Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)

Встреча и разговор с Алексеем Станиславовичем стали для меня абсолютной необходимостью, и они помогли многое разъяснить. Причем мало кто с таким желанием и немедленно соглашался на такую встречу. Елисеев пригласил меня к себе, в оффис на юго-западе Москвы. Было совершенно очевидно, что Алексей Станиславович очень занятой человек, время его расписано по минутам, но он никак не торопил меня с вопросами, внимательно выслушал их и не был краток в ответах.

Первые вопросы были связаны с началом работы Анохина (и инженера КБ Королева Елисеева) по космической тематике, с их первым знакомством и его продолжением.

«Тогда Королев начал заниматься серьезно пилотируемыми полетами – вспоминал Елисеев. – У нас были задумки сделать лунную программу. Первый проект так называемого "поезда" создавался в 1963 г. И как элемент этого "поезда" разрабатывался корабль "Союз".

Королев пригласил несколько летчиков для того, чтобы они помогали скомпоновать корабль и решить задачи, связанные с присутствием на борту человека. Галлай никакого отношения к этому не имел. Он вообще у нас не работал. Он появлялся на космодроме как гость и человек такой, которого знали. У нас было два летчика – Сергей Николаевич Анохин и Леонид Михайлович Кувшинов. Анохин с Кувшиновым, может быть, пришли раньше Лобанова и Борисова. Я занимался тогда ручным управлением. И Раушенбах, он был моим начальником, рассказал мне, что к нам поступили работать вот эти два человека. Вы, говорит, с ними посоветуйтесь, какую надо закладывать логику в ручном управлении. Я тогда пошел в наш

демонстрационный зал, встретил их там двоих, и мы долго говорили на эту тему. Тогда я впервые увидел Анохина. Слышал о нем, но увидел впервые. Второй уже раз я с ним соприкоснулся, когда мы стали готовить полет Леонова. Он опять помог мне организовать в ЛИИ необходимые полеты на Ту-104. И потом он возглавил отдел. Отдел призван был писать инструкции, но реально они в этом направлении мало что делали, честно скажу. Потому что инструкций как таковых еще не было. Вместо инструкций космонавту писали методику ручного управления. Она создавалась нами, в нашем отделе, поскольку только мы знали, как устроена система управления. И единственное, что мы передавали в этот отдел, не помню уж почему, это расчеты по расходу топлива на разные операции, чтобы понять, как по программе полета будут меняться запасы топлива.

Анохин был сразу же вовлечен в оформление рекордов по этим полетам. И все рекордные материалы, связанные с полетами первых космонавтов, шли через спортивного комиссара Борисова и Анохина. От нас Анохин все это дело курировал.

Когда была создана первая группа, где-то в начале 1966 г., в нее вошел Анохин. Он был с нами в профилактории. Занимался вместе физкультурой, ходил на лекции, изучал азбуку Морзе... Конечно, ему сложно давалась техника, но он как-то в голове фильтровал информацию. Разговоры о высоких материях он пропускал, не пытаясь в них разобраться. Он вылавливал то, что ему нужно было знать как летчику. Вот это он сразу хватал, сразу понимал, сразу представлял себя на месте человека, который будет управлять аппаратом. Тогда была "война" нашего КБ с военными, они не хотели пускать гражданских. У Королева, конечно, было больше внутреннего убеждения, чем у Мишина. Королев видел в этом гораздо большее. Мы, кстати, на эту дорогу так и не встали. Американцы на ней стоят и поныне. У Королева перед глазами была школа летчиков-испытателей. Летчик является лучшим советчиком для Главного конструктора. Это его партнер. Он с ним думает вместе: этот прибор удобнее сюда поставить, это кресло удобнее сделать так... После Королева такая разумная линия не была выдержана. Американцы с самого начала встали на этот путь. У них нет центра подготовки космонавтов. У них в головном проектном подразделении, в центре имени Джонсона, там, где идет

проектирование, там космонавты и сидят. Там они участвуют в работе на всех этапах. Там руководитель проекта, как только возникает вопрос по кораблю, обязательно зовет астронавтов, чтобы с ними посоветоваться. То же делается у нас в авиационной

промышленности. Мы же в нашей космонавтике создали отдельную школу – это была большая ошибка. Вложили огромные деньги и нанесли большой вред делу. Поэтому у нас, сплошь и рядом, слышишь, как прилетают космонавты и начинают хаять те или иные системы, решения. Я был на нескольких правительственных комиссиях. Помню, однажды у Мишина давление подскочило до 220, когда он вместе со всеми услышал неграмотную критику "дерьмового корабля", на котором "вместо трех гироскопов поставили два". Космонавты не были участниками создания корабля, он был для них чужим...

Я встречался с Анохиным на первых тренировках. Это были морские испытания в районе Феодосии. Там тогда были и Гагарин, и Комаров. Вся та группа была. И картина была смешная. Спускаемый аппарат принадлежал нам, промышленности, а тренироваться должны были они, военные. Они говорят: мы вас не пустим на тренировки. А

Лобанов, он вел тогда переговоры, говорит в ответ: "Ну, тогда мы вам не дадим аппарат. Вы, пожалуйста, тренируйтесь, прыгайте в воду" И только тогда мы договорились тренироваться через раз. Один раз -гражданский экипаж, один раз – военный. Тренировки эти проходили ночью. И, так получилось, я тренировался с Анохиным и Макаровым. Анохин, которому тогда было уже где-то 54 – 55 лет, работал превосходно. Его нельзя было отличить от всех остальных. Более собранный, чем те, кто помоложе, очень организованный, он все делал точно так, как рекомендовали. У него внешне не было никаких

эмоций...

Мы жили долго в профилактории. В минуты отдыха он всех нас учил тогда ходить на ходулях. Он сам начал осваивать их в свое время для того, чтобы научиться пространственно мыслить. Для него это было упражнение, развивавшее умение ориентироваться в пространстве с одним глазом, а нам – забава... Для меня, вообще, было и остается загадкой то, что ему с одним глазом впервые доверили дозаправку самолета в воздухе...

Анохин много читал, он очень любил читать. Он умел общаться с людьми. Притом, общался на основательном интеллектуальном уровне. У нас есть люди, которые хотят казаться умней, чем они есть. Они используют терминологию, для них неизвестную, и сразу показывают себя глупцами. Анохин был по-житейски мудрым. В общении с ним мы никогда не чувствовали его возраста, какой-либо отсталости... Я даже больше бы сказал: во многих отношениях с ним было интереснее беседовать, чем с молодыми, так как он больше видел и больше читал, и он имел гораздо больший жизненный опыт. А на чисто инженерные темы мы с ним не разговаривали. С ним бессмысленно было писать уравнения. Это вообще с космонавтами бессмысленно делать. Но когда смотрели какие-нибудь схемы, ну, допустим, чертежи компоновки кабины, он эти чертежи читал, он видел все важное. Макет, конечно, больше ему нравился... Инженером я бы его не назвал, потому что в моем представлении инженер – это тот человек, который может что-то спроектировать. Он, конечно, этого ничего не мог. Но мы это никогда не чувствовали в разговоре с ним.

Когда у нас появился Анохин и создали его отдел, подразделения Я. И. Трегуба еще не было. Трегуб пришел позже. Был так называемый 90-й отдел, летно-испытательный отдел. Потом, когда пришел Трегуб, создали испытательный комплекс, в который вошел этот 90-й отдел. Не знаю отношений Анохина с Трегубом. Может быть, вполне допускаю, что они друг друга недолюбливали. Они просто были разными людьми. Трегуб – человек военный... Так скажу: он генерал в душе. Он должен

быть главным! И мало того, что главным – главнокомандующим подразделения! Может быть, с Анохиным обсуждать какие-то вопросы технические было нельзя. Организационные – сложно. Он -индивидуум! Он мог поддерживать хорошие отношения с разными людьми, и не больше того. Всю бюрократию вел Лобанов, он был замом Анохина. А когда куда-то надо было идти, о чем-то договориться

или позвонить, это делал Анохин. Лобанов, конечно, был более организованным, он привык к наземной работе. А Анохин не привык. Может быть, на этой почве Трегуб имел к Анохину какие-то претензии... У него бывали случаи, когда он не выходил на работу. Наверное, это Трегубу было известно, наверное, ему и это не нравилось. Наверное. Под руководством Трегуба находился испытательный комплекс. Отдел Анохина уже вырос к этому времени, и он выпускал всю бортовую документацию. Кроме того, он курировал техническую подготовку космонавтов, т.е. содержание технической подготовки. Меня, как и Лобанова, на какое-то время назначили заместителем Анохина. Я здесь проработал очень недолго, потому что буквально через несколько месяцев ушел во второй полет. После второго полета меня назначили руководить вот этим подразделением. Я подчинялся непосредственно Трегубу. Анохин подчинялся мне. Была еще одна служба, ею руководил Е. В. Шабаров, которая тоже подчинялась Трегубу. Потом сюда вошла еще служба управления полетом. Я

стал руководителем полетов и одновременно руководителем вот этой службы. Это довольно большая работа. Не внутри этого куста, но отдельно, примыкая к нему, стал работать отдел научных исследований. У меня появились отдел анализа, отдел управления, отдел научных исследований в службе управления полетом. Здесь было три отдела. И остался летно-методический отдел и отдел тренажеров. Вот эти пять отделов...».

– Все это было под Вашим началом и через Вас подчинялось Трегубу? – прервал я рассказ космонавта.

– Да. Потом ушел Шабаров, потом ушел Трегуб. Я возглавил это направление вместо Трегуба. И я уже подчинялся Главному – В. П. Глушко.

– Когда вы стали заместителем у Анохина и когда стали его начальником, Вы-то сами сложностей не испытывали?

– Нет. У меня с ним были очень хорошие отношения все время. И никаких изменений в наших отношениях не произошло. Для меня это был просто очень уважаемый человек. И все. Я с ним, по сути, говорил об общих каких-то вопросах, самых общих. А когда надо было технику обсуждать, конечно, я не с ним обсуждал ее, а с другими. У него был отдел целый, там человек семьдесят специалистов... Начал-то он когда, было всего – два – три человека...

Я знаю о прямом участии Анохина в подготовке выхода в открытый космос. Я готовил тогда технологию выхода, рассчитывал динамику самого движения космонавта после отделения его от шлюза. Надо было обоснованно выбрать длину фала и способ его крепления: при натяжении усилие натяжения фала должно было проходить максимально близко к центру масс космонавта, чтобы его не закрутило. Особое значение имели соответствующие эксперименты в полете, организованные с помощью Сергея Николаевича. Методика выхода космонавта из шлюза (еще до его отделения от шлюза) обсуждалась с участием Королева и Анохина. Спорили, к примеру, куда крепить ранец Леонову. Были люди, которые предлагали начать выход с ног, чтобы человек вывел почти все туловище и потом – голову. Анохин был против этого. Он был за то, чтобы сначала осмотреться, куда ты выходишь, а потом осмысленно выходить. Головой вперед. Так и было это сделано.

Мне Раушенбах рассказывал о совещании по поводу расположения ранца – сзади или спереди. (Анохин активно участвовал в подобных совещаниях и принятии ответственных решений). Кто-то предлагал ранец поместить на грудь. Королев лично принял решение перенести его на спину. Кто-то продолжал настаивать: "Когда вы на баяне играете, вы же баян на груди держите..." Королев ответил: "Да, но если при этом мне надо обнять девушку, я его сразу на спину перевешиваю".

– Никитский, Долгополов, другие нелетавшие и летавшие

космонавты говорят о своей личной признательности Сергею Николаевичу. У Вас такого чувства, кажется, нет?..

– У меня нет такого чувства, потому что я проходил вообще без его участия. Никитский и Долгополов прошли одновременно с ним медкомиссию. Они встречались на теоретических занятиях. И самой уважаемой фигурой был Сергей Николаевич. Может быть, эта вот аура Анохина на них сейчас производит такое впечатление...

– Борис Евсеевич Черток говорил мне, будто именно Вам Анохин сказал, что хотел бы быть похороненным рядом со своими друзьями на Новодевичьем кладбище. Друзья это – Громов и Амет-хан. Я же знаю, что у него было "свое", Рогожское кладбище, на котором захоронены все его близкие – старообрядцы...

– У меня никогда не было даже разговоров с ним на эту тему. И не я организовывал его похороны...

– Да, насколько мне известно, эти печальные заботы взяла на себя, в основном, Светлана Савицкая. Ее Анохин высоко ценил и как летчика, и как космонавта. Многое сделал для нее, как и для других космонавтов, и она помогла достойно отдать ему последний долг... Теперь, позвольте, совсем иной вопрос. Скажите, пожалуйста, что Вы думаете о Каманине. Все говорят о том, что у него было предвзятое отношение к Анохину. Наверное, Анохин не был исключением в данном случае, но все-таки вы чувствовали, что к нему особо негативное отношение?

– Отношения испортились тогда, когда Королев пытался всеми силами Анохина привести к космодрому. И Анохин прошел бы, он открыл бы вообще нехорошую для Каманина дорогу. Это летчик-испытатель, причем такого класса, какого нет у ВВС, и он выбивал все козыри у Каманина, у военных. Они уцепились за отсутствие глаза у Анохина и не пропустили его. Был бой, они встали стеной и не пропустили. На этом, по-моему, дальше и выстроилось отношение Каманина к Анохину. Каманин все-таки был не глупым человеком, и он понимал, что как летчик Анохин был лучше других.

Каманин был супердисциплинированным, очень жестким по отношению к себе. И, я должен сказать, внешне жестким. На самом же деле, где-то внутри он умел делать скидки людям. Он умел строго разговаривать. Он не допускал, скажем, курения на космодроме. Все старались куда-то убегать. И вот однажды А. Г. Николаев с В. И. Севастьяновым, готовясь в полет, "попались": они оба курили, и закурили в комнате, что вообще не допускалось. К ним, вдруг, зашел Каманин, а там дым коромыслом и пепельница с окурками на самом виду. Каманин что-то спросил и тут же вышел, ничего "не заметив". Ушел и никогда им об этом ничего не говорил, хотя он был очень требовательным человеком и любил порядок во всем...

Анохин был безусловно очень уважаемым человеком в коллективе. Иначе, как Сергей Николаевич, к нему никто не обращался. Он был человеком добрым, очень коммуникабельным. Никогда в жизни я не слышал, чтобы он на кого-то ругался или был зол. Он не любил плохо говорить о людях. Он, когда видел, что есть что-то плохое, умел сказать об этом в очень спокойной манере. Все очень любили его слушать. Он был хорошим рассказчиком, прожившим большую жизнь. К нему все относились просто с человеческим уважением. Больше ничего. С ним советовались, делились... Я помню такой эпизод – с В. Н. Кубасовым. Случилось так, что во время тренировочного полета на невесомость на Ту-104 ложно сработала сигнализация, загудела сирена и загорелся транспарант: "Покинуть самолет. Разгерметизация". Началось внутри самолета несусветное. Работали кинокамеры, и они зафиксировали, что там творилось! Все забыли свои инструкции. Врач, который должен покидать самолет последним, первым пришел к люку и встал на четвереньки, готовый прыгать без парашюта. Словом, там черт знает что было. Потом выяснили что это – просто ошибка...

Спустя некоторое время, решили провести в таком же

тренировочном полете неожиданную для всех тренировку. И опять

попало на Кубасова. Опять "сработала" сигнализация, усилилась

"болтанка". Но тут уже была некоторая готовность: методисты

начали цеплять на космонавтов парашюты, началась

подготовительная чехарда. А потом вышел второй пилот и объявил:

"Отбой! Учебная тревога..." Все там основательно

переволновались... Кубасов, переживший это во второй раз, пришел

к Анохину и поделился: "Сергей Николаевич, вы знаете что

устроили...". Анохин внимательно выслушал его, а потом и говорит:

"А я бы выпрыгнул". Тот удивился: "А зачем?" "Чтобы в следующий

раз не устраивали таких вещей". И он мог так сделать, взять, открыть

дверь, да и выпрыгнуть! Отчаянный был человек... Вообще-то

парашютная подготовка космонавтам, по-моему, не нужна.

Космонавт никогда парашютом воспользоваться не сможет. У

американцев этого в подготовке нет вообще. Психологически, если

проверить просто вот устойчивость, ну, можно попросить один – два

раза прыгнуть, но делать из этого систему вряд ли необходимо...

– Что Вам вспоминается о последнем периоде жизни Сергея Николаевича?

– У него было плохо с желудком. Что-то вроде язвы желудка. Его вылечили, но строго наказали: нельзя ни пить, ни курить. Однажды мы повстречались, смотрю: он идет с сигаретой. "Вы что, Сергей Николаевич?" Он говорит: "Понимаешь, мне врач сказал после лечения, что у меня сейчас желудок как новенький. С "новеньким" я 70 лет прожил, а больше и не надо". После этого я с ним встречался мало. А когда он умер, меня там уже не было, я ушел из КБ.

У нас с Сергеем Николаевичем были хорошие отношения. Я бывал у него дома. Мы много времени провели с ним и в командировках...».

Очевидно, нет необходимости как-то комментировать

воспоминания руководителей Анохина – Я. И. Трегуба и А. С. Елисеева. Они по-своему ценны своей спокойной сдержанностью и позволяют узнать нечто дополнительное о конкретной работе Сергея Николаевича в КБ Королева. Как правило, те, кто знали Анохина, говорят о нем в большинстве своем восторженно. Это естественно передалось автору, но, возможно, вредит тону нашего повествования... Более

хладнокровные и сдержанные суждения представляются совсем не лишними. Но и не более того.

Прежде чем перейти к "ледяным" взглядам на Анохина Каманина, один штрих к портрету генерала. Разные люди говорили мне о том, что Елисееву основательно помог Анохин. Одной из главных проблем будущего космонавта было... его литовское происхождение. Я не очень-то поверил в это, и даже не стал спрашивать об этом космонавта. Но потом в "Дневниках" Каманина прочел: "Для меня еще неясно, что повлияло на Мишина – долгая ли беседа его с маршалом Руденко или моя встреча в ЦК с Сербиным и Строгановым (16 ноября Сербин и Строганов согласились с моим предложением послать в полет Хрунова и Елисеева). Однако, появилась новая угроза качеству подготовки основного экипажа.

Дело в том, что полковник А. Н. Душин (КГБ) сообщил мне дополнительные сведения к биографии Елисеева. В свое время он сменил отцовскую литовскую фамилию Курейтис на фамилию матери Елисеева. Его отец, Курейтис Станислав Адамович, в 1935 г. был осужден на 5 лет за антисоветскую агитацию. В данное время отец Елисеева работает в Москве начальником лаборатории Центрального научно-исследовательского института кожевеннообувной промышленности. Елисеев в 1966 г. расторгнул брак с гражданкой Шкаликовой, от которой у него есть дочь 1960-го года рождения, и женился на Комаровой". Вот так. Все это, оказывается, влияет на качество подготовки к полету...

По отношению к Анохину у Каманина была явно сквозившая ревность. Его имя упоминается в "Дневниках" неоднократно, но ни одного доброго слова о нем как о летчике. Ни одного уважительного слова как о человеке. Вместе с тем, сколько угодно издевательских суждений типа: инвалид, старик, непрофессионал. О себе, о своей хорошей спортивной форме, успехах в теннисе и преферансе, о своих достижениях как летчика, о своем боевом пути Николай Петрович рассказывает с видимым удовольствием: «18 октября 1965 года. Сегодня мне "стукнуло" 57 лет. Раньше я считал людей в этом возрасте стариками, сейчас мои взгляды на старость изменились. Я себя стариком не считаю. Ежедневно я тружусь по 13 – 14 часов.». Каманин, которого беспокоил и "сахар", и "давление", был на два года старше практически здорового Анохина. Королев поставил Анохина во главе отряда космонавтов. Каманин же противится изо всех сил и новому отряду, и, тем более, его командиру. Каманин, возможно, и искренне, уверен, что он и только он – единственный "батька" космонавтов. Он, получая регулярно сведения из любых источников, в том числе от них самих, о каждом их поступке, слове и жесте, в любом окружении, будь то в их семьях или на любых встречах у нас в стране или в зарубежных поездках, поучает их непрерывно. Он их первый цензор и редактор, прокурор и судья. 20 апреля 1964 г. он записал: «Сегодня ровно 30 лет, как семерым нашим летчикам, и в том числе мне, присвоили звание Героя Советского Союза за участие в спасении челюскинцев. Газеты и журналы широко отметили эту дату... Очень много обо мне написал в "Неделе" Ю. А. Гагарин. Слова "батька", "наставник", "воспитатель", "руководитель космонавтов" пестрят в десятках статей...».

И вдруг "бунт на корабле". Страницы дневника полны резких суждений: «К большому количеству ошибок в строительстве

космических кораблей и создании оборудования для них добавилась еще одна большая глупость. Дело в том, что Тюлин, Бурназян и Мишин добились решения ВПК о подготовке для кораблей 7К-ОК смешанных экипажей. Это значит, что вместе с хорошо подготовленными военными космонавтами (Гагарин, Николаев, Быковский) полетят "инвалиды" (Анохин, Фролов, Макаров, Волков). Все эти кандидаты ОКБ-1 по здоровью совершенно непригодны к полету и еще даже не начали подготовку к нему. Суточный полет Феоктистова и Егорова проявился только галлюцинациями и переживаниями, но трехсуточный полет неподготовленных людей может закончиться более печально. Этого не понимают Смирнов, Бурназян, Мишин и другие...».

". Стремление ОКБ-1 иметь в экипажах своих людей в принципе нельзя отвергать, но делать это за два – три месяца до полета и включать в состав экипажей пожилых людей (Анохину более 50 лет), имеющих серьезные недостатки по здоровью и почти неподготовленных к полету, по меньшей мере, неразумно. Особенно неприятны попытки протащить в полет малопригодных людей при наличии в ЦПК космонавтов, имеющих шесть лет специальной подготовки и абсолютное здоровье. Абсурдность решений, которые предлагают представители промышленности, для нас очевидна, но их не так легко отбить, поскольку Тюлина и Мишина поддерживает Смирнов (правительство) и Устинов (ЦК КПСС), а нас не поддерживают Генеральный штаб и маршал Малиновский.".

«... Я больше всех виню в создавшейся обстановке маршала Руденко: это он поставил три года назад наш Институт авиационной и космической медицины на "новые рельсы" – "отколол" от него значительную группу людей во главе с Яздовским, отобрал здания и материальные ресурсы и передал все это в Минздрав для создания

нового института космической медицины. Три года работает новый институт, и все три года идет непримиримая борьба между ВВС и Минздравом за руководство медико-биологическим обеспечением космических полетов. После создания нового института Королеву, Мишину и в целом промышленности стало легче: им удобнее иметь дело с Минздравом, чем с ВВС. Правецкий, Парин и другие руководители института на все пожелания и требования Мишина отвечают: "Есть. Будет сделано". В угоду Мишину они пошли

на резкое снижение медицинских требований при отборе космонавтов и считают возможным допустить к полетам 56-летнего одноглазого Анохина и других товарищей, имеющих серьезные изъяны в здоровье. Больше того, Парин, Егоров и Горбов выдвинули и защищают "теорию", согласно которой в космос надо посылать не самых здоровых людей. Из-за такой позиции Минздрава между специалистами часто возникают большие споры и баталии...».

Каманин не слышит критических голосов. Сегодня ясно, что многие требования к здоровью кандидатов в космонавты были тогда явно завышены, и это шло в ущерб качеству их полетов. Но Каманин ценил любую поддержку:

«27 июля 1966 г. ... Мишин настаивает на включении в группу испытателей от ОКБ-1 Анохина и Елисеева. Такое предложение возмутило даже невозмутимого Строева (начальник ЛИИ), он сказал: "Я очень уважаю Анохина, но нужно ли включать его в группу испытателей? Над этим надо серьезно подумать". А Северин и Алексеев добавили: "На Анохина скафандра нет и раньше,

чем через два – три месяца, не будет"».

"5 августа 1966 г. ... Звонил Мишин, а потом Цыбин – оба пытаются сгладить наши вчерашние расхождения и навязать нам подготовку Анохина, Елисеева, Волкова и Кубасова. Я дал согласие рассмотреть этих кандидатов, как только получу их личные дела.".

Дневник – дело личное, особенно, если он не предназначен для обозрения потомков. Но этот-то как раз рассчитан на то, что его прочтут и оценят. "Космическое оружие – стратегическое оружие ближайшего будущего, – убежден Каманин, – и поэтому необходимо уже сейчас готовить технику, кадры и разрабатывать тактику его использования". Генерал ВВС Каманин убежден, что он лучше других знает не только задачи человечества, не только правильные пути развития космонавтики, не только чисто технические, а также человеческие проблемы каждого Главного конструктора. Но он лучше всех знает не

менее важное: анкетную подноготную каждого кандидата в

космонавты: литовское происхождение одного, язву желудка другого, вольные суждения и галлюцинации третьего. Он весь – в сражении. И победить наобходимо не только в том, по какой траектории и на каких кораблях лететь к Луне как объекту стратегической военной важности, но и в том, чтобы в экипаж входили обязательно А и Б, но – ни в коем случае – не В! 21 сентября 1964 г. Каманин записал: "Моя задача неимоверно усложнилась: теперь мне нужно бороться не только против Королева, но и против моих прямых начальников...".

Как ни важна стратегия, но основной бой, точнее, затяжная, примитивная стычка между всеми и вся разворачивается вокруг имен кандидатов в космонавты: "7 июля 1965 г. ... Получил вчера от председателя Государственной комиссии по пуску пилотируемых кораблей Г. А. Тюлина предложения о подготовке

экипажей для полета на 7К-ОК № 3 и № 4.

Члены экипажа № 3: командиры корабля (от ВВС): В. М. Комаров и П. И. Беляев (дублер), от Министерства общего машиностроения (МОМ): Г. А. Долгополов и Г. М. Гречко (дублер); испытатели от МОМ: О. Г. Макаров, В. Е. Бугров (дублер).

Члены экипажа № 4: командиры корабля от ВВС В. Ф. Быковский,

A. Г. Николаев (дублер), от МОМ А. С. Елисеев, С. Н. Анохин (дублер); испытатели от МОМ В. Н. Кубасов, В. Н. Волков (дублер)".

Казалось бы, естественно желание соединить в экипажах новых, "сырых" еще кораблей наряду с опытом бывалых командиров – военных космонавтов знания и умение создателей кораблей – космонавтов гражданских. Тем самым выправлялся бы чрезмерный первоначальный крен. Но Каманин не спешит сдавать позиции: "31 августа 1966 г. ...

B. П. Мишин прислал всю свою команду во главе с Анохиным. Всех отправил в госпиталь, дал указание Бабийчуку не задерживать Кубасова, Гречко и Бугрова в госпитале более трех – четырех дней, остальных можно обследовать обстоятельнее". Это приговор предварительный, а быстрый и окончательный был вынесен несколько дней спустя: "5 сентября 1966 г. ... Сегодня из ЦНИАГ в ЦПК поступили три кандидата от ОКБ-1: Кубасов, Волков и Гречко. По заключению наших врачей, эта тройка, при некоторых послаблениях в требованиях к здоровью, может быть допущена к тренировкам в ЦПК. Анохин и Бугров забракованы, а Елисеев, Долгополов и Макаров будут продолжать обследование в госпитале". Недоброе и несправедливое отношение к Анохину сложилось у Каманина задолго до этого. Об этом не раз говорили и Раценская, и космонавты. Это видно и из мелочей, которые выпирают из дневника: "23 апреля 1965 г. ... Звонила

Маргарита Раценская – наша знаменитая планеристка, жена летчика-испытателя С. Н. Анохина. У них есть дочь, ей 20 лет, она учится на третьем курсе института (изучает английский язык) и уже летает и прыгает с парашютом. Анохин и Раценская поддерживают желание дочери быть космонавткой. Посоветовал им, чтобы дочь сначала закончила институт, а уж потом пыталась попасть на космическую дорогу...". Маргарита Карловна этим словам Каманина не удивилась, но спокойно возразила: «Ничего подобного не было! Я Каманину никогда не звонила. Могла бы, потому что он меня хорошо знал, мы ведь вместе работали в ДОСААФ. Я была членом президиума ЦК. Но в таком звонке не было никакой необходимости. В шутку мы говорили о Наташе с Королевым. Но именно в шутку, поскольку у нее была интересная для нее специальность – английский язык, которая ее сейчас и кормит. Телефонный разговор с Каманиным у нас был. Но звонил как раз он. Звонил мне. Цель у него была одна – отговорить Сергея. "Я тоже хотел бы полететь, – убеждал он, – если б не возраст и здоровье". Вот и весь разговор.».

Другой "укол" нанесен двадцать дней спустя: «13 мая 1965 г. . Пару месяцев назад Сергей Павлович высказал пожелание послать во Францию вместе с экипажем "Восхода" Е. В. Шабарова. Сейчас Королев просит послать Шабарова, Анохина, Цыбина, и Фролова. Шабарова мы пошлем, а остальные подождут другой, более подходящей оказии. Всего во Францию поедут восемь человек, старшим я назначил генерал-майора Кузнецова.» Может быть, и Анохину, и Цыбину далеко до генерала? Но вот, что пишет о нем, спустя три с половиной года сам Николай Петрович: ". Генерал Кузнецов за последние два года наделал немало ошибок, подорвавших его авторитет среди подчиненных Он излишне много внимания уделяет повышению своего материального благополучия за счет государства: постоянные просьбы о повышении оклада и представлении к очередному воинскому званию и наградам, назойливые попытки получать вознаграждение за классность (хотя навыки летчика 1-го класса им давно утрачены), попытка присвоить чужое изобретение, использование служебной автомашины в личных целях и тому подобное .".

И вот что Каманин пишет о Цыбине, а также (за несколько дней до смерти Королева, которого на других страницах поливает с ног до головы) о Главном конструкторе: "24 декабря 1965 г. . Вчера был в ОКБ-1. Праздновали 60-летие Цыбина Павла Владимировича. Выступили более 70 человек: наговорили в сто раз больше того, что может сделать за свою жизнь один талантливый человек. Хорошо, что Цыбин скромный и разумный человек. Этот многословный поток восхвалений его не испортит. Вел собрание Королев... Сергей Павлович провел вечер блестяще – умный он, очень умный человечище...". Из тех же "Дневников Каманина" следует, что В. П. Мишин, и не он один, бился за Анохина, как мог. Когда отстоять его в качестве космонавта не удалось, Главный, а также П. В. Цыбин постарались показать Анохину, что он остается одним из основных руководителей подготовки гражданских космонавтов. Это заметил и Каманин: «14 сентября 1966 г. ... Вчера я, Кузнецов, Гагарин, Цыбин и Анохин продолжили в ЦПК обсуждение "проблемы" подготовки космонавтов. Для нас, военных, -писал Каманин, – в этом вопросе нет проблем: ВВС могут обеспечить подготовку космонавтов для всех министерств и ведомств...».