Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 25 (всего у книги 53 страниц)
– Ты можешь мне объяснить, что это за свинство? – рявкнул я, входя на кухню после того, как Игорь заснул. Нет, не входя – застыв на ее пороге, прислонившись плечом к косяку двери и сложив на груди руки.
Не сработало. Она подняла на меня отсутствующие глаза. Молча.
– Если тебе кто-то настроение испортил, то нечего его на нас срывать, – усилил я натиск. – Про себя я уже не говорю – одним твоим фокусом больше, одним меньше, но Игорь снова думает, что он в чем-то виноват. Его с какой стати ругать?
Сработало, но не до конца. Она ответила мне, но словно с другого конца квартиры, где все ее внимание было занято чем-то куда более интересным.
– Ему действительно есть, чего пугаться. И нам тоже.
– А мне позволено будет узнать, чего именно мне следует опасаться? – сделал я последнее усилие. – А то у меня как-то соображения не хватает разглядеть.
– Толь, перестань, – чуть поморщилась она. – Ты меня сейчас все равно не разозлишь. Что, если Светка права окажется?
– О Господи! – театрально вздохнув, присел я к столу. Теперь можно и помолчать – по возможности скептически, чтобы она меня убеждать начала.
– Вот именно, – кивнула она. – Им и сейчас уже несладко с этими вашими наблюдателями, но однажды они узнают о них правду – когда, насколько я поняла, ваши мудрые начальники сочтут их готовыми к этому. Ты себя помнишь в самом начале, когда находился у них под надзором? А Игорю с Дариной всю жизнь так жить? В семье? Когда каждое их слово подсушивать будут и за каждым жестом подглядывать? А если у них дети будут? Им так же, как и нам, постоянно дрожать за них – кроме того, что друг за друга бояться?
Ага. Понятно. На этот раз она не в себя ушла, а в картину всей будущей жизни Игоря, уже прорисованную ею во всех деталях. И в самых мрачных тонах. Да какая разница – план действий остается тем же: разбить!
– Значит, так, – уверенно начал я. – Кому бы там что ни мерещилось, они пока только дружат – это я тебе ответственно, регулярно читая мысли Игоря, говорю. До малейшего намека на какой-либо другой интерес у нас есть еще минимум лет пятнадцать. А за это время либо наши до чего-то доисследуются, либо у наблюдателей рвения поубавится, либо Игорь с Дариной по жизни в разные стороны разбегутся.
– Да что-то мне уже не очень в это верится, – вздохнула Татьяна. – Ты же сам видишь, какой Игорь привязчивый. Дарина – хорошая девочка, ничего не хочу сказать, но у нее для него слишком сильный характер. Хоть бы она увлеклась кем-то, честное слово! С друзьями лучше в детстве расставаться, это я по себе помню.
К этому ее пожеланию я присоединился всей душой и всеми помыслами. И, как потом выяснилось, совершенно напрасно – Татьянины мечты, как правило, таковыми и оставались, а вот к моим у нас прислушивались внимательно – чтобы с удовольствием ошарашить меня их исполнением.
До лета все у нас было тихо и спокойно. Света никаких романтических разговоров больше не начинала, Татьяна тоже делала вид, что не придала ее словам особого внимания, Тоша вернулся к своей обычной сдержанной манере поведения, а Игорь с Дариной не демонстрировали никаких признаков усиления своей взаимной привязанности. А летом, когда в саду наступили каникулы, мы и вовсе редко с кем бы то ни было виделись. Игорь к установленным правилам всегда относился с понимаем и в период запланированной разлуки вполне довольствовался периодическими видеосеансами с Дариной.
Но, к сожалению, концепция летнего отдыха от обычной круговерти была понятна далеко не всем. Марина нюхом учуяла, что в моей жизни случился период совершенно нетипичного спокойствия, и тут же решила исправить это безобразие.
Короче, в один прекрасный, как мне с утра казалось, день я узнал, что ее война с преступным руководством детского дома подошла к победному концу, но для установления и поддержания порядка на очищенной от противника территории ей требовались доверенные лица. Выяснилось, однако, что под ее требования не подошел никто из всего находящегося в ее распоряжении численного состава отдела Стаса и несметного количества темных. Услышав, что все их коллективные достоинства померкли рядом с моими психологическими талантами, я на какое-то время лишился дара речи. Но на очень непродолжительное – тринадцать секунд молчания собеседника Марина приравнивает к четкому и однозначному «Да».
В конечном итоге я все-таки согласился, но вовсе не потому, что растаял от Марининой неприкрытой лести или выпятил грудь колесом в ответ на ее очередной вызов. И уж тем более не в погоне за дополнительным заработком в дальнейший ущерб своим основным обязанностям, как меня пытаются упрекнуть. Работа в детском доме никаких доходов не приносит – я рассматривал и сейчас рассматриваю ее как свой посильный вклад в оздоровление общего психологического климата в отдельной, пусть и незначительной по размеру, части земли. Большинство человеческих проблем возникает в детстве, и если в том же самом детстве научить людей распознавать их, анализировать и вырабатывать в себе устойчивость к ним, то, возможно, в недалеком будущем у моих коллег работы будет побольше, а у сотрудников Стаса – поменьше. Хотелось бы надеяться, что однажды хоть кто-то из них вспомнит обо мне с благодарностью – на слова признательности в своей нынешней ситуации я не очень рассчитываю.
Одним словом, в тот день, когда детский сад вновь открылся после лета, я приехал за Татьяной, Тошей и Галей, чтобы мы все вместе, как обычно, отправились за детьми, в особо приподнятом настроении. Игорь с самого утра весь светился от радости, и я никак не мог дождаться окончания оформления своих документов для зачисления в штат детского дома, и по всей Тошиной компании мы как-то немного соскучились за прошедшие два месяца…
Одного взгляда на Галю мне хватило, чтобы понять, что компания эта за прошедшее время слегка увеличилась в количестве. Еще один, более внимательный, взгляд на Галю убедил меня в том, что увеличилась она в количестве задолго до того, как мы расстались на лето. Каменное лицо Татьяны и вызывающий взгляд Тоши скользнули по самому краю моего сознания – в таком бешенстве я не был с… никогда. Видит Высший наш глава, многое на земле приводило меня в ярость, но причиной ее никогда еще не было предательство.
Когда у этого заносчивого выскочки чуть не увели Галю, я был с ним рядом. Когда на него взъелась Галина мать, я учил Галю не обращать на это внимание. Когда Марина взялась своими убийственными методами улучшать его жизнь, я поставил ее на место. Когда им с Галей оказалось негде жить, Татьяна тут же предложила им свою квартиру. Когда он, наконец, созрел жениться, именно она объяснила ему, как это сделать. Когда около его ненаглядной Дарины опять начал крутиться ее темный родитель, мы с ней удержали его от межведомственного рукоприкладства и даже не побоялись контрольную комиссию на землю вызвать, чтобы разрешить этот конфликт на земле, без отрыва от близких.
И теперь, когда рядом с нашим Игорем вот-вот появится еще один ангельский ребенок, еще один наблюдатель, еще один источник опасности, этот зарвавшийся недоучка даже не счел нужным поставить нас об этом в известность?!
Ему крупно повезло, что за детьми мы поехали с Галей, а к нам домой, куда я попросил Галю отпустить его с нами – с Игорем. Заговорил я с ним только после того, как мы остались наедине. Спокойно заговорил – как уже многое повидавший старший наставник с выкинувшим очередной фортель разгильдяем – пытаясь вновь объяснить ему, как тесно переплелись на земле наши судьбы и какое влияние оказывают на всех них любые наши поступки.
Этот неблагодарный эгоист послал меня подальше, грохнул дверью машины, на которой я, между прочим, каждый день прямо к дому все его семейство доставлял, и ушел.
Больше я с ним не разговаривал. В тот вечер мы с Татьяной высказались друг другу от души и пришли к неутешительному выводу, что делать уже нечего и остается только ждать неизбежного. Ей опять же пришлось хуже, чем мне – каждый последующий день она была вынуждена лицезреть эту нахальную рожу в офисе, не имея ни малейшей возможности – в Галином присутствии – врезать по ней.
Я же, признаюсь, начав работать в детском доме, очень скоро не на шутку увлекся беседами с детьми. Сначала я совершенно неожиданно для себя столкнулся с тем, что разговорить их оказалось совсем не так просто, как моих взрослых слушателей. Нет, многие из них охотно отвечали на мои вопросы, но ответы их напоминали те матрацы, которые с готовностью подстраиваются под форму тела лежащего на них человека – для максимального комфорта последнего. Они внимательно всматривались мне в лицо – отнюдь не любопытным, а скорее пристальным расчетливым взглядом – стараясь угадать, что именно я хочу от них услышать.
Мне практически сразу же пришлось забыть от безотказной до сих пор тактики наводящих вопросов и сосредоточиться на их неожиданности. Но, опять-таки в отличие от взрослых, никакой спонтанной откровенности от этих детей я не дождался. Стоило мне поинтересоваться не общим устройством жизни в их доме, а какой-то ее стороной, связанной лично с каждым из них, они тут же замыкались в себе, оставив на поверхности лишь одну табличку с каллиграфически выведенным на ней: «У меня все нормально».
Я, конечно, понимал, что жизнь у них была непростой, а до последнего времени так и вовсе тяжелой. Мир взрослых они изначально воспринимали как враждебную среду, бороться с которой на равных сил у них еще не хватает, поэтому защитная мимикрия сделалась их второй натурой. Им не приходилось рассчитывать на понимание и защиту близких, как детям, растущим в семьях, и только и оставалось, что прикидываться элементом пейзажа и стараться не привлекать внимания к тому, что скрывается под его внешним обликом.
Но если их неприятие коллективного образа взрослых я еще как-то мог понять – особенно, в свете действий предыдущего попечительского совета – то, что меня поставило в полный тупик, так это их прямо какая-то первобытная жестокость по отношению друг к другу. Единый, сплоченный фронт они показывали лишь учителям и воспитателям, а за ним шла не менее суровая, чем в джунглях, борьба за все то же выживание.
Вообще, устройство их социальной жизни ярко напомнило мне обычное человеческое общество – в миниатюре, в концентрированном виде и в исходном, примитивном проявлении. Подавляющее большинство этих детей объединялось в кланы, с готовностью предоставляя им на службу свои способности и таланты в обмен на защиту от чужого племени. Внутри каждого клана царила жесткая иерархия, учитывающая абсолютно все аспекты их жизни – возраст, физическую силу, крепость характера, даже внешнюю привлекательность и время присоединения к клану – и, одновременно, непрестанные попытки подняться в ней хоть на одну ступеньку.
Милосердие и снисходительность в этих их объединениях в цене не были, и даже дружба напоминала, скорее, боевую стойку спина к спине – для расширения угла отражения неприятельских атак.
Встречались среди них и редкие, как всегда среди людей, одиночки, которые меня лично интересовали больше всего. Но слишком активно проявлять к ним внимание я просто не решался – во-первых, их отказ от общения с кем бы то ни было был их единственной защитой от всех окружающих, а во-вторых, любой выходящий за рамки обычного распорядка дня контакт со взрослыми воспринимался остальными детьми предательством всего их рода и карался беспощадно.
Одним словом, задача завоевания их доверия с первого взгляда могла показаться неосуществимой. Что только подстегнуло мой энтузиазм – уже поработав со взрослыми и лишь заглянув в этот, представляющийся им умилительным детский мир, я был абсолютно уверен, что возможность хоть изредка высказываться откровенно нужна всем без исключения. И душам компании, и забитым отшельникам, и грозам отдельно взятой местности – каждая из этих ипостасей является не чем иным, как маской, от которой истинному лицу временами нужно просто отдохнуть.
Кроме того, познакомившись с суровыми нравами милого детства, я стал задумываться о том, каково приходится Игорю в его детском саду. И начал присматриваться к окружающим его, обычным, растущим в холе и неге, детям. И обнаружил массу интересных моментов.
С того самого момента, как дети осознают себя некой отдельной единицей, они начинают отвоевывать свое место в человеческом обществе. В семье все границы между сферами влияния установлены давно и прочно; родители свято верят в то, что их ребенок – это некий прицепчик, который должен послушно и безропотно катиться за ними по дорогам жизни, и всегда последними замечают, что он уже вполне созрел для самостоятельного путешествия. Поэтому, следуя за родителями, поначалу дети старательно – хитря и выдумывая – виляют из стороны в сторону, раскачивая незыблемую, с точки зрения их родителей, связь, но окончательно отрываются они от нее всегда с боем, кровью и слезами взаимных обид. А до тех пор все их капризы, крики и необъяснимые истерики направлены лишь на привлечение внимания к самому факту их существования.
А вот когда они попадают в среду таких же, как они сами, новичков в общении, перед ними открывается девственная, нетронутая целина, на которой еще можно застолбить свой участок – желательно, пообширнее, чем соседский. Среди них вспыхивает невидимая невнимательному взгляду, но напряженная до предела золотая лихорадка – их сознание ежедневно перерабатывает невообразимое количество слов, взглядов, жестов, выражений лица и изменений тона и настроения, чтобы намыть драгоценные крупинки популярности, изредка добавляя им весу самородками особого внимания воспитательницы и выдающихся достижений родителей.
И если встречаются среди них те, кто вполне довольствуются своим крохотным кусочком земли, на котором они еще и предпочитают не жилу разрабатывать, а валяться в густой траве, наблюдая за облаками днем и за звездами ночью, то у трудолюбивых старателей они не могут вызвать ничего, кроме неприязни и раздражения. И временами желания отобрать у бездельника его участок – нечего потенциально богатым недрам оставаться невостребованными.
Если продолжить эту аналогию, то Дарина смогла превратить свой участок в некий островок отдохновения на лоне пышной природы, который вызывал невольное благоговение своей экзотической яркостью. И в который она время от времени допускала отдельных избранных – за отдельную плату тем же золотым песком популярности. А смежный с ним участок Игоря так и оставался в глазах окружающих его задним двором, который служит для хранения всякого вспомогательного инвентаря и орудий труда и покушаться на который никто не решается из боязни потерять право доступа в Даринин райский уголок.
Я пытался поделиться своими наблюдениями с Татьяной, но она всякий раз от меня отмахивалась. Как обычно. Даже прямая лесть не помогла – однажды я напомнил ей ее собственную прежнюю привычку держаться от людей подальше и спросил, почему такое же стремление Игоря вызывает в ней такое противодействие.
– Даже не сравнивай! – сердито встряхнула головой она. – Мне с людьми никогда скучно не было, мне просто было интереснее наблюдать за ними, чем разговаривать. Игорь же ведет себя так, словно все остальные дети недостойны его внимания. А ему, между прочим, все равно среди людей жить – ему нужно учиться и с умными, и с дураками общаться, и на ноги никому не наступать, и себя в обиду не давать. Чтобы эти ваши… исследователи не сделали вывода, что ему там… просто места нет. Рядом с нами, хоть под какой-то защитой, он не всегда будет оставаться, и с Дариной они совершенно не обязательно вечно неразлучными будут.
И однажды накликали-таки мы с ней. 19 декабря нам позвонил Тоша и коротко и сухо сообщил, что у него родилась дочь. Через пару дней из детского сада пропала Дарина – Тоша с Галей решили оставить ее дома до конца зимних каникул. Игорю мы объяснили, что видеосеансы придется отложить – у Дарины появилась маленькая сестра, и все у них дома сейчас очень заняты. Игорь с готовностью кивнул и даже отсутствие всей Тошиной компании на нашей обычной встрече после Нового Года пережил довольно спокойно.
Но в первый же вечер после возвращения в сад он встретил нас с Татьяной таким отсутствующим взглядом, словно никак не мог понять, кто мы такие. Его подавленность особенно ярко бросалась в глаза на фоне бурлящего оживления Дарины, у которой всю дорогу домой ни на минуту рот не закрывался – судя по всему, она задалась целью за те полчаса ознакомить нас со всеми подробностями первого месяца жизни своей Аленки. Тоша с трудом сдерживал горделивую улыбку, Игорь рассеянно смотрел в окно машины, мы с Татьяной обеспокоенно переглядывались.
После этого с каждым днем Игорь становился все мрачнее. Игривые ручейки его мыслей превратились в молчаливую черную реку, извивающуюся в тесном подземном лабиринте, в отдельных углах которого я выхватывал обрывки его воспоминаний – в которых Дарина неизменно командовала стайкой девочек, а Игорь сидел в одиночестве в самом дальнем от них углу. Надолго проникать в его сознание я просто не мог – уже через какие-нибудь пять минут на меня накатывал приступ удушливой клаустрофобии.
Я плюнул на все – на обиду на моего неблагодарного младшего соратника, на инстинктивную неприязнь к Дарине, на никуда не девшуюся опаску в отношении намерений наблюдателя – и сказал Татьяне, что пора нам мириться с Тошей и знакомиться с его девочкой. Забыл, с кем говорю. От тревоги за Игоря память напрочь отшибло.
Разумеется, Татьяна со мной не согласилась. Чтобы она за какую-нибудь идею ухватилась, нужно говорить, что я категорически против оной. Нужно было – сейчас с ней, к сожалению, ни один из старых методов не работает, опять нужно что-то новое изобретать. Зато, правда, опять не скучно – вот потому я и не отступлюсь от того, что задумал.
Она принялась горячо уверять меня, что, если уж так случилось, что Дарина сама отстранилась от Игоря, нам нужно вооружиться терпением и подождать, пока он переживет первый, самый болезненный период после разрыва. Вооружиться терпением нужно было, конечно, мне – чтобы к ней не приставать – сама она вдруг начала каждый вечер бомбардировать Игоря расспросами о том, во что любят играть другие дети и какие из этих игр нравятся больше всего ему.
Игорь вести такие разговоры отказывался, отделываясь как можно более короткими ответами.
– Ну, что ты сегодня делал? – спрашивала Татьяна.
– Рисовал, – отвечал он, не поднимая глаз от своей тарелки.
– А на улице? – не отставала она.
– Рисовал, – повторял он тем же тоном.
– Где же ты там рисовал? – недоумевала она.
– На снегу, – пожимал плечами он.
– А что же ты не играл с другими? – допытывалась она.
– Во что? – поднимал он на нее безжизненный взгляд.
– Ну, не знаю, в снежки, хотя бы, – предлагала она.
– Зачем? – спрашивал он с таким безразличием, что даже она терялась.
Не могу точно сказать, что сломило, в конце концов, ее оптимистичное упрямство. Скорее всего, два события объединились – по крайней мере, произошли они почти одновременно.
Однажды вечером Игорь вернулся домой более оживленным, и – не успели мы сесть за ужин – поинтересовался, как бы сделать так, чтобы у него появился брат или сестра. Мы с Татьяной ошеломленно переглянулись – после знакомства с наблюдателем вопрос о втором ребенке закрылся у нас сам собой. Уловив наше замешательство, Игорь продемонстрировал, что пребывание среди обычных человеческих детей и для него не прошло даром – внимательно глядя на Татьяну, он сообщил ей, что, если она хочет, чтобы он играл с другими детьми, то он бы предпочел играть с кем-то близким – и не только в саду, но и всю жизнь.
Татьяна ответила ему, что мы подумаем об этом, я же взмолился, чтобы он еще не узнал в этой классической фразе именно то, чем она является – вежливый, но категорический отказ.
Спустя пару дней Татьяне позвонила Света и прямо, без обиняков, в подробностях объяснила ей, как переживает Игорь отчуждение Дарины, и решительно велела ей немедленно прекращать это безобразие. Когда я говорил то же самое, она и ухом не вела, а вот после Светиных слов явно дрогнула и принялась нервно вышагивать по гостиной, взвешивая, по всей видимости, в уме все за и против своей, уже казалось бы, неизбежной капитуляции. Я молчал, чтобы мой робкий голос поддержки этой идеи не оказался основным аргументом против нее.
Не обижайтесь, дорогие соавторы – я и сейчас все эти записи собираю, потому что ей всегда на каждое мое слово с десяток других свидетельских показаний требовалось.
Она, правда, еще пару дней продержалась – уже на чистейшем упрямстве. Затем как-то утром, недовольно хмурясь, она ворчливо дала мне указания приступать к акту торжественного примирения с Тошей. Я чуть было не поинтересовался, с чего это она меня таким доверием вдруг облекла, но, с другой стороны, где-то она была права – я первым с этой идеей выскочил, значит, и наказан за это должен быть – ее же реализацией. Кроме того, подумал я, если Татьяна с таким лицом мириться начнет, то с Тоши станется уволиться. И Дарину в другой сад перевести.
У этого паразита хватило совести скрыть самодовольную ухмылку и даже изобразить чувство облегчения. Внимательно наблюдая за ним в зеркало заднего обзора, я вдруг заметил, что Дарина вопросительно глянула на Игоря, который, коротко покосившись на Татьяну, утвердительно кивнул ей. Сначала я мысленно возблагодарил весь состав небесного руководства за те пару дней, которые они предоставили Татьяне для того, чтобы она окончательно утвердилась в искренности своего желания восстановить мир и согласие со всем Тошиным семейством. Но вслед за благодарностью небесной предусмотрительности во мне тут же вспыхнуло раздражение – опять эта львица мелкая моего Игоря использует. Еще и в качестве индикатора добропорядочности его близких. Я чуть не перенес восстановление дружеских отношений на некое потом.
Первый после длительного перерыва взгляд на старую Татьянину квартиру ничуть не улучшил мне настроение – там нас встретил такой же бардак, как и после рождения Дарины. Вот у нас такого никогда не было! Даже когда Татьяна не успевала что-нибудь убрать, так я после работы находил возможность и ужин приготовить, и все по местам разложить. А этот балбес только и знает, что детей на руках таскать, вместо того чтобы за порядком следить.
На этот раз, правда, их девочку вынесла нам показывать Галя, и я принялся разглядывать творение моего незадачливого подмастерья. Ну что ж, можно признать, что хоть в этом он не оплошал – ребенок получился довольно привлекательный. В ней не было напористой, вызывающей красоты Дарины и не менее агрессивного требования внимания к себе – она робко посматривала на нас, то и дело пряча лицо Гале в волосы, и улыбаться начала, лишь когда мы немного отвлеклись от созерцания ее и разговорились.
Татьяна тут же провозгласила, что Аленка – копия своего отца. Господи, только не характером, взмолился я и заметил, обращаясь не так к присутствующим, как к отцам-архангелам, что мне кажется, что она скорее на Галю будет похожа. К моему огромному удивлению, Тоша с готовностью согласился со мной – явно, подлец, настроился в мирной обстановке встречу провести, прошлые грехи замаливая.
В чем я окончательно убедился, когда мы устроились в спальне и в трех углах ее практически тут же заступили на боевое дежурство наблюдатели – Тоша немедленно увел меня в кухню. Там я все же мягко попенял ему на полный разгром в квартире, чтобы он не думал, что меня примитивным поддакиванием смягчить можно. Он мне ничего не ответил – только усмехнулся загадочно, когда я добавил, что дело мужчины – за главным в жизни следить. Мне как-то неуютно стало – уж лучше бы огрызнулся, так оно и понятнее, и привычнее. А теперь сиди и жди, когда он ответный выпад сделает. И главное – какой.
Ждать мне пришлось недолго. Он, по-видимому, давно подкарауливал момент, когда мы с Татьяной слабину дадим, и готовился к нему. Вернее, готовил – ребенка вместо себя к барьеру выпустил! Против превосходящих сил противника! Из этого ребенка, правда, явно вырастал ангельский бич – если бы мне предложили описать доходящие до меня ощущения наблюдателей, я бы изобразил их сжавшимися в тугой комок созданиями, уткнувшимися лицом в колени и тщетно пытающимися прикрыть голову руками. Вернее, не голову, а уши.
Мне вдруг так обидно стало. За Игоря. Ну, почему не ему, а этой балаболке такой хлесткий язык достался, что она в считанные минуты недоброжелателей в нокаут посылает? Уж не потому ли Тоша увел меня чай готовить? А что с Татьяной? Она еще в сознании? Тревожно глянув на нее, я не заметил, однако, никаких признаков сработавшей защитной системы организма, наоборот – она внимательно слушала Дарину, и время от времени не только на губах ее, но и в глазах мелькала легкая улыбка.
Я осторожно приоткрыл шумовые заглушки, которые автоматически запечатали мне уши, как только я вступил в зону извержения Дарининого красноречия. Ну, кто бы сомневался! Разумеется, наша Дариночка очень скоро станет первейшей во всем мире знаменитостью, у ног которой весь этот мир будет валяться в восторженной бездыханности! Хм. Игорю, правда, не менее блистательная картина ждет – причем, в куда более достойной интеллектуальной области. Ну что ж, иногда и в ее голове здравые мысли промелькивают. Настолько, правда, редко, что так и напрашивается вывод, что эти мысли ей кто-то туда подбросил. И, чтобы догадаться, кто, долго вокруг оглядываться не нужно. Вот же подхалим несчастный!
В разговоре с Татьяной, когда мы вернулись домой, я не стал вдаваться во все эти подробности – просто рассказал ей о том невидимо-явном трепете, в который Дарина повергает всех без исключения наблюдателей. Проведя какой-то час в обществе Дарины, Игорь просто ожил, и мне не хотелось, чтобы Татьяна – из присущей ей ревности – перекрыла ему доступ к источнику (черт бы его побрал!) жизнелюбия. Но самого меня неотступно грызла одна мысль: она ведь не только на наблюдателей – и на него тоже, как удав на кролика, действует. Что же он ей так поддается, в самом деле? И это – мой сын?!
То ли он мое беспокойство уловил, то ли мое собственное руководство заметило, наконец, растущую подавленность ценного сотрудника, но спустя очень непродолжительное время мне представилась возможность убедиться, что он – воистину мой сын. Во всех отношениях.
В тот вечер мы, как обычно в последнее время, сидели у Тоши на кухне, пили чай и болтали. Дети в спальне почему-то притихли, и Тоша пошел глянуть на них. Через пару минут он позвал меня – негромко и непринужденно – но вслед за его словами, расталкивая их во все стороны, до меня долетела волна такого возбуждения, что меня просто сдуло с той табуретки. Он остановил меня на пороге спальни – мысленным окриком, и в беспокойстве я даже забыл возмутиться очередным вопиющим нарушением субординации.
Через мгновение я и о беспокойстве забыл. Мы с Тошей замкнулись друг на друга, заглядывая в сознание своих детей, и тогда-то я и увидел своего сына в действии. Он лепил, ваял, конструировал сознание Аленки, укладывая неразбериху ее крохотных мыслей в стройную картину взаимосвязанных понятий и образов. И – точно так же, как всегда поступал я – он вел эту титаническую работу без шума и треска, не зазывая публику и не напрашиваясь на аплодисменты. Он просто творил, с достоинством истинного мастера опираясь только на свою собственную оценку достигнутого результата.
От гордости у меня перехватило горло. Затем эту хватку у гордости перехватило страшное подозрение – уж не дирижирует ли и этим его великим деянием Дарина? Дети сидели в полной неподвижности и безмолвии, и добраться до ее мыслей не было никакой возможности ни у меня, ни у Тоши. Решение пришло само собой. Этот выскочка, конечно, и здесь не преминул первым выпрыгнуть вперед с идеей полюбоваться полной картиной детского общения, и мы договорились в самое ближайшее время провести сеанс одновременной съемки событий со всех ключевых точек, пригласив в качестве третьей камеры Максима.
Не тут-то было. У меня уже давно начали закрадываться мысли, что умение чувствовать неправду досталось Игорю от Татьяны – в нем оно просто развилось от ее зачаточного чутья до безошибочной уверенности. Я клянусь, что мы с Тошей вели себя совершенно естественно, ни тоном, ни взглядом не выдав своих намерений. Я тоже ни единым звуком ей ни о чем не проболтался – даже о том, что мы с Тошей увидели, ей не рассказал, чтобы она не усмотрела в этом очередную опасность для Игоря и не прихлопнула его шансы совершенствоваться в творчестве, а мои убедиться в неподдельности оного, как муху – переносчицу инфекции.
Я даже согласился финансировать поход наших очаровательных женщин по магазинам, чтобы к весне они расцвели вместе с природой – Татьяна каким-то нюхом учуяла, что нам с Тошей зачем-то нужно остаться одним с детьми. И, поскольку втайне от нее мы не могли преследовать никаких иных целей, кроме преступных, у нее вновь появилась великая миссия – не допустить нашего их достижения. Благо, и способ был уже давно отработан простой и действенный – короткое, как прицельный выстрел из пистолета, «Нет».
Я даже попытался было прибегнуть к тоже уже опробованному методу превращения ее многократно повторенных «Нет» в финальное «Да», но поскольку опробовался этот метод на Татьяне, бдительность в решающий момент она не потеряла.
– Татьяна, Дарина что, все еще плохое влияние на Игоря оказывает?
– Нет.
– Он откажется провести с ней лишнее свободное время?
– Нет.
– Осенняя куртка с ботинками ему еще впору?
– Нет.
– Он захочет полдня всякую одежду примерять?
– Нет.
– Так нужно ему с тобой в магазин тащиться, вместо того чтобы с Дариной где-нибудь погулять?
– Хорошо, – кротко согласилась она, – я закажу ему новую одежду в Интернете, а в субботу мы все вместе пойдем в парк.
Тьфу. Пришлось ждать дня рождения Светы. Я, правда, уже начал побаиваться, что Татьяна и там у нас над душой стоять будет, но давно устоявшийся ритуал встреч у Светы на даче пересилил даже ее подозрительность. Тоша, конечно, не сразу заметил благоприятно складывающиеся обстоятельства и в целях повышения безопасности еще какое-то время носился с Аленкой по двору, изображая нарочито равный интерес ко всем присутствующим – вместо того чтобы быстро хвататься за подвернувшийся шанс.
Но все же в один прекрасный момент нам с ним и Максимом удалось, словно невзначай, уединиться с детьми и воссоздать – наконец! – полную картину воздействия Игоря и Дарины на сознание Алены. Дарина, естественно, внесла в нее вспышки фейерверков и гирлянды цветов, но, тем не менее, я получил возможность окончательно и бесповоротно убедиться в том, что самую основную, базовую, фундаментальную, а потому и не всегда заметную глазу работу над мыслями Аленки проводил Игорь. Как, впрочем, и положено мужчине и моему сыну.
