Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 42 страниц)

Погиб он обидно. Пьяный провел ночь на огороде. Схватил воспаление легких, потом туберкулез и умер из-за этого...

Многие летчики грешили чрезмерными возлияниями. И на разных стадиях состояния здоровья оно проявлялось у них по-разному. Один из наших героев в пору гусарского расцвета мог выпить сегодня грамм 800, а завтра лететь на испытания самолета. Но пришел возраст, и ему достаточно было уже 100 – 150 г, чтобы он становился почти неуправляемым. Это болезнь общая. Есть, правда, летчики, вообще не пьющие, даже у нас. Хотите верьте – хотите нет... А у американцев некурящие и непьющие летчики-испытатели – это норма...

Анохин любил посидеть лишь с ближайшими друзьями. Инициатива в этом нередко могла исходить и от него, хотя проглотить рюмку водки – чисто физически – было для него мукой. Но желавших пообщаться с ним в застолье, особенно среди нового поколения летчиков, для которых (даже для самых знаменитых уже) он оставался кумиром, всегда было предостаточно. Тянулись к нему все: и летчики ЛИИ, и летчики ОКБ, ГК НИИ ВВС, ГосНИИ ГА. Как потом стали тянуться и космонавты. Он и пьянел заметно быстрее друзей – Бурцева, Амет-хана. Вел он себя при этом, как правило, тихо-мирно.

На следующий день после любого основательного застолья, деликатнейший Сергей Николаевич обычно донимал друзей: "Я вчера ничего не натворил?" Его успокаивали: "Ну, что ты, Сережа. Ну, что ты мог? Успокойся!" Но каждый раз все повторялось, расспросам не было конца, и успокоить его было крайне трудно. Однажды Бурцеву все это надоело, и он решил проучить друга. Дело было как раз в командировке, на испытаниях КС. Накануне выпили, а утром Анохин по обыкновению стал выяснять: "Ну, как я вчера?" "А ты что, не помнишь?" – вполне искренне и сумрачно изумился Бурцев. "Что, что?" – побледнел Анохин. "Ну, Сергей Николаевич, не знал я, что в тебе такой зверь когда-нибудь пробудится..." – недовольно покачал головой Бурцев. "Расскажи, расскажи!" – стал теребить вконец расстроенный и вскипавший Анохин. "Видишь след от бутылки? – показал Бурцев на какое-то пятно на стене. -Помнишь Цветкова Николая Петровича – штурмана гризодубовской фирмы?" "Да, помню! А что, что?", – совсем сник Анохин в недобром предчувствии. Цветков был самой колоритной фигурой на аэродроме: у него была абсолютно лысая голова, он ее зачем-то брил каждоднево, и его нельзя было не помнить. "Что случилось?" – взмолился Анохин. Бурцев не спешил с приговором: «Как же ты не помнишь такого? Ни с того, ни с сего ты схватил со стола бутылку, заорал трехэтажным: "А-а-а! Лысый, такой-сякой!.." и с размаху бросил в его голову... Хорошо, что не совсем попал...» "Ой, господи, господи", – Анохин страшно помрачнел и, не дожидаясь продолжения, бросился искать на аэродроме Цветкова. Поймав его, наконец, Сергей Николаевич обнял его и запричитал: "Николай Петрович, Николай Петрович, прости, ради бога, прости!.." Ничего не понимавший Цветков

насторожился: "Что с Вами, Сергей Николаевич? Что случилось?" "Ну, как же, – продолжал Анохин, – ребята мне все рассказали... Не пойму, как же вот так получилось вчера?.. Прости, ради бога!.." Цветков вдруг понял все и успокоил: "Да ничего не было, Сергей Николаевич. Это тебя ребята разыграли". Анохин пришел к ним мрачнее тучи: "Ну, что, нервишки покусали, стервецы?" – спросил он понуро. "Следующий раз не будешь приставать..." – виновато произнес Бурцев. "Ну, тогда давай выпьем, чтоб... успокоиться..." – облегченно предложил Анохин...

Напряжение его работы – на протяжении десятилетий – трудно себе представить. «Ведь он никогда не приходил ко мне с работы "с трясущимися губами", – говорила Маргарита Карловна. – Что бы ни произошло – он являлся петухом! Рассказывал по-деловому, как равному, как мужчине. Особо не любил дома говорить о своей работе -и по скромности, и потому, что ему это надоело в ЛИИ...».

Ясно, что в беспрерывной череде столь напряженной работы требовалась разрядка. Никто, кажется, и никогда, из тех, кому это положено было бы делать по долгу службы, не проявлял особой инициативы и выдумки в создании условий для отдыха и восстановления летчиков-испытателей. Самое доступное, но не самое безвредное средство почти всегда было у них у самих под рукой. И по пальцам можно пересчитать летчиков, которые от этого средства отказывались бы категорически.

Впрочем, есть летчики-испытатели, которые совершенно не согласны с тем, что подобного рода "разрядка" имеет хоть какой-то смысл. Один из них, не трезвенник и не алкоголик, но человек строгий и организованный, говорил мне: «Валерий Меницкий целую главу своих "Воспоминаний летчика-испытателя" посвятил выпивке и утверждает, что она необходима для снятия стресса. Это чушь собачья! Те, кто так снимали стресс, очень быстро уходили с летной работы – по тем или иным причинам. Уникальный человек Анохин: он мог пить и летать. Но другого такого я не знаю!»

Вспоминается такая история. Анохину поручили проверить возможность вывода самолета из перевернутого и нормального штопора в "слепом" полете, по приборам. Работа строилась так: А. А. Щербаков в передней кабине УТИ-МиГ-15 обеспечивал безопасность испытания, а Анохин – сзади, "под шторкой" выполнял вывод из штопора. Щербаков взлетал, набирал высоту, вводил машину в штопор и подавал Анохину сигнал: "Вывод!" И тот выводил достаточно хорошо – по приборам. Но, тем не менее, рекомендовать это в инструкцию не решились. Поскольку это все-таки Анохин! Щербаков без особого энтузиазма рассказывал: «Очередной наш полет по этой программе. Сергей Николаевич сильно пьян. Я предложил не лететь. А у него в таком состоянии здорово

портился характер, и он говорит: "Вы командир, Вы и принимайте решение. Я Вас понимаю: с пьяным дураком летать страшно...". В нормальном состоянии он так бы не сказал никогда. Это был человек исключительно вежливый. Притом – со всеми одинаковый. Старше него у нас был А. Н. Грацианский. Так вот, он и к нему обращался

по имени – отчеству, и к молодым ребятам, которые к нам только пришли. Со всеми очень предупредительный. Никогда ни на кого не повысит голос. Так же вежлив был, так же предупредителен с механиками.

Делать нечего, пошли к самолету. Механики смотрят на него – он даже покачивается! Слетали. Полет продолжался 35 мин. Все он выполнил как следовало. И из штопора выводил совершенно нормально. Вылез из кабины трезвый как стеклышко. Может быть, помогал чистый кислород, может быть, какая-то концентрация, не знаю. Вот такой был человек.

У него была масса достоинств, но в одном качестве он является единственным и непревзойденным: в самых тяжелых аварийных, экстремальных, невероятно сложных ситуациях он мог действовать спокойно, анализировать, понимать ситуацию, используя единственный оптимальный вариант действий. В этом качестве ему равных среди летчиков-испытателей, наверное, нет».

Забегаловки и рестораны были чуть ли не единственным клубом встреч летчиков. Такие интеллигенты, как Шиянов, Галлай могли найти интересы вне работы – вне вина. Менее увлеченные чем-то и менее стойкие, могли не устоять – даже против своего желания. По пути с работы, из Жуковского, из ЛИИ в Москву, где жили многие испытатели, близ шоссе стояла винная палатка. К ней прикипело многострадальное название, данное то ли самими летчиками, то ли их женами: "Господи, пронеси!.."

Около нее, обычно, останавливались "жаждавшие", и даже для святых – трезвенников было дурным тоном проехать мимо отдыхавших после напряженного летного дня друзей. Таких "точек", носивших более или менее поэтичные, образные названия: "Дубки", "Говорящие головы", в округе было немало.

Эти "точки", да плюс к тому московские рестораны – платили-то летчикам хорошо – становились сущим бедствием для жен. «Жду, жду его. А его все нет и нет, – вспоминала Маргарита Карловна. – Нервы напряжены. Не знаю, что скажут, если позвонят с той же работы: жив -не жив?! Самой звонить уже неудобно – надоела. Но нет мужика моего, куда он девался? И вдруг – звонок в квартиру! У меня в передней был шомпол, которым Сергей чистил мелкокалиберную винтовку. Сколько раз ему доставалось "по заслугам", а сколько – "по ошибке": ведь он даже будучи трезвым, как стеклышко, не мог войти в дом нормально. Он обязательно что-нибудь придумывал. Шутник был редкостный. Г оре мое – любил он меня... Однажды он запаздывал, а мы собрались идти в театр. Я одна в театр не пошла и сижу расстроенная: он любил театр, любил балет и очень любил оперу, а тут – опаздывал. Сижу, жду-жду, переживаю: что-то произошло... Вдруг – звонок! Залаял его любимый пес. Открываю дверь. И вижу: мой муж на четырех "ногах" спускается вниз с лестницы. Я беру шомпол – он наготове. Из разреза шинели торчит худенький зад Сергея. Я – р-р-раз, шомполом! Сергей вскакивает и совершенно трезвым голосом говорит: "Маргош, ты что, с ума сошла? Я же пошутил..." Оказалось, на работе случилось ЧП – он и задержался...».

Вот так каждый вечер она ждала его в напряжении и при малейшей задержке садилась за телефон. Первый звонок – дежурному диспетчеру. Что ее ждало? "Мы его сейчас ищем..." "Как ищете, что ищете, где ищете?" "У него, видишь, запотел фонарь. Видимости – никакой! Он сел где-то в Кубинке..." Слава богу, на этот раз все обошлось благополучно, и через несколько часов он вошел домой, совершенно спокойный, мягкий, нежный, здоровый... А сколько раз было по-иному?!.

"Не только у меня, – говорила Раценская, – но у всех жен летчиков-испытателей – тяжелая доля. Сколько осталось вдов, сколько сирот! Быть женой летчика-испытателя – это не только иметь мужа с хорошим заработком, но иметь мужа, который ходит по острию ножа...".

Летчик-испытатель НИИ ВВС Юрий Александрович Антипов, летчик, принадлежащий к выдающемуся ряду военных испытателей: П. М. Стефановский, М. А. Нюхтиков, А. Г. Кочетков, В. Г. Иванов, -

хорошо знал Анохина по совместной испытательной работе. Встречался он с ним и в конце его жизни. Разделяя восторги М. М. Громова в отношении Анохина, Юрий Александрович все же вспоминал и другое: «Однажды после делового совещания летчиков и посещения ресторана "Арагви" мы вместе с В. П. Васиным и В. С. Ильюшиным провожали Сергея Николаевича домой. В квартиру он входил с опаской. Его с палкой наготове встречала Маргарита Карловна. И поделом. Оказывается, она ждала мужа с билетами на спектакль в Большом театре. Мы же были навеселе, и о спектакле не могло быть и речи...». Подобные беззлобные, рассказы об Анохине кочуют из одних воспоминаний самых знаменитых летчиков и космонавтов в другие... В этих рассказах можно заметить некоторую гордость за свою приближенность к самому Анохину. Но если не знать "всего" Анохина из этих рассказов можно сделать ложный вывод. Сергей Николаевич был уникален и тем, что "поутру", проснувшись, оставался самим собой, человеком неповторимых возможностей...

Юрий Александрович в том же разговоре заметил, что в ЛИИ летчики чувствовали себя вольнее, чем в НИИ ВВС, где сказывалась воинская дисциплина: "То, чего позволяли себе с выпивкой Анохин, Амет-хан, Верников, и далеко не одни они, было немыслимо у военных летчиков-испытателей". Имея в виду не только это, но и независимость НИИ ВВС от Генерального конструктора, от МАП, Антипов говорил: "Принято было считать, что у нас в НИИ воздух круче, чем у летчиков-испытателей МАП. Оттого максимальные скорости одних и тех же самолетов у нас получались несколько меньше, а недостатки машин -посерьезнее..." Впрочем, такие летчики, как Анохин, известные не только своим редкостным летным мастерством и необыкновенным мужеством, но и исключительной порядочностью, не принадлежат только ЛИИ. Наверное, такие люди, даже с их слабостями, не принадлежат и только нашей стране...

Однажды, без особого такта я спросил Маргариту Карловну: "Ходят легенды о том, как Вы боролись за здоровье и работоспособность Сергея Николаевича". Она не обиделась и, более того, со спокойствием уверенного в себе, сильного человека неожиданно сказала в ответ: «Обо мне легенды ходят всякие: что я чуть ли не потаскуха, что я моего Сергея Николаевича страшно колотила и т.д. Правда в одном: если бы не я, он погиб бы, как Юганов, как Горяйнов. Это понимали мать и сестры мужа. Мы были по-настоящему родными людьми. У меня – резкий, вспыльчивый, порой даже дикий характер. Но это следствие того постоянного напряжения, в котором жила последние годы – я постоянно где-то его разыскивала. Он очень меня любил и прощал мне все. Он понимал, что я единственная его поддержка. Он совершенно не берег себя. Завтра у него сложные полеты, а он сегодня приезжает на дачу в такой "готовности", что въезжает в ворота, выходит из автомобиля и уже – не в состоянии двигаться».

Однажды в электричке, по дороге на дачу, Маргарита Карловна услышала, как одна женщина сказала другой: "Представляешь,

свалились в машине под склон у самой дачи. Вот пьют, сукины дети! Как не погибли, как не перевернулась машина?!"

Добравшись до своей дачи, она поняла, что "героями" чужого, случайно услышанного разговора, были Сергей Николаевич и Амет-хан.

До дачного дома в Кратове они доехали, а вот въехать в ворота не смогли. Отключились...

Маргарита Карловна вспоминала, улыбаясь, что когда он сам понял, что все может кончиться запоем, он предложил: "Пойдем к врачу". Заплатили большие деньги. После третьего сеанса он твердо заявил: "Не буду я больше ездить к этому сукиному сыну". "А почему, в чем дело, Сережа?" – спросила жена. Под ее хохот, он ответил: «Я должен сидеть и повторять за ним: "Я больше не пью, я больше не пью!.." Но ты понимаешь, Маргош, а я-то гляжу на него и вижу: ведь врет, сукин сын, сам-то пьет! Точно – пьет!"...»

В пятидесятые годы, по приглашению руководителей авиационной промышленности Китайской Народной Республики Анохин в течение трех месяцев работал в КНР в качестве летчика-испытателя и наставника китайских летчиков. Китайские специалисты долгое время не могли справиться с довольно интенсивной вибрацией двигателя опытного самолета. В конце концов с помощью Анохина проблема тряски была снята. Машина – копия нашего МиГ-17 – пошла в серию, а летчик вернулся домой полный впечатлений и с сознанием выполненного долга. Соседняя, союзная страна жила бедно, китайские летчики летали полуголодные, питаясь одним рисом. (Сейчас всем, кто видел и видит разносторонние успехи Китая последних лет, в это трудно поверить, но тогда было именно так). Анохин практически всю свою зарплату ухлопывал на своих китайских коллег-летчиков. Он кормил и поил их. Научился вместе с ними есть змей и трепангов, как рассказывал жене, а, главное, постарался передать им свой богатый летный опыт.

Судя по записям в летной книжке, в Китае Анохин выполнил за период с 28 декабря 1957 г. по 1 февраля 1958 г. 14 полетов. Все они, кроме последнего полета на учебном УМиГ-15Д, были выполнены на самолете МиГ-17ФД.

Из Китая Анохин привез Бурцевым картину на шелке, которая и сегодня украшает их квартиру. По словам Бурцева, Анохин обучал китайских летчиков выводу самолета из штопора... Думаю, это неточно. Будучи неоднократно в командировках в КНР, я давно и безуспешно пытался узнать хоть что-то о работе Анохина в Китае – в частности, в наиболее известных ОКБ, работавших в городах Шеньяне и Ченгду. Наводил справки и в Академии наук в Пекине, и среди летчиков испытателей – но безуспешно. Собеседники обещали разузнать что-либо, переговорить со "стариками" – но долгое время никаких новостей на этот счет не было. И вот, наконец, благодаря столь же давним и настойчивым усилиям руководителя музея ЛИИ Марии Федоровны

Леоновой, из Китая пришла долгожданная и подробная весточка. Письмо написала вдова китайского летчика-испытателя Сюн-яня: "Вся наша семья часто и по-доброму вспоминает летчика-испытателя Анохина. Он во многом помог Сюн-яню и китайской авиационной промышленности во время своего приезда в Китай. В то время шеньянский завод № 112 выпускал реактивные самолеты М-17. Вибрации этого самолета в полете были столь сильными, что завод остановил их производство. Китайские летчики-испытатели во главе с Сюн-янем не могли решить возникших проблем, пока на завод не прибыл Анохин. Он выполнил испытания, после которых завод возобновил производство. Сюн-янь был очень благодарен Анохину за его помощь в решении трудной задачи. После этого они оба отправились в провинцию Гуандунг. Там Анохин также участвовал в испытаниях некоторых самолетов.

Сюн-янь умер весной 1996 г. Мы будем писать книгу о его работе в авиации, и в ней, конечно, будут слова благодарности Анохину за все то, что он сделал для развития нашей авиационной промышленности...".

К этому теплому письму, написанному на достаточно хорошем русском языке, отрывок из которого – с минимальной правкой -приведен выше, было приложено три листа текста на китайском. С помощью китайских коллег выяснилось содержание этого приложения, озаглавленного "Событие – вибрация". О сути этого события уже упоминалось в письме. Летчики-испытатели, летавшие на

выпускавшихся серийно самолетах типа "56", постоянно отмечали сильные вибрации. Были они двух видов. Во-первых, – это колебания самолета в целом: крыльев, антенн, приемника воздушного давления, приборной доски, ручки управления, педалей. Во-вторых, – локальные колебания, в частности, – кресла пилота. Самолеты не принимали ВВС Китая. И, несмотря на помощь советских специалистов, а также меры, принимавшиеся техническими руководителями завода, самолетов на заводском аэродроме скапливалось все больше и больше. Советский представитель Главного конструктора считал, что причинами вибраций были недостатки в технологии изготовления планера, а также двигателей самолета. Кроме того, он высказал предположение, что китайские летчики-испытатели неправильно оценивают уровень вибраций как угрожающий. Решение задачи искали, принимая самые разные меры: в части всего технологического процесса производства самолета, в усилении контроля качества монтажа тех или иных агрегатов, в выполнении всякого рода соединений между подвижными и неподвижными элементами конструкции и т.д. Вместе с тем, разные летчики, летая на одном и том же самолете, каждый по-своему определяли особенности и меру опасности тех или иных колебаний. Тогда-то, в декабре 1957 г. в Китай прибыл Сергей Николаевич Анохин. В начале февраля 1958 г. он написал свое заключение: «На заводе № 112 я выполнил 9 полетов на восьми экземплярах выпускаемых самолетов и считаю, что они соответствуют требованиям по устойчивости, управляемости и работе двигателей. Я не обнаружил опасных колебаний конструкции. Самолеты типа "56", выпускаемые в Китае, по управляемости лучше самолета МиГ-17Ф...».

Сразу после полетов Анохина и его заключения военные приняли более 70 самолетов. Тогда заместитель командующего ВВС Китая Ван Бинчжан заявил: "У Китая нет Анохина. Наши летчики-испытатели очень молоды, и им не хватает опыта...".

Уезжал он из заграничной командировки с пустым деревянным чемоданом, но с китайским знаменем, с орденом, с моделью испытанного и доведенного им самолета, а также с букетом искусственных цветов. "А почему ты вчера не прилетел?" – спросила жена. Анохин ответил: "Не мог". "А почему не мог?" – настаивала она. "Ну, я был нетранспортабелен", – признался он. "Кто же это постарался?" "Ты понимаешь, Маргош, китайцы научились пить..." Раценская поинтересовалась: "Ну, а летать они научились?" "Вообще-то пить лучше научились, три дня провожали, три дня пили. А летать научились чуть хуже. Но летали – никто не побился...".

...В старообрядческой, прочной семье родителей Сергея вообще не пили. И сам он был равнодушен к вину и до войны, и даже в войну, когда солдатские 100 г стали нормой. "Сергей переродился после войны, – говорила Раценская. – Он был прекрасным семьянином, верным мужем, но после войны у него на первом месте были, кажется, уже друзья. Бывало, у кого-то из друзей-летчиков что-то случилось. Слава богу, товарищ остался жив. Ребята собираются отметить это. Сергей – с ними. Тем более, он был с ними, когда теряли друзей. А это было, ох, как часто... Он любил семью. Но товарищи уже были на первом плане. Вообще, мужское братство, начавшееся еще в войну, было для него особо дорогим..."

Выпивать Анохин стал в ЛИИ. С фронта пришли летчики, уже привыкшие к этому, Амет-хан, Капрэлян, Верников, Бурцев... Напряжение в работе было огромным. И постоянной непреходящей была боль за сына – красивого умного мальчика, у которого были недостаточно подвижны руки и нога. Ужасным дополнительным ударом была нелепая смерть дочери Мариночки, в 1946 г.. Девочка сидела на плечах двоюродного брата. Он споткнулся, и она, перелетев через его голову, ударилась о корни сосны. Произошло все это на глазах Сергея

Николаевича на даче в Быкове, которую снимали Анохины. Маргарита Карловна отсутствовала – она готовилась к параду и летала в это время в Тушине. Никто не догадался немедленно обратиться в больницу -решили, что достаточно ограничиться примочками. Но все оказалось гораздо серьезнее, и вскоре, несмотря на интенсивное лечение, девочка умерла.

Прошло короткое время, и на Сергея Николаевича свалилась новая беда. Погиб на работе – на строительстве ТЭЦ – его единственный брат Леонид Николаевич, инженер-энергетик. Пройдет еще несколько лет, и безнадежно заболеет единственная внучка...

Пожалуй, не меньше, чем у Сергея Николаевича, жизненные испытания выпали на долю Маргариты Карловны. Сама летчик, руководитель международного уровня, наконец, мать и бабушка, она обречена была пройти через свои собственные летные происшествия, свои перегрузки и переломы, неудачи и беды своих учеников и подопечных. Мало того, вместе с мужем она должна была вынести не только его земные тяготы и трагедии, но пережить его трудности и беды в воздухе.

В одной из характеристик Сергея Николаевича конца сороковых годов отмечалось: "... Физически развит хорошо, много занимается физкультурой, является лучшим физкультурником среди летного отряда". И более десяти лет спустя, Сергей Николаевич сохранил

завидную физическую форму. Михаил Михайлович Громов, занимаясь до глубокой старости физкультурой, зазывал и Сергея Николаевича бегать с ним по утрам на зарядку в сквер рядом с их домом. Анохин жаловался друзьям на себя: "Никак не раскачаюсь...". Но домашние-то знали, что дома, зарядкой Сергей Николаевич занимался вплоть до последних дней.

Своей физической форме Анохин придавал всегда особое значение. Когда Сергей Николаевич был в ударе, он любил, "приняв на грудь", делать стойку на руках. В солидном уже возрасте, на даче он мог повиснуть на суку и вытворять на нем как на турнике такие фокусы, какие были недоступны и молодым. У него была неистребимая жажда летать, и он постоянно тренировал себя физически – и на даче в Кратове, и на даче в Коктебеле. Высшим бахвальством для него было сказать: "Маргош, вот видишь, какой я молодец. Я могу летать, я хорошо себя чувствую!" Почти до самой смерти он летал. Летал, даже когда его списали. Летал у Королева, летал на самоделках и дельтапланах в Крыму, где рядом с дачей, на аэродроме в Карагозе бывал смотр подобной техники, к великой его радости...

Судья всесоюзной категории, Анохин в последние годы жизни неоднократно был главным судьей крупных планерных соревнований, и "пробу воздуха", открывая полеты, делал всегда сам. Он был заслуженным мастером спорта, и это редкое звание получил в один день с женой, еще в 1949 г. В Коктебеле он бывал на планерной станции ЦАГИ у профессора А. П. Красильщикова и летал там...

В Коктебеле же у Анохина была моторная лодка. Он смастерил собственноручно водную лыжу, на которой поочередно катались его дочь Наташа, и дочь соседа по даче известного балетмейстера Игоря Моисеева – Ольга. С Моисеевыми Анохины были дружны, и особенно дружили – дочери...

Любимым занятием Сергея Николаевича на море и в последние годы его жизни были подводные погружения с аквалангом. Он дорожил каждым мгновением хорошего солнечного освещения и, забывая все, так увлекался наблюдениями подводных красот, что жена всерьез угрожала ему полным запретом погружений. В лучшем случае, обещала она, будет разрешать ему погружения со страховочной веревкой, которую будет стравливать собственноручно. Подлизываться к строгой жене он умел и умел вымаливать свободу. Естественно, без такой срамоты, как веревка... В море он был влюблен, наверное, так же, как и в небо. Коктебель, кажется, идеально соединял две его любимые стихии...

В доме Анохиных помимо множества фотографий Сергея Николаевича, старинных прекрасных икон и оригинальных подарков хозяину мне особенно нравилась картина, на которой была изображена гора Узун-Сырт. Автор ее – художник Кокорекин – стал другом семьи Анохиных. А познакомилась с ним Маргарита Карловна несколько необычно. Увидев его картину – с морем и облаками над ним, – она сказала ему: "Таких облаков над морем не бывает!" Он посмотрел на нее, но ничего возразить не мог. Они стали лучшими друзьями. Притом, за облака на картине с Узун-Сыртом ему тоже досталось "доброго перца"...

Одним из главных семейных увлечений Анохиных были домашние животные. У Маргариты Карловны и Сергея Николаевича всегда были замечательные собаки. Впрочем, в старообрядческой семье Анохиных любимыми домашними животными были, как раз, не собаки, а кошки. Кошек старообрядцы пускали даже в алтарь, а собакам в доме места не было: старообрядцы признавали только дворовых собак. Маргарита Карловна, напротив, кошек не любила: в ее юности кошка в их доме съела канарейку, и это навсегда бросило тень на всех кошек. С детства она росла с собаками – и во дворе, и в доме. У нее был исключительно преданный друг – огромный пес Рекс – первый ее защитник и на улице, и в семье. Он сопровождал ее в школу и дожидался у дверей окончания занятий. Трагедией для Маргариты и ее тетушки Марии стала гибель Рекса от рук живодеров...

Со временем Сергей Николаевич привязался к собакам не меньше Маргариты и детей. Обычно у них были большие, служебные собаки -овчарки, эрдели. Но однажды общий семейный друг Анохиных Александр Павлович Мазовер, который руководил служебным собаководством в Осоавиахиме (с ним Сергей Николаевич сбрасывал зажигательные бомбы с крыши дома на Зубовской еще, в самом начале войны), вдруг посоветовал: «Надо вам завести французскую бульдожку. У редактора "Известий" есть отличные щенки...». Маргарита Карловна восстала: "Ни за что! Безносая, курносая!.." "Да ты не знаешь, какая интересная собака, – настаивал Мазовер. – Посмотришь и решишь". Он принес собачку, и Маргарита Карловна мгновенно сдалась: мордочка у очаровательного щенка была как у совы, ушки – торчком. Черненькая полосатая собачка с белым галстучком была словно "отстегана золотым прутиком". Все ее полюбили, но больше других к ней привязался Сергей Николаевич. Он и дал ей имя Муха. Так звали его любимую дворовую собаку в детстве. Муха прожила в семье Анохиных 17 лет, причем последние пять лет у матери Сергея Николаевича, Алевтины Павловны, которая последние годы жила вместе с дочерьми.

Однажды Сергей Николаевич собрался на прогулку. У него был выбор: взять с собой красавца – черного терьера или Муху. Он предпочел Муху. Пошел от своего дома мимо Центрального дома литераторов (ЦДЛ), около которого встретил знакомого писателя Ревзина. Вместе с ним пошли обычным маршрутом прогулок – мимо пушкинских ворот к центру, до Боровицких ворот. Дошли до площади Свердлова, а там – рукой подать до ресторана "Москва". У Ревзина жена-врач была на ночном дежурстве, и ужин был кстати. Тем более, что "Москва" была, пожалуй, любимым рестораном Анохиных в Москве. Муху сдали знакомому швейцару, она спокойненько устроилась рядом с ним, на поводке. Ресторан в те времена работал до шести утра. Но в районе 12 ночи полковнику доложили, что Муха начала лаять, и спросили указаний. Ее привели к хозяину в зал. Заказали ей еду. Она благополучно съела свое под столом, где и

заночевала. А друзья продолжали гулять. Опомнились – далеко заполночь! К рассвету добрались с Мухой на Солянку, к Ревзину. Завалились спать. Пришла с дежурства жена Ревзина, а Муха не пускает ее домой, где на ее кровати богатырским сном спят два мужика...

Можно представить переживания Маргариты Карловны:

натурально пропал муж. Не вернулся вечером с самой обычной прогулки в сопровождении вернейшей охраны. Не обнаружился ночью, и утром тахта, на которой он обычно спал, в той же комнате, что и сын Сергей, была пуста. (Сергей Николаевич спал рядом с Сережей-младшим, потому что у сына иногда случались приступы тяжелой болезни. В этой же комнате Сергей Николаевич отдыхал, когда предстояли "большие полеты" и после них. В тот день Анохину предстояли как раз сложные полеты, потому он, выходя накануне на прогулку, сказал жене: "Вот пройдусь с Мухой – и отдыхать!..")

В девять утра Маргарита Карловна позвонила в ЛИИ Ю. Н. Гриневу: "Пропал муж... с собачкой!" Гринев предположил: "Может, у какой бабы?" "Нет, это исключается, – уверила его Раценская. "Ну, подождем немного, может, появится..." Одиннадцать часов – Анохина нет. В ЛИИ тоже уже переполошились не на шутку. Звонят коменданту Москвы: "Пропал полковник с собакой! Полковнику предстоят важные государственные испытания совместно с ОКБ Яковлева, полковник исчез!" Телефоны уже раскалились...

Накануне, дня за три-четыре до этого у Анохина пытались угнать автомобиль. Такое уже случалось: однажды у Сергея Николаевича "украли-таки" машину. Подняли на ноги всех, кого возможно, но поиски были безуспешными. Наконец, случайно машину, занесенную снегом, нашли недалеко... от ресторана "Арагви". Никто ее и не пытался угонять – просто хозяин "хорошо" посидел в ресторане с друзьями. И напрочь забыл, где оставил машину накануне. Было с машиной и другое приключение. Сергей Николаевич и Маргарита Карловна выходили из ресторана "Арагви" и с удивлением обнаружили вдруг, что в их машине (в те времена не принято было запирать двери автомобилей!) сидит за рулем какой-то парень. Поняв, что подходит разъяренный хозяин машины, он выскочил из нее, хотя успел уже отъехать до поворота, и бросился бежать! Сергей Николаевич в мгновенье нагнал его, схватил и доставил в милицию. Вскоре гнев его прошел, ему стало жалко парня, хотя тот уже признался, что хотел угнать ухоженную "Волгу", необычно красивой расцветки. "Ну, что будем делать, товарищ полковник?" – спросили Анохина в милиции. Он, сжалившись над своим грабителем, предложил: "Надо дать ему, как следует, по заднице и... отпустить". На том Анохины уехали домой.