Игоря – постоянно мысли блокировать. Не допустите, благодетели, очередного унижения вашего преданного посланца на земле! А если Игорь этот блок не удержит? Мне что, на балкон по вечерам переселяться? В собственном доме? Зимой?
Несколько дней я промучился со страшными картинами неумышленного приобщения к личной жизни своего сына наедине, потом не выдержал. Но когда я сообщил, заикаясь, об обнаруженных изменениях в учебном распорядке дня Игоря Татьяне, она лишь беспечно пожала плечами. Заявив мне, что до сих пор все наши попытки вмешательства в его отношения с Дариной ни к чему не привели – не говоря уже о том, что, увлекаясь друг другом, они определенно отвлекаются от куда более опасных мыслей.
Почему-то мне показалось, что Тоша не разделит ее спокойствие. И Максим тоже. Замечательно! Если Игорь с Дариной примутся основательно друг другом увлекаться, с кого эта парочка дуэний непорочной принцессы сатисфакцию потребует?
Мелькнула было мысль велеть Тоше наведаться пару раз домой в послеобеденное время, чтобы родители Ромео и Джульетты не превратились в смертельных врагов не до, а после их романа – в конце концов, у него это пару минут займет, и он мне первым, давным-давно, предлагал за ними последить. Но представив себе, как я объясняю ему причину своей просьбы, я понял, что до доказательств преступных намерений моего сына дело не дойдет – Тоша мне на месте голову оторвет, а Максим все, что останется, распылит.
Нетрудно догадаться, что присматривался я после этого к Игорю с Дариной так, что ни одному наблюдателю и не снилось. И на наших с Татьяной днях рождения, и на Аленкином, и на обычной встрече у нас Нового Года. Ничего необычного не заметил. И понемногу успокоился. Вспоминая то время, когда у меня от одного вида Татьяны кровь закипала. И как Света говорила, что со стороны особенно видно, как мы с Татьяной глаз друг от друга оторвать не можем. И как Марина ухмылялась по этому поводу, глаза к потолку закатывая. И как мне никакими усилиями воли не удавалось держаться от Татьяны на безопасном расстоянии – несмотря на то, что при малейшем прикосновении к ней меня самым позорным образом в невидимость выбрасывало.
До сих пор не понимаю, как они умудрились такой душевный ураган даже от моего наметанного глаза скрыть! Спросил бы, но сейчас остается только гордиться самообладанием превзошедших отцов потомков.
Хотя, впрочем, допускаю, что мое пристальное внимание они заметили – и дымовую завесу пустили. С начала выпускного класса они бросили все свои дополнительные занятия – мы все с готовностью поддержали их намерение отдать все силы и время подготовке к поступлению – но долго мириться с отсутствием разнообразия в жизни, как нам тогда показалось, не смогли. Где-то в конце февраля, по-моему, Игорь объявил нам с Татьяной, что они с Дариной собираются на курсы по вождению.
Я взвился на дыбы, рявкнув ему, что на финишной к поступлению прямой седалище на два седла не мостят. Он уперся рогами, заявив мне, что они с Дариной готовы поступать уже прямо сейчас и не видят ни малейшего смысла в бездарной трате времени, следуя общепринятому поклонению перед экзаменами вместо того, чтобы параллельно приобрести дополнительные полезные знания. Татьяна нашла компромисс, напомнив нам обоим, что в марте им предстоят пробные вступительные экзамены – если сдадут их, могут идти, куда хотят.
Пробные экзамены они, конечно, сдали. Даже те, которые явно не имели никакого отношения к выбранной специальности – я еще удивился тогда, зачем им пробовать себя в столь разных областях. И с результатом, вызывающе приближающимся к стопроцентному – я еще подумал, что не иначе, как мой спор с Игорем по поводу вождения привел его в нужное боевое настроение. После чего я, правда, лишился каких-либо аргументов против этих водительских курсов. Но, смирившись с его стремлением в Юлии Цезари, я все же твердо сказал ему, что инструктора инструкторами, а права он пойдет получать только после того, как пройдет настоящую практику вождения. Под моим руководством и до тех пор, пока меня не убедит, что ему можно спокойно машину доверить.
Вот так и вышло, что где-то через месяц мы с ним сначала по выходным, а потом иногда и вечерами на рабочей неделе отправлялись кататься – благо, нашу окраину гаишники вниманием особо не баловали. За рулем он уже давно держался на удивление хорошо – впрочем, чему тут удивляться, наверняка ему от меня это умение передалось. Но рассыпаться в похвалах ему я не собирался – выдавил из меня эти курсы, пусть теперь по полной программе прочувствует, что значит серьезный подход к обучению. На забитых транспортом улицах маневрировать – это ему не мышью перед экраном елозить.
Татьяна к нашим отлучкам отнеслась с полным одобрением, бросив мне как-то наедине, что ее устраивают любые его интересы – до тех пор, пока они направлены на земные дела. Я от всей души с ней согласился, хоть мог бы и вспомнить, что предоставление ей излишней самостоятельности еще ни разу в жизни ничем хорошим для меня не заканчивалось – вот расхлебываю теперь. Но, с другой стороны, прекратить эти наши с Игорем поездки у меня рука не поднималась – я уже начал получать от них совершенно неожиданное удовольствие. В машине мы с ним как-то совершенно иначе общались – без натянутости и отстраненности, по-дружески, на равных. Я только тогда понял, как мне не хватало этого простого мужского понимания с полслова с тех пор, как Тоша в независимость начал играть.
Но однажды вечером я каким-то шестым чувством уловил, что Татьяна совсем незадолго до нас домой вернулась. На мои расспросы она уклончиво ответила, что так, мол, с девчонками встречалась. В голове у меня взвыла сирена ангельской тревоги – потеря контакта с вверенным человеком не может быть оправдана никаким причинами, даже стремлением установить взаимопонимание с потенциальным нарушителем спокойствия всего небесного сообщества.
А потом я вдруг разозлился – да что же это она себе позволяет, в конце концов? Мне что, уже на нашего собственного сына отвлечься ненадолго нельзя – без того, чтобы она тут же не воспользовалась недостатком внимания для создания отдельной и скрытой от нас обоих стороны жизни? Столько лет неустанных усилий по приучению ее к мысли о том, что мы с ней – неразрывное целое, и что? Малейшее их ослабление, и она опять начинает бредовые идеи из серии «Я сама» – мой самый страшный кошмар начала нашей совместной жизни – лелеять? Так я удвою – в смысле, усилия.
Как в воду смотрел – с масштабом только промахнулся. На порядок.
Но тогда, как я к ней ни приглядывался, никаких признаков активной сепаратистской деятельности не заметил – она была чуть молчаливее обычного, но без отчуждения, и к нашему с Игорем разбору очередной поездки прислушивалась с такой улыбкой – опустив глаза, но светлея лицом – что мне даже как-то неловко от своего мысленного возмущения становилось. Черт его знает, может, ей действительно просто скучно без нас, а то и вовсе обидно, что мы ее одну бросаем, и она пытается заполнить эту неожиданно образовавшуюся пустоту болтовней с не одним десятком лет проверенными подругами? Мне вон сплошное удовольствие к уже почти забытому мужскому общению с Игорем вернуться – ей же наверняка женского также недостает. Если бы среди этих ее подруг Марины не было – беспокоиться вообще не о чем было бы.
А потом как-то вдруг подошел конец учебного года, а с ним выпускные экзамены, потом подача документов в ВУЗ, потом вступительные – и все прочие волнения отступили для нас на задний план. Игорь с Дариной категорически запретили нам принимать какое-либо участие во всей этой гонке. Они даже на выпускной не пошли – отсидели, вместе с нами, официальную часть и уехали потом с Олегом и Аленкой по городу бродить. Я бы на месте Тоши двенадцатилетнюю девчонку ни за что не отпустил на всю ночь гулять, даже со старшей сестрой! И то, что с ними двое парней было, ничего не меняет – до него просто никогда не доходило, что в серьезных делах истинная заботливость не в потакании, а в строгости проявляется.
Татьяна опять принялась со мной спорить. Даже не спорить – это было бы как раз привычно и знакомо – а словно вслух рассуждать. Словно сама с собой – пришлось ей время от времени о своем присутствии отдельными репликами напоминать.
На ее замечание о том, что нельзя превращать наше с ней общество в сдавливающие Игоря путы, я фыркнул, что мне, к примеру, общение с ней таковым не представляется. Могла бы и тем же ответить! Вместо этого она задумчиво проговорила, что всю жизнь мы детей возле себя все равно не удержим, и чем раньше они научатся обходиться своими силами, тем лучше – я проворчал, что жду этого момента с нетерпением. Она некоторое время молча смотрела на меня и затем добавила, что нам тоже не мешает поискать, чем заполнить свою жизнь после того, как они уйдут из нее в свою – я оживился и предложил ей приступить к этим поискам немедленно. Она закатила глаза к потолку, затем вдруг замерла, испытывающе глянула на меня и вдруг приняла мое предложение. Очень решительно.
После выпускного, однако, Игорь снова с головой ушел в подготовку к вступительным экзаменам, отменив и наши поездки на машине, и встречи с Дариной, и я с облегчением подумал, что в действительно ответственные моменты он продолжает оставаться моим сыном. В том, что он поступит, у меня не было ни малейших сомнений, и я с нетерпением ждал этого радостного события, чтобы с гордостью объявить ему об этом – расхолаживать его преждевременными заявлениями подобного рода я считал неуместным.
Радостный финал, однако, предстал перед нами в настолько неожиданном гриме, что лично у меня все мысли об овациях и криках «Браво!» из головы повылетали. Вам когда-нибудь случалось переминаться с ноги на ногу на перроне в ожидании прибытия задержавшегося на пару часов поезда с долгожданными друзьями и вдруг увидеть вместо него лихо катящийся по рельсам самолет?
