Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 53 страниц)
– Вот только не нужно передергивать! – перебила меня она, сверкнув глазами и рубанув по воздуху ребром ладони. – Ты же слышал – ей никто ничего не говорил. Она просто сама додумала, как с тем дурацким треугольником между Тошей, Анатолием и Татьяной.
– Верю, – согласно склонил голову я. – Но не кому-то на слово, а имея доступ к ее мыслям. Но, если мне не изменяет память, упомянутые тобой участники всего этого трагикомического фарса сочли необходимым оправдаться в ее глазах, представив ей свою версию событий и даже снабдив ее вещественными доказательствами.
– И какую же версию намерен предложить ей ты? – спросила Марина, раздувая ноздри.
– Марина, Марина! – протянул я с подчеркнуто разочарованным вздохом и театральным жестом прикрыл глаза ладонью. – Куда же делась твоя неутолимая жажда справедливости и всеобщего равноправия?
– Никуда! – рявкнула она, ощетинившись. – Неизменно остается при мне, приведя меня сюда и потребовав права голоса. Вам бы всем только правами меряться, совершенно не думая о том, что человек – не добыча на спорной территории, которую нужно зубами у другого из глотки рвать!
– Поверь мне, – медленно, с расстановкой проговорил я, – Дарино благосостояние волнует меня куда больше, чем всех вас, вместе взятых. Потому что, в отличие от вас, я знаю, что именно для нее благо.
– В последний раз спрашиваю, – также медленно произнесла она сквозь зубы, – что ты собираешься делать?
– Ничего, – повторил я. – Делать – ничего. Так можешь и передать… всем. Вы отлично знаете, что я ничего не могу сделать. Как своими собственными, так и вашими стараниями. Но если речь идет о Дариных правах, то я предпочел бы поговорить о ее праве на самоопределение. Которым владеют лишь те, кому доступна роскошь… хотя бы сомнения.
Мне было бы приятно думать, что и Тошу не миновал ураган типичной Марининой реакции на любые, зачастую воображаемые попытки ущемления человеческого – исключительно человеческого – достоинства. Но то ли его действия были признаны полностью соответствующими высокому званию хранителя, то ли он сам, как это у них принято, счел человеческое мнение недостойным какого бы то ни было внимания. По крайней мере, в голосе его, когда он позвонил мне через несколько дней, не послышалось ни раскаяния, ни смущения, ни стремления искать компромисс. Не то, чтобы я их ждал от него, конечно.
– Ты в курсе, что Дара попросила меня разыскать ее отца? – сухо поинтересовался он.
– Да, – коротко ответил я.
– И что мне теперь делать? – раздраженно прошипел он.
– Понятия не имею, – равнодушно бросил я.
– Ты, насколько я понял, тоже обещал ей в этом помочь? – перешел он на привычный подозрительный тон.
– Да, – ограничился я простым подтверждением.
– Зачем? – Он словно выстрелил в меня.
– Чтобы объяснить ей закономерность отсутствия результатов поиска, – ровно произнес я.
Несколько мгновений он молчал, явно раздумывая, под каким из моих слов скрывается подвох.
– У тебя вообще как – все в порядке? – как-то нервно отозвался, наконец, он, определенно решив, что если мои гнусные намерения трудно разглядеть, то они глубоко продуманы, тщательно замаскированы и превосходят обычные по масштабу.
– Разумеется, – постарался я удержаться от сарказма. Безуспешно.
– Я могу сказать ей, что исходных данных не хватает, – неохотно предложил мне он.
– Как хочешь, – холодно отказался я решать за него и эту проблему.
Разумеется, Тоша не избавил меня от необходимости обсуждать с Дарой каждого возможного кандидата на роль ее отца, которых он ей по паре-тройке в месяц подбирал – один другого несуразнее. Они были настолько невероятно, гротескно нелепы, что мне было совсем несложно раз за разом доказывать Даре всю несостоятельность ее предположений. Но вот чего Тоша не учел, так это того, что весь этот мартышкин труд сделает наше с Дарой общение намного более интенсивным – если не количественно, так качественно.
Как только у нее появлялось новое досье, она тут же звонила мне, без раздумий пропуская ближайшее дополнительное занятие. Проследить судьбу каждого фигуранта было довольно просто, и всякий раз в ней обнаруживался факт, событие, обстоятельство, позволяющее нам решительно и бесповоротно вычеркнуть его из списка подозреваемых. Сначала Дара разочарованно вздыхала, затем гримаса раздражения, с которой она отбрасывала в сторону материалы по очередному кретину, сменилась выражением явного облегчения от того, что вот этот-то, хвала всем святым, не имеет к ней никакого отношения, а к весне она решила сузить сферу поисков, подойдя к делу с другой стороны.
– А как ты думаешь, чем он мог заниматься? – однажды спросила она меня, сосредоточенно то втягивая, то выпячивая губы.
– В каком смысле? – на всякий случай переспросил я, почувствовав, что разговор, наконец, поворачивается в давно ожидаемую мной сторону.
– В смысле – чем-то нелегальным, – перевела она на меня напряженный взгляд.
– Ну, люди могут чем угодно заниматься, – начал я из безопасного далека. – Но должен тебе заметить – это из моего личного опыта – что зачастую поведение человека лишь выглядит подозрительным.
– Как это? – нахмурилась она.
– Человек может быть скрытным по своей природе, – не спеша начал перечислять я. – Или, столкнувшись с предательством, сделаться недоверчивым к окружающим. Или просто не придавать большого значения их мнению о нем, – добавил я более близкий ей пример и перешел к аргументу, с которого давно уже решил начать восстановление своей, пусть и безликой, репутации: – Или у него может быть такая работа, которая не способствует чрезмерной открытости и дружелюбию. Окружающие его люди – которым вообще свойственна подозрительность – с готовностью усмотрят в его сдержанности, замкнутости и уклончивости желание скрыть нечто противозаконное, в то время как на самом деле инкриминировать ему можно лишь отличие от них.
Как по выражению лица, так и по вдруг забурлившим мыслям Дары я понял, что мне удалось все-таки заронить в ее сознание зерно того самого сомнения, которое мы, в отличие от светлых с их эвклидовым мировоззрением, всегда относили к роскоши духовной жизни.
– А ты моего отца точно не знал? – вернулась она к этой теме спустя некоторое время.
– С чего ты взяла? – изобразил я удивление, чтобы уйти от прямого ответа.
– Ну, не знаю, – пожала она плечами. – Работали вы, а может, и до сих пор работаете в одной сфере, в одном городе…
– Дара, – усмехнулся я со старательной снисходительностью, – юристов на свете – пруд пруди. Не говоря уже о том, что сюда я переехал значительно позже.
Не стану скрывать, что, создавая свою нынешнюю легенду, я взял за пример Анатолия, проявившего нетипичную для светлых свободу мысли в организации своего видимого пребывания на земле. Правда, только на первых его этапах – затем он по уже неистребимой, видимо, привычке начал встраиваться во всевозможные, пусть и земные, но крепко устоявшиеся структуры. Мне же образ частного консультанта по юридическим вопросам давал свободу передвижений, видимый законный источник доходов и, что немаловажно, опаску проявлять чрезмерное любопытство со стороны соседей.
– Ну да, а он прямо в воздухе растворился! – саркастически искривила губы Дара, и тут же снова поджала их. – Нет, я чего-то не понимаю. Такое впечатление, что какого-то звена не хватает, без которого вся цепь распадается. Сколько я ни спрашивала, никто мне так и не объяснил, что в нем было подозрительного. Но зато все в один голос твердят, что человеком он был ярким и приметным – так двойную жизнь не ведут. С другой стороны, исчез он действительно внезапно и с концами, как будто бежать от чего-то сломя голову пришлось. А теперь еще и ты его защищаешь.
– Дара, я его не защищаю! – только я оставалось, что сказать мне. – Я только хочу сказать тебе, что как бы ни складывались отношения между мужчиной и женщиной, дети – это нечто совершенно иное. Даже если твоему отцу разонравилась твоя мать, которая, насколько мне известно, сама от него ушла, мне трудно поверить, что ему ни разу не захотелось увидеть тебя.
– Как видно, не захотелось! – фыркнула Дара.
– Ты не можешь этого знать! – не сдержался я. – О какой достоверности теории можно говорить, если она строится на изначально недостаточных предпосылках? Если ты не знаешь своего отца, это совершенно не означает, что ты ему не интересна! Возможно, он просто не хочет бередить старые раны – твоей матери, к примеру; возможно, он ждет того момента, когда встреча с тобой не затронет больше никого другого…
– М-да? – протянула Дара, окинув меня холодным взглядом с головы до ног. – Ладно, мне домой пора.
После этого разговора Дара исчезла. Она больше не приезжала и даже не звонила. Неделю, две, почти три. Я едва сдерживался, чтобы не наведаться к ней в школу и не заглянуть ей в мысли, но ее последний взгляд на меня был полон такой личной неприязни, что я просто боялся убедиться в том, что она мне вовсе не показалась. Но подошли майские праздники, и я получил законное основание глянуть на нее хоть издалека. У Светы, как обычно, собиралась обычная толпа, в которой можно было понаблюдать за Дарой, не привлекая к себе ее внимания.
В ее поведении я не заметил ничего тревожного – кроме того, что она вновь позволила своей прежней свите окружить себя. Окрыленные явно неожиданной благосклонностью, Игорь с Олегом, да и сестра ее не отходили от нее ни на шаг, и даже пройти мимо них незаметно мне так и не удалось. Но я и по лицу ее видел, что оживление старых приятелей не вызывает в ней ответной реакции, а мысли ее витают где-то далеко. И не только я.
Как только дети вышли с веранды и направились – все вместе – к своему излюбленному месту возле гаража, у Анатолия лицо налилось кровью, и он резко кивнул Тоше в сторону выхода. Я выбрался вслед за ними и пошел в сад – в надежде, что Дара воспользуется возможностью сказать мне хоть что-то наедине. Но вместо нее меня догнал Тоша.
– Что происходит? – спросил он сквозь зубы, тяжело дыша.
– Понятия не имею, – неохотно признался я. – Я ее уже давно не видел.
Он как-то странно глянул на меня.
– Ей что, надоело в сыщиков-разбойников играть? – помолчав, произнес он.
– Не думаю, – без всякой радости развеял я его надежды. – Скорее, она решила стать единственным сыщиком. В погоне за единственным разбойником.
– Катастрофа! – выдохнул Тоша. – Макс, я не знаю, какой она тебе видится, но я тебе точно говорю, что до сих пор она еще никогда от своего не отступалась. Она и дома такая же – как стрела вытянутая и в одну точку нацеленная. Ее нужно как-то с цели сбить. – Он снова помолчал и добавил, явно подбирая слова: – Я тебя не прошу ей что-то… тебе неприятное внушать, но ты ее лучше всех знаешь – только подскажи, как мне к ней подступиться. Если она еще Игоря привлечет… – Покосившись через плечо, он мучительно поморщился.
– Я подумаю, – ответил я, чтобы выиграть время. У меня не было ни малейших сомнений в его реакции на мой рассказ о неудачных или, скорее, неожиданно удачных посевах сомнений в Дариной душе.
Но раздумывать ни над чем мне не пришлось. Ни над тем, как объяснить светлым, что я действительно ни на йоту не нарушил данное им обещание. Ни над тем, как все же убедить Дару в необходимости владения всей информацией, прежде чем делать какие-то выводы. Ни над тем, как вернуть ее отношение ко мне хотя бы как к доверенному другу семьи, которое уже отнюдь не казалось мне несправедливо недостаточным. В конце встречи, когда все стали собираться по домам и суетились, рассаживаясь по машинам, она сама подошла ко мне.
– У тебя завтра будет где-то час, чтобы поговорить со мной? – негромко спросила она, склонив голову к плечу и улыбаясь, как обычно при прощании.
Никакой стройности в мыслях у меня и до следующего дня не появилось. Нужно было согласиться с Дарой в ее жаркой ненависти к отцу – чтобы не потерять возможность общаться с ней. Нужно было молчать и слушать, ища в ее мыслях слабые звенья – чтобы отвлечь ее, совместно с Тошей, если придется, от навязчивой идеи. Нужно было упорно стоять на своей точке зрения – чтобы, убедив ее в преимуществах широты взглядов на все и вся, облегчить ей последующие, еще далекие, но неминуемые откровения.
В целом, я, так или иначе, подготовился ко всем сценариям – кроме того, который представила мне Дара.
– Скажи мне, пожалуйста, где находится мой отец, и с какой стати он отправил тебя следить за мной? – с места в карьер оглушила она меня, как только мы отъехали от школы.
Я не исключаю того, что она специально выбрала именно этот момент для начала разговора – когда мое внимание было сосредоточено на дороге, а не на поисках приемлемых ответов. Но вести машину я мог даже в бессознательном состоянии, и скорость набрать еще не успел из-за школьников, вечно норовящих перебежать дорогу у водителя под носом – руки мои сами собой чуть шевельнули руль в сторону тротуара, а нога вжала педаль тормоза. Машина замерла на месте вместе со мной.
– Что? – негромко спросил я, не поворачивая головы.
– Тебе нужно время, чтобы что-то придумать? – хмыкнула она. – Для меня или для Тоши? Или он тоже в курсе?
– Дара, ты соображаешь, что говоришь? – с трудом выдавил я из себя.
– Соображаю! – отрезала она. – Потому что мне все время приходится соображать. Потому что вы все время врете, вы все. Нам долдоните про справедливость и порядочность, друг другу улыбаетесь, чуть зубами не клацая – вы и перед зеркалом, наверно, всякий раз другое представление разыгрываете.
– И в чем же я тебе вру? – повернулся я к ней, наконец, закипая с такой скоростью, что ставшая уже моей второй натурой осторожность перестала вдруг справляться с перегревом.
– Нет-нет, я не спорю, – презрительно искривила губы Дара, – история у тебя получилась трогательная. Мой бедный брошенный папа, для которого душевное спокойствие мамы все еще стоит на первом месте, не решается выйти из тени, чтобы не расстроить ее, и терпеливо ждет, пока я вырасту и смогу оценить все величие его самопожертвования. Конечно, ему нужно знать, когда же наступит этот переломный момент – а значит, следить за мной. Но уж никак не лично, чтобы… как там было, не бередить старые раны?
– Что у тебя, насколько я понимаю, не вызывает ничего, кроме брезгливости, – озвучил я, тяжело дыша, очевидный факт.
– Естественно! – фыркнула она, сверкнув глазами. – Это проще простого – умыть руки и изображать из себя мученика! И свалиться мне на голову с распростертыми объятиями, когда я самостоятельной стану! Когда мне помощь уже не нужна будет. Сидит, небось, вычисляет, когда уже можно будет на мою рассчитывать!
– Дара, ты не имеешь права так говорить! – вырвалось у меня каким-то утробным рычанием.
– Да неужели? – прошипела она, глядя на меня с уже нескрываемой яростью. – Где он был, когда Тоша, как белка в колесе, вертелся, чтобы у нас все нужное было? Где он был, когда мне поговорить не с кем было, потому что все с утра до вечера работали? Да он просто боится нос свой здесь показать, чтобы его – снова – не погнали вон метлой поганой! Я только не понимаю, какой тебе-то прок в этой слежке? Ты его старый и верный друг, да? Отказать не смог, когда тебя послали, как собачонку, вынюхивать, где заботами в старости пахнет?
От таких низких инсинуаций в устах моей собственной дочери у меня помутилось в глазах. В голове молнией мелькнуло воспоминание о том, что в свое время Тоша поприветствовал мое возвращение на землю точно такими же – и помутнение распространилось на рассудок. Только этим я и могу объяснить то, что случилось затем.
– Меня… никто… никуда… не посылал, – медленно, с расстановкой произнес я, с удовольствием представляя себе каждое слово камнем, летящим прямо в голову ее благочестивому наставнику. – Можешь считать меня, кем хочешь, но в трусости и корысти обвинять меня не смей! Я никогда в жизни никого вместо себя…
Она вдруг уставилась на меня с таким выражением, словно я в женское платье вырядился и на лицо пару килограмм косметики нанес. И в мыслях ее я вдруг отчетливо увидел только что произнесенные мной слова – произнесенные, но не расслышанные из-за глухого барабанного боя крови в висках.
– Ты хочешь сказать, что это… ты? – проговорила она, наконец, сморщив нос, как от неожиданно неприятного запаха.
– Мое хочу никого не интересует, – мрачно отозвался я, глядя прямо перед собой – в очень невеселое будущее. – Я больше ничего не могу сказать. Ладно, поехали, у тебя всего час был.
– Я не выйду из этой машины, – заявила Дара, вцепившись в меня обеими руками, – пока ты мне все не расскажешь. И тебя не выпущу. Даже если ты меня к офису отвезешь. Будешь там со мной драться. А потом с Тошей объясняться.
У меня зубы свело. Нужно было срочно придумать какую-то версию, которая не только удовлетворила бы Дарино любопытство, но и свела бы вероятность истерики у ее законопослушного попечителя к максимально возможному минимуму. Светлые в панике непредсказуемы и опасны. Но для начала нужно было отъехать от школы – на нас уже начали озабоченно поглядывать прохожие. Я завел машину и двинулся вперед, высматривая парковку попросторнее. Даже в дневное время такая нашлась не сразу – что дало мне время на раздумья. Но не на искомое решение.
– Что ты хочешь узнать? – спросил я, заглушив машину и разглядывая свои сложенные на руле руки. Я даже вспомнить не мог, когда в последний раз держался за него сразу двумя и так крепко.
– Почему ты сбежал? – мгновенно отозвалась Дара.
– Я не сбежал! – снова вскипел я. – Мне… пришлось уехать.
– А почему вернулся? – не обратила она никакого внимания на мою вспышку.
– Меня… снова сюда направили, – ответил я уже спокойнее и, покосившись на нее, добавил: – Но на тебя посмотреть я пришел практически сразу же по возвращении.
– А почему тебя никто не узнал? – прищурилась она с видом прокурора, поймавшего дающего показания на явной лжи.
– Мне… внешность изменили, – дал я ей единственно возможный правдивый ответ.
– Ты что, в Интерполе работаешь? – Она вновь уставилась на меня широко открытыми глазами. И, сама того не ведая, показала мне крохотную, едва заметную, маловероятную, но возможную лазейку из безвыходного, казалось бы, положения.
– Что-то вроде, – усмехнулся я.
– А…? – начала она.
– Говорить о работе я не могу, – быстро пресек я ее движение в однозначно опасном направлении.
Она вдруг протянула руку к моему лицу и дотронулась кончиками пальцев до моей щеки. Я инстинктивно отдернул голову.
– Я просто хотела проверить, не маска ли это, – сдавленно хихикнула она.
– Нет, это – не маска, – буркнул я, и она снова прыснула.
– А почему ты к нам не вернулся? – вновь взялась Дара за явно более интересующую ее тему.
– Ну, и как бы я объяснил другое лицо? – удивленно глянул на нее я.
– Мог бы и снова за мамой поухаживать, – с досадой бросила она, – чтобы со мной рядом быть.
– Во-первых, однажды она уже сочла меня банальным преступником, – сухо заметил я, – а радикальных изменений моя деятельность не претерпела. А во-вторых, у нее уже был в то время Тоша, и становиться между ними у меня не было ни малейшего желания. – Я снова помолчал, снова глянул искоса на ее помрачневшее личико и добавил: – Но рядом с тобой я был все время. Даже чаще, чем приличествовало знакомому Марины.
Дара нахмурилась, определенно проводя ревизию воспоминаний, затем несколько раз кивнула.
– А Марина знает, кто ты? – снова зашла она с другой стороны.
– В общих чертах, – воспользовался я расплывчатостью ее формулировки. – Мы с ней время от времени сотрудничаем. Но, Дара, я хотел бы попросить тебя…
– Да-да, – рассеянно на этот раз кивнула она, – я поняла – никому ничего не говорить.
Восприняв ее задумчивость сигналом к перерыву в судебном заседании, я отвез ее к Тошиному офису. Уже давненько я взял за привычку оставлять ее там в машине и уходить, чтобы не встречаться без излишней надобности с вечно выясняющими какие-то свои отношения светлыми. Но в тот день я перешел в невидимость в первом же подходящем месте и вернулся к крыльцу, став чуть в стороне, чтобы на меня никто не наткнулся.
– Тебе часов в одиннадцать можно позвонить? – обратился я к Тоше, как только он вышел из офиса.
Когда он чуть не растянулся на месте, споткнувшись от неожиданности, и выпученные глаза его в ужасе заметались по сторонам, у меня мелькнула мысль, что стоит, пожалуй, почаще обращаться к этому каналу связи.
– Что случилось? – взвизгнул он даже мысленно.
– Пока ничего страшного, – мстительно добавил я тумана и вернул на место блок.
Решение поставить его в известность пришло ко мне, как только Дара сорвала у меня с языка те роковые фразы – намного раньше представления о том, как дальше вести с ней разговор. В отличие от светлых, с деловыми партнерами я всегда поступал честно. А в свете удачного поворота в объяснении с ней предстоящий звонок ему и вовсе потерял вид покаянного признания во всех мыслимых грехах.
– Дара знает, кто я, – сразу приступил я к делу, как только он снял трубку.
– Что?! – Как и следовало ожидать, тут же начал задыхаться он.
– Я имел в виду, кто я ей, – поправился я.
– Ты…! – Повторный приступ удушья сменился неистовым заиканием. – Гад! Сволочь! Ты же… обещал! Что теперь…? Она же… дальше… будет… А наблюдатели…? И Игоря… за собой…
– Я же сказал, что пока ничего страшного, – спокойно дождался я, пока у него то ли связки сели, то ли совсем горло перехватило. – Я сказал ей, что работаю в некой разновидности Интерпола – откуда и инкогнито, и другая внешность, и тайны от нее. Так же, как и от всех остальных. Включая тебя. Она мне поверила, можешь не сомневаться. В мыслях у нее и тени сомнения не появилось. Так же, как не пропало глубокое преклонение перед тобой, – едко добавил я.
– При чем здесь я? – снова засипел он свистящим шепотом. – А наблюдатели? Какие выводы они сделают из ее глубокого преклонения перед тобой?
– Наблюдателям ее мысли недоступны, – ровным голосом ответил я на выпад, как казалось ему, и комплимент, как предпочел подумать я. – В этом тоже можешь не сомневаться. А что до остального – она пообещала ни с кем на эту тему не говорить. Я лично ей верю, а ты можешь проверить, но вряд ли ты станешь спорить, что в умении держать язык за зубами даже все мы, вместе взятые, ей в подметки не годимся.
– А Игорь? – вновь закудахтал он. – Ему тоже… недоступны? Он же… сразу… А там и… до Анатолия… И тогда… все!
– Насколько я понял, – удовлетворенно заметил ему я, – ее общение с Игорем по каким-то причинам вдруг стало чрезвычайно редким.
– Им не нужно редко, – неожиданно вернулась к нему связная речь, – им нужно всего-то один раз рядом друг с другом о чем-то подумать. Макс, я тебе однозначно говорю, я тебя прошу, если хочешь – срочно учи Дару блок ставить.
– Это еще зачем? – удалось ему таки озадачить меня.
– Ты просто не знаешь, что с Игорем происходит, – затараторил он. – Кто бы там что ни думал, Дара ему очень нужна…
Я хмыкнул.
– … и он ей тоже, – продолжил он. – В этом ты можешь не сомневаться. Я, конечно, мыслей ее не знаю, но лицо ее каждый вечер, когда они прежде на связь выходили, вижу. Но у нее есть Аленка и я. И ты, – неохотно добавил он. – А у Игоря только Анатолий и наблюдатель – а там еще та сволочь. И между ними о мальчишку уже спички можно зажигать – с пол-оборота взвивается. На радость наблюдателю. А Анатолий на всех кидается – на радость ему же. Ему только подкинь сейчас тему влияния…
– Чуждого элемента? – холодно закончил за него я.
– Ты знаешь, – задумчиво ответил мне Тоша, – когда ребенка с тормозов срывает, наверно, действительно проще списать это на чье-то влияние, чем поверить, что он лично тебя ненавидит.
Я вспомнил сверкающие яростью глаза Дары и ее бьющие наотмашь слова в мой адрес, словно скопированные с Тошиных, и поморщился.
– Они, между прочим, из-за тебя разругались, – говорил он тем временем, – из-за Дариных поисков. Она ему про восстановление справедливости, он ей – про недостойность мести. А потом, я так понимаю, и Анатолий свои пять копеек вставил. Но если уж так случилось, что тема снята и Дара сможет ее заблокировать… Ты же сам вчера у Светы видел, что их, несмотря ни на что, друг к другу как будто тянет. Сделаешь?
– Попробую, – решил я на этот раз обойтись без каких-либо обещаний.
Честно говоря, никакой срочности в передачи Даре моих навыков я не видел. Если Анатолий не удосужился вовремя пресечь склонность сына к срыванию зла на окружающих и теперь поступает точно также в отношении ближайшего собрата и соратника – это их собственные хранительские дела. Хотел бы я посмотреть, как он попробует обвинить в настраивании Дары против его светлейшего наследника меня! До конца школьного года времени оставалось совсем немного, и Дара даже на уроках перестала рядом с Игорем сидеть и после них мгновенно выскакивала на улицу – это я каждый день отслеживал. А летом, как я надеялся, они и вовсе не будут видеться.
Кроме того, еще не подошло время обучать Дару моему мастерству. В целом она мне поверила, но, как и положено моей дочери, предпочла укрепить свою веру неопровержимыми фактами. Мы снова начали встречаться – не так регулярно, как раньше, но уж куда чаще, чем в последние три недели – и всякий раз она исподволь, словно между прочим, задавала мне вопросы о подробностях моего так называемого романа с ее матерью. Безупречная память всегда являлась одним из важнейших профессиональных требований в нашем подразделении, и кастрации после каждого задания, как принято у светлых, никогда не подлежала. Поэтому мне не составило труда рассказать Даре, где мы с ее матерью провели тот или иной день, что там делали и о чем говорили. И однажды, уже где-то в июне, она наконец-то окончательно признала меня отцом.
После чего характер наших встреч радикально изменился. Мы говорили просто обо всем – от вкусов в еде и одежде до глобальных вопросов жизни во вселенной и взаимосвязи духа и материи. Поначалу она больше слушала меня, словно пробуя на вкус мои суждения и сравнивая их со своими. Затем она начала их высказывать и все больше спорить со мной. Особенно в отношении нашей давнишней темы о наказании пороков и восстановлении справедливости, к которой – в свете моей, все еще находящейся под запретом обсуждения, работы – мы снова все чаще возвращались.
– Я не задаю никаких вопросов, – обычно начинала она. – Но, насколько я понимаю, в твою задачу входит разыскивать правонарушителей и пресекать их деятельность?
– Да, – не видел я никакой опасности в подтверждении ее предположений общего плана. – В частности, если речь идет о нарушениях моральных прав или потенциальной склонности к ним.
– Что значит – потенциальной? – нахмурилась Дара. – Как можно наказывать человека за то, что он еще не совершил?
– Почему не совершил? – спокойно возразил ей я. – Я провоцирую его правонарушение в отношении меня. Или лучше ждать, пока он принесет зло неподготовленному и ничего не подозревающему?
– Значит, нужно бросить человека в прорубь, – вскинула она бровь, – а потом лечить его от воспаления легких?
– Я скорее вижу свою работу в том, – объяснил я, старательно избегая слова «человек», – чтобы, обнаружив источник угрожающей жизни инфекции, прицельно и точечно ударить по нему, не позволяя ей распространиться.
– А не лучше ли профилактическими мерами действовать? – спросила Дара. – Поощрять в нем лучшее – оно во всех есть – чтобы у него даже желания совершить преступление не возникло.
– Моя задача как раз и заключается в определении, – вспомнил я убедивший однажды Марину аргумент, – является ли это лучшее основой человека или маской, которой он сознательно и умело нечто совсем иное прикрывает.
В другой раз она заговорила о совершенно неожиданной стороне моей жизни.
– И ты вот так постоянно перемещаешься с места на место? – спросила она, вдруг сморщившись. – Нигде не оседая? Не заводя ни друзей, ни семьи? Все время следя за своими словами и держа всех на расстоянии?
– Меня это никогда не беспокоило, – пожал я плечами, и она надулась. – Раньше.
Дара расплылась в довольной улыбке, но через мгновенье уголки ее губ снова обиженно опустились.
– Значит, однажды ты снова исчезнешь? – медленно проговорила она, чуть откинув голову назад, словно заранее отстраняясь от меня.
– Ну, как ты заметила, – осторожно начал я, – я уже давно никуда не деваюсь и пока не имею ни малейшего намерения это делать. За большими достижениями я уже не гонюсь, а обычной, рутинной работы и здесь на мой век хватит.
– А правда, что тебе Марина нравится? – хитро прищурилась она.
– Возможно, – усмехнулся я в ответ. – Но ее больше интересует деловое сотрудничество. Пока. И давить на нее, как ты знаешь – не самая лучшая идея. У нас с ней очень много общего, и однажды она все-таки это признает. А мне спешить некуда.
– Вот видишь, – задумчиво протянула она, – значит, человеку все же недостаточно даже очень большого дела, даже блестящих успехов, даже признания его способностей и удовлетворения от их реализации. Ему нужно еще и ощущение своей необходимости кому-то другому.
Я вспомнил, что пару дней назад вся… чуть было не сказал, наша компания ездила на пляж. После дня рождения Светы я перестал сопровождать Марину на таких встречах – войдя во вкус тесного общения с Дарой, мне не хотелось возвращаться к прежнему наблюдению за ней издалека. И хотя осмотрительность была у нее явно в крови – даже летом она встречалась со мной исключительно в рабочие дни и в рабочее время – я опасался, что она просто подсядет ко мне, а я не решусь оттолкнуть ее. Привлекать к себе внимание готовых вцепиться в кого угодно хранителей было вовсе ни к чему.
Но оставшись на время без интересного и ставшего уже, как я надеялся, незаменимым собеседника, Дара невольно снова заметила Игоря. Который наверняка сделал все возможное, чтобы его страдальческая поза бросилась ей в глаза, вызвав у нее угрызения совести. Я вспомнил данное Тоше полу-обещание и подумал, что пора, пожалуй, воплощать его в жизнь – заодно и посмотрим, как этому избалованному неврастенику удастся поддерживать интерес Дары к своей светлейшей особе в условиях полного или частичного отсутствия доступа к ее мыслям и ощущениям. Но мне было так жаль терять драгоценные часы нашего ничем не омраченного общения на банальное обучение ее способам самозащиты…
К концу лета, однако, я понял, что тянуть с этим больше нельзя. В тот день Дара, убедившись, видимо, что ни один из ее вопросов не встречает раздражения или уклончивости с моей стороны, вновь подступилась к единственной запретной теме.
– Я вовсе не хочу выведывать твои профессиональные секреты, – на одном дыхании выпалила она уже ставшую привычной фразу, – но как ты определяешь, что человек не ведет достойный образ жизни, а лишь прикрывается им?
