Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)

Не удивительно, что об Анохине говорят неизменно хорошее все, кто знал его по работе в ЛИИ. Формально, он был рядовым летчиком и никого особо не перебивал, никого не осаживал – этого он не умел делать, и этого от него, слава богу, не требовалось. Совсем другое дело, на первый взгляд, было в КБ Королева, где он обязан был руководить хлопотным и конфликтным в своей основе делом. Тем не менее, и среди тех, кто хорошо знал Анохина по работе в КБ Королева, также не найти отзывающихся о Сергее Николаевиче не то чтобы плохо, но холодно или даже прохладно. Владимир Петрович по этому поводу сказал так: "Я знаю, в чем дело. Я помогал сверхделикатному Анохину (и Кувшинову) составлять, подписывать и утверждать у высокого начальства важные программные документы, касавшиеся подготовки космонавтов, помогал в чем-то другом. Они (и это при их авторитете!) могли часами ожидать приема у начальства. Анохин не шел ни на какие конфликты – даже с секретаршей начальника, а с начальством – тем более. Он отходил в сторону...".

Наверное, Анохину в Никитском нравилось как раз и то, что в нем всегда была готовность побороться за правое дело. С кем угодно – было бы дело правым и стоящим. В конце концов, именно это его качество сыграло решающую роль в том, что на его карьере космонавта был поставлен крест. Часть вины за это косвенно легла на Сергея Николаевича. Но чтобы понять это, надо, к сожалению, повторить то, что не хотелось бы повторять...

Вскоре после первого знакомства с Сергеем Николаевичем Никитский увидел, что глубоко им почитаемый Михаил Александрович Усачев в лице Анохина имел не только хорошего товарища по профессии, но родственную душу в застолье. Когда Анохин с

Никитским были в одной группе Л3, активно готовясь по лунной программе, они почти каждодневно были вместе в напряженной работе. Вместе бывали на вечерах, проводах и встречах космонавтов. "Он был здоров от природы, в полном смысле этого слова, – говорил Владимир Петрович об Анохине. – На него и водка-то не действовала, как яд. Вплоть до старости он сохранил хорошую форму, всегда был подтянут, аккуратен, любил холодную воду, контрастный душ... И на удивление быстро восстанавливался после "перегрузок". Он себя держал!.."

Переживания Никитского за Сергея Николаевича обострились, когда он прослыл человеком, так говорила порой и Раценская, спаивавшим Анохина. Однажды эта неправда возымела самые серьезные последствия для самого Никитского.

Случилось так, что по делам, связанным со своей лабораторией, Никитский два дня отсутствовал в профилактории, где находились остальные члены "футбольной команды", в их числе – Анохин. К вечеру второго дня, возвращаясь из Москвы, из министерства в профилакторий, Владимир Петрович встретил в лесу Сергея Николаевича. Он был навеселе и хотел ехать домой. "Пойдемте, поужинаем. Я Вас отвезу", – предложил Владимир Петрович, ясно понимая, что Анохина одного в дальнюю дорогу отпускать нельзя. После долгих уговоров Анохин согласился, и они отправились в Москву, на площадь Восстания. Проводив успокоившегося Сергея Николаевича до самой двери его квартиры, Никитский – уже заполночь

– поспешил на последнюю электричку, но застрял вдруг в лифте дома Анохиных. Денег на такси уже не было, вся надежда была лишь на электричку – и вот такое! Лифт, наконец, все же сдвинулся с места, так что Никитский успел и в метро, и на последнюю электричку.

«Сел у двери в тамбур, – рассказывал он. – В вагоне была еще молодая пара, какой-то парень, с ребенком лет четырех-пяти, и я. Где-то в районе Лосиноостровской входит команда: человек пять прошли, а двое – остались. Стали придираться к этим молодым. Я тогда был сильным, здоровым – с тремя мог справиться, с любыми! И каратэ владел, и рукопашным боем, и борьбой вольной, и штангой баловался... Я сказал им: "Отойдите!" Они увидели мою решительность, широкие плечи, спокойную уверенность, оценили и ушли. Через пять-десять минут вернулись вшестером и подходят ко мне. Я поднялся, не поворачиваясь к ним спиной, переместился в тамбур и там встал в угол

– хоть спина была теперь защищена: все-таки шесть здоровяков. А тут еще парень, который был с пацаном, тоже решил мне помочь. И даже парень, что был с девушкой, – тоже. Видят: тяжело мне. И вот мы этим клубком в Подлипках выкатываемся! А сынишка паренька – уезжает, маленький. Я был раздосадован, что пацан уехал один – без отца. Отца в это время ударили сильно. Он упал, и я успел крикнуть вошедшей в вагон женщине: "Пацан один в вагоне!" Хоть народу в Подлипках вышло из других вагонов много, но никто нам не помогал. И вообще-то попало нам прилично. У меня было все разбито, разодрано. Но и им попало. Драка закончилась потому, что все предельно устали...

На следующий день начались неприятности. Что мне в Александре Ивановиче Лобанове не нравилось – он не разбирался. Он посчитал, что отсутствовавший в профилактории Анохин был со мной, и доложил об этом начальству, Трегубу Якову Исаевичу, у которого было уже вполне определенное убеждение: Никитский с Анохиным нарушают режим. Меня вызвали к Трегубу. Морда разбита, руки в ссадинах. "Это что же? Вам здоровье и сила даны, чтоб поддавать и драки устраивать?" -Трегуб не спросил ничего иного, а я и не пытался оправдываться и что-либо рассказывать ему... Тут же (а Василия Павловича Мишина не было), тут же выгоняют меня из "профилактория"! Мы там жили и готовились нашей "футбольной командой". У меня и раньше шансы были небольшими, но какие-то надежды слетать все же оставались. Я видел, что народу среди кандидатов не так уж и много, что есть сложности с подбором экипажей, стремился на работе хорошо себя зарекомендовать, многое делал в создании космической техники... Но это вот происшествие стало последней каплей. Так я выбыл из "профилактория"...».

– И Сергей Николаевич не мог помочь?

– И Сергей Николаевич не мог. Я-то ему ничего не рассказал. А он меня успокаивал: "Ну, что с ними поделаешь?.."

Как-то я спросил Владимира Петровича Никитского, что связывало Анохина с Цыбиным в КБ Королева? Он просветлел лицом и с очевидным, глубоким уважением к конструктору ответил: "Павел Владимирович сам был неординарной личностью. Он командовал КБ, и Сергей Павлович про него говорил, что это серый волк. Он относился к нему с большим почтением – и в профессиональном плане, и в человеческом. Ну, а сам я Павла Владимировича тоже знал неплохо. Он сильно переживал, что моя космическая судьба не состоялась (он курировал это направление, будучи начальником комплекса, а потом пришел Трегуб, ну, он-то и ускорил мой уход из отряда...) Павел Владимирович – исключительного обаяния человек, интеллекта, высокой этики. Он сам был легендарной личностью. И семья у него -необыкновенная. У нас работал его сын – Сергей Павлович Цыбин – я с ним знаком... Знаю их семью. Это люди высокого полета. Сергей Николаевич это очень тонко чувствовал".

В связи с несколько противоречивыми (у кого шутливыми, а у кого -вполне серьезными) рассказами о незаурядной музыкальности Анохина я расспрашивал об этом и Владимира Петровича Никитского. Он вспомнил один эпизод: «Я сам не пою. Но я его видел поющим, и не раз. Да, он любил петь. Нет, не арии из опер, а обычные песни. Я помню, в день нашего выпуска на Як-18А приехал Сергей Николаевич Анохин. Тогда выпускались Вадим Волков, Жора Гречко, Виктор Пацаев, Валера Яздовский, Саша Александров... Гена Долгополов был мастером спорта (самолетного), но все равно был с нами в этот день, как и еще кто-то. Итак, приехал С. Н. Анохин. И к его приезду, и к тому, что это такой у нас праздник, мы "подготовились". Дело было летом, в теплый августовский день. Съездили мы в Коломну, накупили всего-всего необходимого. Кончил дело – гуляй смело! И в лесу (у меня есть фотография) мы там сидим хорошей компанией. Сергей Николаевич приехал на мотоцикле и хотел уезжать уже в Москву. А Вадим Волков говорит: "Володь, он выпил, отвлеки его. Он никому мотоцикл не даст, а тебе – даст!" Я попросил у него мотоцикл – покататься. Взял мотоцикл, посадил девушку, парашютистку симпатичную, и – поехали. Места хорошие там. Часа полтора ездили. А Сергею Николаевичу для восстановления нужно было обычно... минут 15 – не более. Приезжаем. Все уже пригорюнились, сидят, склонив головы, а Сергей Николаевич с замом по летной части аэроклуба Александром Ивановичем Качалиным (они когда-то работали вместе и очень хорошо относились друг к другу) сидят и самозабвенно поют. Я вижу, что никто не протрезвел, а все только добавляют, в том числе и Сергей Николаевич. Он спрашивает: "Где ж ты так долго ездил? Давай мотоцикл, мне надо ехать!" Я успел подумать: как же он поедет? Но он уже сел на мотоцикл – не шелохнулся – и поехал! Словно на автопилоте!».

Я как-то заметил Никитскому, что вокруг имени Сергея Николаевича сложено немало мифов, и спросил его, как к этому относился Анохин. Владимир Петрович ответил: "Вся его жизнь -легенда. Ну, одна из легенд, например, как он потерял глаз. Это описано у Андрея Меркулова. Притом, когда я прочел книжку его "В путь за косым дождем", я показал Сергею Николаевичу Анохину это место в книге и спросил: "Посмотрите, не наврал ли Меркулов?" Он не только прочитал, но он даже написал мне: "Дорогой Володя, чтоб не получилось у тебя такого в жизни...". То есть он подтвердил все...» .

Космонавты прекрасно знали, что легендарными личностями были и товарищи Анохина. Никитский впоминал в связи с этим: «Сергей Николаевич нередко брал меня с собой, когда ездил к своим друзьям -летчикам-испытателям Громову, Амет-хану Султану, Бурцеву. И я всегда стремился помочь ему в чем-то. Ну, например, Амет-хану я изготовил дубли его Звезд Героя. Сергей Николаевич видел, что я могу это сделать, знал, что Амет-хану они понадобились, попросил – и я сделал...

Сергей Николаевич с большим уважением относился к Гагарину. Как-то я, по обыкновению, помог и Юре сделать копию Звезды Героя. После того, как работа была выполнена, мы втроем: Гагарин, Анохин и я отметили это дело. Приятно было видеть, какая взаимная симпатия была у этих двух замечательных людей, которых отличали редкостные природные деликатность и достоинство».

Никитский вспоминал, что по требованию Сергея Николаевича кандидаты в космонавты во время самолетных тренировок должны были выполнить "полет под шторкой". Именно с этим не смог справиться Серегин в полете с Гагариным: "В облачности, из-за того, что не могли по приборам летать – они и погибли..." – так говорил Никитскому сам Анохин. Многие космонавты, говоря об этой катастрофе, ссылаются на мнение Анохина, и не всегда делают близкие по сути выводы.

Конечно, не было бы цены объективному, официальному мнению о случившемся Сергея Николаевича Анохина. Но оно не известно. Никогда он об этом не писал.

Думается, объяснение этому простое. Ясной, однозначной причины, не бросающей тени на летчиков, нет. Потому нет и письменного суждения об этой катастрофе Сергея Николаевича. Обилие и суть версий наводят на аналогию. Врач узкой специализации нередко замечает у больных прежде всего "свою" болезнь. Притом такой "взгляд" не всегда бескорыстен. Специалист в области двигателестроения, доктор технических наук В. Т. Козырев в конце 1989 г. сообщал Верховному Совету СССР о своей версии: при прохождении слоя дождевых облаков у истребителя Гагарина отказал двигатель. Прочнист Н. Н. Корчемкин "грешил" на прочность, аэродинамик С. М. Белоцерковский – на аэродинамику, летчик -маршал авиации Е. Я. Савицкий – на ослепление пилота, другие летчики – на огрехи летной подготовки, специалист по оборудованию – на взрыв гидроаккумулятора, радетели порядка – на наш вековой "бардак", а бдительные товарищи – даже на убийство... Вслед за ними журналисты, выбрав, по своему произволу, версию, наиболее подходящую для их изданий, пускают ее по миру как бесспорную... Узкие специалисты в любой области важны. Но – лишь после того, как с помощью специалистов широкого профиля прояснена картина в целом, когда поставлен достаточно точный общий диагноз, указывающий на зону наиболее вероятного неблагополучия. Анохин не давал сколько-нибудь определенной и единственной оценки причин катастрофы не случайно. Для этого не было фактических оснований. То же можно сказать о взгляде на причины гибели Гагарина и Серегина академика Г. С. Бюшгенса.

Сегодня с определенностью можно сказать лишь то, что причина гибели Гагарина и В. С. Серегина не установлена.

Для Анохина, потерявшего много друзей, эта утрата была особенно тяжелой. Он знал обоих летчиков, Серегина как испытателя, а с Гагариным, особенно в последнее время, был связан по работе в КБ Королева. Как бы ни было велико желание рассмотреть наиболее вероятные причины трагедии, пора вернуться к рассказу об Анохине и "восьмерке".

Конец жизни Сергея Николаевича и его семьи был омрачен еще одной горькой потерей. Всем была известна нежная, "голубиная", как выразился один из космонавтов, любовь Сергея Николаевича к Маргарите Карловне. Безмерно он любил и дочь. Когда Наталья вышла замуж, и родилась внучка Маришка, он не чаял в ней души. Трудно представить, какие переживания свалились на всех, когда Марина тяжело заболела, почти с самого рождения, и умерла в 16 лет...

«Не хотелось бы этого говорить, – признался как-то Никитский, -но до замужества Наташи у меня был такой момент, когда я был долго разведен. Сергей Николаевич сказал мне однажды: "Володь, ты можешь себе представить, ну, так ведь жалко... Все создано, и все это останется... Нужна умная голова... Женись на Наташке!" Мне Наталья нравилась, но я считал, что вроде как путь был неподходящий, это ж должна быть взаимная тяга. Она была симпатичной молодой женщиной, знала, что многие смотрят не только на нее, но и на Сергея Николаевича Анохина. Я себя в этом строю представить не мог. Ну, может быть, потому что – деревенского воспитания, оно меня в какой-то степени сдерживало. У меня были в молодости очень красивые девушки знакомые. Но я считал так: я в этом калашном ряду не стою, и на них внимания не обращал, настолько они были красивы. Хотя потом выяснилось, что и я, оказывается, кому-то нравился. Так вот. Сергей Николаевич ко мне очень хорошо относился, и как ни сложно было ему это сказать, он мне это сказал вполне серьезно. Он хотел, чтоб у них была в семье подпорка какая-то, понадежнее...».

Маргарита Карловна никогда и никого из космонавтов, кажется, не выделяла. Но с особым отношением мужа к Володе Никитскому вполне соглашалась: «Никитский пробивался в космонавты с трудом. Желание у него было большое, но ему не везло. Сергею Николаевичу он действительно вошел в душу, и он за него очень хлопотал. У него были какие-то проблемы и с медкомиссией, и в чем-то ином. Он бывал часто у нас дома. Наверное, он ухаживал за Наташей. Но у нее был свой круг. Космонавты и летчики ее не привлекали – она видела в их ухаживаниях не более, чем расчет... Сергею же Никитский нравился. И, не в последнюю очередь, как грамотный инженер, как светлая голова. "Такие люди, – говорил Анохин, – скоро станут более нужны в космонавтике, чем те, кто умеют сидеть и терпеть. Становится особенно важным умение работать с новой, сложной техникой".

Вполне возможно, что Сережа хотел видеть в нем семейную опору дочери. И у меня о нем было и остается впечатление самое хорошее... А Сережа ему доверял особо...».

Коллега Никитского, бывший член "восьмерки" кандидатов в космонавты, а в последующем заместитель Генерального Конструктора КБ Королева (НПО "Энергия") Геннадий Александрович Долгополов вспоминал Анохина столь же тепло, как и подавляющее большинство его товарищей. "Я всегда был уверен, – говорил он, – что Королев хотел создать фирменную летно-испытательную службу из космонавтов-инженеров. Если бы он не умер в 1966 г., такая служба наверняка была бы создана, и фамилии космонавтов были бы другими: он не допустил бы вмешательства военных. Королев скорее всего добился бы полета Анохина в космос, как добился он полета Феоктистова, которого вообще-то военная медицина не допускала к полету из-за язвы желудка, близорукости и еще каких-то причин. Допуск Феоктистова к полету по просьбе Королева давал лично заместитель министра здравоохранения

А. И. Бурназян. Королев не планировал, что Анохин полетит первым, но планировал пробить его полет определенно". Многие космонавты помнят, что Королев твердо добивался снижения медицинских требований к "своим" космонавтам.

Первый отряд гражданских космонавтов создавался с ведома Министерства общего машиностроения и ЦК КПСС. Первая "восьмерка" космонавтов, как вспоминал Долгополов, была представлена секретарю ЦК Д. Ф. Устинову в начале 1966 г., и состоялась его беседа с будущими космонавтами. Тренировочные полеты на самолетах группы будущих космонавтов в Коломенском аэроклубе Анохин организовал только благодаря личным связям – и

бесплатно. Начальником летной части аэроклуба был его однополчанин – боевой планерист Александр Иванович Качалин. И он в свое время, весной 1944 г., когда началась подготовка к стратегической операции "Багратион", доставлял в Бегомль партизанам вооружение для "рельсовой войны" на десантном планере А-7. В Коломне под его руководством кандидаты в космонавты А. П. Александров, В. Н. Волков, Г. М. Гречко, Г. А. Долгополов, В. П. Никитский, В. И. Пацаев, В. А. Яздовский освоили самолет Як-18А и тренировались в пилотировании этой спортивной машины. В их подготовке, самолетной и парашютной, вместе с Анохиным и Качалиным участвовал Л. М.

Кувшинов. Анохин совмещал свою личную подготовку с руководством отделом, поэтому Кувшинов помогал ему во всех организационных вопросах, связанных с отрядом. Вместе с П. В. Цыбиным Анохину приходилось организовывать многие процессы помимо летных занятий и тренировок. Так, в течение 1966 г. "восьмерка" изучала матчасть: ракету Р-7 и корабль "Союз", осваивала практическую астрономию в Московском планетарии, практиковалась в азбуке Морзе и проходила активную физическую подготовку (бег, плавание, батут, водные и обычные лыжи).

Будущие космонавты тренировались в стыковке на стенде в ЛИИ, проходили морские тренировки (покидание приводнившегося спускаемого аппарата и эвакуация вертолетом Ми-6) в Феодосии. Они проходили специальную морально-волевую подготовку, прыгали с парашютом в Серпуховском аэроклубе, летали на самолетах. Им читали лекции по медицине. И очень часто во всем этом им способствовали широкие знакомства и личные связи Сергея Николаевича.

Анохин помог в организации полетов на истребителях МиГ-15 УТИ в ЛИИ. После большого перерыва слетал и он сам. Да так, что вызвал изумление – и не только у летчиков отряда космонавтов – своим коронным проходом над полосой в положении головой вниз. Вне себя был Ю. Н. Гринев. Как рассказывал Елисеев, Гринев налетел в ярости на летчика-инструктора Рыбикова, с которым летал Анохин: "Ну, этого старика, – махнул он рукой в сторону Сергея Николаевича, – уже не исправить. Но Вы, молодой человек, неужели не понимаете, что мне надоело вас хоронить?..".

Всегда были споры о плюсах и минусах опыта проектирования самолетов при создании ракет, и наоборот. Всегда было и в какой-то степени остается их противопоставление, как и противопосталение специалистов и организаций двух ведомств. Долгополов вспоминал, что при обсуждении эскизного проекта "семерки" – ракеты Р-7, случился такой казус. На схеме ракета и ее боковые ускорители были расположены горизонтально. Это послужило основанием Семену Алексеевичу Лавочкину усомниться: мол, при отделении "верхняя" боковушка ударит по ракете. Объяснение ракетчиков, что отделение происходит в невесомости, не убеждало выдающегося авиационного конструктора. Он в качестве доказательства ссылался на то, что в полете на пассажирском самолете багаж с верхней полки падает на пол...

Помимо прочего, Анохин стал естественным связующим звеном между ОКБ Королева и авиационной промышленностью, в первую очередь с ЛИИ. Когда возникло немало неясного в особенностях выхода человека в открытый космос, об этом уже говорилось, обратились именно к Анохину. Он помог организовать специальную программу исследований на летающей лаборатории, явно интересную и для ЛИИ. Будущий космонавт А. С. Елисеев, которому была поручена эта работа как инженеру, вспоминал позже, что Анохин ничуть не удивился поставленной задаче и помог быстро, напрямик установить нужные контакты в ЛИИ. Он же предупредил о необходимости пройти перед началом полетов на летающей лаборатории Ту-104ЛЛ некоторую специальную подготовку и выполнить хотя бы один парашютный прыжок. Мало того, Сергей Николаевич лично попросил начальника парашютной службы ЛИИ, известного испытателя парашютов Федора Моисеевича Морозова, помочь его подопечным.

Перед Анохиным открывались все двери в ЛИИ. Нельзя сказать, что все двери авиационной промышленности открывались перед Королевым. Более того, было время, когда они даже закрывались. И порою – очень плотно. В частности, ЦАГИ на первых шагах работы ОКБ Королева настойчиво отказывался активно помогать ему в исследованиях по аэродинамике. Королев вынужден был создавать "свою" аэродинамическую базу – в НИИ-88. ЦАГИ, подогреваемый руководством авиационной промышленности, не без оснований ссылался на сложность своих собственных, отраслевых задач. Но научный коллектив, безусловно, терял от того, что оказался в стороне от столбовой дороги развития ракетной техники. Правда, в дальнейшем, постепенно он стал все более активно и эффективно решать также задачи ракетно-космической отрасли.

Многие считали, что авиационный опыт, в том числе и в летной подготовке мог даже навредить в пилотирующей космонавтике. «К примеру, у Анохина не очень получались "стыковки" на стенде в

ЛИИ, у Даревского и Галлая, – говорил Долгополов. – Для нас это была отвлеченная задача: мы просто "гоняли точки" по экрану, а он пилотировал летательный аппарат; это ему мешало. Вместе с тем, я не был согласен, что космонавтам вредна летная подготовка. Она как раз была отличным средством необходимой морально-волевой подготовки. Космос, конечно же, был совершенно новым делом. Анохин всем телом чувствовал самолет, здесь же была своя особая специфика, к которой надо было приспособиться...».

Анохин был на удивление застенчивым человеком – особенно в общении с начальством. С ним в одном подъезде высотного дома жил Генеральный Конструктор ОКБ Королева В. П. Мишин. Бывало, утром, выходя на работу, они пересекались. Мишин приглашал Сергея Николаевича в свою машину, но он под любыми предлогами отказывался и добирался до Подлипок самостоятельно...

«Лично мне, – продолжал Геннадий Александрович Долгополов,-Сергей Николаевич давал примерно такое объяснение своей храбрости: "Я больше всего боялся осрамиться, не выполнив задание". Грубое слово, которое он употребил, было, пожалуй, самым крепким, какое я от него слышал. Мат категорически не вязался ни с его обликом, ни с манерой его речи. Одного из нашей "восьмерки" Сергей Николаевич считал трусом и не поддерживал с ним дружеских, доверительных отношений. Впоследствии мнение Анохина подтвердилось на практике – в космическом полете товарища...».

"Боязнь поступить позорно – мужество", – писал триста лет назад английский мыслитель Бен Джонсон, и, похоже, это определение вязалось с истинным обликом якобы не знавшего страхов Анохина.

Летчики-испытатели Леонид Рыбиков и Борис Юмашев, по примеру Анохина, пожелали войти в первый отряд гражданских космонавтов ОКБ Королева. Однако эти двое молодых, но опытных уже летчиков ЛИИ, поняв, что в космонавты можно не пройти и потерять хотя бы на время испытательную работу, решили отказаться от космического будущего. Именно тогда в группу в числе восьми человек зачислили наряду с Елисеевым, вспоминавшим об этом, и Анохина. С такой же дилеммой, годы спустя, столкнулись летчики-испытатели, призванные в отряд космонавтов-испытателей воздушно-космического самолета – ВКС "Буран"...

«С рассуждениями Георгия Гречко о "кознях" Каманина (и военных врачей по его указанию) против гражданских космонавтов, -продолжал Долгополов, – нельзя не согласиться. Они объясняют, почему Анохин не полетел. У меня тоже есть тому примеры – из моей личной практики.

Когда летом 1966 г. Каманин с глазу на глаз беседовал с гражданской "восьмеркой" перед ее направлением в ЦНИАГ, он предложил Анохину добровольно уйти из "восьмерки" в обмен на разрешение вернуться к летно-испытательной работе, но только на тяжелых машинах. Сергей Николаевич отказался, веря, что "правое дело победит...".

Каманин боролся с Мишиным. Он старался убедить его, что в космосе нужны военные, поскольку война будет протекать и там. Он противился нашему гражданскому отряду и решил объединить его с военным. Он не признавал обследование гражданской комиссии и направил нас в июле 1966 г., через полгода после смерти Королева, в ЦНИАГ. Четверых он определил после этого в объединенный отряд, а еще четверых – Анохина, Долгополова, Бугрова и Макарова – задержал на обследовании. После этого он заявил им, что отряд далеко ушел в подготовке, и они его не догонят... Лишь когда Гречко сломал ногу, его заменил Макаров...».

Ни у кого из космонавтов не было и нет сомнений в том, что Анохина остановили объективно малозначительные обстоятельства.

А. С. Елисеев писал: "У военных требования были более жесткими, чем у гражданских, и мы заметили, что наши врачи тоже свои требования ужесточили. Во всяком случае, все, кто был на грани допустимого, оказались забракованными. К нашему большому сожалению, врачам не удалось отстоять Анохина. Военные очень не хотели его пропускать. Они побаивались, что полет этого человека, обладающего уникальным летным мастерством и легендарной биографией, может дать старт конкуренции между военными и гражданскими летчиками. Формальная зацепка была – Анохин потерял один глаз при аварии самолета. Но в авиации ему разрешили остаться на испытательской работе, а здесь забраковали".

В конце концов, Сергея Николаевича "ушли" и из авиации. Не исключено, что причины обоих исходов (да и атмосфера грустных для Анохина событий) были если не общими, то похожими. А. А. Щербаков говорил: "Мы пришли в ЛИИ в 1953 г. Другие летчики в его возрасте старались как-то ограничить себя по тематике, по нагрузкам. Он не позволял себе никакого расслабления, работал блестяще. Он был так же универсален, летал на всех самолетах, шел на самые сложные задания,.. и тем не менее его – списывают. Формально – по медицинским показаниям, а фактически он почему-то оказался не очень угоден руководству. Почему? Я могу высказать только свое предположение. 50-е годы были еще романтическим периодом в летных испытаниях, а в 60-е годы летные испытания стали вводить в достаточно жесткие, технически-нормативные, дисциплинарные рамки. Сергей Николаевич в душе был настоящим романтиком...".

Наверное, – это весьма точное наблюдение человека, знавшего Анохина в деле. Но Сергей Николаевич не уставал говорить о необходимости работы, работы и работы – для достижения совершенства. Можно подумать, что Анохин с его опытом мог бы испытывать, скажем, те же планеры без предварительной подготовки и особого напряжения. Но он себе этого никак не позволял. Вот что писал об этом он сам: «...Утро перед первым полетом. Солнце взошло над горизонтом, и капельки росы, освещенные косыми лучами, заиграли, словно хрусталики. Я иду к своему планеру. Умышленно сдерживаю шаг, потому что до того, как сесть в машину, мне о многом надо подумать. Еще и еще раз. Я понимаю, хотя и интуитивно, что предстоящий полет надо "проиграть" на земле. Потому уже много, много раз я садился в кабину стоящей на земле машины и мысленно набирал высоту, шел по прямой, закладывал виражи, совершал посадки. Я встречал нажимом на педаль боковой ветер. Резко перекладывал рули. Неожиданно терял высоту и в движении штурвала вперед находил скорость, дающую машине способность лететь дальше и дальше. А теперь иду по аэродрому, смотрю на облако, появившееся с запада, думаю о созданных им потоках и прикидываю, где планер войдет в этот поток, где встряхнет его и как я отреагирую на эту встряску.

Может именно из-за этого предполетного «проигрывания» через час мне скажут: "Прилично летал сегодня"...».

Он оставался романтиком и среди космонавтов. Сергей Николаевич, ценивший классическую музыку, любил исполнять в застолье, во время сборов и оперные арии, особенно арию варяжского гостя из "Садко". "О скалы грозные дробятся с ревом волны..." – будущие космонавты пытались искать в этих словах особый смысл и объяснение сути Анохина. Все знали многое об его прошлой испытательной работе и стремились понять, что его влекло к новому испытанию...

Да, он оставался романтиком. Но одновременно с тем он многое сделал, чтобы ввести строгий порядок во всесторонней подготовке космонавтов. Хотя, спору нет, вряд ли был наиболее подходящей фигурой в качестве бойца звездных войн...

Трудно представить, чтобы он мог побороться за себя, пойти на поклон к всесильным, но слепым и глухим. У всесильных всегда беспроигрышная позиция, их всегда спросить не за что: они имели и имеют "убедительные доводы" во имя благого дела. А что потеряли авиация или космонавтика, избавляясь от Анохина, этого никто и никогда не узнает...

Не провожу никаких аналогий и никак не жажду крови, но вспоминаю жуткую картину детства. У наших соседей во дворе были овца и собака. Невероятно злая и огромная собака-овчарка была на привязи постоянно. А тихую овцу с огромным курдюком, которая днем мирно паслась у арыков, привязывали лишь на ночь. Они как-то сосуществовали на своих территориях, пока однажды ночью овчарка не сорвалась с цепи. Это была первая ночь, когда собака не лаяла на овцу, а овца впервые подала жалобный, стихающий голос. Поутру хозяева увидели овчарку спящей, а овцу – без курдюка: вместо него свисали кровавые сосульки. Для меня, ребенка трех – четырех лет, был необъяснимым финал трагедии: неистово лаявшую собаку не тронули, а тихо стонавшую овцу немедленно зарезали...

Вспоминаю банкет в ЛИИ, на котором отмечалось 90-летие Сергея Николаевича. Было два тамады. От ЛИИ – новоиспеченный Герой России штурман-испытатель Г. Г. Ирейкин, а от космонавтов – А. С. Иванченков. И на торжественном собрании (с официальным докладом), предшествовавшем банкету, и тем более на банкете было много и ярко выступавших. Среди них – созвездие космонавтов: В. И. Севастьянов,

В. В. Аксенов, Г. М. Гречко, С. К. Крикалев, М. Х. Манаров, А. И.