Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 34 (всего у книги 53 страниц)
Возвращаясь же к ее матери, скажу, что то ли я ее хранителя недооценил, то ли она оказалась одной из тех земных женщин, которые одержимы навязчивой идеей произвести на свет потомство. Для чего муж является лишь средством и превращается после великого события в неизбежное и неизбывное дополнение к ребенку. Как бы там ни было, в один прекрасный день она объявила мне, что длительные размышления (и куда менее длительные копания в моих бумагах и подслушивание моих телефонных разговоров) привели ее к заключению, что я недостоин воспитывать ее младенца.
В ответ я только плечами пожал. Можно было, конечно, ожидать большей благодарности от той, чьи все желания я воплотил в жизнь, словно по мановению волшебной палочки, но, с другой стороны, чудотворные пассы и ее истинную мелочную сущность открыли. Всем желающим видеть истину, разумеется. К которым уж никак нельзя было причислить ее рьяного хранителя. Как ему тогда удалось вывернуть наизнанку перед своим начальством неоспоримые, вопиющие свидетельства непригодности его объекта к вечному служению каким бы то ни было идеалам, понятия не имею, но это были уже проблемы поклонников бесконечных вторых шансов. Меня, к примеру, совершенно не удивляет, что она у них до сих пор в списках многообещающих кандидатов числится – высокая квалификационная комиссия, чтобы не снижать численные показатели бурного роста популярности их идеологии в человеческом обществе, всего лишь закрыла глаза на так называемые трудности духовного роста. А ее прыткий хранитель даже женился на ней, чтобы уже в открытую держать ее под столь желанным для нее контролем и дотащить ее таки до совершенно непонятных и ненужных ей высот.
Впрочем, если следовать взятым на себя обязательствам в отношении полной откровенности, мне придется признать, что в одном этот не в меру самонадеянный юнец оказался тогда прав – от его объекта я отказался (и со значительной долей облегчения), потому что совершенно случайно наткнулся на куда более интересный.
Марина. Рядом с ней скуки можно было не бояться, рядом с ней нужно было каждую минуту максимально напрягать все свои силы, чтобы оправдать возникший у нее интерес. Я понял еще тогда (и с тех пор ничто пока не заставило меня разувериться в этой мысли), что она относится к редчайшим единицам человеческого общества по многим параметрам. Ничего не воспринимающая на веру, не боящаяся сойти с хорошо утоптанной дороги общепринятых понятий, не терпящая никаких установок и условностей – она уже тогда представляла собой совершенный образец гордого и непреклонного инакомыслия.
Не могу не отметить, кстати, многозначительную деталь: к полной самодостаточности и неприятию каких-либо прописных истин ее привело не что иное, как пресловутая стопроцентно надежная защита светлого хранителя, доведшая ее в свое время до гибели. С другой стороны, возможно, именно это трагическое событие научило ее не доверять пышному громогласному многословию и составлять свое мнение о чем бы то ни было лишь по оценке действий и их результатов.
Светлое большинство, однако, никогда не было в состоянии признать свое поражение – даже когда то смотрело им прямо в глаза. Не справившись с самостоятельно взятой на себя задачей охраны человека, заставив его затем прожить еще раз неоконченную вовсе не по его вине жизнь, не оказав ему ни малейшей – ни моральной, ни духовной – помощи во время этой повторной жизни, они, тем не менее, не смогли смириться с тем, что этот человек захочет выбрать иной, не одобренный ими, путь. И, чтобы снова лишить его права осознанного выбора, они опять пренебрегли своими собственными, торжественно оглашаемыми при каждом удобном случае, правилами игры.
Я абсолютно уверен, что Марина согласилась на ту театральную сцену выдворения меня с земли под влиянием внезапно, но по вполне объяснимым и изложенным выше причинам, заинтересовавшихся ею светлых. В первую очередь, речь идет, конечно, об Анатолии и Тоше – хранителях, которым, насколько мне известно, было предписано посвящать все свои силы, время и помыслы порученному делу и не положено по штату вмешиваться в дела друг друга, не говоря уже о деятельности сотрудников нашего подразделения.
А вмешательство их силовой структуры вообще нарушило все наши договоренности о свободе деятельности на нейтральной территории, не говоря уже о личном участии в нем ее руководителя. Который, впрочем, как не скрывал, так и не скрывает, что также по достоинству оценил выдающиеся качества Марины и твердо намерен украсить ими блистательный образ своих боевиков. После того, как воспользуется ими в полном объеме на земле. Неудивительно, что весь этот авторский коллектив пропагандистского спектакля о торжестве светлого начала в мятежном, но сознательном человеке захотел присутствовать на его финале.
Вот так мне и пришлось, впервые за многие десятки лет филигранной работы, вернуться к себе домой не по своей воле. Разговор с руководством оказался не из приятных. Не то, чтобы на меня взыскание наложили – при том обилии палок, вставляемых со всех сторон в наши колеса, неудивительно, что их изредка заклинивает. Наше руководство, вышедшее из числа рядовых сотрудников и прекрасно осведомленное об условиях их работы, предпочитает тщательный, детальный анализ обстоятельств, приведших к неудаче, разносам и примерному наказанию провинившихся. Поэтому я сам на какое-то время отошел от дел – мне нужно было подумать.
Из головы у меня никак не шла Марина. Не вписывалась она в образ ретивого пособника какой бы то ни было идеологии массового употребления. Мне действительно никогда прежде не встречались настолько трезво мыслящие и резко отвергающие любое благоденствие, даруемое в обмен на послушание, люди. И я готов был письменно присягнуть, что во время наших с ней многочисленных, долгих и достаточно откровенных разговоров высказываемые мной соображения вызывали у нее самый искренний отклик.
Я просто обязан был выяснить, что заставило ее, не только решительно признавшую наше право на существование, но и увидевшую в нем тот самый, абсолютно необходимый во всем, баланс сил, пойти на поводу у тех, которые всегда и любыми средствами старались сдвинуть этот баланс в свою сторону. Поэтому я довольно долго отказывался от заданий, терпеливо ожидая появления объекта, территориально близкого к ней.
И однажды к нам поступил запрос от светлых боевиков. Блистательно проведя очередную бескомпромиссную чистку земли от нас, они, по всей видимости, вновь добились того, что все болезни человечества перешли в хроническое, бессимптомное состояние. И тут же спохватились, что больше не о чем начальству докладывать, старательно и сознательно поддерживая иллюзию своей важности. И решили, как обычно, временно закрыть глаза на нашу деятельность среди людей, эффективно переводящую все их скрытые пороки в единственно подвластную лечению острую стадию.
Но запрос этот, однако, поступил лично на меня и лично от их главы. Решив, что он не удовольствовался моим унижением в присутствии двух своих мелких сошек и двух людей, я категорически отказался. Передав ему на словах, что делами такого уровня я занимался примерно в то время, когда его на профессиональную пригодность тестировали. В ответ он потребовал личной встречи со мной.
Тогда-то я и узнал, что светлые не только имеют на Марину большие виды, но и уже планомерно воплощают их в жизнь. Великодушно предоставив ей, как подающему большие надежды вундеркинду, куда большую свободу, чем своим обычным объектам. Каковой она и воспользовалась, чтобы немедленно привлечь к реализации своего проекта меня.
Устоять перед шансом выяснить, где Марина видит свое место в вечности, и открыть ей все же глаза на то, где оно, и притом самое подходящее для нее, находится, я не смог. Не говоря уже о возможности напомнить светлым – доходчиво и в присутствии стоящего перед выбором человека – без кого не обходится ни одно из их самых эффектных мероприятий. Так и началось мое следующее, весьма затянувшееся пребывание на земле, существенно затуманившее мое столь ясное до тех пор понимание картины мироздания.
Сотрудничать со светлыми оказалось… возможно. Отведенная мне ими роль контрастного вещества в диагностике человечества не слишком льстила моему самолюбию, но Стас, как предпочитает величать себя на земле глава их силового подразделения, откровенно помыкать мной в присутствии Марины не решался. Формальное руководство экспериментом по выявлению скрытых злокачественных элементов человеческой природы и определению наиболее эффективных способов нейтрализации их было возложено на Марину, и она прислушивалась к моей точке зрения с ничуть не меньшим вниманием, чем к разглагольствованиям Стаса.
С удивлением обнаружив, что при непрямом, опосредованном контакте даже светлые оказываются неплохими партнерами и уже не вызывают у меня прежней брезгливости, я тогда впервые задумался о необходимости создания нейтральной, промежуточной сферы между нами, ориентированной на обеспечение проведения совместных мероприятий и открытой для тех, кто способен подавить в себе устоявшееся чувство предубеждения.
У Марины мои соображения не вызывали ни явного неприятия, ни пренебрежительной отмашки – широта взглядов никогда ей не изменяла – и я уже поздравлял себя с тем, что мне удалось если и не развернуть стрелку ее интересов в сторону нашего полюса, то хотя бы отклонить ее от оного светлых. Имея возможность появляться на земле чаще Стаса, которому по долгу службы требовалось постоянно одергивать своих костоломов (у нас постоянное пребывание на земле сотрудников, привлеченных к операциям светлых, не предусматривается), я делал все возможное, чтобы укрепить Марину в мысли даже в вечности избегать избитых, проторенных путей.
Так бы и продолжал я терпеливо и тонко, в отличие от грубых кавалеристских атак светлых, завоевывать ее доверие, если бы они снова не провалили взятую на себя часть работы. Увидев ее в больнице, после аварии, в которую она попала вопреки всем их хвастливым заверениям в ее полной безопасности, я понял, что наступил момент истины. Земным врачам явно было не под силу удержать ее на земле, светлые целители, как мрачно буркнул мне Стас, не решались прямо воздействовать на человека, и так уже слишком много знающего о нашем сообществе, а в штате нашего подразделения специалистов, занимающихся восстановлением человеческой жизни, вообще не было.
Я провел ту ночь в больнице, в коридоре возле ее палаты, в невидимости, составляя и раз за разом переписывая развернутую докладную записку своему руководству, включающую убедительные аргументы в пользу того, что все спорные кандидатуры, в силу их равной привлекательности для обеих сторон, следует направлять на комплектацию вновь созданного посреднического подразделения. Именно поэтому я имел удовольствие наблюдать очередной, ярчайший пример дисциплины и строгого разделения труда у светлых.
Когда в больницу явился старший из крутящихся возле Марины хранителей, Анатолий, и принялся, чуть не захлебываясь, шипеть на Стаса, я даже документы в сторону отложил, с удовольствием прислушиваясь к выяснению отношений между всегда выступающими против нас единым фронтом светлыми. Но орать на вышестоящего? Чуть ли не за шиворот его хватать и выволакивать куда-то за собой? Воистину, такое могут себе позволить только наши записные, во весь голос проповедующие величие непротивления, миротворцы!
Я, разумеется, остался там, где меня удерживало чувство долга и обязательства, взятые мной на себя в момент согласия на временное сотрудничество со светлыми. Чтобы – в случае рокового известия – немедленно дать знать о нем руководству и доверить решение дальнейшей судьбы Марины его компетентным рукам. И в очередной раз хочу подчеркнуть, что если бы не вмешательство этого неуправляемого тандема хранителей, если бы не попустительство со стороны руководителя самой, казалось бы, дисциплинированной структуры светлых, многие запутавшие и отяготившие эту историю обстоятельства просто не возникли бы.
Я не знаю, почему обычные, ничем не выдающиеся хранители занимают у светлых столь привилегированное положение. Я не знаю, почему руководство отдела целителей с такой готовностью откликнулось на их призыв обеспечить выздоровление человека в обход, как они сами потом признались, обычной процедуры. Я не знаю, почему их собственное начальство столько лет сквозь пальцы смотрело на все их непредсказуемые выходки, не дав себе труда задуматься, к чему может привести такая вседозволенность.
Добившись возвращения Марины в земную жизнь, навязанную ей, между прочим, в качестве наказания, они, по-моему, окончательно уверовали в свою избранность и право вмешиваться в дела кого угодно. Поскольку спустя совсем непродолжительное время они выследили нас с Мариной и Стасом и без малейших церемоний ворвались на наше заседание, потребовав – не много и не мало! – отчета о моем истинном участии в Марининых делах.
И в тот момент я понял, насколько глубоко запали ей в душу мои слова о возможности установления более продуктивных и определяемых потребностями конкретной ситуации отношений между нами и светлыми. Всеми светлыми, как, к сожалению, поняла она. Поскольку в той, созданной исключительно стараниями этой обуянной манией величия парочки, ситуации она сочла не только возможным, но и нужным раскрыть им – не моргнув глазом – мое инкогнито. После чего вышла наружу моя наиболее ревностно хранимая ото всех тайна.
Дело в том, что в нашей деятельности по обнаружению бесцельно, мелко злобствующих представителей человечества, не представляющих для нас никакого интереса своей недалекостью и годящихся только на распыление, этапы бурной активности то и дело сменялись периодами вынужденного выжидания. Последние, требуя, тем не менее, моего присутствия на земле, оставляли мне слишком много ничем не занятого времени. И однажды, бродя от безделья по улицам города, я случайно очутился возле того места, где базировался во время своего прошлого задания, вспомнил о той женщине, которая являлась его предметом, и неожиданно для самого себя задумался о том, кто же у нее все-таки родился.
В доме, где она раньше жила со своей матерью, ее не оказалось, но выследить ее не составило ни малейшего труда. Ее собственный хранитель (этого вечно взъерошенного воробья до седых волос Тошей звать будут) привел меня к искомой цели – я только хмыкнул, обнаружив, что он последовал моему примеру и взял ее под полный и нераздельный контроль. Затем мне понадобилось всего несколько дней, чтобы выяснить, в какое время она выходит на дневную прогулку с ребенком.
Однажды я пошел за ней следом и, чуть ускорив шаг, обогнал ее, бросив взгляд в коляску. Поскольку уже наступило лето, ребенок не был спрятан под ворохом одежды, и я успел рассмотреть, что это была девочка – удивительно красивая девочка, но поразило меня нечто совсем иное. Еще издалека я почувствовал ее присутствие – именно ее присутствие, поскольку это ощущение усиливалось по мере моего приближения к коляске и, как только я миновал ее, стало понемногу ослабевать.
Такое явление никогда еще не встречалось мне на земле и, естественно, заинтриговало меня. Несколько дней подряд я кружил вокруг мест их обычной прогулки, чтобы удостовериться, что мне не почудилось. Нельзя было также исключать вероятность совпадения – в тот первый раз где-то неподалеку мог находиться какой-нибудь рядовой хранитель в невидимости. Пару раз меня не остановило даже присутствие Тоши рядом с ними – для этого задания я выбрал внешность, максимально отличающуюся от своей предыдущей, а привычка инвертировать свою сущность на земле давно уже стала моей второй натурой. Вскоре я убедился, что ощущаю именно девочку – чем ближе, тем отчетливее, особенно когда она бодрствовала, и совершенно иначе, чем каких бы то ни было небесных сотрудников.
Это было совершенно невероятное, неуловимое, дразнящее ощущение – как будто пытаешься разглядеть издалека некую надпись или расслышать негромкий разговор – которое до такой степени разожгло мое любопытство, что даже разоблачение в глазах вездесущих хранителей не вызвало у меня законного возмущения. Скорее оно показалось мне шансом добраться до сути этой загадки, о которой я понятия не имел, с легким сердцем соглашаясь на единственное условие моего возвращения на землю, выдвинутое Мариной – официальный, письменный отказ от каких бы то ни было прав на этого ребенка и его мать.
В тот раз я впервые вплотную столкнулся с извращенным чувством юмора земной жизни – повторять свои клятвенные заверения мне пришлось в той же компании, которая не так давно сделала все возможное, чтобы проститься со мной навсегда. Что я сделал совершенно искренне, добавив, правда, что любопытство по отношению к девочке никоим образом не может рассматриваться, как претензия на нее.
Марина со Стасом, явно на сей раз заинтересованные в сотрудничестве со мной, сочли возможным поверить мне, чего не скажешь о хранителях. Я абсолютно убежден, что именно эта встреча подтолкнула Тошу к скоропалительной женитьбе на матери моей дочери – жаль, что та так никогда и не узнает, благодаря кому все же воплотилось в жизнь ее самое заветное желание. Тоша же с того самого дня был постоянно настороже, и видеть девочку я уже мог только совсем издалека и, желательно, из-за какого-нибудь укрытия. Где ощущение ее присутствия превращалось скорее в воспоминание, чем в реальное восприятие.
К концу года я уже чувствовал себя как следователь, у которого из-под носа похитили единственного свидетеля-очевидца, способного пролить свет на тайну расследуемого им дела. На то, чтобы убедить Тошу в беспочвенности его подозрений в мой адрес, не стоило даже и надеяться – еще один пример того, как светлые сами, своей собственной непробиваемой узколобостью, вынуждают нас действовать обходными путями. И непрерывно оттачивать свое в этом мастерство.
Подробно останавливаться здесь на тактических приемах нашего подразделения я не вижу ни малейшей необходимости – в виду того, что они не имеют никакого отношения к цели данного проекта. Скажу только, что в конечном итоге – через Марину и Анатолия – мне удалось на совершенно законных основаниях и впервые на столь близком расстоянии оказаться рядом со своей дочерью.
Чтобы не спугнуть особо наэлектризованного в тот день Тошу, я решил действовать осторожно и не приближаться к ней сразу. Сравняться со мной в терпении не мог никто из присутствующих, а мне всего-то и нужно было дождаться, пока разрядится за столом, как принято на земле, напряженная обстановка, и завести с кем-нибудь разговор в двух-трех шагах от девочки – чтобы тщательно проанализировать исходящие от нее импульсы. Но тут появились наблюдатели.
Некое невидимое присутствие рядом с ней я ощутил уже давно. И навел справки. Которые всколыхнули во мне чуть приглушенное в последнее время отвращение к светлым проповедникам милосердного прощения, готовых, тем не менее, подвергать гонениям не только своих оппонентов, но и их потомков. До седьмого колена, нужно понимать. Но личная встреча с представителями их элитного отряда довела меня до самого настоящего бешенства. Такого чванливого высокомерия, такого откровенного презрения ко всему и вся, не исключая своих, такого неприкрытого хамства я даже после многочисленных столкновений с их боевиками представить себе не мог. Недаром их отборными сливками нашего большинства считают – в них воплотилась сама квинтэссенция его упоения своим господствующим положением.
В одном, правда, их появление сыграло положительную роль – даже у присутствующих светлых оно вызвало не менее сильные, чем у меня, чувства. Которые как-то неожиданно смели на мгновение разделяющие нас барьеры. И я вдруг увидел, что Тоша действительно готов пустить в ход и зубы, и когти для защиты моей девочки. Что слегка примирило меня с его прежней враждебностью. А его, похоже – с фактом моего существования, если оно послужит укреплению живого щита между ней и наблюдателями. По крайней мере, против моего периодического появления рядом с ней он уже больше не возражал.
Свое нынешнее пребывание на земле я называю жизнью на ней с того дня, когда Марина, все больше укрепляясь в намерении наладить взаимодействие между своими светлыми сателлитами и мной по всем направлениям, взяла нас со Стасом на дачу к Свете. Кисе по хранительской привилегии приглашения не потребовалось. Во время выполнения предыдущего задания Света не произвела на меня никакого впечатления – наоборот, то и дело встречая ее завороженный взгляд и сравнивая ее со своим объектом, я еще больше недоумевал, кому могло прийти в голову прислать к последней хранителя. Но упустить шанс лишний раз увидеть свою дочь я просто не мог.
На этот раз Света, лишь приветливо кивнув мне при знакомстве, оказалась намного более приятным человеком – особенно, в своем умении постоянно собирать вокруг себя всех присутствующих людей, дав мне возможность приблизиться, наконец, к уединившимся с детьми хранителям. К тому времени у меня уже появился самый законный для этого повод – пожалуй, только я мог открыть им глаза на то, что в военную историю входят самые искусные, а не самые нахрапистые полководцы, и что забрасывание боевой техники камнями еще никогда не выводило ее из строя.
Я подходил к ним, почти дрожа от предвкушения – прежде смутное, ускользающее ощущение становилось все отчетливее. В прежде смазанной, словно через залитое водой стекло наблюдаемой картине проступали детали. В прежде невнятном бормотании послышались отдельные слова. Я заговорил о чем-то, чтобы не настораживать хранителей своей сосредоточенностью, но когда моя дочь повернула ко мне голову, впервые глянув прямо мне в глаза, все составляющие этого ощущения объединились, развернув передо мной картину фантастического мира.
От неожиданности я растерялся – и привычный блок сознания пошел трещинами, через которые туда начали просачиваться мысли девочки. Без малейшей боязни переплетаясь с моими и наполняя статическую прежде картину объемом и движением.
Это был мой – абсолютно и совершенно мой ребенок! В ней не было и следа мелочности, недалекости и ограниченности ее матери. Прекрасно осознавая свою уникальность, она, тем не менее, не взирала на окружающий мир с надменным прищуром, а оглядывалась по сторонам с веселым вызовом, в полной готовности завоевать его. Ей не нужно было ни подстраиваться, ни приспосабливаться – я как-то сразу понял, что бурлящей в ней жизненной силе и энергии не сможет противостоять никто и ничто. Так же как ничто и никто никогда не сможет заставить ее перестать быть самой собой – бесстрашной и уверенной в своей непобедимости.
И неразрывно связанной со мной. Такого полного единения с другим существом я не испытывал никогда в жизни. Ни в одной жизни. Даже в земных – подобное чувство я не смог бы забыть даже после смерти. Марина оказалась первым в моей практике человеком, у которого моя сущность вызвала не панический ужас или яростное, не раздумывающее отторжение, а желание разобраться в причинах и целях моего существования – но это было лишь слабое подобие того, что я ощутил от своей дочери. Марина приняла меня трезво и осознанно, после долгих размышлений и личного печального опыта со светлыми, Дара (она дала мне знать, как сама называет себя, в тот самый первый день) – сразу и целиком. Как единое и совершенно естественное явление. Как близкий во всех отношениях разум. Как родственную душу.
В тот день появился тот Макс, которого здесь пинают ногами все, кому не лень, кого более или менее знает одна только Дара и о ком не имеет понятия ни мое руководство, ни сотрудники. Потому что Макс – это не образ, в котором я выполняю очередную совместную со светлыми операцию и который я небрежно сброшу, вернувшись после нее к себе. Потому что я ответственно заявляю, что дряни в человеческом обществе, способствовать искоренению которой меня направили, столько, что работы мне хватит на всю Дарину жизнь на земле. А после ее окончания Макс вернется к нам, наверх, вместе с ней и рядом конструктивных предложений – и той дряни, которая ей там обвинительное заключение готовит, даже их верховный и сиятельный покровитель не поможет. При малейшем поползновении это заключение огласить. Пользуюсь случаем напомнить господам светлым вершителям судеб о пресловутых вторых шансах, а также о том, в чьи руки они сами распылитель вручили.
В тот день также возникла у меня и точка соприкосновения с Анатолием. Неслучайно именно он догадался, что я Дару чувствую – в тот момент в глазах у него мелькнуло не требующее никаких слов понимание. Которое однажды всем нам очень пригодилось. И которое у Тоши появилось значительно позже.
В тот день и Тоша окончательно смирился с тем, что я просто необходим Даре. Она сама совершенно недвусмысленно дала ему это понять – окончательно превратив нас в невольных братьев по оружию. Этот младший братец потом, конечно, откровенно этим пользовался, вызывая меня всякий раз, когда нужно было в ее мыслях разобраться. Ему нужно, разумеется, но я и этим готов был довольствоваться.
Тем более что в самом скором времени я чуть было не лишился и этих редких оказий. Поначалу у меня даже мелькнула мысль, что хранители по своей извечной закоснелости в предрассудках все это время лишь изображали согласие на мою помощь, поджидая удобного случая навсегда избавиться от меня – и, как всегда, чужими руками. Но, увидев лицо Анатолия в тот момент, когда Татьяна вывалила на объект их французской коллеги правду обо мне, я понял, что он просто-напросто потерял какой бы то ни было контроль над ней.
Примечательно, что давать объяснения по факту столь вопиющего поведения находящегося в его ведении объекта вызвали не его, а меня – что, впрочем, явилось всего лишь очередным доказательством выборочного отношения светлых ко всеобщей подвластности закону. Подразделение хранителей, пользуясь своей невероятно раздутой численностью и, соответственно, весом, оказывало неприкрытое давление на наше руководство и принуждало его к принятию решительных мер. В результате, несмотря на то, что то оказалось полностью удовлетворенным моей объяснительной запиской, ему пришлось временно отстранить меня от задания – до выяснения всех обстоятельств.
Самое главное их них выяснилось через пару дней – оказалось, что незапятнанность мундира самоотверженных миссионеров светлых не идет ни в какое сравнение с надежностью камуфляжа их боевиков. Стас лично потребовал моего возвращения к участию в проводимой им операции – в виду отсутствия каких бы то ни было последствий очередной недоработки хранителей. Пацифистское большинство с радостной готовностью приняло на веру твердое слово боевого генерала и постановило выдать меня ему на поруки. О чем он не преминул напомнить мне перед возвращением на землю.
Мне же, честно говоря, было в тот момент абсолютно все равно, каким образом я туда вернулся – за те несколько дней вынужденного отсутствия возможность видеть Дару даже по высокомерному Тошиному свистку стала казаться мне пределом мечтаний. В один их таких вызовов я понял, что Дара взялась за дрессировку своего наблюдателя. Очень умно взялась – не обращая на него прямого внимания, чтобы не дать ему возможности открыто воспротивиться ей, и каждый день демонстрируя ему полную уверенность в своем превосходстве, чтобы у него и мысли не возникло поставить ее под сомнение.
Как мне хотелось помочь ей, подкрепить свои гены своим же обширным опытом – в конце концов, кто еще здесь мог обучить ее тонкому искусству укрощения строптивых? Но я не решался – даже ее физическое родство со мной наверняка возглавляло у наблюдателей список ее смертных грехов. А начни она перенимать мои приемы, они вполне могли инкриминировать ей наследственную склонность к оппортунистическим методам и воззрению в целом. Оставалось только то поощрять ее, то сдерживать, выражая полное и активное одобрения всякий раз, когда она выбирала действительно эффективные меры, и недоуменное разочарование, когда действенность ее методов оставляла желать лучшего.
Не последним фактором, заставившим меня действовать особо филигранно, явилось опасение, что мое влияние на Дару заметит Тоша – после чего можно будет с уверенностью проститься с шатким равновесием между его утробной ненавистью имеющего все к покусившемуся на его малую часть и осознанием интересов Дары. Он был (и остался) вполне способен представить это влияние основной движущей силой всех ее спорных поступков – с тем, чтобы меня либо вообще с земли отозвали за нарушение взятых на себя обязательств, либо, по крайней мере, существенно ограничили в возможностях видеть ее.
А мне уже тех жалких нескольких раз в году, когда я мог совсем рядом с ней находиться, было мало. Они все больше стали напоминать мне свидания в тюрьме под орлиным взором охранников и через прочное стекло блока на моем сознании, который я в присутствии хранителей снимал крайне редко и неохотно, только чтобы подпитать их любопытство в отношении Дариного видения мира.
Когда Дара пошла в детский сад, я два-три раза в неделю подкарауливал ее у забора, когда она на прогулочную площадку выходила – в невидимости, конечно, и строго контролируя незыблемость блока. В первую очередь меня, конечно, интересовало, не испытывает ли она каких-либо притеснений со стороны человеческих детей – обилие и разнообразие земных пороков было известно мне лучше кого бы то ни было. И только я мог научить ее не обходить их, согласно печально знаменитой привычке хранителей закрывать глаза на недостойные явления, и не бросаться на них с боевым топором карателей, а изучать их и использовать в целях укрепления своего положения среди людей. Не говоря уже о том, что в особо злостных случаях ничто не мешало мне обеспечить на некоторое время работой двух-трех сотрудников своего отдела.
Но не стану также скрывать, что я мог часами любоваться тем, с каким мастерством Дара управляла окружающими ее детьми. Мое вмешательство не потребовалось ей ни разу. По крайней мере, в то время. Она не только взяла от меня умение расположить к себе окружающих, заставить их ловить каждое ее слово, помнить каждый мимолетно брошенный взгляд, ценить каждый знак ее внимания. Она превратила его в непроницаемый для человеческой глупости и низменности щит – держа потенциальных их носителей на расстоянии, не позволяя им втянуть себя в их мелочные распри и сохраняя в девственной нетронутости свою несгибаемую уверенность в себе и своем понимании жизни.
