Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 42 страниц)

насторожился: "Что с Вами, Сергей Николаевич? Что случилось?" "Ну, как же, – продолжал Анохин, – ребята мне все рассказали... Не пойму, как же вот так получилось вчера?.. Прости, ради бога!.." Цветков вдруг понял все и успокоил: "Да ничего не было, Сергей Николаевич. Это тебя ребята разыграли". Анохин пришел к ним мрачнее тучи: "Ну, что, нервишки покусали, стервецы?" – спросил он понуро. "Следующий раз не будешь приставать..." – виновато произнес Бурцев. "Ну, тогда давай выпьем, чтоб... успокоиться..." – облегченно предложил Анохин...

Напряжение его работы – на протяжении десятилетий – трудно себе представить. «Ведь он никогда не приходил ко мне с работы "с трясущимися губами", – говорила Маргарита Карловна. – Что бы ни произошло – он являлся петухом! Рассказывал по-деловому, как равному, как мужчине. Особо не любил дома говорить о своей работе -и по скромности, и потому, что ему это надоело в ЛИИ...».

Ясно, что в беспрерывной череде столь напряженной работы требовалась разрядка. Никто, кажется, и никогда, из тех, кому это положено было бы делать по долгу службы, не проявлял особой инициативы и выдумки в создании условий для отдыха и восстановления летчиков-испытателей. Самое доступное, но не самое безвредное средство почти всегда было у них у самих под рукой. И по пальцам можно пересчитать летчиков, которые от этого средства отказывались бы категорически.

Впрочем, есть летчики-испытатели, которые совершенно не согласны с тем, что подобного рода "разрядка" имеет хоть какой-то смысл. Один из них, не трезвенник и не алкоголик, но человек строгий и организованный, говорил мне: «Валерий Меницкий целую главу своих "Воспоминаний летчика-испытателя" посвятил выпивке и утверждает, что она необходима для снятия стресса. Это чушь собачья! Те, кто так снимали стресс, очень быстро уходили с летной работы – по тем или иным причинам. Уникальный человек Анохин: он мог пить и летать. Но другого такого я не знаю!»

Вспоминается такая история. Анохину поручили проверить возможность вывода самолета из перевернутого и нормального штопора в "слепом" полете, по приборам. Работа строилась так: А. А. Щербаков в передней кабине УТИ-МиГ-15 обеспечивал безопасность испытания, а Анохин – сзади, "под шторкой" выполнял вывод из штопора. Щербаков взлетал, набирал высоту, вводил машину в штопор и подавал Анохину сигнал: "Вывод!" И тот выводил достаточно хорошо – по приборам. Но, тем не менее, рекомендовать это в инструкцию не решились. Поскольку это все-таки Анохин! Щербаков без особого энтузиазма рассказывал: «Очередной наш полет по этой программе. Сергей Николаевич сильно пьян. Я предложил не лететь. А у него в таком состоянии здорово портился характер, и он говорит: "Вы командир, Вы и принимайте решение. Я Вас понимаю: с пьяным дураком летать страшно...". В нормальном состоянии он так бы не сказал никогда. Это был человек исключительно вежливый. Притом – со всеми одинаковый. Старше него у нас был А. Н. Грацианский. Так вот, он и к нему обращался

по имени – отчеству, и к молодым ребятам, которые к нам только пришли. Со всеми очень предупредительный. Никогда ни на кого не повысит голос. Так же вежлив был, так же предупредителен с механиками.

Делать нечего, пошли к самолету. Механики смотрят на него – он даже покачивается! Слетали. Полет продолжался 35 мин. Все он выполнил как следовало. И из штопора выводил совершенно нормально. Вылез из кабины трезвый как стеклышко. Может быть, помогал чистый кислород, может быть, какая-то концентрация, не знаю. Вот такой был человек.

У него была масса достоинств, но в одном качестве он является единственным и непревзойденным: в самых тяжелых аварийных, экстремальных, невероятно сложных ситуациях он мог действовать спокойно, анализировать, понимать ситуацию, используя единственный оптимальный вариант действий. В этом качестве ему равных среди летчиков-испытателей, наверное, нет».

Забегаловки и рестораны были чуть ли не единственным клубом встреч летчиков. Такие интеллигенты, как Шиянов, Галлай могли найти интересы вне работы – вне вина. Менее увлеченные чем-то и менее стойкие, могли не устоять – даже против своего желания. По пути с работы, из Жуковского, из ЛИИ в Москву, где жили многие испытатели, близ шоссе стояла винная палатка. К ней прикипело многострадальное название, данное то ли самими летчиками, то ли их женами: "Господи, пронеси!.."

Около нее, обычно, останавливались "жаждавшие", и даже для святых – трезвенников было дурным тоном проехать мимо отдыхавших после напряженного летного дня друзей. Таких "точек", носивших более или менее поэтичные, образные названия: "Дубки", "Говорящие головы", в округе было немало.

Эти "точки", да плюс к тому московские рестораны – платили-то летчикам хорошо – становились сущим бедствием для жен. «Жду, жду его. А его все нет и нет, – вспоминала Маргарита Карловна. – Нервы напряжены. Не знаю, что скажут, если позвонят с той же работы: жив -не жив?! Самой звонить уже неудобно – надоела. Но нет мужика моего, куда он девался? И вдруг – звонок в квартиру! У меня в передней был шомпол, которым Сергей чистил мелкокалиберную винтовку. Сколько раз ему доставалось "по заслугам", а сколько – "по ошибке": ведь он даже будучи трезвым, как стеклышко, не мог войти в дом нормально. Он обязательно что-нибудь придумывал. Шутник был редкостный. Горе мое – любил он меня... Однажды он запаздывал, а мы собрались идти в театр. Я одна в театр не пошла и сижу расстроенная: он любил театр, любил балет и очень любил оперу, а тут – опаздывал. Сижу, жду-жду, переживаю: что-то произошло... Вдруг – звонок! Залаял его любимый пес. Открываю дверь. И вижу: мой муж на четырех "ногах" спускается вниз с лестницы. Я беру шомпол – он наготове. Из разреза шинели торчит худенький зад Сергея. Я – р-р-раз, шомполом! Сергей вскакивает и совершенно трезвым голосом говорит: "Маргош, ты что, с ума сошла? Я же пошутил..." Оказалось, на работе случилось ЧП – он и задержался...».

Вот так каждый вечер она ждала его в напряжении и при малейшей задержке садилась за телефон. Первый звонок – дежурному диспетчеру. Что ее ждало? "Мы его сейчас ищем..." "Как ищете, что ищете, где ищете?" "У него, видишь, запотел фонарь. Видимости – никакой! Он сел где-то в Кубинке..." Слава богу, на этот раз все обошлось благополучно, и через несколько часов он вошел домой, совершенно спокойный, мягкий, нежный, здоровый... А сколько раз было по-иному?!.

"Не только у меня, – говорила Раценская, – но у всех жен летчиков-испытателей – тяжелая доля. Сколько осталось вдов, сколько сирот! Быть женой летчика-испытателя – это не только иметь мужа с хорошим заработком, но иметь мужа, который ходит по острию ножа...".

Летчик-испытатель НИИ ВВС Юрий Александрович Антипов, летчик, принадлежащий к выдающемуся ряду военных испытателей: П. М. Стефановский, М. А. Нюхтиков, А. Г. Кочетков, В. Г. Иванов, -хорошо знал Анохина по совместной испытательной работе. Встречался он с ним и в конце его жизни. Разделяя восторги М. М. Громова в отношении Анохина, Юрий Александрович все же вспоминал и другое: «Однажды после делового совещания летчиков и посещения ресторана "Арагви" мы вместе с В. П. Васиным и В. С. Ильюшиным провожали Сергея Николаевича домой. В квартиру он входил с опаской. Его с палкой наготове встречала Маргарита Карловна. И поделом. Оказывается, она ждала мужа с билетами на спектакль в Большом театре. Мы же были навеселе, и о спектакле не могло быть и речи...». Подобные беззлобные, рассказы об Анохине кочуют из одних воспоминаний самых знаменитых летчиков и космонавтов в другие... В этих рассказах можно заметить некоторую гордость за свою приближенность к самому Анохину. Но если не знать "всего" Анохина из этих рассказов можно сделать ложный вывод. Сергей Николаевич был уникален и тем, что "поутру", проснувшись, оставался самим собой, человеком неповторимых возможностей...

Юрий Александрович в том же разговоре заметил, что в ЛИИ летчики чувствовали себя вольнее, чем в НИИ ВВС, где сказывалась воинская дисциплина: "То, чего позволяли себе с выпивкой Анохин, Амет-хан, Верников, и далеко не одни они, было немыслимо у военных летчиков-испытателей". Имея в виду не только это, но и независимость НИИ ВВС от Генерального конструктора, от МАП, Антипов говорил: "Принято было считать, что у нас в НИИ воздух круче, чем у летчиков-испытателей МАП. Оттого максимальные скорости одних и тех же самолетов у нас получались несколько меньше, а недостатки машин -посерьезнее..." Впрочем, такие летчики, как Анохин, известные не только своим редкостным летным мастерством и необыкновенным мужеством, но и исключительной порядочностью, не принадлежат только ЛИИ. Наверное, такие люди, даже с их слабостями, не принадлежат и только нашей стране...

Однажды, без особого такта я спросил Маргариту Карловну: "Ходят легенды о том, как Вы боролись за здоровье и работоспособность Сергея Николаевича". Она не обиделась и, более того, со спокойствием уверенного в себе, сильного человека неожиданно сказала в ответ: «Обо мне легенды ходят всякие: что я чуть ли не потаскуха, что я моего Сергея Николаевича страшно колотила и т.д. Правда в одном: если бы не я, он погиб бы, как Юганов, как Горяйнов. Это понимали мать и сестры мужа. Мы были по-настоящему родными людьми. У меня – резкий, вспыльчивый, порой даже дикий характер. Но это следствие того постоянного напряжения, в котором жила последние годы – я постоянно где-то его разыскивала. Он очень меня любил и прощал мне все. Он понимал, что я единственная его поддержка. Он совершенно не берег себя. Завтра у него сложные полеты, а он сегодня приезжает на дачу в такой "готовности", что въезжает в ворота, выходит из автомобиля и уже – не в состоянии двигаться».

Однажды в электричке, по дороге на дачу, Маргарита Карловна услышала, как одна женщина сказала другой: "Представляешь,

свалились в машине под склон у самой дачи. Вот пьют, сукины дети! Как не погибли, как не перевернулась машина?!"

Добравшись до своей дачи, она поняла, что "героями" чужого, случайно услышанного разговора, были Сергей Николаевич и Амет-хан. До дачного дома в Кратове они доехали, а вот въехать в ворота не смогли. Отключились...

Маргарита Карловна вспоминала, улыбаясь, что когда он сам понял, что все может кончиться запоем, он предложил: "Пойдем к врачу". Заплатили большие деньги. После третьего сеанса он твердо заявил: "Не буду я больше ездить к этому сукиному сыну". "А почему, в чем дело, Сережа?" – спросила жена. Под ее хохот, он ответил: «Я должен сидеть и повторять за ним: "Я больше не пью, я больше не пью!.." Но ты понимаешь, Маргош, а я-то гляжу на него и вижу: ведь врет, сукин сын, сам-то пьет! Точно – пьет!"...»

В пятидесятые годы, по приглашению руководителей авиационной промышленности Китайской Народной Республики Анохин в течение трех месяцев работал в КНР в качестве летчика-испытателя и наставника китайских летчиков. Китайские специалисты долгое время не могли справиться с довольно интенсивной вибрацией двигателя опытного самолета. В конце концов с помощью Анохина проблема тряски была снята. Машина – копия нашего МиГ-17 – пошла в серию, а летчик вернулся домой полный впечатлений и с сознанием выполненного долга. Соседняя, союзная страна жила бедно, китайские летчики летали полуголодные, питаясь одним рисом. (Сейчас всем, кто видел и видит разносторонние успехи Китая последних лет, в это трудно поверить, но тогда было именно так). Анохин практически всю свою зарплату ухлопывал на своих китайских коллег-летчиков. Он кормил и поил их. Научился вместе с ними есть змей и трепангов, как рассказывал жене, а, главное, постарался передать им свой богатый летный опыт.

Судя по записям в летной книжке, в Китае Анохин выполнил за период с 28 декабря 1957 г. по 1 февраля 1958 г. 14 полетов. Все они, кроме последнего полета на учебном УМиГ-15Д, были выполнены на самолете МиГ-17ФД.

Из Китая Анохин привез Бурцевым картину на шелке, которая и сегодня украшает их квартиру. По словам Бурцева, Анохин обучал китайских летчиков выводу самолета из штопора... Думаю, это неточно. Будучи неоднократно в командировках в КНР, я давно и безуспешно пытался узнать хоть что-то о работе Анохина в Китае – в частности, в наиболее известных ОКБ, работавших в городах Шеньяне и Ченгду. Наводил справки и в Академии наук в Пекине, и среди летчиков испытателей – но безуспешно. Собеседники обещали разузнать что-либо, переговорить со "стариками" – но долгое время никаких новостей на этот счет не было. И вот, наконец, благодаря столь же давним и настойчивым усилиям руководителя музея ЛИИ Марии Федоровны Леоновой, из Китая пришла долгожданная и подробная весточка. Письмо написала вдова китайского летчика-испытателя Сюн-яня: "Вся наша семья часто и по-доброму вспоминает летчика-испытателя Анохина. Он во многом помог Сюн-яню и китайской авиационной промышленности во время своего приезда в Китай. В то время шеньянский завод № 112 выпускал реактивные самолеты М-17. Вибрации этого самолета в полете были столь сильными, что завод остановил их производство. Китайские летчики-испытатели во главе с Сюн-янем не могли решить возникших проблем, пока на завод не прибыл Анохин. Он выполнил испытания, после которых завод возобновил производство. Сюн-янь был очень благодарен Анохину за его помощь в решении трудной задачи. После этого они оба отправились в провинцию Гуандунг. Там Анохин также участвовал в испытаниях некоторых самолетов.

Сюн-янь умер весной 1996 г. Мы будем писать книгу о его работе в авиации, и в ней, конечно, будут слова благодарности Анохину за все то, что он сделал для развития нашей авиационной промышленности...".

К этому теплому письму, написанному на достаточно хорошем русском языке, отрывок из которого – с минимальной правкой -приведен выше, было приложено три листа текста на китайском. С помощью китайских коллег выяснилось содержание этого приложения, озаглавленного "Событие – вибрация". О сути этого события уже упоминалось в письме. Летчики-испытатели, летавшие на

выпускавшихся серийно самолетах типа "56", постоянно отмечали сильные вибрации. Были они двух видов. Во-первых, – это колебания самолета в целом: крыльев, антенн, приемника воздушного давления, приборной доски, ручки управления, педалей. Во-вторых, – локальные колебания, в частности, – кресла пилота. Самолеты не принимали ВВС Китая. И, несмотря на помощь советских специалистов, а также меры, принимавшиеся техническими руководителями завода, самолетов на заводском аэродроме скапливалось все больше и больше. Советский представитель Главного конструктора считал, что причинами вибраций были недостатки в технологии изготовления планера, а также двигателей самолета. Кроме того, он высказал предположение, что китайские летчики-испытатели неправильно оценивают уровень вибраций как угрожающий. Решение задачи искали, принимая самые разные меры: в части всего технологического процесса производства самолета, в усилении контроля качества монтажа тех или иных агрегатов, в выполнении всякого рода соединений между подвижными и неподвижными элементами конструкции и т.д. Вместе с тем, разные летчики, летая на одном и том же самолете, каждый по-своему определяли особенности и меру опасности тех или иных колебаний. Тогда-то, в декабре 1957 г. в Китай прибыл Сергей Николаевич Анохин. В начале февраля 1958 г. он написал свое заключение: «На заводе № 112 я выполнил 9 полетов на восьми экземплярах выпускаемых самолетов и считаю, что они соответствуют требованиям по устойчивости, управляемости и работе двигателей. Я не обнаружил опасных колебаний конструкции. Самолеты типа "56", выпускаемые в Китае, по управляемости лучше самолета МиГ-17Ф...».

Сразу после полетов Анохина и его заключения военные приняли более 70 самолетов. Тогда заместитель командующего ВВС Китая Ван Бинчжан заявил: "У Китая нет Анохина. Наши летчики-испытатели очень молоды, и им не хватает опыта...".

Уезжал он из заграничной командировки с пустым деревянным чемоданом, но с китайским знаменем, с орденом, с моделью испытанного и доведенного им самолета, а также с букетом искусственных цветов. "А почему ты вчера не прилетел?" – спросила жена. Анохин ответил: "Не мог". "А почему не мог?" – настаивала она. "Ну, я был нетранспортабелен", – признался он. "Кто же это постарался?" "Ты понимаешь, Маргош, китайцы научились пить..." Раценская поинтересовалась: "Ну, а летать они научились?" "Вообще-то пить лучше научились, три дня провожали, три дня пили. А летать научились чуть хуже. Но летали – никто не побился...".

...В старообрядческой, прочной семье родителей Сергея вообще не пили. И сам он был равнодушен к вину и до войны, и даже в войну, когда солдатские 100 г стали нормой. "Сергей переродился после войны, – говорила Раценская. – Он был прекрасным семьянином, верным мужем, но после войны у него на первом месте были, кажется, уже друзья. Бывало, у кого-то из друзей-летчиков что-то случилось. Слава богу, товарищ остался жив. Ребята собираются отметить это. Сергей – с ними. Тем более, он был с ними, когда теряли друзей. А это было, ох, как часто... Он любил семью. Но товарищи уже были на первом плане. Вообще, мужское братство, начавшееся еще в войну, было для него особо дорогим..."

Выпивать Анохин стал в ЛИИ. С фронта пришли летчики, уже привыкшие к этому, Амет-хан, Капрэлян, Верников, Бурцев... Напряжение в работе было огромным. И постоянной непреходящей была боль за сына – красивого умного мальчика, у которого были недостаточно подвижны руки и нога. Ужасным дополнительным ударом была нелепая смерть дочери Мариночки, в 1946 г.. Девочка сидела на плечах двоюродного брата. Он споткнулся, и она, перелетев через его голову, ударилась о корни сосны. Произошло все это на глазах Сергея Николаевича на даче в Быкове, которую снимали Анохины. Маргарита Карловна отсутствовала – она готовилась к параду и летала в это время в Тушине. Никто не догадался немедленно обратиться в больницу -решили, что достаточно ограничиться примочками. Но все оказалось гораздо серьезнее, и вскоре, несмотря на интенсивное лечение, девочка умерла.

Прошло короткое время, и на Сергея Николаевича свалилась новая беда. Погиб на работе – на строительстве ТЭЦ – его единственный брат Леонид Николаевич, инженер-энергетик. Пройдет еще несколько лет, и безнадежно заболеет единственная внучка...

Пожалуй, не меньше, чем у Сергея Николаевича, жизненные испытания выпали на долю Маргариты Карловны. Сама летчик, руководитель международного уровня, наконец, мать и бабушка, она обречена была пройти через свои собственные летные происшествия, свои перегрузки и переломы, неудачи и беды своих учеников и подопечных. Мало того, вместе с мужем она должна была вынести не только его земные тяготы и трагедии, но пережить его трудности и беды в воздухе.

В одной из характеристик Сергея Николаевича конца сороковых годов отмечалось: "... Физически развит хорошо, много занимается физкультурой, является лучшим физкультурником среди летного отряда". И более десяти лет спустя, Сергей Николаевич сохранил завидную физическую форму. Михаил Михайлович Громов, занимаясь до глубокой старости физкультурой, зазывал и Сергея Николаевича бегать с ним по утрам на зарядку в сквер рядом с их домом. Анохин жаловался друзьям на себя: "Никак не раскачаюсь...". Но домашние-то знали, что дома, зарядкой Сергей Николаевич занимался вплоть до последних дней.

Своей физической форме Анохин придавал всегда особое значение. Когда Сергей Николаевич был в ударе, он любил, "приняв на грудь", делать стойку на руках. В солидном уже возрасте, на даче он мог повиснуть на суку и вытворять на нем как на турнике такие фокусы, какие были недоступны и молодым. У него была неистребимая жажда летать, и он постоянно тренировал себя физически – и на даче в Кратове, и на даче в Коктебеле. Высшим бахвальством для него было сказать: "Маргош, вот видишь, какой я молодец. Я могу летать, я хорошо себя чувствую!" Почти до самой смерти он летал. Летал, даже когда его списали. Летал у Королева, летал на самоделках и дельтапланах в Крыму, где рядом с дачей, на аэродроме в Карагозе бывал смотр подобной техники, к великой его радости...

Судья всесоюзной категории, Анохин в последние годы жизни неоднократно был главным судьей крупных планерных соревнований, и "пробу воздуха", открывая полеты, делал всегда сам. Он был заслуженным мастером спорта, и это редкое звание получил в один день с женой, еще в 1949 г. В Коктебеле он бывал на планерной станции ЦАГИ у профессора А. П. Красильщикова и летал там...

В Коктебеле же у Анохина была моторная лодка. Он смастерил собственноручно водную лыжу, на которой поочередно катались его дочь Наташа, и дочь соседа по даче известного балетмейстера Игоря Моисеева – Ольга. С Моисеевыми Анохины были дружны, и особенно дружили – дочери...

Любимым занятием Сергея Николаевича на море и в последние годы его жизни были подводные погружения с аквалангом. Он дорожил каждым мгновением хорошего солнечного освещения и, забывая все, так увлекался наблюдениями подводных красот, что жена всерьез угрожала ему полным запретом погружений. В лучшем случае, обещала она, будет разрешать ему погружения со страховочной веревкой, которую будет стравливать собственноручно. Подлизываться к строгой жене он умел и умел вымаливать свободу. Естественно, без такой срамоты, как веревка... В море он был влюблен, наверное, так же, как и в небо. Коктебель, кажется, идеально соединял две его любимые стихии...

В доме Анохиных помимо множества фотографий Сергея Николаевича, старинных прекрасных икон и оригинальных подарков хозяину мне особенно нравилась картина, на которой была изображена гора Узун-Сырт. Автор ее – художник Кокорекин – стал другом семьи Анохиных. А познакомилась с ним Маргарита Карловна несколько необычно. Увидев его картину – с морем и облаками над ним, – она сказала ему: "Таких облаков над морем не бывает!" Он посмотрел на нее, но ничего возразить не мог. Они стали лучшими друзьями. Притом, за облака на картине с Узун-Сыртом ему тоже досталось "доброго перца"...

Одним из главных семейных увлечений Анохиных были домашние животные. У Маргариты Карловны и Сергея Николаевича всегда были замечательные собаки. Впрочем, в старообрядческой семье Анохиных любимыми домашними животными были, как раз, не собаки, а кошки. Кошек старообрядцы пускали даже в алтарь, а собакам в доме места не было: старообрядцы признавали только дворовых собак. Маргарита Карловна, напротив, кошек не любила: в ее юности кошка в их доме съела канарейку, и это навсегда бросило тень на всех кошек. С детства она росла с собаками – и во дворе, и в доме. У нее был исключительно преданный друг – огромный пес Рекс – первый ее защитник и на улице, и в семье. Он сопровождал ее в школу и дожидался у дверей окончания занятий. Трагедией для Маргариты и ее тетушки Марии стала гибель Рекса от рук живодеров...

Со временем Сергей Николаевич привязался к собакам не меньше Маргариты и детей. Обычно у них были большие, служебные собаки -овчарки, эрдели. Но однажды общий семейный друг Анохиных Александр Павлович Мазовер, который руководил служебным собаководством в Осоавиахиме (с ним Сергей Николаевич сбрасывал зажигательные бомбы с крыши дома на Зубовской еще, в самом начале войны), вдруг посоветовал: «Надо вам завести французскую бульдожку. У редактора "Известий" есть отличные щенки...». Маргарита Карловна восстала: "Ни за что! Безносая, курносая!.." "Да ты не знаешь, какая интересная собака, – настаивал Мазовер. – Посмотришь и решишь". Он принес собачку, и Маргарита Карловна мгновенно сдалась: мордочка у очаровательного щенка была как у совы, ушки – торчком. Черненькая полосатая собачка с белым галстучком была словно "отстегана золотым прутиком". Все ее полюбили, но больше других к ней привязался Сергей Николаевич. Он и дал ей имя Муха. Так звали его любимую дворовую собаку в детстве. Муха прожила в семье Анохиных 17 лет, причем последние пять лет у матери Сергея Николаевича, Алевтины Павловны, которая последние годы жила вместе с дочерьми.

Однажды Сергей Николаевич собрался на прогулку. У него был выбор: взять с собой красавца – черного терьера или Муху. Он предпочел Муху. Пошел от своего дома мимо Центрального дома литераторов (ЦДЛ), около которого встретил знакомого писателя Ревзина. Вместе с ним пошли обычным маршрутом прогулок – мимо пушкинских ворот к центру, до Боровицких ворот. Дошли до площади Свердлова, а там – рукой подать до ресторана "Москва". У Ревзина жена-врач была на ночном дежурстве, и ужин был кстати. Тем более, что "Москва" была, пожалуй, любимым рестораном Анохиных в Москве. Муху сдали знакомому швейцару, она спокойненько устроилась рядом с ним, на поводке. Ресторан в те времена работал до шести утра. Но в районе 12 ночи полковнику доложили, что Муха начала лаять, и спросили указаний. Ее привели к хозяину в зал. Заказали ей еду. Она благополучно съела свое под столом, где и

заночевала. А друзья продолжали гулять. Опомнились – далеко заполночь! К рассвету добрались с Мухой на Солянку, к Ревзину. Завалились спать. Пришла с дежурства жена Ревзина, а Муха не пускает ее домой, где на ее кровати богатырским сном спят два мужика...

Можно представить переживания Маргариты Карловны:

натурально пропал муж. Не вернулся вечером с самой обычной прогулки в сопровождении вернейшей охраны. Не обнаружился ночью, и утром тахта, на которой он обычно спал, в той же комнате, что и сын Сергей, была пуста. (Сергей Николаевич спал рядом с Сережей-младшим, потому что у сына иногда случались приступы тяжелой болезни. В этой же комнате Сергей Николаевич отдыхал, когда предстояли "большие полеты" и после них. В тот день Анохину предстояли как раз сложные полеты, потому он, выходя накануне на прогулку, сказал жене: "Вот пройдусь с Мухой – и отдыхать!..")

В девять утра Маргарита Карловна позвонила в ЛИИ Ю. Н. Гриневу: "Пропал муж... с собачкой!" Гринев предположил: "Может, у какой бабы?" "Нет, это исключается, – уверила его Раценская. "Ну, подождем немного, может, появится..." Одиннадцать часов – Анохина нет. В ЛИИ тоже уже переполошились не на шутку. Звонят коменданту Москвы: "Пропал полковник с собакой! Полковнику предстоят важные государственные испытания совместно с ОКБ Яковлева, полковник исчез!" Телефоны уже раскалились...

Накануне, дня за три-четыре до этого у Анохина пытались угнать автомобиль. Такое уже случалось: однажды у Сергея Николаевича "украли-таки" машину. Подняли на ноги всех, кого возможно, но поиски были безуспешными. Наконец, случайно машину, занесенную снегом, нашли недалеко... от ресторана "Арагви". Никто ее и не пытался угонять – просто хозяин "хорошо" посидел в ресторане с друзьями. И напрочь забыл, где оставил машину накануне. Было с машиной и другое приключение. Сергей Николаевич и Маргарита Карловна выходили из ресторана "Арагви" и с удивлением обнаружили вдруг, что в их машине (в те времена не принято было запирать двери автомобилей!) сидит за рулем какой-то парень. Поняв, что подходит разъяренный хозяин машины, он выскочил из нее, хотя успел уже отъехать до поворота, и бросился бежать! Сергей Николаевич в мгновенье нагнал его, схватил и доставил в милицию. Вскоре гнев его прошел, ему стало жалко парня, хотя тот уже признался, что хотел угнать ухоженную "Волгу", необычно красивой расцветки. "Ну, что будем делать, товарищ полковник?" – спросили Анохина в милиции. Он, сжалившись над своим грабителем, предложил: "Надо дать ему, как следует, по заднице и... отпустить". На том Анохины уехали домой.

И вот полковник пропал. Маргарита Карловна думала уже о худшем – убили бандиты! Однако в шестом часу вечера полковник прибыл домой. В скверном расположении духа, в папахе задом наперед. Настроен он был агрессивно и на вопросы обрадованной живому мужу супруге отвечал устало и неохотно.

"Где ж ты был, Сережа? Тебя ведь разыскивают!"

"Где я был, там меня сейчас нет. Спроси Муху, она скажет!" – с этими словами Анохин прошел к себе в комнату и лег на тахту. Муха мгновенно, тепло и привычно устроилась у него на груди. Подойти к полковнику уже было невозможно: его покой, рыча, охраняла Муха... С тех пор в семье Анохиных стало привычным: если что не знаешь, говорить: "Спроси Муху!.."

Мазовер позже, после Мухи подсунул Анохиным таксу, которых прежде Маргарита Карловна не терпела. С тех пор у любимого черного терьера появилось новое дополнение...

Маргарита Карловна обычно приезжала в Коктебель поездом. В Москве ее провожал Сергей Николаевич. Потом он садился в автомобиль, и опережая поезд, встречал жену в Феодосии, спокойно расхаживая по перрону... с таксой Кешей на руках. (Опытные автомобилисты утверждают, что тогда такая скорость была почти невозможной... Но не для Анохина...) Кеша также стал любимцем Сергея Николаевича, хотя однажды схватил его за ногу со всей серьезностью. Сергей Николаевич ехал как-то в поезде. Сидел на верхней полке, свесив ноги и размахивая ими в такт движения поезда. Кешка подпрыгнул, достал ногу хозяина и повис на ней, вцепившись зубами... Одна из самых памятных фотографий в доме Сергея Николаевича – его с Кешей.

Сергей Николаевич был прекрасным хозяином дома. Мастер на все руки, он многое делал сам: будь то покраска двухэтажной дачи или ремонт электроприборов. Он любил уют в доме, хорошую мебель, картины, любил, когда в доме звучала музыка.

Летчик-испытатель ЛИИ Н. В. Адамович восхищался Анохиным: «Я хотел бы сказать о том, что он имел много, так сказать, неясновыраженных талантов. Вот один пример. Однажды мы с ним оказались в командировке в Ахтубе. Пробыли там месяца два-три. И там я, к своему удивлению, обнаружил, что он знал и отлично исполнял множество арий из опер. Мы там наловчились ловить раков, увлеклись этим делом. И по вечерам коротали время с этими раками, прикупив буханку хлеба и бутылочку. Вот тогда-то он поразил меня тем, как много знает, как абсолютно чисто, без фальши исполняет большие отрывки из опер, например, из "Фауста" – это были целые представления. Думаю, что два основных общих качества: широкая культура, а также совершенно недюжинное самообладание – это вот то, что объединяло Громова и Анохина».

Сергей Николаевич любил не только оперу (особенно – "Садко"), но и популярные песни своего времени – песни, которые пели М. Бернес, М. Кристалинская. Не терпел ни в чем похабщины. И в музыке тоже...

Наверное, в музыке есть свой полет, а в полете – своя музыка. Гринчик, к примеру, после взлета запевал и пел все время, пока не было необходимости выполнять режим... Об этом мне рассказывали многие, в частности, – Евгений Михайлович Жмулин. Он не знал ничего особенного о певческом даре Анохина, но не раз слышал, как поет Игорь Шелест, который участвовал даже в самодеятельных оперных постановках.