Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 53 страниц)
– А почему они кукол танцевать заставляют? – спросила она, разочарованно надувшись. – Почему сами не танцуют? Почему они прячутся?
– Если хочешь, – предложил я, мысленно порадовавшись тому, что мне самому уже больше не нужно в невидимости возле нее находиться, – можно посмотреть спектакль, в котором актеры все сами делают.
Она не просто захотела, а немедленно, и мне пришлось срочно разыскать ей какую-то сказку в детском театре – со множеством всевозможных зверюшек. Это представление понравилось ей намного больше, хотя и на этот раз без вопросов не обошлось.
– Это не заяц, – решительным шепотом заявила мне она, как только на сцене показалось первое действующее лицо.
– Ну, конечно, – тихо объяснил ей я. – Это – человек в костюме зайца, которого он играет.
– А почему не настоящий? – допытывалась она.
– Потому что настоящий заяц не умеет говорить, – ответил я, поглядывая на соседей с извиняющимся видом. – И если он не будет говорить, как ты узнаешь, что он думает?
Она удивленно посмотрела на меня, но больше вопросов не задавала, как-то уж слишком пристально присматриваясь и прислушиваясь к событиям, разворачивающимся на сцене. Я с облегчением расслабился в своем кресле, но по дороге домой она снова меня огорошила.
Не успел я и рта раскрыть, чтобы спросить ее, кто из зверюшек понравился ей больше всех, как она повернула ко мне сосредоточенно нахмуренное личико.
– А они знали, что мы на них смотрим? – спросила она.
– Конечно, знали, – слегка сбился я с настроя обсудить всю сказку заново – от начала и до конца.
– А почему тогда они с нами не разговаривали? – Уголки губ у нее обиженно опустились.
– Но ведь они – актеры, – развел руками я. – Им нужно было показать нам эту сказку – так, чтобы она нам понравилась. А если нас все время об этом спрашивать, так когда же показывать?
Она снова задумалась – до самого дома, где она четко отрапортовала Гале, о чем было представление, кто в нем участвовал и почему одни понравились ей больше других. Я только головой крутил – саму историю она запомнила намного лучше, чем я.
Через пару дней я сел немного поработать, пока Дара играла в спальне. Вдруг оттуда послышался ее как-то непривычно меняющийся голос. Она говорила то тише, то громче, то глуше, то звонче, то с ворчливой интонацией, то с заискивающим попискиванием. Вспомнив о наблюдателе, я ринулся в спальню – и замер на ее пороге.
Наблюдатель там был – опять в противоположном углу от меня затаился, гад! – но Дара стояла вполоборота к нему – перед кроватью, на которую она усадила в ряд все свои мягкие игрушки. Одну из них, жирафа, она держала на руках и беседовала – то ли с ним, то ли от его имени со всем остальным зоопарком. Заметив меня краем глаза, она тут же замолчала и повернулась, настороженно глядя на меня снизу вверх.
– Даринка, ты чего? – озадаченно спросил я. На имя Дара у нас в доме Галя наложила решительное табу.
– Я играю, – коротко ответила она.
– Во что? – поинтересовался я.
– Я делаю сказку, – неохотно объяснила она. – Как в театре.
– А! – улыбнулся я, и сделал шаг в комнату. – Тогда тебе зрители нужны.
– Нет! – решительно замотала она головой. – Ты уже опоздал – ты сам говорил, что тех, кто не успел к началу, в театр не пускают.
У меня просто речь отобрало. В последнее время она взяла моду запоминать наши с Галей слова и нам же их и возвращать – в самый неподходящий с нашей точки зрения момент. И, главное, возразить мне было нечего – я действительно сам ей это сказал, когда подгонял ее во время сборов на ту сказку. Вот так и не пустили меня даже на галерку, в то время как этот истукан элитный, для которого закрытых дверей, понимаешь, не существует, из элитного же первого ряда Дарино представление смотрел.
Вскоре я заметил, что наблюдатель стал появляться чаще – чуть ли не каждый день – и его присутствие не ощущалось больше таким холодно-колючим. Представьте себе разницу между прикосновением к сосновой ветке в лесу в суровый мороз и в доме перед Новым Годом, если по ней «по шерсти» провести – это на заметку тем нашим коллегам, которым тоже, возможно, доведется с наблюдателями столкнуться.
А на Дару вдруг накатила безостановочная болтливость. Она уже давно говорила довольно правильным, взрослым языком – ко всяким «ляля», «ава» и «гули-гули» даже Галиной матери не удалось ее приучить – но тогда она вдруг принялась одаривать нас с Галей красочными комплиментами и требовать таких же в свой адрес.
– Даринка, так нехорошо, – не выдержал я однажды, когда мы с ней в парке гуляли. – Себя хвалить – некрасиво.
– Почему? – удивленно спросила она. – Это же правда, что мы – хорошие.
– Правда-то правда, – согласился я, неловко прокашлявшись, – но нужно подождать, пока тебе другие скажут, что ты молодец. А мы с мамой и так знаем, что ты у нас – замечательная девочка.
– А вот они, – быстро покрутив головой, кивнула она с торжествующим видом в сторону мальчика чуть старше ее и его мамы, копающихся в песочнице, – этого не знают. Значит, нужно им это сказать.
Наверно, сработало то, что в тот момент возле нас крутился наблюдатель и расположился он где-то между Дарой и тем мальчиком с мамой, на которых она мне указала. Проследив машинально взглядом за ее кивком и уткнувшись со всего размаху шестым ангельским чувством в черную дыру озадаченности в пространстве, я вдруг понял – просто всей кожей почуял! – что за внезапными переменами в Дарином поведении что-то кроется. Именно кроется – сама она о наблюдателе никогда не заговаривала, а я не мог же, в самом деле, об этом ее расспрашивать, чтобы она потом со всей детской непосредственностью и Галю в эту тайну посвятила!
Пришлось вызывать Макса. Отправив предварительно Галю по магазинам – одежду Даре на осень покупать; при таком подходе свободные, минимум, полдня были нам обеспечены.
Макс подъехал, когда мы с Дарой снова в парк направлялись – на всякий случай. Денег я Гале смог дать немного, и с моей удачей она могла их все прямо в первом магазине и потратить. Тут же позади нас выскочил и наблюдатель – я до сих пор не понимаю, каким образом они всегда заранее узнавали обо всех наших встречах. Неужели все же следили за нами? Это – на заметку нашему руководству, которое совершенно официально уведомило нас с Анатолием о том, что с переходом в постоянную видимость наблюдение с нас снято. Их предписания наблюдателям тоже позволено нарушать?
Заполучив в свое распоряжение не столь регулярного слушателя, Дара тут же и Макса посвятила во всю замечательность окружающей ее жизни. Лучезарно улыбаясь, морща носик и поигрывая ямочками на щеках, театрально поводя ручками, она поведала ему, что у нее самые лучшие на свете мама и папа, что они любят друг друга, а ее еще больше. Макс помрачнел. Она тут же добавила, что дядя Максим и тетя Марина ей тоже очень нравятся – точно так же, как тетя Таня и дядя Толя. И что мы все должны жить рядом и все время ходить друг другу в гости. Тут крякнул я. А дядя Киса, хоть всегда молчит, но очень добрый и хорошо бегает.
Короче, когда мы добрались до детской площадки в парке, наблюдателя сдуло. Я все это время молчал, предоставив Максу возможность ознакомиться, как следует, со всеми мыслями Дары. Судя по выражению его лица, озвучивала она лишь ничтожную их часть.
– Гм, – ошалело помотал он головой, практически рухнув рядом со мной на скамейку, когда Дара побежала к заманчиво безлюдной песочнице.
– Что – гм? – насторожился я.
– Это – не ребенок, – сглотнув, ответил он, – это – бомба замедленного действия. Атомная.
Отвечать на такое его замечание в его же присутствии было для меня, согласитесь, делом довольно скользким. Оставалось только его игнорировать.
– Ты мне одно скажи, – перешел я строго на деловой тон, – это она просто так болтает или целенаправленно на наблюдателя?
– Угу, – промычал он, прикрывая глаза, и подбородок у него дрогнул. – И очень успешно.
– А ну, покажи, – нетерпеливо велел ему я.
Увидев в его сознании взлохмаченную елку, на которой каждая иголка расщепилась в пушистый одуванчик, я расхохотался.
– Что смешного? – коротко спросил Макс, открывая глаза и уставившись на меня тяжелым взглядом.
– Так это же мне этот наблюдатель хвойной и смолистой колючкой представлялся, – давясь словами, объяснил я, – вот она и решила его пригладить.
– Ты бы сначала подумал, – мрачно проворчал он, – а потом ей такие образы подсовывал. Мы же так и не знаем, есть ли у него доступ к ее мыслям. – Покусав в раздражении нижнюю губу, он нехотя спросил: – И что теперь делать? Может, я подброшу ей мысль, что не стоит так активничать?
– Еще чего! – возмутился я. – Ставить ей в вину нечего – она просто разговаривает и даже к наблюдателю прямо не обращается. И, похоже, она – без какого бы то ни было нашего наущения и участия – нащупала-таки у него искомое слабое место. С какой стати ее теперь останавливать? – С меня вдруг слетела вся залихватская веселость. – Процесс, правда, тебе отслеживать придется, – буркнул я в завершение.
Просветлев лицом, Макс согласно кивнул. Опустив глаза и чуть поджав губы, чтобы они в снисходительную усмешку не растянулись. Гад.
Я же в тот же вечер позвонил Анатолию.
– Да-а, – тоскливо протянул он, выслушав рассказ о моем открытии. – Игорю бы такую идею подсказать. Хоть намекнуть. Но Татьяна, если узнает, со свету меня сживет. Ладно, – добавил он, помолчав, – я что-нибудь придумаю.
Ничего придумывать ему не пришлось – его Дара опередила. Каким-то образом она узнала, что о наблюдателе нельзя говорить – возможно, заметила, как я напрягаюсь при его появлении, но Гале стараюсь виду не подавать – но Игорю, единственному, она о нем рассказала. Хотя рассказала – пожалуй, слишком громкое слово; увидев однажды в сознании Анатолия и Макса, как переплетаются мысли Игоря и Дары, я сразу заподозрил, что им и слов-то никаких не нужно, чтобы ими обмениваться.
Так что они давно уже, наверно, знали, что у каждого есть невидимый спутник – чем-то похожий на часть их окружения, но не совсем. Возможно, они даже размышляли сообща, кто это такие и какое место они занимают в той картине мира, которую они себе уже выстроили. И, найдя способ вызвать у странного существа ответную реакцию, Дара тут же поделилась им с Игорем.
И вот тогда впервые и проявилось радикальное отличие между ними, которое позволило им впоследствии практически идеально дополнять друг друга и выступать единым фронтом против любого препятствия. Дара стала у них двоих блестящим тактиком, Игорь – стратегом; для нее естественной была немедленная реакция методом проб и ошибок, для него – глубокие размышления с тщательным анализом произошедшего и просчетом всевозможных вариантов на несколько шагов вперед.
И когда Игорь переходил все же к действиям, он – опять-таки в отличие от Дары – не признавал никаких обходных маневров и шел к своей цели прямо и решительно. В случае с наблюдателем это выразилось в том, что Игорь заговорил не только с ним, но и о нем. И Татьяна тут же взвилась под облака. У нее появилась навязчивая идея, что разговоры о Буках, как метко обозвали наблюдателей Дара с Игорем, проистекают из недостатка общения со сверстниками, и она принялась считать дни до того момента, как они пойдут в садик. Запретив нам с Анатолием каким бы то ни было образом поддерживать детские фантазии.
Опять пришлось нам с ним подпольные переговоры вести. Когда в ближайшую субботу он мне позвонил, я, вспомнив его многозначительный взгляд в конце рабочего дня накануне, даже не удивился. Слава Богу, мы в тот момент на улице гуляли – мне хоть было, куда отойти.
– С Дариной говорил? – спросил он, как обычно в последнее время, без всякой преамбулы.
– Нет еще, – досадливо поморщился я. – Честно говоря, даже не знаю, как к этому подступиться – чтобы она не решила, что я ей добро на открытые дебаты по наблюдателям даю. Особенно, с Галей. – Я поежился и раздраженно цокнул языком. – Умеет же Татьяна руки выкручивать…
– А ты ее поменьше слушай, – решительно оборвал он меня, как-то странно сопя. – Скажешь ей в понедельник, что Дарина пообещала тебе не приставать к Игорю с этим Букой – и все дела.
– Хорошенькое дело! – возмутился я. – А на ближайшей нашей встрече выяснится, что или я Татьяну обманул, или Дара – меня?
– Молодец! – выдохнул он с натужным кряхтением. – Уже потихоньку начинаешь правильно акценты ставить. С Татьяной главное – не кто кого обманул, а чтобы это не выяснилось, потому что у нее всегда так: если не по ее вышло – значит, ее обманули. Нам на детей нужно повлиять, чтобы они лишнего не болтали? Вот через них на них и будем воздействовать, а она пусть себе… – В трубке вдруг послышался какой-то глухой удар и сразу же вслед за ним стон Анатолия.
– Слушай, ты вообще где? – заволновался я. – И голос у тебя какой-то странный…
– Да я под машиной лежу! – рявкнул он, отдуваясь. – Это же единственное место, куда Татьяна за мной не потащится, чтобы очередной шуруп мне в голову ввинчивать! – Он вдруг замялся. – Ты, случайно, не знаешь, что тут можно подкрутить?
– Где? – оторопел я.
– В машине! – прорычал он.
– А ты ключ с собой взял? – решил, на всякий случай, уточнить я.
– Ну да… – как-то неуверенно ответил он. – Мне Сергей Иванович почему-то три дал.
– Тогда, что перед собой видишь, то и крути. Только в нужную сторону! – спохватился я, и быстро добавил: – А еще лучше – повози ключом по днищу, чтобы подходящие звуки издавать, но больше ничего не трогай. А то еще машина на ходу развалится.
– Очень смешно, – проворчал он. – Пусть лучше машина разваливается, чем моя голова.
– А, так вот для чего тебе еще два ключа дали! – окончательно развеселился я.
– Все? – коротко поинтересовался он. – Хотя, вообще ты прав: один ключ – Татьяна, другой – Игорь, и оба в разные стороны мозги мне закручивают.
– А что Игорь? – тут же насторожился я.
– Тоша, у него в голове сейчас черт знает, что творится, – заговорил вдруг он с настоящей тревогой в голосе. – Он понять не может, что от него все хотят. С одной стороны, Дарина подтвердила ему, что у нее тоже есть наблюдатель. С другой, Татьяна запрещает ему даже думать о нем – не то, чтобы говорить. С третьей, я ему внушаю, что наблюдатель существует, как статуэтки котов у Татьяниных родителей в доме – так же, как на них, на него внимания обращать не стоит. С четвертой, Дарина хвастается, что своего наблюдателя уже чуть ли не за ухом чешет. С пятой, наш, сволочь, все той же скифской каменной бабой у него над душой висит…
– А у него не получается? – сочувственно перебил его я.
– Нет, – вздохнул он. – И у него сомнения уже закопошились, что, наверно, это с ним что-то неправильно. Особенно, когда ему запрещают то, что у Дарины само собой выходит. Я тоже полностью поддержать его даже мысленно не решаюсь – если наблюдатель открытой агрессией на его попытку установить контакт ответит…
Я не нашелся, что ему на это сказать. У меня лишь мысль мелькнула, что в садике наблюдатели, скорее всего, почаще появляться будут – по крайней мере, поначалу – и наверняка вдвоем. Может, не устоит чурбан этот упертый перед Дариным искусством убеждения и примером уже давшего трещину коллеги?
Почему Игорю не удалось привлечь к себе своего наблюдателя, я до сих пор не знаю. А хотелось бы выяснить. Даже больше скажу: хотелось бы разобраться в этом моменте на самом высоком уровне. К детям направляют наблюдателей, даже не потрудившись замаскировать от тех их присутствие. Которое дети чувствуют как нечто, сходное с ощущением от одного из своих родителей – но, одновременно, вопиюще отличное от него. Открывать им глаза на природу этого присутствия нам запрещено – до благоприятного, с точки зрения нашего руководства, момента, который наступает, когда они давно уже начали размышлять обо всем, что их окружает, и составлять о нем свое мнение. И кто-то попытается мне доказывать, что это мрачное облако необъяснимого, годами висящее над ними, как проклятие, не окажет никакого влияния на их характер?
В садике отличия в поведении Дары и Игоря проявились еще отчетливее. И хочешь – обижайся на меня, Татьяна, хочешь – нет, во многом это было твоих рук дело. Можно, конечно, предположить, что задумчивость Игоря и его погруженность в себя от тебя ему достались – отстраненность и самосозерцание к достоинствам Анатолия уж точно не отнесешь. Но тогда придется признать, что свою неотразимость Дара от Макса взяла – чтобы Галю оценить, ее узнать нужно, как следует. А вот с этим – хоть распылите меня! – я никогда не соглашусь!
Не мог Игорь не почувствовать, что вы с Анатолием все время на ножах – причем, явно из-за него. Не мог он не затаиться, когда ты резко и решительно отстранила его и от себя, и от смягчающего воздействия Анатолия, и от всех нас, не избавив его одновременно от самого странного из них. Не мог он не заметить, что Дара растет в свободе и одобрении, в то время как каждое его умозаключение встречает откровенное неприятие. И самое главное – не мог он не начать воспринимать себя как некое, отличное от всех нас, существо: не вписывающееся в круг людей и не допускаемое в среду ангелов.
Так что, хотя многие считают Дару автором последующего скандала, но я еще раз повторяю: иного стратега, кроме Игоря, у них не было. А с Дарой они всегда были на одной волне, и если бы некоторые не поспособствовали направлению и ее мыслей в ту же сторону, не стала бы она разгонять эту волну до девятого вала, чтобы обрушить его на их общих преследователей. И, между прочим, утес, о который этот девятый вал разбился, тоже не она у него на пути поставила. Это – тоже на заметку нашему руководству.
В садик Игорь с Дарой пошли к Свете, поэтому у нас была возможность подробно расспрашивать ее о том, как они ведут себя в новых условиях жизни. Я имею в виду, у нас с Галей и у Анатолия с Татьяной, потому что в то, по крайней мере, первое время общались мы теснее обычного. Вечером Анатолий подбрасывал нас с Галей и Дарой домой, и по дороге дети с удовольствием делились с нами новостями дня. В смысле, Дара делилась – Игорь никогда не был против, чтобы она в центре внимания оказывалась, и лишь изредка вставлял слово-другое в ее непрерывный монолог.
И очень скоро нам стало понятно, что сверстников притягивает к ней с ничуть не меньшей центростремительной силой, чем взрослых, в то время как Игорь вращается вокруг нее, словно спутник на постоянной орбите, и отнюдь не приветствует какое бы то ни было вторжение в их прочный тандем. Дара, впрочем, тоже явно предпочитала его общество – а, судя по рассказам Светы о ее сольных выступлениях где-то в стороне от других детей, не так даже его, как хранителей – но умудрялась держать остальных на расстоянии, ничуть не теряя их симпатий.
Татьяна опять надулась. Со стороны, пожалуй, это выглядело так, как будто она на Дару злится – словно та затмевает собой Игоря, лишая его привлекательности в глазах других, и одновременно ослепляет его, чтобы у него и мысли не возникло с кем-то еще подружиться. Галя даже обижаться на Татьяну начала. Не мог же я объяснить ей, что та просто нервничает от того, что не затушевались в среде одногодков их отличия от них, а стали еще больше в глаза бросаться.
И если живая, как ртуть, Дара всегда блестяще вела тактические маневры, чтобы обернуть любое недоразумение себе на пользу, то переход к действиям обычно немногословного и сдержанного Игоря заканчивался, как правило, существенной брешью в столь старательно выстроенных эшелонах нашей обороны.
Когда Игорь вывел на чистую воду того запуганного родителями мальчишку, я даже внимания не обратил. Но поздно вечером – мои уже спали, а я решил еще часик поработать спокойно – мне позвонил Анатолий.
– Я ставлю тебя в известность, – начал он, и у меня как-то нехорошо заныло под ложечкой, – что буду сейчас проситься на прием к своему руководителю.
– Зачем? – осторожно спросил я.
– Чтобы мне дали разрешение рассказать Игорю… в общем, все, – закончил он после секундной паузы все тем же решительным тоном.
– Ты что, совсем сдурел? – еле выдавил из себя я.
– Тоша, он чувствует, когда кто-то врет. – Мне показалось, что он начал на мне речь для руководителя отрабатывать. – Не просто чувствует, а знает. Он нам сегодня так прямо и сказал, и в мыслях у него – абсолютная, стопроцентная уверенность, что тот пацан сам потихоньку от всех свои колготки от родителей спрятал. Я только молюсь, чтобы у него это свойство или недавно появилось, или он им только-только пользоваться научился. Ты понимаешь, что будет, когда он нас в следующий раз о наблюдателе спросит?
Я поежился. Потом поежился еще раз, представив себе, как Игорь рассказывает Даре о своем открытии в отношении Буки, а та тут же переводит его в практическое русло.
– Ты прямо сейчас с ним говорить будешь? – спросил я.
– Да, а что? – насторожился он.
– Давай, я тоже, – предложил я. – Во-первых, поддержка тебе явно не помешает, а во-вторых – если уж открывать глаза, так всем.
– Во-первых, спасибо, – саркастически фыркнул он, – а во-вторых – ты только что снял тяжкое бремя с моей души. Откуда у меня к тебе второе дело. На прием нам лучше проситься по очереди – с тем, чтобы, если меня все же выдернут на разбирательство, ты смог за Татьяной присмотреть.
– Ты знаешь, – быстро проговорил я, – тогда я точно лучше с тобой пойду. Вдвоем, согласись, мы и разбирательство существенно сократить сможем.
– Хорошо, – неожиданно легко уступил он, – но только я не гарантирую, что в наше, даже короткое, отсутствие Татьяна не откроет глаза в первую очередь Гале.
Я притих – перед лицом перспективы объяснений с Галей на предмет многолетнего вранья. Если выбирать между ними и поддержкой морального духа Татьяны на самой границе с боевым, то последнее перестает казаться абсолютно невыполнимой задачей.
Следующий день убедил меня, что о выполнимости задачи можно говорить только в том случае, если она дается в руки. Татьяна приехала в офис чуть позже нас с Галей – у меня все внутри похолодело – и просидела весь день с каменным лицом, не отрывая глаз от экрана своего компьютера. Я уже и взглядом ей сигналил, и мимо ее стола раза три прохаживался, даже предложил им обеим в кафе на обед пойти – обе глянули на меня, словно я их на выставку электронных новинок позвал! После того как Дара пошла в садик, Галя вернулась на полную ставку, но традиция обедать в кафе у нас как-то не возродилась. И после обеда я не мог при Гале ничего у Татьяны напрямик спросить! Пришлось послать электронное письмо с коротким и осторожным вопросом: «У вас ничего не случилось?». Ответ пришел так быстро, что я до сих пор уверен, что она свое «Ничего» даже не набирала – скопировала из моего вопроса и в свой ответ вставила. Со злостью. И понимай, как знаешь!
Поэтому, когда после работы выяснилось, что Анатолий ждет нас, как обычно, возле офиса, я еще никогда в жизни не был так рад его видеть. Никогда. Даже когда он в день своей свадьбы к Татьяниному дому, наконец, явился – с опозданием в десять минут, за которые я уже сто вариантов ее реакции на отсутствие жениха успел себе вообразить.
В машине я глянул на него, вопросительно вскинув брови. Он едва заметно качнул головой, чуть скосив глаза в сторону заднего сиденья, и сжал пальцы руки – на уровне живота, чтобы сзади не видно было – так, словно телефонную трубку в ней держал. Галя с Дарой в тот вечер, как назло, никак спать не укладывались!
– Ну что? – выдохнул я, когда он, наконец, позвонил.
– Ничего, – мрачно буркнул он их семейную фразу того дня. – Разрешение не дали.
– Почему? – разочарованно протянул я.
– Наблюдатель возражает, – с расстановкой и жаркой ненавистью ответил он.
– А он здесь причем? – от неожиданности растерялся я.
– А у него в отношении детей особо веское слово, – процедил он сквозь зубы. – Поскольку он изучает степень их совместимости с человеческим обществом и вероятность их безболезненного сосуществования с обычными людьми. И не может допустить, чтобы введение изучаемого объекта в курс его природы повлияло на чистоту эксперимента. – Он судорожно выдохнул.
– Говорил же я тебе, – крякнул я в досаде, – что мне нужно было с такой просьбой обращаться! Наш, вроде, не такой твердолобый.
– И дальше что? – набросился он на меня. – Ну, получил бы ты разрешение, рассказал обо всем Даре – что потом? Слово с нее брать, что она Игорю ничего не скажет? Так она или не удержится, или отдалится от него от греха…
– Татьяна, по-моему, только рада была бы, – вырвалось у меня.
– А ты не болтай, чего не знаешь! – отрезал он. – Она за них обоих волнуется, в равной степени, и на все согласна, лишь бы их необычные способности от наблюдателей скрыть. Если уж она решилась Игоря от себя и меня оторвать, чтобы мы так или иначе не способствовали их проявлению…
– Что-то пока это не очень помогло, – буркнул я.
– Не важно! – отмахнулся он от моих слов. – Я вот к чему: если он обо всем от Дары узнает – хоть с разрешения, хоть без – как он поступит? Он же всегда только напрямик действует – вот прямо в лоб он нас и спросит, правду ли ему Дара поведала. А нам и дальше отнекиваться придется – и что из этого выйдет, с его-то чутьем на ложь? Вывод сам собой напрашивается – ближайшие люди как врали ему, так и дальше врут.
– И что делать? – тихо спросил я.
– А нечего делать! – Он тяжело вздохнул. – Буду вести себя так, как и положено хранителю – крутиться, изворачиваться, любой ценой обходить скользкие моменты. И внушать, конечно. Я Татьяне уже прямо сказал, что без разъяснительной работы мы его доверие очень скоро и навсегда потеряем. И ему уже образ придумал: знаешь, летом залетит жук в комнату и жужжит под потолком – он тебя не укусит, ты его не достанешь, только спать не дает, если на него внимание обращать. Он меня, правда, тут же спросил, почему к нему жук прилетает, а к Даре – пушистая бабочка.
– Слушай, а может, что-то в этом есть? – подумал я вслух. – Игорь ведь – мыслитель, вот ему задачка посложнее и досталась. Это Дара ни над чем голову не сушит – ее и озадачивать незачем, все равно она эти сложности в упор не видит.
– Да пошел ты со своими теориями! – устало ответил он. – Мне плевать, почему нам такой сволочной наблюдатель достался – Татьяна вон тоже вбила себе в голову, что это из-за того, что она заранее узнавать о них стала. Мне главное – как научить Игоря от жука этого навозного отключаться.
– Так я же к этому и веду! – оживился я. – Я вас с Татьяной уже совсем не понимаю! Ведь вы же сами одному только мне сто раз талдычили о выручке и взаимопомощи! С какой стати вы решили, что это – лично ваш поединок? Они с Дарой уже не маленькие – уж они-то точно! – и Дара ему не хуже вас помочь может, если не лучше. Они и понимают друг друга с полслова и слышат лучше, чем всех нас вместе взятых. Она хотя бы отвлечь его может от этого чурбана непробиваемого, а то и вовсе плюнуть на него! Поговори ты с Татьяной, в конце концов, чтобы она перестала в их дружбе сплошные угрозы видеть!
Не знаю, как ему удалось уговорить Татьяну, но о плодах детского воображения мы от нее больше ни слова не слышали. И опять-таки не знаю, что им с Анатолием рассказывал Игорь, но по Дариным словам о жизни в садике выходило, что им очень повезло оказаться рядом друг с другом. Они дружили не просто, как дети, знакомые с самого рождения и имеющие в результате много общего. То, что объединяло их, свалилось им на голову прямо при их появлении на свет и сразу же отделило их от окружающих – это на заметку руководству.
Но они не видели друг в друге собратьев по кораблекрушению, выброшенных на берег в объятья недружелюбных аборигенов, перед лицом которым приходится объединяться, чтобы не съели. Они прекрасно дополняли друг друга – образовав великолепную команду, в которой компромиссы достигались легко, без ущемления интересов какой бы то ни было стороны, и также легко, без раздумий, оказывалась поддержка. Как по мне, это их единение показало окружающим пример, достойный подражания – это тоже на заметку руководству.
И хотя некоторые считают, что на компромиссы в их команде шел только Игорь, а Дара вертела им, как хотела, но напомню, что перед новогодним утренником Дара, ни на секунду не задумавшись, отказалась от ведущей роли, когда Игоря лишили такой же. И вместе – никто из нас им не помогал! – они сделали номер, который затмил все остальное выступление.
И когда весной она заболела, разлука с Игорем далась ей ничуть не легче, чем ему с ней. Поправилась-то она быстро благодаря источнику нашей энергии, но Галя настояла на том, чтобы выдержать ее дома положенный после сильной простуды срок, и я только зубами скрипел, видя, с каким лицом Дара бросается вечером к компьютеру, чтобы увидеть Игоря хоть в Скайпе.
И после болезни, узнав, что какие-то мальчишки клевали оставшегося в ее отсутствие в одиночестве Игоря, она мгновенно и навсегда исключила их из круга своего общения. И не побоялась она это сделать по той простой причине, что прекрасно знала, что при малейшем поползновении в ее сторону Игорь защитит ее точно так же, как это сделала она.
И это вовсе не мое предвзятое отношение именно к Даре. Света, на глазах у которой они находились в то время практически каждый день, тоже заметила, что они словно единое целое составляют. Она, правда, глянула на их потребность друг в друге с типично женской точки зрения и пошутила однажды, что им определенно суждено в будущем пожениться. Татьяна чуть в обморок не упала, но, вроде, обошлось без рецидива ее неприязни к Даре. По крайней мере, никаких высказываний о том, что Игорю с Дарой нужно немедленно расширять круг общения, от нее не последовало.
Хотя нужно признаться, что к концу весны меня совершенно перестало интересовать, кто, как и на какие темы высказывается. В мае мы с Галей уже точно знали, что она снова беременна.
Сказать, что я был в шоке – это ничего не сказать. Я не знал, как Дара воспримет появление брата или сестры, и боялся, что это появление оттолкнет ее от меня – понятно, в чью сторону. Я не знал, появится ли у нас второй наблюдатель или первого двойными обязанностями нагрузят, и боялся, что в случае подхода подкрепления он снова ожесточится. Я не знал, как отнесутся у нас к рождению второго ангельского ребенка у ничего не подозревающей Гали, и боялся, что меня на одну доску с Максом поставят – все, и в первую очередь Анатолий.
Я не знал, каким образом мне удастся нас всех прокормить, когда Галя в декрет уйдет.
И больше всего я боялся, что – в свете уже возникшего напряжения вокруг Дары и Игоря – моему ребенку просто не дадут появиться на свет.
Но не мог же я об этом Гале сказать!
