Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"

Автор книги: Ирина Буря

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 53 страниц)

Глава 8. Вставная ремарка Анатолия

Всестороннее рассмотрение объекта данного исследования требует признать тот факт, что исполины, как это часто случается с детьми от смешанных браков, оказываются, как правило, чрезвычайно талантливы практически во всех областях человеческой жизни. Возможно, это объясняется тем, что они наследуют от своего небесного родителя более высокоразвитый мыслительный аппарат, позволяющий им значительно эффективнее обрабатывать огромные объемы информации, обрушивающиеся на жителей земли в детском возрасте. В случае же территориальной близости двух и более исполинов, мысленный контакт между которыми происходит, по непонятным пока причинам, самопроизвольно и оказывается более прочным и долговечным, чем даже их вполне ожидаемая связь с представителями небесного сообщества, скорость процесса познания ими окружающего мира экспоненциально возрастает.

Однако, результаты проведенных наблюдений однозначно свидетельствуют о том, что природная одаренность исполинов нуждается в постоянном практическом применении. В противном случае, будучи предоставлены сами себе, они направляют ее в разрушительное русло. Эта тенденция особенно ярко проявляется в отношении посланных к ним наблюдателей – уже отмечались случаи полной дезориентации и даже частичной деградации тех из них, которые невольно привлекли к себе, как к некоему загадочному, еще непознанному объекту, чрезмерный интерес исполинов.

Таким образом, задача поисков сфер приложения способностей последних приобретает первоочередное значение и ложится, главным образом, на плечи их родителей, что также оказывает негативное, хотя и косвенное, влияние на качество работы того из них, кто пребывает на земле с небесной миссией.

Более того, с самого рождения чувствуя отличие небесного от другого родителя, равно как и от других людей, на определенном этапе исполины начинают вслух интересоваться природой как этого отличия, так и своего собственного несомненного сходства с первым, что резко повышает риск раскрытия сущности всех попавших в сферу воздействия исполинов представителей небесного сообщества.

(Из отчета ангела-наблюдателя)

Значит, так. Я, конечно, понимаю, что здесь собрались те, кто намного лучше меня знают, зачем пишутся все эти воспоминания, но поскольку идея собрать их родилась у меня, то я уж позволю себе, извините, вернуть их к тому, ради чего вам всем тут слово дали. Вернее, к той, кому это слово действительно нужно.

Да-да-да, вы все совершенно правы – усмотрев в пристальном, но типично по-ангельски отстраненном интересе наблюдателей к Игорю угрозу, Татьяна заметалась из стороны в сторону в поисках способов борьбы с ней. Да, временами от приходящих ей в голову идей мороз по коже шел. Да, приняв решение, она тут же начинала действовать. Да, ни в какие дискуссии перед этим она не вступала, всецело доверяя исключительно своему здравому, с ее точки зрения, смыслу. Как по мне – так ничего нового.

Но кто-нибудь из вас, столь ясно видящих всю нелогичность, опрометчивость, а то и просто взбалмошность ее поступков и суждений, хоть раз задумался о том, каково ей все это время было? Речь, между прочим, шла о ее единственном ребенке – существование которого сначала было объявлено ей невозможным, на появление которого она тут же бросила все свои силы и под угрозой потери которого она оказалась чуть ли не с первых минут его жизни.

Никто из вас даже представить себе не в состоянии, что происходило все это время у нее в душе. Даже я только догадываться могу – не потому что она меня в свои кошмары посвящала, а потому что всегда старался понять, что ею движет. Зная об участии ангелов в человеческой жизни, но не владея ни достаточной информацией о границах этого участия, ни возможностью повлиять на него, она оказалась в самом худшем из всех нас положении.

Пребывающей в блаженном неведении Гале даже в голову не приходило, что всесторонняя талантливость Дарины (и мне плевать, как она велит себя называть!) и Аленки может явиться поводом для какого бы то ни было беспокойства.

Мы с Тошей знали… нет, вернее, не знали никаких фактов, опровергающих общепринятую у нас точку зрения, что насильственным наше вмешательство в человеческую жизнь оказывается в чрезвычайно редких случаях и требует для этого куда более серьезных оснований, чем простое отличие от окружающих.

Максим (я сказал – никаких сокращенных, умилительно-панибратских имен, кроме тех, что Татьяна придумала, в моем лексиконе не будет!) – так тот, небось, родную душу в Дарине чуял, наблюдая за ее эскападами, докладывал начальству о них как о подвигах, чтобы уж ей так точно покровительство на самом высоком уровне обеспечить.

Марина же… Она, собственно, никогда и не скрывала, что ей важнее всего было доказать превосходство людей над ангелами. Даже если это превосходство окажется покоящимся на целой куче жертв. И если однажды она не побоялась собой рискнуть, чтобы хоть трупом, но сверху вниз глянуть на небожителей, так что уж говорить о чужих детях.

А Стаса вообще вся эта история как зацепила в самом начале ущемлением его авторитета, так и привела в конечном итоге к взрыву исключительно из-за неуважения к оному.

Простите, братцы и сообщники, но если и воплотились в жизнь ваши далеко идущие планы – поколебались незыблемые основы, заронилось зерно сомнения в непреклонные умы, начались дебаты о необходимости или недопустимости перемен – не вы этот воз с мертвой точки сдвинули. Так что, давайте, подталкивайте дальше, как договаривались – но направление менять я вам не дам.

Татьяну великие идеи никогда не обуревали. На баррикадах она флагом не размахивала, пламенными речами окружающих не воодушевляла, митинги не собирала, чтобы привлечь сторонников и повести их за собой в тот последний и решающий. Она просто защищала нашего Игоря – любой, но исключительно своей ценой, и до самого конца.

А я пытался защитить ее. И нечего, Тоша, мне дифирамбы петь – я всего лишь делал то, для чего вообще существую. И, в конечном итоге, не очень успешно. Но вот что вдолбила мне в голову эта жизнь на земле – так это то, что сдаваться довольно глупо, потому что руки у нас опускаются именно перед тем поворотом, за которым и притаился долгожданный выход. И поскольку выход Татьяна запланировала весьма впечатляющий, то буду я последним фанфароном, если мы до него не дойдем. Даже если она передумает. В конце концов, задачу довести ее до счастливого конца с меня никто пока еще не снял.

Меня в последнее время чуть ли ногами не запинали – со всех сторон – за то, что я раньше у нее на поводу шел, а теперь, когда она со всего размаха сиганула в топкое болото, пытаюсь вытащить ее оттуда. За все, за что ухватиться могу. А мне все время вспоминается наш старый спор с Анабель – вернее, с Франсуа, который все ее мысли всегда старательно разделял и однажды мне озвучил. О том, что важнее – развернуть человека на перекрестке лицом в нужную сторону и хорошего пинка дать, чтобы он потом сам туда катился – до самого конца, или подождать, пока он сам на раздорожье определится, а потом просто идти рядом, даже на шаг сзади, чтобы у него гордая осанка первопроходца не терялась.

Мне лично всегда второй подход был ближе. Я и сейчас ни за какие поводья не дергаю, я ей тропинку в том болоте мощу – камнями воспоминаний – чтобы она по ним сама из него выбралась. Не пойти по ним она не сможет – ее любопытство замучит.

А волоком тащить ее куда-то всегда безнадежным делом было. Я ведь мог тогда, когда она принялась ограждать Игоря от всего и всех, без всякого разбора, надавить на нее, убедить, прикрикнуть, в конце концов – чтобы она успокоилась и прекратила его в бомбоубежище заталкивать еще до начала налета. Но что я мог предложить ей взамен? Для меня самого эти горгульи-наблюдатели полной неожиданностью оказались. Чванливой, заносчивой, со смутно-зловещими намерениями, но без открытой агрессии, которой можно было бы прямо противодействовать. Оставалось только держаться в полной готовности отразить их первый же удар.

На Татьяну же появление опасности для близкого человека всегда действовало как электрический разряд. После встречи со мной – точно. И вовсе не потому, что я потакал, в чем меня сейчас упрекают, ее собственническим настроениям – мне просто удалось и разглядеть в ней, и разбудить все необходимые для хранителя качества. Чем я буду до конца своей вечности гордиться. Даже если со стороны.

И когда возникла угроза нашему Игорю… Убедить Татьяну, что холодное созерцание отнюдь не обязательно подразумевает враждебный интерес, а нарочитое недружелюбие наблюдателя – подготовку к открытой агрессии? Ну да. Для этого мне самому нужно было быть куда более в этом уверенным. А так – спасибо, она хоть не швыряла чем-нибудь в непрошенного гостя, как в того ангела, который меня во время первой отлучки с земли замещал. Мне оставалось только ждать, пока она, реализуя один за другим свои планы обороны, сама убедится в их бесплодности или вообще ненужности. Становиться ей поперек дороги – так у нее всегда с десяток потайных, партизанских троп в запасе было. Что она, в конечном итоге, и доказала.

И пусть кто-то только попробует заикнуться, что меня безопасность Игоря всегда куда меньше волновала! В этом вопросе у нас с Татьяной никогда расхождений не было. Но с ним у меня намного больше точек соприкосновения было – по крайней мере, до тех пор, пока у него другие и источники влияния, и внушенные ими приоритеты не появились. Мне и убедить его легче было, и его ответную реакцию почувствовать – в то время как Татьяна при малейшем намеке на наш с ним мысленный контакт ощетинивалась так, что любой наблюдатель мог позавидовать.

Так и пришлось мне с ним втайне мысленно общаться тем летом, когда я понял, что Татьяне нельзя больше с ним дома оставаться. Она удивительно легко согласилась с моим предложением ей вернуться на работу и, не успел я вслух подумать о том, где искать Игорю няню, заявила, что ему будет лучше у ее родителей. Я поперхнулся нервным «Почему?». Татьяна пояснила, что там Игорь будет надежно удален от какого бы то ни было ангельского влияния. В компанию к первому вопросительному слову набилось еще несколько, и все они судорожно толкались у меня в горле, грозя мне полным удушением. Задумчиво глянув на меня, Татьяна добавила, что у ее родителей Игорь будет находиться в самой, что ни на есть, человеческой обстановке, а значимость воздействия окружающей среды на становление характера ребенка еще никому не удалось опровергнуть.

Я предпочел сосредоточиться – как наедине с самим собой, так и в мысленных беседах с Игорем – на близости к природе, пользе свежего воздуха и полном раздолье для беготни и игр.

Разумеется, Игорь перенес почти полное заземление практически безболезненно. Не успел я мысленно пожелать наблюдателю успехов в нахождении не десяти – хотя бы парочки отличий в строгом жизненном укладе Сергея Ивановича и Людмилы Викторовны от типично человеческого, как выяснилось, что мы сами уже ищем других ангельских детей. Причем, именно уже и существенно опережая наблюдателя в его поисках – к тому моменту, когда Татьяна случайно посвятила меня в факт создания акционерного общества золотоискателей, с Анабель в роли, разумеется, председателя, Тоша уже успел накопать целый вагон исходного сырья для промывки.

Я предпочел перехватить у Татьяны инициативу и как можно быстрее промыть Тоше мозги – великодушно, как и положено старшему наставнику, предоставив ему шанс своими руками предотвратить факт государственной измены, а именно перекрыть Татьяне все подступы к приезжающему Франсуа.

Разумеется, нашими общими стараниями все ее встречи с ним были расписаны в соответствии со строгим протоколом и в неизменном присутствии непосвященных людей. Не успел я поздравить себя с наконец-то приобретенной всесторонней предусмотрительностью и краткосрочностью визита Франсуа, как Татьяна подделала часть цифр в строгом протоколе, в результате чего на одну из встреч Франсуа явился на час раньше, а я с Тошей и Галей – чуть позже.

За час введения Франсуа в курс всех наших событий Татьяна вошла в такой раж, что и правду о Максиме ему выложила. После чего я уже даже и не удивился, узнав, что в моем собственном доме состоится ангельское совещание в присутствии исключительно посвященных людей. Под председательством Анабель, разумеется.

Я предпочел дать ей возможность насладиться ролью третейского судьи. Понежившись в лучах всеобщего внимания, она дала нам типичный для этой роли обтекаемый совет: успокоиться, действовать сообща и бить наблюдателей их же оружием. Хотя, с моей точки зрения, можно было только первой его частью ограничиться.

Разумеется, Татьяна восприняла указания Анабель как нерушимые заповеди. Не успел я с облегчением забыть об откровенно подрывных в отношении статуса ангельской секретности действиях, как заболел Игорь. Только услышав о каких-то таблетках, я стал насмерть. Но осторожно. Действие человеческих лекарств я лично на себе испытал, а действие наших Татьяна на Марине всего лишь наблюдала. На слово она мне никогда не верила, но в тот момент она была в таком ужасе, что даже самые отчаянные средства не вызвали у нее возражений. Длительных. Когда она глянула мне в глаза, у меня закралось подозрение, что она совершенно убеждена, что это наблюдатель напустил на Игоря болезнь, чтобы таким псевдо-естественным способом отобрать его у нас. Спросить меня о правдоподобности такого сценария ей, конечно, даже в голову не пришло.

Я предпочел наступить на горло собственной гордости и обратиться к Марине как к самому безотказному способу выкручивания рук Стасу и Кисе.

Разумеется, подключение Игоря к системе небесного здравоохранения прошло без сучка и без задоринки – у энергетиков я даже черкнул в направлении, переданном мне Стасом, пару строк, предписывающих профилактическое, дважды в год, оздоровление указанного пациента. Не успел я по-настоящему успокоиться в отношении его физического здоровья, добавив, на всякий случай и по решительному требованию Татьяны, к нашей профилактике месяц глубокого погружения в благотворную, фантастическую, волшебную морскую стихию, как в голове у него произошел переворот. Государственный. В результате тайного заговора, направленного на узурпацию моего святого – во всех отношениях – права на место его единственного советника и наставника.

Автором этого заговора оказался немой доселе, как мне, идиоту, казалось, предмет его слепого обожания.

Дарина.

И вот здесь я хочу остановиться. Я никогда не скрывал, что она мне не нравится. Хотя объяснить, почему, я до сих пор однозначно не могу. В ней просто собралось все, от чего у меня зубы сами собой оскаливаются. Неотразимо привлекательная внешность, абсолютная уверенность в себе и стремление добиваться своего любой ценой – как у Марины. Врожденное умение моделировать свое поведение, находя подход к каждому, кто оказался ей нужен – как у ее темного родителя. Настолько непоколебимая убежденность в своей правоте и непогрешимости, что и большинству окружающих просто в голову не приходит в них усомниться – как у Анабель.

Не прибавила ей привлекательности в моих глазах и полная одержимость ею Игоря. Мы с Татьяной сначала приняли ее за вполне естественный детский интерес к одногодкам, а когда рассмотрели, наконец, всю ее нездоровую глубину, исправить уже ничего не могли. Дарина прямо наркотиком каким-то для него оказалась – даже в те периоды, когда она сама отстраняла его от себя, увлекшись новым объектом порабощения, его болезненная тяга к ней только усиливалась.

Да-да-да, я знаю все эти аргументы – Игорь имел и имеет полное право на самоопределение, на выбор своего собственного пути в жизни и той, кому он эту жизнь намерен посвятить. У некоторых даже хватает нахальства намекать, что он в отношении Дарины – полная копия меня в отношении Татьяны. Которая тоже, в конечном счете, с этой мыслью смирилась – забыв о том, что между нами никогда не было ни подавления, ни использования другого для достижения своих целей. Я же предпочитал доверять своему чутью, которое еще ни разу меня не подводило. А уж когда потребность Игоря в Дарине затмила ему простое уважение к матери…

И что бы здесь ни говорил Тоша о стратегах и тактиках, об их неразрывности и взаимодополняемости, я знаю только одно – любая идея, рожденная в мозгу, не имеет ни положительной, ни отрицательной окраски. И приобретает либо ту, либо другую, лишь попав в руки, которые ее в жизнь воплощают. В конце концов, если кто-то написал блестящий детектив о хитроумном ограблении банка, а другой взял его за методическое пособие, повторив в реальности каждое действие сюжета – так что, писателя, что ли, на скамью подсудимых сажать? А заодно и изобретателя шариковой ручки, если кто-то ею другого зрения лишил?

К мыслям ее у меня, в отличие от Максима, доступа, конечно, не было, но я почти уверен, что она держала при себе Игоря, как военные ученых – пусть себе творят в холе и неге, а мы уж решим, где их открытиям наступательное применение найти. Максим ни о чем подобном не упоминал, но ему, по темной его природе, такой подход наверняка бы и близким, и достойным всяческого одобрения показался. А Игорь, как те самые ученые, наотрез отказывался видеть истинное положение вещей за лестным званием первого фаворита и самого ценного соратника. Дарина даже позволяла ему время от времени в практических мероприятиях поучаствовать – чтобы он лишний раз убедился в том, что ему, без нее, они просто не под силу.

Первый раз она продемонстрировала ему это на наблюдателях. В том, что она сама за своего взялась, нет, собственно говоря, ничего удивительного – с ее прирожденным стремлением изучать окружающих в поисках рычагов воздействия на них она просто не могла, после приезда Анабель, не выудить из наших голов совет той искать у наблюдателей слабые места и именно на них и направлять все наши усилия. Я ни секунды не сомневаюсь, что у Дарины, даже в том ее младенческом возрасте, такой совет вызвал особый отклик.

И вот однажды – мы только из первой поездки к морю вернулись – Тоша, захлебываясь от почти неприличного восторга, поведал мне, что Дариночке уже почти удалось вывести наблюдателя из состояния каменной неприступности. Вспомнив ее бесцеремонное обращение даже со мной, я мысленно перевел: Дариночке уже почти удалось затормошить наблюдателя до такой степени, что у него шерсть на всех частях тела дыбом встала – голову даю на отсечение, что именно оттуда вся его последующая пресловутая пушистость взялась.

Хотя, не скрою, идея и мне показалась заслуживающей внимания. Я уже начал прикидывать, как бы и Игорю протянуть руку дружбы этому нашему истукану – не назойливо, с достоинством, в знак доброй воли – но Дарина на ближайшей нашей встрече, которой оказался день рождения моего сына, не только похвасталась ему своей очередной победой, но и показала, как ее добиваться.

А я ведь даже ничего не заметил! Дарина в тот день подбила Игоря – она это придумала, точно знаю! – гонять Кису по всему двору. Тому тогда пришлось от Татьяниной матери в невидимости скрываться – чтобы она не опознала нашего «доктора», столь блистательно вылечившего Игоря, и не попросила у него телефончик на случай еще какой необходимости. И вот вам типичнейший пример – Марина даже пальцем не пошевелила, чтобы оградить собственного, безропотно несущего свой тяжкий крест хранителя от этих разбушевавшихся охотников за невидимыми существами. Мне вмешаться пришлось.

Когда Игорь последовал примеру Дарины, я не знаю. Он все также оставался у Татьяниных родителей, мы навещали его по выходным, и мне кажется, что какое-то время он старательно не думал о наблюдателе в моем присутствии – чтобы затем удивить своим достижением. А поскольку все его усилия не давали никаких результатов, то я и по отношению к нему наблюдателя ни о чем не догадывался. Пока Татьянина мать не сообщила нам, что Игорь беседует с каким-то невидимым Букой – очень вредным по сравнению с тем, с которым общается Дарина.

Вы даже представить себе не можете, каким страшным ударом это стало для Татьяны – рухнула ее теория о благотворном воздействии чисто человеческой среды на подавление нежелательных ангельских инстинктов. Похоронив под собой все ее благие намерения, проклюнувшиеся из советов Анабель и заботливо культивируемые впоследствии мной.

Наблюдатель был во всеуслышание объявлен вне закона. Татьянина мать получила четкие инструкции пресекать на корню любые разговоры о «невидимках». Тоша – ультимативное требование запретить Дарине забивать Игорю голову «всякой ерундой». Я – категорический запрет мысленно общаться с Игорем, кроме как для того, чтобы выкорчевывать из его сознания уже укоренившиеся «детские фантазии».

Я даже заикаться не стал о неосуществимости этого плана. Не умея ощущать ангелов, Татьяна просто не понимала, что убедить Игоря в том, что результаты его чувственного восприятия являются ложными, совершенно невозможно. Пришлось стряхнуть пыль со столь непредусмотрительно принятых на себя когда-то расширенных полномочий.

Как ангел-хранитель, я избавил Татьяну от ненужных и бесплодных волнений, присвоив всей информации по выходу из кризиса гриф «Для служебного ангельского пользования». Как старший наставник, я снял с Тошиных плеч тяжкое бремя необходимости объяснять Дарине, почему с Игорем нельзя говорить о том, о чем они говорили по секрету. Как отец ангельского ребенка, я принялся распутывать его сбившиеся в невообразимый комок мысли.

И вспомнил свои давнишние мечты о том, как было бы хорошо, если бы я мог не только свои мысли Татьяне внушать, но и обратную реакцию от нее получать. Со слезами умиления вспомнил. От своей прежней наивности. И со стоической готовностью грудью встретить очередное воплощение идиотских желаний.

Потому что в ответ на каждый мой рассудительный, успокаивающий Игоря посыл я получал такое количество его мысленных вопросов, что удерживался в роли невозмутимого и терпеливого интерпретатора истины лишь благодаря глубокой, всесторонней подготовке и многолетнему опыту пребывания на земле. И полному осознанию того, что меня ждет, если я вслух что-нибудь рявкну, а Татьяна это услышит.

Татьянина мать нам рассказывала, что у Игоря в то время начался период сплошных «Почему?». Ну-ну, думал я, она просто понятия не имеет, на какие вопросы мне приходится отвечать! Почему Буку не видно? Почему у него он не такой, как у Дары? Почему ей можно о нем говорить, а ему нельзя? Почему Татьяна говорит, что Буки нет, когда он есть? Почему одни люди говорят словами, а другие мыслями? Почему я думаю громче, чем Тоша? Почему можно играть с невидимым Кисой, а с невидимым Букой нельзя? Почему Бука все время сердится? Почему на него все сердятся, а Дару любят?

Я отвечал ему, как мог – стараясь и правды по возможности придерживаться, и облечь ее в более-менее знакомые ему рамки. Буки, говорил я, такие же разные, как и люди – бывают веселые, бывают угрюмые. А мысленно разговаривать – это как по телефону: если у кого-то его нет, так с ним можно только лицом к лицу беседовать. А связь тоже бывает разная – вот одного и лучше слышно, чем другого. А когда кому-то звонишь, его ведь тоже не видишь, но знаешь, что он есть. А если он грубить начинает, то ему больше никто и не звонит, словно его и нет. Про него даже вспоминать не стоит – не то, что играть. Вот потому Татьяна и говорит, что его нет, и если при этом и сердится, то только на Буку…

Да. Именно. Я лично, находясь в ясном уме и твердой памяти, объяснял собственному ребенку высокие ангельские материи, пользуясь не просто земными, а техническими аналогиями. Все довольны? И, признаваясь в этом, я даже не краснею, поскольку напросившись на обратную связь, я получил ее в полном объеме – каждый мысленный вопрос Игоря доходил до меня в облаке эмоций. Большей частью там присутствовала обида. И затем опять обида. И еще раз обида. И медленно зреющее ощущение его неправильности. И чтобы развеять эти зловещие облака, мне было глубоко плевать на любые принципы. Даже свои собственные.

Временами я, правда, не выдерживал гнетущего одиночества подпольщика и конспиратора и пытался поговорить с Татьяной. Объясняя, разумеется, свою тревогу лишь внешними переменами в его поведении – с каждым днем он становился все более сдержанным в словесном выражении мучающих его вопросов. Но, поскольку о «Буке» он перестал говорить, Татьяна уже успокоилась и соорудила себе новую теорию – Игорь проявляет интерес к теневым сторонам нашей жизни исключительно потому, что ему не хватает нормального, естественного круга детского общения. Каковая проблема замечательно решится, когда Игорь с Дариной пойдут в детский сад.

Представив себе их ежедневное общение, в процессе которого Дарина и дальше будет (с моего собственного благословления!) показывать Игорю свои успехи в укрощении своего наблюдателя, я сбегал к зеркалу – чтобы проверить, не распушился ли и я, последовав примеру последнего. Убедившись, что моя внешность продолжает соответствовать образу послушного, незамеченного в грехе мысленного сбора разведданных, единомышленника Татьяны, я вернулся к разговору с ней.

– Слушай, – как можно небрежнее бросил я, – а может, Игорю лучше в другой садик пойти? Ты же сама видишь, что Дарина не очень хорошее влияние на него оказывает.

– И как я это Светке буду объяснять? – удивленно глянула на меня она. – Она нам предлагает внимательный уход за ребенком, а мы ей – спасибо, обойдемся?

– Разумеется, нет! – искренне возмутился я подобной инсинуацией в адрес моего профессионального умения деликатно обходить острые моменты. – Но ты ведь помнишь, что произошло после того, как Игорь с Дариной в прошлый раз пообщался? А в саду они каждый день видеться будут…

– А, ерунда! – рассмеявшись, махнула рукой Татьяна. – Там они среди двух десятков других детей будут. И Игорь наверняка сразу к мальчишкам потянется. Нам еще придется объяснять ему, что свою правоту вовсе не обязательно в стычках отстаивать – вот попомнишь мое слово!

Слово ее мы попомнили оба – не прошло и пары месяцев пребывания Игоря в благотворном детском коллективе. Мало того, что широкий выбор друзей по гендерному признаку ни в коей степени не поколебал его беззаветной преданности Дарине, так в нем еще и проснулась – совершенно некстати – удивительная способность чувствовать ложь. Что, как нетрудно догадаться, обычных человеческих детей тут же настроило против него.

Сразу скажу – то, что тот мальчишка соврал родителям про свои запачканные колготки, меня абсолютно не удивило. Люди всегда врут. По мелочам и по-крупному, женам и начальникам, ради корысти и во спасение. Не говоря уже о вдумчивых беседах с зеркалом. И если объединились они в общество на экономической базе, руководствуясь инстинктом выживания, то ложь стала тем смазочным материалом, который позволяет всем частям этого загадочного человеческого механизма работать плавно, без скрипа и видимых усилий.

Недаром временами, когда на них накатывают сомнения в правильности устройства своего общества, они со злостью называют себя его винтиками. Недаром, говоря о супругах и коллегах, они говорят о том, что те хорошо притерлись друг к другу. Даже те из них, которые искренне гордятся своей прямотой и откровенностью, в жизни не скажут близкому другу, что на нем новый костюм мешком сидит. А уж открыть ему глаза на более серьезную правду и вовсе упаси Боже – не бросится он тут же исправлять положение, он сначала гонца, принесшего дурную весть, повесит.

И, честно говоря, пожив на земле, я не могу сказать, что полностью не согласен с такой практикой. Мне и самому Татьяне врать случалось. Не в серьезных делах, конечно – когда, к примеру, после излечения Игоря она спросила меня, не потому ли наши пришли ему на помощь, что сочли его достойной ее, у меня просто язык не повернулся поддерживать в ней эту весьма далекую от реальности иллюзию. Но умалчивать о тех или иных событиях, их причинах, следствиях или подробностях – бывало. О Марине я вообще не говорю – вряд ли бы мы словами ограничились, если бы всякий раз высказывали откровенно, в лицо все, что друг о друге думаем.

И, разумеется, человеческие дети учатся врать, как только начинают говорить. И они не просто взрослых копируют, как я понял потом, когда начал с ними работать. У них нет других способов с этими взрослыми бороться. Те ведь всегда лучше знают, что детям нужно – не особенно интересуясь их мнением и, поэтому, даже не слыша его. Вот детям только и остается, что увиливать от всего, что им навязывают – наказание если придет, то потом, а пьянящее, пусть и кратковременное ощущение полной власти над своей собственной жизнью стоит любой выволочки. А их родители в отчаянии оглядываются по сторонам – кто научил ребенка так изворачиваться, не моргнув глазом и не краснея? – даже не задумываясь о том, сколько раз они сами, в присутствии того же ребенка, обсуждали точно такие же действия собратьев-взрослых с нескрываемым восхищением в голосе.

Поэтому я лично в том инциденте в детском саду ничего особенного не увидел. До тех пор, пока дома мы не начали расспрашивать Игоря, откуда он узнал, что произошло на самом деле. То, что он вывел того мальчишку на чистую воду, меня даже растрогало – я уже давно чувствовал, что в отношениях с окружающими Игорь скорее мою мужественную прямоту, чем Татьянину изворотливость унаследовал. Он потому и с наблюдателем совладать не мог, что просто не умел, как Дарина, играть каждую минуту, подстраиваясь под тон и настроение собеседника.

Но на все наши вопросы он упрямо отвечал: «Я просто знаю», и на этот раз мне не нужно было заглядывать в его мысли, чтобы рассмотреть обиду на наше недоверие – она у него на лице была написана.

– Хорошо, мы тебе верим, – резко прервал я допрос Татьяны и попросил ее помочь мне с ужином.

На кухне я сказал ей, что время закрывать глаза на реалии нашей жизни прошло, и что перед сном я попытаюсь докопаться до них в мыслях Игоря. Я сказал ей это уверенно и негромко – и в очередной раз убедился, что твердый тон в разговоре с людьми дает наилучшие результаты. Особенно, если им не слишком часто пользоваться. Чтобы они расслабились от твоей уступчивости. Тогда даже Татьяна теряется и не успевает свое любимое «Нет» из чистого упрямства выпалить. Она только глянула на меня испуганными глазами, но ни слова не произнесла.

Когда, укладывая Игоря спать, я вновь вернулся к загадочному происшествию в детском саду, он опять надулся. Я терпеливо объяснил ему, что мы с Татьяной ни капли не сомневаемся, что он сказал нам правду – нам только интересно, как он ее узнал. Ответом мне послужили растрепанные, вздымающиеся и бьющиеся друг о друга волны его растерянности. Прозондировав их, я не обнаружил никаких образов – ни зрительных, ни звуковых, ни эмоциональных. Игорь не видел, как тот мальчишка спрятал свои колготки, он не слышал никаких подозрительных звуков из раздевалки, он не заметил никаких красноречивых перемен ни в лице его, ни в голосе, когда тот родителям врал…