Текст книги "Ангел-наблюдатель (СИ)"
Автор книги: Ирина Буря
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 53 страниц)
– А что же делать? – растерялась я.
– Ничего! – отрезала она. – В садик ему нужно идти – ему общения не хватает. А пока просто не обращать внимания – рано или поздно потеряет он интерес к этому Буке! – закончила она с такой яростью в голосе, что я окончательно покой потеряла.
Но нужно признать, что в конечном итоге она оказалась права. В наших разговорах Игорек злополучного Буку больше не упоминал, а если он и беседовал с ним перед сном, то так тихонько, что я с тех пор ни разу и не слышала. А вскоре и весна пришла, и мы стали все дольше находиться на улице, а там уж нам всегда находилось, о чем поговорить – из того, что мы видели и слышали.
За весной, как и положено, пришло лето, и родители снова повезли Игорька к морю, и оставшиеся после этого до садика три недели он только и рассказывал мне о всяких подводных чудесах – родители маску ему купили.
А в сентябре он пошел в садик – в тот самый, к Свете, и с Даринкой, конечно – и кончился в нашей с Сергеем Ивановичем жизни период тесного и близкого с ним общения – теснее и ближе не придумаешь. Нет-нет, они все втроем к нам, конечно, еще приезжали – и на праздники, и на дни рождения, и новогоднюю неделю Игорек у нас проводил, а летом так и целый месяц, когда садик закрывался. Но он все больше говорил о каких-то своих новых, нам вовсе неведомых, друзьях – сначала из садика, потом из школы. А лет после десяти он уже не хотел у нас подолгу оставаться – скучно ему стало, у нас ведь ни детей вокруг нет, ни животных никогда не было, у Сергея Ивановича аллергия на шерсть животных еще в молодости обнаружилась.
Я знаю, что Тане с ним тоже непросто потом было – она сама никогда, конечно, не жаловалась, а на все мои расспросы только отмахивалась: «Переходной возраст, мама, перебесится!», но я-то все видела. И начала я задумываться – как раз, Мариночка, о тех отношениях между поколениями, о которых ты просила меня поделиться.
Много говорят о проблеме отцов и детей – о том, что вечная она, неизбежная, о том, что дети отличаются от родителей и должны по-своему свою жизнь строить, продвигая ее с каждым поколением вперед. Но ведь проблема эта только человеческая – значит, люди ее сами себе и создали и так в ее неотвратимость поверили, что упорно передают ее своим потомкам.
Когда Танюша маленькая была, некогда мне было над этим размышлять. Жизнь у нас тогда была непростая, и нам с Сергеем Ивановичем, как, наверно, и всем молодым родителям, казалось, что самое главное – сделать так, чтобы ей жилось и проще, и легче. А выходит, что времени у нас не хватило как раз на самое важное. На то, чтобы присмотреться и прислушаться, что за человек у нас растет и чем же он от нас отличается – может, и в лучшую сторону, перенять можно бы было, незаметно. А там, глядишь, мы бы чуть посторонились, и нашлось бы ей место рядом с нами – не пришлось бы свое в жизни искать да от нас отгораживаться.
С Игорьком мы с Сергеем Ивановичем это уже поняли, но ведь в его жизни родители на первом месте должны быть, и с нашей стороны нехорошо было бы пытаться его занять. А Танюша, на мой пример в детстве насмотревшись, тоже решила сама свой родительский крест нести – так я и не смогла ей помочь. То ли обременять она меня не хотела, то ли не доверяла моим суждениям – только одно все время и твердила: «Мама, ты не понимаешь, он совсем другой!».
Одним словом, Мариночка, получается, что ничего я не могу тебе сказать, кроме того, что уже давно до меня сказано – если бы молодость знала, если бы старость могла. Но, с другой стороны, это ты хорошо с этой книжкой придумала – может, попадется она в руки каким-то молодым родителям, и начнут они растить не детей, а людей, и будут дружить с ними, и не останутся потом совсем одни…
Глава 5. Профессиональная непредвзятость Светы
Двойственная природа исполинов, заметная внимательному глазу уже с самого их рождения, начинает особо ярко проявляться с момента их выхода из круга семьи и вступления в общество других, человеческих младенцев. Тому способствует целый ряд причин. Во-первых, следует признать тот факт, что исполины действительно наделены большими, по сравнению с обычными детьми, способностями. Во-вторых, человеческая часть их семьи активно приветствует проявление этих способностей и всячески способствует их развитию, неустанно укрепляя в исполинах осознание их исключительности. В-третьих, за пределами семейного круга исполины лишаются сдерживающего, хотя и заметно ослабевающего на земле, влияния со стороны их небесного родителя.
Нетрудно догадаться, что даже на первоначальном этапе овладения наукой общения с другими людьми исполины с самых первых шагов демонстрируют чувство превосходства над сверстниками, проистекающее из их правящей роли в семье, вызывающее настороженность, если не неприязнь, к ним и, следовательно, углубляющее пропасть между ними и их человеческим окружением. Таким образом, их отрыв от общества происходит не в результате глубинного осмысления несовершенства последнего, а спонтанно, по принципу изначального неприятия чужеродной среды.
Человеческие корни, однако, заставляют исполинов направить свои помыслы не на дальнейшее развитие своей личности, а на объединение усилий в целях расширения сферы своего влияния – в частности, на ангелов, в которых они интуитивно чувствуют менее поддающийся объект воздействия, что лишь подстегивает их стремление к доминированию.
(Из отчета ангела-наблюдателя)
Марина, я тебе уже сказала, но на всякий случай еще раз предупреждаю: ты можешь пользоваться моими записями для своей книжки только в том случае, если предварительно посоветуешься со мной, где ее публиковать. Не хотелось бы, чтобы ты опять к каким-нибудь аферистам попала – сколько бы лет ни прошло, кое-какие связи в редакциях у меня еще остались. Я, конечно, понимаю, что ты у нас известный борец за справедливость, но хватит с нас уже аварий.
Но, справедливости ради, нужно признать, что Марина потому, наверно, таких успехов в делах добилась, что умеет перед человеком такую приманку положить, да еще и таким бочком ее повернуть, что он против своей воли обеими руками за нее хватается.
Вот и со мной так. Ведь в нервную дрожь поначалу бросило от одной мысли, что она снова за издание книги берется, а вот сижу же! Очень уж привлекательная идея – о Татьяне историю написать, да еще и с разных сторон, чтобы каждый участник процесса нашего молчуна ушастого со своей позиции да под своим углом высветил. Я, например, сразу двумя руками за ручку схватилась – мне такую историю не только писать, мне и почитать потом интересно будет, чтобы понять, а так ли уж хорошо я знала все эти годы подружку свою лучшую.
Но почему-то оказалось, что схватиться за ручку легче, чем начать ею что-то писать. Вот как-то сейчас у меня эти психованные авторы куда больше сочувствия вызывают, чем в то время, когда мне их гениальные произведения вычитывать приходилось. Казалось бы – мы с Татьяной и Мариной всю жизнь не разлей вода были, ни секретов, ни размолвок между нами не случалось, знали друг дружку, как никто другой, а на деле что выходит? Три раза уже садилась, максимум, один абзац в час из себя выдавливала, и тот таким корявым получался, что при перечитывании самой противно становилось.
Хорошо, хоть Марина определенными временными рамками ограничила – мне тот период Татьяниной жизни достался, когда ее Игорь у меня в садике был, и мы с ней в самом прямом смысле каждый день виделись. В общем, решила я записывать просто так, как вспоминается – все равно Марина потом половину выбросит, а остальное по-своему переставит. Короче, поехали.
Если быть совсем искренней, мне часто казалось, что жизнь у Татьяны как в сказке разворачивается. Вот мы с Мариной более приземленными оказались – твердо знали, чего от жизни хотели, в руки его взяли и твердо его потом в этих самых руках всю жизнь удерживали. А Татьяна всегда умела ждать. Именно как в сказке: спокойно и терпеливо ждать того чуда, которое ей судьба подготовила и в самой гуще заколдованного леса спрятала – семь пар железных башмаков стопчешь, пока разыщешь.
Вообще-то, я Татьяну не с детства, конечно, знаю – мы с ней и Мариной только в институте познакомились. Но мне кажется, она всегда вот такой – не от мира сего – была. Ни одна из обычных дорог в жизни ей не подходила. Ни маменькиной дочкой, которая всю жизнь готова за спиной родителей укрываться, ее не назовешь; ни в семейные узы она изо всех сил, как я, не рвалась; ни карьера головокружительная ее, как Марину, никогда не интересовала; ни толпой друзей она, чтобы не зачахнуть в одиночестве, себя не окружала…
Нет, затворницей она никогда не была – не скажешь, что она никого к себе на пушечный выстрел не подпускала. Но в любой, даже самой тесной компании она всегда была сама по себе. Словно мячик по воде плывет – хоть по спокойной глади, хоть по бушующим волнам – покачивается себе сверху и с интересом по сторонам поглядывает. Вроде, и в обнимку с водой – вон, весь мокрый! – а не утопишь его и волной с головой не накроешь.
Мы с Мариной даже как-то теребить ее начали – сколько можно, мол, между небом и землей болтаться, пора уже где-то на твердую землю выбираться. А она, как оказалось, не просто надежного берега ждала, а такого, с которого волшебный принц на белом скакуне ее высматривает. Самый настоящий волшебный принц – который только ее одну и дожидается, чтобы выловить ее из этой зыбкой стихии, на руках на земную твердь вынести и всю свою жизнь с ней разделить.
Когда она своего Анатолия в первый раз к нам на дачу привезла, я сразу поняла – Он. И дело вовсе не в том, что он был симпатичный, и образованный, и общительный, и в жизни, похоже, ни в чем не нуждался – просто он смотрел на Татьяну так, словно рядом с ним, кроме нее, вообще никого не было. И у нее, с кем бы она ни говорила, глаза, словно магнитом, постоянно к нему притягивались.
И даже нашей красавице Марине не удалось даже на миг его внимание к себе привлечь. Наоборот, после того, как они с Татьяной чуть в тот день из-за него не поссорились, он долго еще едва-едва ее терпел. Но ведь терпел же – ни словом неприязни своей не высказал, не поставил Татьяну перед выбором: либо подружка, либо он!
И вот только попробуй, Марина, этот абзац вычеркнуть!
У Татьяны и на работе все на удивление удачно сложилось. Ей по должности приходилось постоянно с французским партнером своего директора общаться – но она никак не старалась эти полезные связи укрепить, в друзья не навязывалась, даже сторонилась его немного. И чем все кончилось? Подружились они таки с Франсуа этим – крепко, по-человечески, по-настоящему; Татьяна с Анатолием к нему с его… женой, что ли, даже ездили после свадьбы, и те к ним потом пару раз в гости наведывались.
И как всегда бывает – и беда, и удача, если уж привалили, то сразу по всем фронтам. У Татьяны в то время даже отношения с родителями, как по мановению волшебной палочки, вдруг наладились. То бывало – ссорились они все время: она считала, что они ее чрезмерно опекают, а они обижались, что она внимание и заботу не ценит… Я, кстати, всегда удивлялась, почему людям вечно выпадает как раз то, что нужно совсем не им, а кому-то другому. Вот мы бы с Сергеем вовсе бы не отказались от родительской помощи, так нет – она в избытке Татьяне досталась, той Татьяне, которая всю жизнь самостоятельностью бредила.
Одним словом, все эти сказочные Татьянины перемены большое впечатление на меня произвели – мой Сергей даже злиться начал, что я только о них и говорила. Но как потом оказалось, и нас в эти ее чудеса затянуло – в смысле, не только нас с Сергеем, а всех, кто вокруг Татьяны находился.
Привели они с Анатолием однажды в нашу дружную компанию двух новых людей: Анатолий – своего старого друга Тошу, а Татьяна – свою сотрудницу Галю. С Галей, правда, ее тогдашний ухажер явился – последней дрянью он потом оказался: бросил Галю, как только узнал, что она ребенка ждет, и к нашей Марине подкатиться решил. Татьяна с ней тогда почти разругалась, но я в Маринке никогда не сомневалась – поводила она этого красавчика за нос, да и вон вышвырнула, накормила подлеца его же кашей.
А у Гали Даринка родилась, и так вышло, что ей в крестные взять некого было – вот мой Сергей ее и окрестил, и появилась у нас с ним как будто дочка, а у Олежки – почти сестра. И мне не пришлось еще раз в декрет идти. Я к тому времени из редакции уже уходить собралась – в детском садике мне работу предложили. И прямо скажу – ни разу с того самого дня, как туда пошла, не пожалела я, что работу сменила. С детьми я всегда с удовольствием возилась, и получалось у меня это неплохо, и Олежка у меня под присмотром до самой средней школы оставался. На базе нашего садика через пару лет младшую школу открыли, вот он там ее и закончил.
А потом у Татьяны Игорь родился. Причем, она не просто в декрет ушла в полном неведении, будет ли ей куда возвращаться – директор лично ее попросил, чтобы она какой-нибудь час в день работала (дома!), и не только рабочее место за ней сохранил, но еще и полставки ей оставил. И вот скажите мне, что такие чудеса сплошь и рядом в жизни происходят!
Вернулась Татьяна на работу через год, оставив Игоря маме – и та не просто согласилась с ним посидеть, а забрала его к себе, загород, в большой и уютный дом, в котором ему не только все условия для нормальной жизни были предоставлены, но и безраздельное внимание бабушки. А Татьяна с Анатолием его на выходные в город забирали, и видел он родителей не издерганными после работы и раздражительными от постоянного недосыпа, а отдохнувшими, улыбающимися и искренне наслаждающимися каждой минутой общения с ним. Понятное дело, что рос мальчик спокойным и развивался быстро!
Мы в то время виделись с ними не часто, но случалось – дни рождения и праздники еще никто не отменял. И я всякий раз вздыхала с легкой завистью, глядя на то, что из Анатолия не только замечательный муж, но и отец редкий получился – у него с Игорем с самого начала такое взаимопонимание установилось, словно они всегда на одной волне находились. И из Тоши, кстати, тоже – вот вам еще один пример, как Татьянин долгожданный счастливый миг и в жизни других людей вокруг нее все по местам расставил.
Она Тошу к себе на фирму устроила, и пришелся он у них там ко двору, и с Галей у него как-то постепенно сложилось, и не побоялся он на женщине с ребенком жениться, и заменил он Даринке… нет, не заменил – настоящим отцом ей стал! Вот недаром они с Анатолием столько лет дружили – порядочных и душевных людей всегда друг другу притягивает. Мой Сергей тоже, на них с малышами глядя, стал Олежке куда больше времени уделять. Марин, когда будешь это место редактировать, добавь, пожалуйста, пару слов от себя, что тебя внимание Сергея вовсе не удивило – мол, со стороны всегда было видно, какой он заботливый отец.
Олежка к Игорю поначалу относился настороженно. Он уже глубоко уверовал, что Даринка – его собственная почти сестра, и появление возле нее других детей вызывало у него вполне типичную для такого возраста ревность. Но у Даринки такой замечательный характер оказался (в этом она, слава Богу, в маму пошла!), что рядом с ней ни у кого ни хмуриться, ни дуться не получалось, и очень скоро Олежка решил, что у него теперь что-то вроде и сестры, и брата есть, а он у них – старший защитник и покровитель. И нужно признать, что к этим добровольно взятым на себя обязанностям он и потом относился свято и ревностно – ему-то это явно на пользу пошло, а вот их покрывать далеко не всегда нужно было. Но об этом после.
Когда Даринке с Игорем подошло время в садик идти, у меня как раз новая группа набиралась, и, разумеется, они пошли ко мне. Хотя я немного сомневалась – говорят же, что своих ни лечить, ни учить нельзя. Но они мне все же почти свои были, а в предыдущей группе у меня мой собственный сын воспитывался, и, вроде, никто не жаловался, что у меня к нему какое-то особое отношение просматривалось. В общем, решилась я.
И, честное слово, до сих пор не знаю, правильно сделала или нет – беспристрастно относиться к ним у меня так и не вышло.
Начнем с того, что они оказались намного развитее других детей в группе. Они уже неплохо знали буквы и любили складывать их в короткие слова – с виду зачастую бессмысленные – но им, похоже, нравился сам процесс, и, судя по оживленному шушуканью, они сразу же старались найти применение образованным словам. Они так же легко оперировали цифрами до десяти и часто дописывали их к своим словечкам.
Так однажды Даринка написала «Тук», подумала мгновенье, склонив голову к плечу, написала следом цифру 5 и выжидательно посмотрела на Игоря – он расплылся в довольной улыбке и постучал пять раз своим карандашом по столу. Кстати, когда они писали или рисовали, линии у них получались достаточно ровными и уверенными.
Кроме того, с самых первых дней их отличала необычная самостоятельность. Во время еды они без малейших затруднений орудовали ложками, крепко держали чашки за ручки, ни разу не уронив их, расправляли одеяло на своих кроватях после дневного сна и никогда не требовали помощи, одеваясь на улицу. Если у них и возникали затруднения, они тут же приходили на выручку друг другу. Я помню, как у меня чуть челюсть не отвалилась, когда я увидела, как Игорь придерживает Даринке курточку, в рукав которой она никак не могла попасть рукой.
Я не могу припомнить ни единого случая, когда бы они просто раскапризничались. Они никогда не ссорились с другими детьми из-за игрушек, не впадали ни с того ни с сего в скверное настроение и не нарушали дисциплину из чистого упрямства.
Но и назвать их идеально послушными детьми – мечтой каждой воспитательницы – я бы никогда не решилась.
Когда нужно было делать что-то, что шло вразрез с их желаниями, они спокойно подходили ко мне – всегда вдвоем – и ясно и четко излагали, что именно кажется им неправильным и почему. Более того, они мне еще и решение, как правило, предлагали! Можете себе представить в детсадовской группе в двадцать человек громкое заявление из серии:
– Светлана Андреевна, нам еще спать не хочется. Можно, мы пока порисуем?
Или еще лучше:
– Светлана Андреевна, манная каша сегодня несладкая. Можно, мы только чай попьем?
Я очень быстро поняла, что ни одернуть их, ни заставить что-то сделать мне просто не удастся. Они продолжали ходить за мной, серьезно заглядывая мне в лицо и – по очереди и по двадцать раз – повторяя свое неизменное «Почему?». Чтобы не напрашиваться на массовую забастовку по поводу как еды, так и сна, я однажды воззвала к их несомненной взрослости. Очень тихо, правда, воззвала – объяснила им, что в садике мы должны все делать вместе, чтобы не мешать друг другу, и что они мне очень помогут, если покажут остальным детям пример. Сработало.
Потом мне такая разъяснительная работа редко требовалась – к правилам они привыкли быстро, следовали им без особого напряжения, да и родители с ними дома явно об этом разговаривали.
Приезжали они всегда за Даринкой и Игорем все вместе – Анатолий их после работы забирал, потом за детьми, потом Галю с Тошей и Даринкой домой отвозил, а потом они уже с Татьяной и Игорем к себе ехали. И пока дети собирались – как всегда, сами – взрослые очень подробно меня расспрашивали, как день прошел и не случилось ли чего из ряда вон выходящего. Но другие родители обычно прибегали после работы, хватали любимое чадо под мышку и мчались домой отдыхать после трудового дня – и скоро они начали косо на нас поглядывать.
Через некоторое время меня вызвала к себе заведующая.
– Светлана Андреевна, а что это у Вас за консилиумы по вечерам происходят? – спросила она, подозрительно прищурившись.
– Да что Вы, Валентина Николаевна, – усмехнулась я, – какие консилиумы? Просто интересуются родители, как их дети себя ведут. Что в этом плохого?
– Ничего, если изредка, – поджала она губы. – А вот если каждый день, как мне рассказывают, то это просто неестественно.
– Неестественно? – удивилась я. – Да ведь они же целый день ребенка не видят, нужно ведь им знать, как он этот день прожил! И потом – если что-то случилось, я им сразу расскажу, а они дома и поговорят с ребенком, чтобы больше такое не повторялось.
– Вот и рассказывайте, если что-то случилось, – отрезала она. – Насколько я поняла, эти родители – Ваши знакомые, вот и делитесь с ними своими наблюдениями в свободное от работы время. Мне совершенно не нужно, чтобы о нас слава пошла, что у нас по знакомству больше внимания детям уделяют.
И вот здесь я хочу сразу и однозначно сказать (и тебе, Марина, не в последнюю очередь, чтобы ты опять с чем-нибудь разбираться не начала!), что ничего подобного в нашем садике никогда не было. И что Татьяна с Анатолием и Галя с Тошей не потому меня так подробно расспрашивали о своих детях, что мы с ними давно друг друга знали. Просто они, в отличие от многих других родителей, хорошо знали, что неважных мелочей в воспитании детей не бывает, и точно также интересовались бы поведением своих детей и у другой воспитательницы.
Но рисковать мне не хотелось – ни добрым именем нашего садика, ни неприязненным отношением к Даринке и Игорю со стороны других детей и их родителей – и мы договорились с Татьяной, что она мне будет раз-два в неделю позванивать со своими вопросами, а если, не дай Бог, что случится, тогда я уже им сразу доложу.
Таких ЧП случилось – за все время их пребывания в моей группе – по пальцам пересчитать. Установленные правила они никогда не нарушали – ни из вредности, ни из упрямства – но оговаривать эти правила им нужно было очень четко и подробно.
Во время прогулки, например, им обязательно нужно было напомнить, что за пределы площадки выходить нельзя, иначе – стоило мне только зазеваться – они запросто могли выбраться на территорию соседней группы, и их совершенно не пугало, что там гуляют незнакомые дети. Слава Богу, хоть сам садик забором огорожен был!
Или во время сна – фраза «Тихий час!» значила для них лишь то, что разговаривать нельзя. Кроватки их стояли одна против другой (они и кушали, и спали всегда рядом), так они поворачивались друг к другу и начинали рожицы корчить, пока не подойдешь к ним и не скажешь, что пора глазки закрывать. Это, правда, тоже не всегда помогало – я не раз замечала, что даже с закрытыми глазами они продолжали о чем-то своем думать. И, похоже, частенько об одном и том же, судя по одновременным улыбкам.
А когда время играть подходило (у нас ковер на полкомнаты лежал, на котором дети всегда всей кучкой с игрушками возились), им ничего не стоило развернуться и отправиться вдвоем куда-нибудь в угол, где они могли добрый час просидеть, о чем-то своем разговаривая, в какие-то свои игры играя и никого вокруг не замечая.
С другими детьми они, в целом, неплохо ладили – когда подпускали их к себе. По ним сразу было видно, что они давно знакомы и вполне довольны обществом друг друга, ведущую роль в котором, вне всякого сомнения, играла Даринка. Кстати, я ее сознательно до сих пор называла так, как в самом раннем детстве – впервые она всерьез озадачила меня, когда еще недели их с Игорем пребывания в моей группе не прошло.
После завтрака, когда она первой закончила кушать и я вслух похвалила ее, она подошла ко мне – разумеется, с Игорем, стоящим у нее за плечом.
– Светлана Андреевна, – подняла она на меня серьезные глаза, – называйте меня, пожалуйста, Дара.
– Даринка, – растерялась я, – но ведь тебя так мама назвала, и все уже давно так зовут.
– Я знаю, – сверкнула она обезоруживающей улыбкой, – но мне больше нравится Дара. И Игорю тоже – это он так придумал.
В тот же день я рассказала об этом Гале (тогда мы еще по вечерам беседовали), они все вчетвером озадаченно переглянулись – Анатолий многозначительно вскинул бровь, Татьяна вспыхнула, Тоша неуверенно пожал плечами, а Галя нахмурилась.
– Ну, между собой, как хотят, – буркнула она, – а дома будет называться тем именем, что я ей дала.
Но, по крайней мере, в садике Дара просто перестала откликаться на другое имя. Галя упорно продолжала называть ее Даринкой, но, похоже, только ей одной девочка это и позволяла. Когда в октябре мы приехали к Татьяне и Анатолию день рождения Игоря праздновать, я случайно подслушала разговор Тоши с ними – он, пока Гали рядом не было, называл Дару по-новому.
Татьяна уже тогда начала меня допрашивать, подружились ли Игорь с Дарой с другими детьми и легко ли те принимают их в свои игры. Я рассмеялась.
– Ну, вы столько над ними потрудились, – сказала я ей, – что нечего теперь удивляться, что им с другими детьми скучно.
– Что значит «скучно»? – всполошилась она. – Они что, противопоставляют себя коллективу?
– Господи, вот же начиталась! – потрясла я головой в шутливом ужасе. – Да играют они с другими, но только, когда им хочется. И недолго – им просто с куклами и машинками возиться неинтересно. Им нужно Игру придумать – с ролями и развитием сюжета. А если крик и слезы начинаются, если кто-то игрушки не поделил…
– Из-за них начинается? – опять вскинулась Татьяна.
– Да ничего из-за них не начинается! – разозлилась я. – Детям же только то нужно, что у другого в руках! Они в таком случае сами отдают эту игрушку и прекрасно без нее друг друга занимают. Татьяна, ты меня извини, но если бы другие родители, у которых дети двух слов связать не могут, так за них беспокоились, тогда бы я, наверно, поняла, но ты-то чего кипятишься?
Но она все не унималась – просила меня следить за тем, чтобы Игорь с Дарой постоянно среди других детей были, не замыкались исключительно друг на друге. Мне трудно было с ней согласиться – в садиках разные дети встречаются, бывают и такие, от которых ничего хорошего не наберешься. До сих пор по своему Олежке помню – его первые месяцы в садике были той последней каплей, которая заставила меня самой туда работать пойти. В конце концов, я все ей пообещала, лишь бы она успокоилась и перестала и Игоря с Дарой, и меня теребить.
И затем всякий раз, когда им случалось в общей куче повозиться, я честно ей об этом докладывала. Разумеется, для этого мне приходилось внимательно к ним приглядываться, и со временем, честно признаюсь, меня просто захватило такое наблюдение.
Игорь был явным интровертом – он предпочитал либо просто разговаривать, либо строить что-то из того же песка на площадке, либо карандашом на листе бумаги что-то творить, либо просто наблюдать за окружающими. В этом он точно в Татьяну пошел. А вот Даре нужна была кипучая деятельность (она все быстрее делала и тут же хваталась за что-то другое), даже когда они вдвоем уединялись где-то в сторонке – и, разумеется, публика.
Обычно эту функцию с удовольствием исполнял Игорь, когда она перед ним спектакль одного актера разворачивала, а она еще временами чуть в сторонку поглядывала, словно и других, воображаемых зрителей одаривая улыбками, поклонами и воздушными поцелуями. Игорь старательно делал вид, что не замечает такого невнимания к себе, но нос у него то и дело морщился.
Такие представления не могли, конечно, не заинтересовать и других детей, особенно, девочек, и бывало, что возле Игоря с Дарой целая толпа собиралась. Она их всех обычно просто спроваживала – начинала рассказывать им, что они с Игорем делают и что нужно делать всем остальным, размахивая руками и тараторя с такой скоростью, что дети скоро отходили от нее с совершенно ошарашенными лицами. Игорь обычно пережидал вторжение без единого слова и, как всегда, внимательно наблюдая за окружающими.
Но иногда Даре в голову приходила идея такого масштаба, что для ее исполнения ее одной явно не хватало, и тогда она сама (но с неизменно следующим за ней Игорем, конечно) подходила к другим детям и предлагала им свою Игру. И вот тогда я заметила одну очень интересную особенность.
Лидерство Дары Игорь принимал только наедине с ней. Если она начинала и ему, наравне со всеми, рассказывать, что делать, он спокойно бросал ей: «Не буду», разворачивался и уходил рисовать, например. После чего у Дары почти мгновенно пропадал интерес к придуманному действу. Причем, он никогда не дулся – стоило ей вновь подойти к нему, он с удовольствием показывал ей свой новый рисунок и продолжал разговаривать, как будто и не было этого перерыва в общении.
Татьяне я об этом не стала рассказывать – опять панику поднимет по поводу его «необщительности». А вот я бы не решилась ни упрямством, ни капризом его поведение назвать – в разговоре со взрослыми я, например, ни разу от него это «Не буду» не слышала. Просто, сталкиваясь с чем-то ему неприятным, он не спорил и не возмущался, а всего лишь молча отходил в сторону, отказываясь как подчиняться, так и воевать за свои права. Между прочим, точно так же, как и сама Татьяна всю жизнь поступала – но только пойди же ты, докажи ей!
Дара урок Игоря усвоила очень быстро. Затем она другим детям не свою, а их с Игорем общую Игру предлагала – словно второстепенные роли раздавала, даже не обсуждая то, что места двух главных персонажей уже заняты. И, рассказывая об их новой задумке, она никогда больше не говорила «Я», и Игорь, спокойно стоя рядом, без единого слова возражения отдавал ей права постановщика сцены – исключительно такой, в которой он, так же, как и в жизни, являлся неизменным и незаменимым спутником главной героини.
И вот еще один необъяснимый момент. В любой компании детей верховодила всеми Дара. Она без малейшего смущения командовала, где кому стоять, как говорить, куда смотреть и что делать – и никто никогда на нее не обижался. У нее просто талант какой-то был располагать к себе людей! Она с самого рождения оказалась очень красивой девочкой, но затем к внешней привлекательности у нее добавилось умение очаровательно улыбнуться, трогательно распахнуть глаза, внимательно заглянуть в лицо и доверчиво коснуться руки – умение, которым она уже в свои три с небольшим года вполне сознательно пользовалась. Временами мне даже казалось, что в те моменты, когда они с Игорем уединялись, она упорно тренировалась, оттачивая это свое умение на той воображаемой публике.
Игорь же, когда заговаривал, всегда был более прямолинейным, и, хотя он, как правило, предпочитал помалкивать и наблюдать, дети относились к нему куда более настороженно. И нужно признать, что инцидент, который произошел у нас ближе к зиме, уж никак не добавил ему популярности.
В тот день вечером у нас случился скандал. Один из мальчиков во время полдника опрокинул на себя стакан с компотом, я его, разумеется, переодела в запасные колготки, а запачканные положила в его шкафчик. Вот эти-то колготки и не нашли вечером его родители – и подняли крик, заставив меня все помещение группы обыскать. Они обращались то ко мне, то к своему сыну, пытаясь определить виновника пропажи, но мы с ним твердо стояли каждый на своем: я положила колготки в шкафчик, он их оттуда не брал.
