Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 30 (всего у книги 53 страниц)
Я от всей души понадеялся, что на уроках истории Дара придерживается более традиционной человеческой точки зрения. Впрочем, судя по неизменно отличным отметкам, умение обходить острые моменты в любом разговоре ей, похоже, не изменяет.
– А в твоих волшебных книгах нет плохих и хороших? – ухватился я за явное противоречие в ее аргументах.
– Есть, – невозмутимо ответила она. – Но плохие ведь не родились плохими – что-то их такими сделало. А значит, это можно исправить, и они не должны навсегда оставаться плохими. И хорошие тоже не всегда правильные – они ошибаться могут. Или их плохие могут заколдовать. Или они так хотят победить плохих, что еще хуже тех становятся. Там все меняются.
В этот момент я окончательно поверил, что увлечение Дары и Игоря фентези – точно не Марининых рук дело. А жаль. Если бы Марина оказалась в состоянии принять мысль о том, что обезглавливание – далеко не единственный способ лечения головной боли, у нее бы Анатолий, а не я, ночами напролет работал, выискивая причины превращения хороших людей в плохие и способы устранения этих самых причин.
– И еще, – задумчиво и словно неохотно добавила Дара. – В этих историях никогда нет конца. Даже если он счастливый. После счастливого конца всегда скучно становится. Если хорошие всех плохих победили или исправили, откуда они будут знать, что они хорошие?
Как-то мне неуютно стало от такой трактовки вечного противостояния добра и зла. Особенно в свете моих собственных соображений о том, что ее людям… или, по крайней мере, авторам этих сказок мое же непосредственное руководство внушает.
Мне всегда представлялось, что вечность борьбы светлого с темным заключается в том, что на смену одним борцам за высокие идеалы приходят другие, против которых выступают новые же противники, и так и тянется эта цепочка – из седой старины в необозримое будущее. А теперь что получается? Даже мечтать не моги о заслуженной спокойной жизни после окончательной и безусловной победы в конкретном временном и пространственном промежутке? Ликвидировал злобного неприятеля, а за ним все остальные в очередь построились – чтобы померяться с тобой силами и не дать тебе боевую форму потерять?
Это как со спамом бороться, честное слово! Наткнулся где-то случайно на замаскировавшегося под порядочное агентство по брони-аренде-продаже спамера, засветил по недомыслию ящик – и пиши пропало. Назойливые адресары стаями, как животные в засуху, у живительного источника информации топчутся, каждый день два-три новых подтягивается – пока им со всех сторон подходы фильтрами не перекроешь.
С каждым новым рассуждением это представление о жизни как о непрерывном беге со все возрастающими препятствиями нравилось мне все меньше. Особенно в свете его возможного происхождения от нашего собственного руководства. А может, эти книги вовсе не для людей, а специально для постоянно проживающих на земле ангелов пишутся? В качестве ненавязчивого предупреждения об усложняющихся условиях работы? Так правила дорожного движения, к примеру, ужесточают, когда количество водителей резко возрастает.
Еще лучше. К бешеной человеческой жизни мы уже кое-как привыкли, со своими людьми общий язык, в целом, нашли, детей вот совсем не обычных воспитываем, словно путь между Сциллой и Харибдой прокладываем – в безлунную и беззвездную ночь, без карты, лота и компаса. Даже на Марину фильтр в виде Кисы поставили, а себе – на наблюдателей, даже с Максом справились…. не победили, к сожалению, но почти перевоспитали… Каких еще осложнений ждать прикажете?
Я поделился своими тревожными соображениями с Анатолием – он их нейтрализовал прямо на подходе, как новый антивирусник привычную нечисть. Во-первых, наше руководство не будет воздвигать перед людьми никаких препятствий на пути к совершенствованию – те сами с этим прекрасно справляются. Во-вторых, если возникнет необходимость поставить о чем-то в известность нас, существует куда более прямой, быстрый и надежный способ мысленной связи. В случае перегруженности работой наших руководителей можно даже организовать, через диспетчера, одновременную мысленную рассылку. И, в-третьих, он уже тоже говорил с Игорем об увлечении фентези.
Собственно, после рассказа Анатолия у меня сложилось впечатление, что Игорь с Дарой совсем не одни и те же книги читают. Игоря, как выяснилось, больше всего привлекало в них умение героев управлять своей силой воли – причем, как в воздействии на окружающую среду, так и в контроле над собой. Более того, он твердо уверовал в то, что владению своими мыслями и чувствами вполне можно научиться – что Анатолий, в свете непреходящего напряжения в отношениях с их наблюдателем, приветствовал всеми конечностями.
Честно говоря, я так и не понял, что в конечном итоге вернуло ему оптимистичный взгляд на новое увлечение наших детей – то ли практический вывод Игоря из прочитанного, то ли моя трезвая и сдержанная позиция во время нашего предыдущего разговора. Но он – с таким видом, словно это я на него в тот раз чуть ли не с кулаками набросился! – безапелляционно заявил мне, что чтение, заставляющее размышлять и приходить к весьма разумным выводам, не может принести ничего, кроме пользы. О чем мне, к сожалению, неизвестно – нет, вы слышали! Похоже, вопрос о предоставлении мне всех последующих осложнений наше руководство закрыло в тот момент, когда навязало мне на голову этого чванливого… психолога.
Но, между прочим, послал я его тогда подальше совсем не поэтому. Мне, в отличие от него, никакие книги читать не нужно, чтобы в любом разговоре о тактичности не забывать. Невзирая на личные оскорбления. Мне очень не хотелось, чтобы, вспомнив о наблюдателе, он поинтересовался, как у нас обстоят дела с нашим. Потому что пришлось бы мне уходить от ответа, который ему бы наверняка оптимизма поубавил.
Я не знаю, упражнялся ли Игорь в подчинении своей силе воли и себя самого, и окружающих, но Дара никогда не умела просто теоретизировать. И вскоре ее мысли о моральном превосходстве хороших над плохими, позволяющем первым делать жесты доброй воли в сторону последних и, таким образом, стирать границы между ними, начали воплощаться в жизнь. В жизнь ее с Аленкой наблюдателей, естественно.
Действовала она, как всегда, виртуозно – я даже поначалу и не заметил ничего. Собственно, и удивляться-то нечему – у нас уже такая практика установилась, что по вечерам, пока Галя на кухне возилась, а я за ноутбуком сидел, Дара, быстро разделавшись с уроками, занималась Аленкой. Или просто с ней играла, или на компьютере, или книжки с ней читала. Но однажды, гуляя с Аленкой (Дара помчалась куда-то прятаться, чтобы Аленка ее потом искала) и привычно просканировав ее сознание, я вдруг почуял в нем какое-то незнакомое присутствие. Словно на родном рабочем столе ярлык непонятно кем установленной программы вылез.
Дело было осенью, и Аленка собирала букет из особо причудливо окрашенных опавших листьев. Терпеливо дожидаясь, пока Дара позовет ее, она присела на корточки и принялась сосредоточенно и придирчиво рассматривать осенний ковер в поисках того, чем бы еще пополнить свой букет.
– Ты маме листики собираешь? – улыбнулся я.
Не отрывая глаз от земли, она молча покачала головой. Я вдруг вспомнил, что в последнее время наша спальня, которая давно уже превратилась в детскую, была вся уставлена такими же букетами.
– Тогда, наверно, для Дары? – высказал я еще одну догадку.
Она снова покачала головой, все также не произнося ни слова и не глядя на меня. Не только в мыслях ее, но даже в позе появилось легкое напряжение.
– Так для кого же тогда? – спросил я напрямую, насторожившись.
Она подняла, наконец, глаза – стрельнув ими сначала в ту сторону, где скрылась Дара.
– Нельзя говорить, – негромко ответила она, серьезно глядя на меня исподлобья.
Я опешил.
– Аленка, ты же знаешь, что нам с мамой все можно рассказывать! – напомнил ей я.
– Нет, это нельзя, – еще тише повторила она с самым расстроенным видом, вновь покосившись вслед Даре.
Я решил в тот же вечер поговорить с Дарой. Но… как-то не вышло. Она всегда умела так ловко обходить нежелательные темы, что никому и никогда не удавалось вырвать у нее случайные обмолвки. Не мог же я, в конце концов, прямо в лоб спросить у нее, что это за секреты у нее с сестрой появились – о которых с родителями говорить нельзя?
Я в очередной раз проклял Макса – во-первых, за то, что только ему мысли Дары доступны, и, во-вторых, за то, что его рядом не оказалось.
Пришлось ограничиться наблюдением со стороны. Очень внимательным наблюдением и еще более тщательным зондированием мыслей Аленки. Попытки словно ненароком зайти в спальню, когда они там играли, ни к чему не привели – при каждом моем появлении Дара тут же хваталась за книжку или тащила Аленку к компьютеру.
В который раз уже плюнув на гордость, я воззвал к Максу с категорическим требованием тщательнейшим образом просканировать Дарино сознание. Туманно объяснив свою просьбу ее необычной в последнее время задумчивостью и молчаливостью. Он не преминул деланно удивиться, заметив, что в его присутствии задумчивой и молчаливой ее уж никак нельзя назвать. Но и ему во время их еженедельных поездок в бассейн не удалось ничего подозрительного в ее мыслях обнаружить – то ли она отключалась в школе от своих домашних дел, то ли и думать уклончиво научилась.
Поскрипев зубами и отправив как-то в субботу Галю с девочками в цирк, я установил в спальне видеокамеру и на несколько вечеров приклеился к ней, забросив всю работу. Опять ничего. Единственное, что бросилось мне в глаза – так это то, что в углу напротив стола с компьютером они устроили уютное гнездышко, перетащив туда два кресла, набросав на них подушек и пледов и расставив вокруг Аленкины осенние букеты. Сами они располагались по вечерам на ковре между столом и этими креслами – и играя, и рисуя, и смотря любимые фильмы. То, что все эти сцены были, как правило, немыми, меня как раз не удивило – оставаясь наедине, они уже давно предпочитали мысленно общаться.
Так я и собирал эти мельчайшие, абсолютно не заметные с первого взгляда и появившиеся недавно отличия в их поведении, пока однажды они не сложились в до смешного очевидную картину – Дара с Аленкой играли не так друг с другом, как с наблюдателями. Как-то все тут же стало на свои места.
И то, что беседы у них велись исключительно на мысленном уровне, и довольно оживленные – судя по обрывкам Аленкиных мыслей, которые мне удавалось уловить, проходя мимо спальни и не задерживаясь там, чтобы не привлекать Галино внимание. И то, что девочкам пришлось подставлять мягкие кресла этим избалованным, натасканным лишь на подслушивание и подсматривание неженкам. И даже Аленкины рисунки, на которых неизменно присутствовало четыре персонажа. Рисовать у нее еще плохо получалось, и Галя всегда умиленно посмеивалась, что если их с Дарой еще кое-как можно узнать, то в двух парящих над ними фигурках нас с ней можно лишь с большой долей воображения угадать.
Нас, как же! Я бы еще стерпел, если бы эти трутни просто сидели в моих креслах и смотрели скачанные мной фильмы. Но втираться в доверие моим детям, строго-настрого велев им держать это от меня же в секрете? Спасло их только то, что я не решился нанести непоправимый, возможно, ущерб детской психике, ворвавшись в спальню и впечатав – наощупь и навечно – этих извращенцев в их элитно-комфортные рабочие места.
Но мириться с их подрывной деятельностью я больше ни минуты не собирался! Прямо на следующий вечер, купая Аленку и убедившись в отсутствии в ванной наблюдателя, я обратился к опыту профессионала – Анатолий много раз поучал меня, что если о каком-то секрете заговорить как об общеизвестной истине, скрытность с собеседника как рукой снимает. Вот пусть радуется, читая – в отличие от него, я никогда не считал зазорным учиться.
– А твоим друзьям понравился их портрет, который ты вчера нарисовала? – непринужденно спросил я, заворачивая ее в махровое полотенце.
Она замерла, даже дышать, по-моему, перестала, уставившись на меня круглыми, перепуганными глазами.
– Ну, тот, где вы все вместе фильм смотрите? – уточнил я и принялся растирать ее, чтобы вывести из этого столбняка.
– Нельзя… говорить, – выдохнула она почти шепотом.
– Я знаю, что о них нельзя говорить, – заговорщически улыбнулся ей я, – но только с теми, кто о них не знает.
– А ты знаешь? – недоверчиво переспросила она.
– Ну, конечно! – небрежно пожал я плечами, и добавил, чтобы поставить этих нахлебников по место, пусть даже только в детском сознании: – Разве могли они с вами подружиться, не спросив у меня разрешения?
– А мама тоже знает? – оживилась она.
– Нет-нет! – быстро сдал я назад, поежившись при мысли о том, как Галя обсуждает с Татьяной проблему вымышленных друзей. И способы ее лечения. – Меня они спросили, потому что знают, что в важных делах последнее слово папино, но тоже просили никому больше не рассказывать.
Она с понимающим видом кивнула и, выпростав руку из-под полотенца, потянулась за пижамой. Так, подумал я, в узкий круг посвященных мне, похоже, удалось проникнуть – пора переходить к выведыванию его секретов.
– А во что вы с ними играете? – раскладывая по местам банные принадлежности, спросил я все также между прочим, как будто о ее дне в детском садике.
– В мысли, – рассеянно ответила она, старательно просовывая пуговицы в петли на курточке пижамы и чуть высунув от усердия язык.
– Во что? – От неожиданности я забыл о всякой непринужденности.
Она удивленно глянула на меня и вдруг смутилась, опустив глаза и теребя очередную пуговицу.
– Я знаю, что ты такую игру не любишь, – пробормотала она извиняющимся тоном. – Но ты же тоже так умеешь! И так ведь быстрее, чем словами!
– Быстрее-то оно, конечно, быстрее, – осторожно заметил я, чувствуя, что мы снова ступили на скользкий путь, – но ведь с теми, кто так не умеет, получается невежливо – вроде, как ты у них за спиной шушукаешься, правда?
– Ну, в садике я разговариваю, – пожала плечами она, – а с Дарой зачем?
– А о чем вы со своими друзьями разговариваете? – вернулся я к своей разведывательной миссии.
– Они не говорят, – снова оживилась она, – они любят, когда мы им о себе рассказываем.
– И что же вы им рассказываете? – нахмурился я.
– Все, – радостно улыбнулась она, и у меня снова возникло непреодолимое желание уменьшить численный состав отдела наблюдателей ровно на две единицы. – Все-все-все, что за день случилось.
– А что они делают? – осторожно спросил я, сдерживаясь изо всех сил, чтобы не рыкнуть.
– Они ничего не делают, – нетерпеливо дернула она плечиком, словно удивляясь моей непонятливости, – они просто слушают, но мы всегда знаем, хорошо мы что-то сделали или плохо.
– Они, что, ругают вас? – рявкнул-таки я, снова забыв об осторожности.
– Нет-нет! – замотала она головой. – Они… просто… расстраиваются, если мы плохо себя ведем. Сильно расстраиваются – так, что нам больше не хочется так делать. А если мы хорошо себя ведем, они радуются. Так же, как когда в кино кто-то никогда не сердится и всегда всем помогает. Они вообще очень добрые – они, наверно, специально к нам пришли, чтобы злые мысли прогонять, чтобы мы все никогда не ссорились.
Я вдруг вспомнил, что в последнее время Дара перестала терроризировать меня просьбами скачать все новые и новые фильмы – у них с Аленкой уже набралась фильмотека из сказок и мультиков, которые они раз за разом с удовольствием пересматривали. И, как только что выяснилось, подбирала она эти фильмы не только для Аленки – лидировали в списке их предпочтений «Золушка» и «Домовенок Кузя».
– А почему о них говорить нельзя? – решил я до конца прояснить новую, похоже, позицию наших наблюдателей. – Это они тебе так сказали?
– Нет, это Дара, – снова покачала она головой. – Она говорит, что если про них всем рассказывать, то это будет, как хвастаться, и они тогда уйдут. Помнишь, как в «Царевне-лягушке»? Не захотел Иван-царевич подождать, сжег ее кожу – вот Кощей Бессмертный и забрал ее к себе.
В принципе, я был бы совсем не против, если бы главный наблюдатель забрал к себе назад своих лягушек глазастых, но после разговора с Аленкой я, в целом, успокоился. И снова снял шляпу перед талантом Дары вызывать в окружающих – кем бы они ни были – чувство расположения и симпатии. Причем, взаимной, отнюдь не только к себе самой – я был абсолютно уверен, что она не только Аленке, которая выросла в окружении двух наблюдателей и вообще никогда на них никакого внимания не обращала, внушала представление о них как о доброжелательных и заботливых феях-покровительницах, но и их незаметно, но настойчиво в этот самый образ вгоняла.
К Игорю вот только, похоже, не лягушку, а самую, что ни на есть, заскорузлую жабу прислали – к которой кожа эта съемная просто намертво приросла. Я бы его вместе с ней сжег, и пепел по ветру – а главному Кощею доложил бы, что засланный агент зачах в жестких доспехах. Чтобы тот в следующий раз об их эластичности позаботился. Этот невменяемый консерватор даже на наших обычных встречах начал подальше от наблюдателей моих девочек держаться – чтобы не заразиться, надо понимать, либерально-анархистскими идеями.
Очень мне хотелось обо всем этом с Дарой поговорить, но она так и не дала мне такой возможности. Я это только потом понял, но она уже в то время начала от нас как-то отдаляться. Особенно от Гали. Даже когда она совсем маленькая была, я ей как-то ближе был. Несмотря ни на что. Возможно, потому что она мои мысли, в отличие от Галиных, слышала, и я ее хоть кое-как отгадывал. Но мне кажется, что они с Галей изначально были слишком разными, и со временем эти различия только углублялись.
Галя себя в семье всегда источником тепла и уюта представляла. Ей важно было, чтобы все были вкусно и сытно накормлены, тепло и красиво одеты и, в первую очередь, здоровы. Заботы об умственном развитии детей она, ни на секунду не задумавшись, мне предоставила. С Дарой, до рождения Аленки, она вообще как с куклой возилась – наряжала ее, чтобы она еще симпатичнее выглядела, засыпала ее всевозможными куклами и украшениями и шла навстречу любому ее желанию, когда оно сопровождалось улыбкой и широко распахнутыми глазами.
Я не могу сказать, что она избаловала Дару – та с самого рождения и со всеми вела себя так, что ей никто ни в чем не мог отказать, и на все Галины заботы всегда отвечала благодарностью. Но крайне сдержанной – я ни разу не видел, чтобы Дара приласкалась к матери, а когда той случалось обнять ее, она откровенно терпеливо пережидала эти, становившиеся все более редкими, приступы нежности. Она уже тогда предпочитала быть ведущей, а не ведомой, и никакой снисходительности и покровительственности по отношению к себе не признавала. Наверно, потому она только со мной и делилась тем, что с ней вне дома происходило. И то нечасто. И недолго.
С Игорем они просто не могли не притянуться друг к другу. До него ей только одна еще голова встретилась, в которую в любой момент заглянуть можно было – Анатолия. И сколько бы он ни бил себя кулаками в грудь, симпатию у него вызывали лишь те, кто изначально и безоговорочно признавали его превосходство. Марина тому ярчайший пример, и я время от времени – не одна только Дара. Поэтому ей вряд ли нравилось то, что она читала в его мыслях, хотя, между прочим, она ни разу не ответила ему тем же.
А с Игорем, насколько я понимаю, не только их мысли были друг для друга открытой книгой – они и эмоционально, и интеллектуально всегда на одной волне были. И он еще, кроме того, ни подавить ее не пытался, ни собой командовать не позволял. Потому-то им и было всегда так интересно друг с другом – каждая мысль, каждое движение души другого ими как свои воспринималось, и его интересы не менее важными, чем свои собственные, казались. Потому-то и сейчас, несмотря на все, что с ними и вокруг них произошло, их тандем не распался – им не нужно делиться тем, что они сейчас испытывают, они это вместе переживают.
Честное слово, иногда я им даже завидую – мне самому не довелось такое единение ощутить. Странно, что Анатолий, который с Татьяной тоже в единое целое, которое до самого конца никому и ничему, как я надеюсь, разъединить не удастся, превратился, этого так и не понял. Так что пусть почитает – может, сейчас, на досуге, под другим углом и с другой плоскости, разглядит, наконец, очевидные истины.
А в жизни Дары, между прочим, еще и Макс появился, черт бы его побрал еще раз. Увлекательный, загадочный, близкий по духу, и не только, сволочь. Мысли ее читать умел хуже, чем Игорь, конечно, но уж куда лучше, чем я. И в свои давал ей заглядывать время от времени, в знак особого расположения, словно подманивал. Откровенно любовался ею, но рядом появлялся нечасто, чтобы сии торжественные моменты полного и безоговорочного одобрения поглубже ей в память врезались. Общество свое ей не навязывал, предпочитал слушать, всем видом нераздельное внимание к каждому ее слову демонстрируя. Стоит ли удивляться, что любознательную во всем Дару к этому интригующему персонажу, как магнитом, потянуло – как новичка в Интернете на яркий и броский сайт с кучей вирусов?
Где уж тут было Гале соперничать с ними, тем более что она никогда не понимала ни страсть Дары к знаниям, ни ее стремление к самостоятельности. Ее даже обижало, что Дара и выбором одежды на завтра особо не интересуется, и волосы в небрежный пучок собирает, лишь бы не мешали, и по вечерам предпочитает с книжкой или компьютером уединиться вместо того, чтобы у нее под боком перед телевизором устроиться.
Когда же родилась Аленка, между ними еще и ревность появилась. Галя в младшей дочери получила, наконец, того ребенка, которого ей всегда хотелось – ласкового, отзывчивого, покладистого и послушного. Дара как-то сразу стала для нее взрослой, уже не требующей такого внимания – что словно оправдывало в ее глазах возникший между ними холодок. Дара просто не могла не почувствовать разницу в Галином отношении к ней самой и к Аленке, что никак не способствовало их обратному сближению, хотя роль старшей сестры она приняла на себя с удовольствием.
Мне кажется, что с появлением Аленки Дара вроде как на новую ступень в этом их пресловутом и уже вызвавшем столько споров мысленном общении вышла. С Игорем они сталкивались с каждым событием в своей жизни – переживали его – одновременно, и, присматриваясь и прислушиваясь к реакции другого, общими усилиями создавали друг друга. В Аленке же Дара нашла не просто открытую, но и абсолютно чистую книгу – причем, такую, которая с готовностью, на веру, в отличие от Игоря, принимала все, что в нее записывалось.
Конечно, Дара не устояла перед открывающейся перспективой такой свободы в творчестве. А для Аленки она стала и до сих пор остается образцом совершенства, примером для подражания и практически предметом обожествления. Так и вышло, что Аленка ни на шаг не отходила от матери – исключительно в те моменты, когда Дара была занята. Но как только Дара заканчивала делать уроки, она прилипала к ней, как пыль к кулеру – не смахнешь и не сдуешь. Они и с Игорем в Скайпе вместе разговаривали, и на компьютере играли, не говоря уже про обычное чтение, рисование и, как выяснилось, игры с наблюдателями.
Галя временами ворчала, что Дара на ее место метит, но только наедине со мной и только после того, как она всю домашнюю работу спокойно заканчивала. Не в ее характере было обиды копить, ей всегда проще было в чем угодно что-то хорошее увидеть – и всем нашим, и особенно своей матери, она всегда с гордостью рассказывала, какими близкими друг другу растут ее девочки и в какую незаменимую помощницу ей превращается Дара.
Я тоже не спорил, хотя она не только Галины, но и мои, воспитательные, права узурпировала. Следя за мыслями Аленки, я ясно видел, что Дара просто осторожно ведет ее по тому ухабистому пути, который они с Игорем не так давно вслепую, наощупь прошли – превращая всякие необъяснимые явления в обычный фон жизни и показывая ей, что, несмотря на все свои отличия от других детей, она совсем не одинока. И вряд ли кто-то другой смог бы лучше нее с этим справиться. Справедливости ради, правда, нужно признать и то, что энтузиазм Дары в немалой степени подпитывался реализовавшейся наконец-то возможностью именно вести – с Игорем они рядом, нога в ногу, шагали.
Разумеется, Игорь был в курсе расширения границ Дариной самостоятельности. И, разумеется, он не захотел больше мириться с тем, что его продолжали считать ребенком, требующим постоянного надзора и контроля. И, разумеется, Дара, которая всегда и во всем горой за него стояла, его поддержала. Отсюда, я думаю, и возникло их непреклонное заявление, что с переходом в среднюю школу они вполне в состоянии сами на свои дополнительные занятия добираться.
Видели бы вы, как пыхтел по этому поводу Анатолий! Можно подумать, это не он настоял, чтобы они с самого первого класса каждое лето на целый месяц в лагерь уезжали. Чего, спрашивается, показывать детям все раздолье самостоятельной жизни, а потом возмущаться, когда они ее границы расширить хотят?
Мне, однако, тоже как-то неспокойно на душе стало, и я предложил Анатолию последить за ними недельку-другую, чтобы, в случае чего, сразу на помощь прийти. Причем издалека, из машины, чтобы, если все обойдется, не подрывать их веру в себя.
Какое-то время он молчал, закрыв глаза, и, судя по сосредоточенному выражению на его лице, у меня закралось нехорошее подозрение, что он мне маршрут в светлые дали прокладывает. По особо пересеченной местности. В надежде, что я больше оттуда не вернусь. Но когда он снова открыл глаза, оттуда на меня воззрилось нечто пугающе-непривычное, и под тяжестью его взгляда мне самому захотелось за непроходимой полосой джунглей скрыться.
– Чья идея? – негромко процедил он сквозь зубы.
– Моя, естественно, – возмутился я очередным намеком на то, что я не в состоянии ничего дельного предложить.
– Интересно, – протянул он, прищурившись. – Растем, значит, над собой? Продолжаем смежные профессии осваивать? Я было понадеялся, что ты просто на Маринины методы насмотрелся, в тесном сотрудничестве – или в окружении наблюдателей понятие о порядочности незаметно для себя подрастерял. А ты, оказывается, сам, в ясном сознании и твердой памяти…
– Да что я такого сказал? – завопил я, впервые в жизни пожалев о тех временах, когда он меня просто не слышал – вместо того чтобы выуживать их моих слов то, чего там и в помине не было.
– Следить? – прямо-таки выплюнул он. – За своими собственными детьми? Намеренно, исподтишка, с безопасного расстояния? Пообещав им свободу и тут же, за их спиной, сведя ее к простой иллюзии? Как эти гады, которые им сколько лет уже в затылок дышат? Как темные, которые людей в западню загоняют?
– За такие слова, знаешь… – От бешенства у меня горло перехватило. – Я не следить, а присмотреть за ними хочу! Главное – не что делать, а ради чего. И что ты из себя-то чистоплюя строишь? Сколько раз ты сам талдычил, что наша задача – не только людей на правильную дорогу вывести, но и пройти по ней рядом с ними?
– Именно! – отрезал он. – Рядом и в открытую, а не сзади и крадучись. Мне с одним только наблюдателем это виляние и выкручивание уже вот где! – Он рубанул ладонью себе под подбородок и даже не поморщился в запале. – Не думал я, что и ты однажды с ними заодно окажешься.
– Тебе трудно пару раз подъехать и посмотреть, чтобы они в транспорт осторожно садились? – взяв себя в руки, спросил я напрямик.
– Нет, подъехать мне не трудно, – также прямо ответил он, – но, как бы я ни скрывался, Игорь учует, что что-то происходит. А вот этого с меня уже хватит. И потом, он – парень; он должен знать, что если я отпускаю вожжи, это значит, что я доверяю его слову так же, как и он моему, и уважаю нашу договоренность.
Больше он не сказал ни слова – развернулся и ушел. Я тоже к этой теме больше не возвращался. Честно говоря, я как-то забыл, что с Игорем никакая закулисная деятельность не проходит, и мне пришлось признать, что втягивать в нее Анатолия или Татьяну, постоянно у него на виду находящихся, с моей стороны было просто непорядочно.
Но что же делать-то? При одной мысли, что Дара может споткнуться и прямо под маршрутку угодить, меня холодным потом прошибало. Не вовремя напомнил мне Анатолий об уважении к договоренностям – никогда еще наше с Максом разделение машинного времени не казалось мне такими тяжкими путами. А просить его о дополнительных одолжениях мне вовсе не хотелось – снова потом в решающий момент язык не повернется слово ему против сказать.
Опять способность телепортироваться выручила – главное, нужно было какое-то время подальше от Игоря держаться. Но и таким образом каждый день за ними с Дарой присматривать мне не удавалось – долго прикрывать регулярные отлучки в обед и от Гали, и от Татьяны не представлялось никакой возможности. А уж Татьяна непременно доложила бы Анатолию о подозрительной перемене в моем обычном поведении, а он бы – прямодушный наш и откровенный – ей тут же глаза на ее причину открыл, и под их перекрестным огнем оказаться как-то мне… не улыбалось.
Кто бы мне раньше сказал, что однажды я буду всю удаленную технику намеренно небрежно чинить, чтобы она побыстрее опять поломалась, я бы ему прямо в глаза плюнул. Но именно благодаря постоянным вызовам к нашим ребятам на выезде мне и удавалось изредка, хоть одним глазом, но лишний раз убедиться, что Дара с Игорем обретенной свободой пользуются мудро и рассудительно.
Вот тогда-то я – наверно, самым первым из всех нас – и заметил, что рядом с ними начал постоянно появляться Светин Олег. Достигнув более широкого круга общественности, новость эта была воспринята с единодушным одобрением – как решение всех наших проблем безопасности. А Татьяна так вообще на седьмом небе была – сбылась, наконец, ее мечта о близкой дружбе Игоря с кем-то из обычных детей.
Я, правда, поначалу напрягся – Олега в то время ребенком уже никак нельзя было назвать, откуда такое внимание к малышне? Раньше никакого особого интереса к ним у него не просматривалось, и я побаивался, чтобы они не нахватались от него чего-нибудь, их возрасту вовсе не подходящего. А Дара еще и с каждым годом все красивее становилась – я уже на все бесконечные комплименты ребят в офисе и других родителей в школе и на улице кивал по привычке, не дослушивая: сами, мол, знаем. Не хватало еще, чтобы взрослые парни раньше времени вокруг нее виться стали.
С другой стороны, Олег всегда был мальчишкой неплохим, из проверенной семьи, практически у нас на глазах вырос, и Дару еще никому пока под себя подмять не удалось – вот и мои периодические инспекционные набеги показали, что это он скорее за ними с Игорем на привязи везде таскался, а не наоборот. И вполне мог рассказать им… как, хотя бы, вести себя с теми или иными учителями. И никакие здоровые приятели вслед за ним к ней не подкрадывались.
