Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)

Лавейкин...

Г. М. Гречко говорил тогда то же, что и прежде, но с какими-то новыми деталями: «Для нас Сергей Николаевич был как дядька, как батька... Лишь когда он к нам пришел, я только тогда почувствовал лично, что вот теперь все у нас будет в порядке, вот теперь не пропадем! Это был человек уникальный. Чему я у него научился? Молодой, красивый, иду на центрифугу. Подхожу, у меня уже пульс 90! Сел – 120! На четырехкратной перегрузке – уже зашкаливает! Он тоже проходил комиссию вместе с нами. Подходит – 90! Садится – 90! Перегрузка – 90. Вылезает – 90! Вот это для меня был первый урок: надо держать себя в руках, надо собираться. Однажды мы спросили Сергея Николаевича, было ли ему страшно когда-то. Мы были абсолютно уверены, что он скажет: нет. Он ответил: "Страх – это обычно. Страха нет только у дурака, который ничего не понимает...". Это второй урок (В. И. Севастьянов вмешался: "Его крылатая фраза: "Я не трус, но я боюсь..."). И последнее. Его как-то ребята стали пытать: "Вот если у Вас будет безвыходное положение, как Вы будете действовать?" Он: "Безвыходное?" "Да!" "... Абсолютно безвыходное?" "Абсолютно!" Он подумал – подумал и ответил: "Буду искать выход!.."

Когда мы все-таки "добрались" до него: "Чего же Вы больше всего боялись?" он ответил: "Сраму. Мы попадаем иногда в такие ситуации, когда нас заставляют сделать что-то срамное, и заставляют крепко. Последнее, что я не допускал в своей жизни – сдаться и осрамиться". Вот это – уроки Сергея Николаевича. Он из нас делал... людей – на собственном примере...».

В. В. Аксенов начал с воспоминаний о полетах Анохина на невесомость в новом для него качестве: «Во время наших тренировок в ЛИИ на невесомость на Ту-104 Сергей Николаевич плавал, облаченный в скафандр. После того, как он снимал скафандр, он бежал в кабину. Летчики ему охотно уступали штурвал. Он пилотировал и сажал Ту-104. Сколько было у него радости!.. Здесь же, в ЛИИ проводились полеты на "лунную тяжесть"... Если бы был жив Королев, мы первыми полетели бы на Луну: были готовы аппараты, были проведены два полета автоматических с облетом Луны, опустился корабль в Индийский океан... За ними должны были последовать пилотируемые полеты на Луну. В нашей программе предполагалось, что один космонавт должен был оставаться на орбите, а один – садиться... И вот, когда однажды речь зашла о том, как впервые садиться на Луне, Анохин после долгих обсуждений разных операций при подлете к Луне и посадке, заметил в узком кругу: "Ну, да,.. но первый человек, который полетит на Луну, там и останется..." Всем было ясно, что он-то не сомневался ни секунды – лететь или не лететь... Руководителем нашего отряда, руководителем нашего летно-испытательного подразделения в Королеве он был 22 года!».

В. И. Севастьянов, всегда очень тепло вспоминавший Сергея Николаевича, как депутат Государственной Думы основательно поспособствовал в дни торжеств, посвященных 90-летию Анохина, опубликованию в "Советской России" большой статьи о нем – на целую страницу. На торжествах в ЛИИ космонавт вспомнил, прежде всего, об общих с Сергеем Николаевичем корнях: «Бабка и дед у меня были староверами... Низкий поклон и благодарность Сергею Николаевичу за совет и учебу. Мы, молодые космонавты, были обязаны ему многим. Королев был абсолютно прав, когда позвал Сергея Николаевича к нам на фирму и создал летно-испытательную службу. Сначала это был летно-методический отдел. Сергей Николаевич много лет был председателем методического Совета в ЛИИ, с печатью – на все испытательные программы. Тогда был установлен такой порядок: если методсовет не рассмотрел программу, не поставлена его печать, то любые ведомства ничего не могли решить. И вот с этим опытом он приходит к нам, когда мы только что закончили серию полетов шести "Востоков" – 1963 год! Мы подготовили полет первого "Восхода", потом второго "Восхода". И дальше – все! Дальше документация уже шла на уровне именно методических разработок. Из ГК НИИ ВВС мы призвали пять полковников и генералов, которые писали инструкции. И мы создали новую совершенно школу методических разработок. Ответственность, знание "аварийных ситуаций" – это очень важно. Сергей Николаевич, опираясь на свой опыт в ЛИИ, передавал нам этот опыт на протяжении 22 лет. И мы, летавшие уже не по одному разу, завершаем его жизнь. Человек отчасти знает, а отчасти предугадывает. Полное совершенство наступает тогда, когда это "отчасти" – исчезает. Совершенство человека – в знаниях и в предугадывании. Сергей Николаевич обладал удивительной гармонией знаний и предугадывания во всех своих ситуациях. Это была его особая способность. Он родился, чтобы летать...».

С. К. Крикалев – Герой Советского Союза и Герой России приехал на торжества накануне очередного и очень ответственного космического полета совместно с американцами. Он дважды длительно летал на советской космической станции и два раза летал на американском "Шаттле". Наши космонавты говорили, что он перевернул представление американцев о нас. Американские астронавты обычно ограничивались на "Шаттле" лишь работой с манипулятором. А тут пришел инженер, программист и отработал так образцово, как им и не снилось. Говорят, что когда на "Шаттле" что-либо ломалось, никто на борту, кроме русского Крикалева, исправить положение не мог. Не случайно в ближайшие недели ему предстояло стать первым российским космонавтом на международной станции "Альфа". Анохин в свое время наверняка выделил этого парня, потому что, помимо прочего, Сергей Крикалев был еще и чемпионом СССР по самолетному спорту. Хотя их общение (в самом начале "космической" биографии молодого инженера) не было продолжительным, он сохранил об Анохине самое благодарное воспоминание. Нельзя сказать, что так было со всеми, кому он так сильно помогал.

"Я только пришел в отряд, – говорил Крикалев, – и Сергей Николаевич представлял нас, молодых космонавтов, на различных комиссиях, когда мы проходили отбор. Много я слышал разговоров о нем, слышал и его рассказы об авиации. Он передавал свой опыт первому поколению космонавтов, а они – последующим. Он оставил большой след во всех нас...".

Много было ярких слов, воспоминаний летчиков, ученых. Одно восторженнее другого. Причем ни у кого не возникало и тени сомнений в искренности все новых и новых ораторов, в справедливости все более высоких и самых высоких человеческих оценок. Но было еще одно ... не выступление (после всех), а тихое слово мне на ушко Маргариты Карловны: "Сережа не был великим, он был... верующим. Он был глубоко верующим человеком...".

ГОЛУБИНАЯ ЛЮБОВЬ

Вряд ли читатель не успел понять, что рядом с Сергеем Николаевичем Анохиным всю его жизнь был человек столь же удивительный. Человек, который вместе с ним испытал все радости и беды их общей и своей собственной жизни, обретения и потери, награждения и оскорбления. Этот человек, жена и друг, – Маргарита Карловна Раценская, сама по себе, независимо от легендарного мужа, прошла через свои испытания – в воздухе и на земле. И она сама вписала свое имя в историю авиации. Но главный ее вклад в эту историю – то, сколь настойчиво она помогала пройти через все испытания, в воздухе и на земле, своему мужу. То, как сегодня она сохраняет память о нем.

Одним из самых выдающихся и благодарных учеников семьи Анохиных был летчик-испытатель Георгий Константинович Мосолов. Он говорил: "Моя родная мама дала мне жизнь. Но у меня есть еще вторая мама, которая дала мне крылья и открыла путь в небо; это мой летный учитель – Маргарита Карловна Раценская". В одном из интервью писатель К.-Х. Айерман спросил Мосолова, кто из летчиков-испытателей оказался для него наиболее значимым. Георгий Константинович ответил: «Сергей Николаевич Анохин – звезда первой величины на летном небосклоне. Справедливо молва нарекла его человеком-птицей. О нем недостаточно сказать, что он человек редкого опыта и мужества, решительности и дружелюбия. Немногие летчики внесли столь большой вклад в развитие авиационной техники, как Сергей Николаевич. Знаете ли Вы, что однажды конструктор Яковлев сказал: "Я знаю Анохина уже много лет. Уважаю его безгранично и ценю как уникального специалиста науки о летных испытаниях. Но этот человек продолжает удивлять. На земле это обычный человек, с такими же житейскими слабостями, как все мы. Но в небе – это сокол! В его руках машина приобретает совершенно особые

достоинства. И этому не помеха – один глаз пилота"...».

Уже говорилось, что как бы ни было велико почти всеобщее уважение к Сергею Николаевичу, более того, чем больше оно было, тем сильнее его жизнь и жизнь его семьи вызывала зависть и пересуды некоторых из окружавших его людей... Поводы были всякие.

"Взять хотя бы покидание самолета, – говорила Раценская. -Летчики-испытатели обычно боятся прыгать с парашютом, боятся катапультироваться. А тут в испытатели пришел мастер спорта, ставший позднее заслуженным мастером парашютного спорта...". Зависть исходила, прежде всего, от летчиков, считавших себя в чем-то ровней Анохину. Вольно или невольно, отдавая должное его феноменальному летному мастерству и опыту испытателя, они покусывали его, раздувая грязные слушки о жене. Особенно больно жалил миф о ее неверности. Маргарита Карловна знала о грязи, которую на нее льют, и на склоне лет высмеивала жалких выдумщиков: "Сережу и мною пытались вывести из себя. Как? А вот так: скажут ему исподтишка какую-нибудь гадость обо мне, хорошо зная, что он необыкновенно любил меня, и довольны! Но моя жизнь была всегда на виду. У нас в доме не было и нет халата. Я всю жизнь работала среди мужиков. И уже с утра выходила подтянутая. Я и своих летчиц гоняла как чертей – приучала к тому же. Потому и сохранила форму, которой многие удивляются и поныне. Если бы я была той, кем кто-то хотел меня представить, прилепив вторую букву алфавита, меня отвергли бы прежде всего мои подруги и мои ученики, и я никогда не была бы столь высоким руководителем ни в Центральном аэроклубе, ни, тем более, в ЦК ДОСААФ...".

Маргарита Карловна хорошо знала, "кого ей шили". У нее был друг детства, красивый парень Володя. Он был женат на ее близкой подруге -Лере Хомяковой, и супруги очень любили друг друга. До войны Лера была инструктором ленинградского районного аэроклуба в Москве. Она ушла на фронт. В ночном бою сбила над Саратовом немецкий самолет. Но потом погибла. Володя женился во второй раз. У него была хорошая семья. Но, как и в детстве, как при Лере, продолжал опекать Маргошу -благо он работал в том же ДОСААФе, рядом. Он видел все напряжение ее жизни, и Маргоша всегда знала, что рядом с ней – верный друг, хороший, интеллигентный человек, очень уважавший Сергея

Николаевича.

Удивительно, но и сегодня есть люди, готовые (по прочтении рукописи этой книги) охотно "просветить" меня в том, насколько любвеобильной была Маргоша в молодости... Можно представить, что же было тогда, что могло дойти до ушей Анохина...

Завистники приносили немало огорчений, но цели своей не достигали. "Мало того, что Сережа продолжал любить меня, как и прежде, и все это знали, – говорила Раценская. – Он всегда был необыкновенно внимателен, а теперь его внимание стало особенно подчеркнутым. Вы помните же историю с камеей?..".

Как не помнить? Однажды Маргарита Карловна показала мне огромную, обрамленную золотом, необыкновенно искусно

выполненную камею. И сказала: "Это подарок Сережи...".

Как-то Анохины после ужина в ресторане "Москва" заглянули в ювелирный ларек, и их внимание привлекла роскошная, итальянской работы прозрачная камея. Поразил ее размер: "На кого же рассчитана она?" – спросила Маргарита Карловна, имея в виду то ли цену, то ли размер камеи. "Но это же произведение искусства..." – ответил Анохин, и разговор на этом закончился. Сергей Николаевич отвез жену в Крюково на том же мотоцикле, на котором привозил ее в любимый ресторан. В Крюкове она была на парадном сборе. И за заботами быстро забыла про чудесную камею.

Анохин в тот год также участвовал в воздушном параде, к которому готовилась Раценская со своими спортсменками. Он показывал на параде опытную боевую технику и вылетал из Жуковского. А женщины, возглавляемые Раценской, выступали пятеркой пилотажниц на самолетах Як-18. Это была команда подруг, но к одной из них, Анне Бодрягиной, Маргарита Карловна сохранила особенно теплое чувство: «Сейчас Анька расхворалась, и, больно видеть, совсем плохая... Я в каком-то смысле ее ученица. Она пришла работать к нам зрелым, опытным человеком, будучи уже несколько лет инструктором военно-морского училища, где готовила летчиков для флота. В войну, – продолжала Раценская, – она была боевым летчиком. Так что летала очень хорошо. У нее был исключительно чистый пилотаж. Почти все участницы пятерки были ее ученицами, из ее курсантского отряда. Я возглавляла спортивный отряд в ДОСААФ, и мне захотелось слетать с ней. "Пожалуйста, товарищ командир", -охотно согласилась она. Я полетела с ней (на том же Як-18) и поняла, что летаю, может быть, не хуже нее, но... жестче, жестче! А у нее в полете – мягкое кружево! Она и по характеру своему такая. Два года мы летали вместе этой пятеркой, и я много работала самостоятельно, улетая в зону и совершенствуя свой пилотаж, чтобы не уступать и в этом моему заместителю и ее ученицам. У меня был большой опыт в другом: в полетах с планеристами, в буксировках. А на параде этого было недостаточно. У нас была добротная команда пилотажниц, в которой

Аня, безоговорочно верившая мне как командиру, была первой моей помощницей и ключевой фигурой...».

Нередко Анохины встречались тогда на разборах полетов, который вел командующий парадом Василий Сталин. Однажды, накануне дня рождения Маргариты супруги оказались рядом на разборе полетов после генеральной репетиции. Пролет Анохина и его товарищей прошел без замечаний. А вот у Раценской произошла неприятность: в полете на ее самолете Як-18 одна из основных стоек шасси отошла от замка. Она это заметила и решила, что уберет ее (в крайнем случае – аварийно) при подлете к Тушину. Но Анна Бодрягина тихо стала подсказывать по рации: "Товарищ командир, нога!" Раценская махнула рукой и ей, и шедшим рядом – крыло к крылу – подругам, мол, все знаю и вижу: горят сигнальные лампочки. Было это в районе Красногорска, и Раценская решила, что постарается убрать ногу на подходе к Москве-реке – она боялась излишне стравить из системы воздух. Но вскоре вдруг и другая летчица из плотного строя пятерки заботливо напомнила Раценской по радио: "Командир, нога!" В это время в эфире раздался щелчок, и прогремел голос командующего парадом Василия Сталина: "Прекратите болтовню, бляди!" В эфире находились, конечно, все экипажи, и мужики – в хохот!..

Анохин счел поведение командующего оскорбительным и потребовал от Маргариты не участвовать в параде. Он был решителен: "Все! Я тебя забираю!" Но потом остыл и не стал настаивать на своем, понимая, что последствия, для всех, могут быть печальными...

На заключительном разборе, как всегда, досталось всем "виноватым". Все сидели смирно, напряженно. Когда Василий Сталин похвалил пятерку за точность и стал "песочить" за что-то начальника аэроклуба генерала Смирнова – Героя Советского Союза, воевавшего еще в Испании, Анохин вдруг тихо толкнул в бок Маргариту. Он протянул ей какую-то коробочку и шепнул: "Открывай!" Она открыла и обомлела: та самая камея, которой не было цены! Это был его подарок жене ко дню рождения.

Позже в ювелирном магазине в Столешниковом переулке Сергей Николаевич купил два одинаковых кольца с аналогичным, как у камеи, женским профилем из розового коралла, обрамленным бриллиантами. Из этих двух колец, в тон великолепной камее из раковины, лучшими ювелирами были сделаны серьги для Маргоши, составившие удивительно красивый ансамбль...

Вкус у Сергея Николаевича, его умение оценить подлинную красоту, будь-то в ювелирном искусстве или в живописи, шли, очевидно, от матери, Алевтины Павловны, которая выросла в богатой интеллигентной семье. И Маргариту Карловну она всегда поддерживала в ее убеждении "иметь лучше мало вещей, но хороших...".

"У Сережи была тонкая, чуткая натура, – говорила Раценская. -И это при всей моей резкости, даже дерзости моей по отношению к нему. Ведь я понимала, что его необходимо было держать в ежовых руковицах, чтобы продлить его летную, испытательскую жизнь...".

Не помню уже по какому поводу, но Маргарита Карловна, глубоко уважавшая одного известного летчика, сказала о нем: «Вот не понравилась ему в чем-то одна жена, нашлась другая... Потом и ей нашлась замена... Мой и подумать об этом не мог. Кто-то могла быть ему симпатичной, и он этого не скрывал. Но не более того! У меня в пятерке летала Марина Пылаева – она была инструктором городского аэроклуба. Так он просто восхищался ею – у нее было изумительно красивое лицо. Мало того, что она была очень интересной женщиной, она, как и Сережа к тому времени, была увлеченной собачницей. Но дальше восхищения он не шел и ничего большего позволить себе не мог.

Впрочем, один грешок у него я припоминаю. Однажды Сергей отдыхал где-то в подмосковном военном санатории. Вместе мы почти никогда не отдыхали, всего раза три за всю жизнь. И вот там, в санатории, привязалась к нему... методистка-физкультурница. Потом уже, когда срок отдыха вышел, стала она зазывать его по телефону. Нюша докладывала мне с самого начала: "Маргарита Карловна, что-то звонит какая-то баба. И все она его спрашивает, спрашивает...". Как-то Сергея не было долго дома, и Нюша, не колеблясь, предположила: "Маргарита Карловна, ну, явно он к ней поехал... Она говорила ему адрес, а он повторял и записывал...". Бдительная Нюша уверенно назвала адрес у Красных Ворот...

Сергей в то время только начинал летать с одним глазом. Ну, а я и думаю: покажу тебе, вражья сила! Поехала по этому адресу. Старинный дом. Звоню. Открывают дверь: "Вам кого?" "Такую-то!" "Пожалуйста, вон ее дверь!" Я вхожу в дверь указанной комнаты в коммунальной квартире. Сидит мой Сергей Николаевич в военной форме, скромненький майор, у него тогда была еще повязка на глазу. Сидит и попивает чай из блюдца. Для меня этого было достаточно: "Что Вам надо от моего мужа? Сколько раз Вы ему звонили?.." – налетела я на физкультурницу. Она защебетала: "Ну, он очень милый, мягкий человек..." "Мягкий? Зато жена у него жесткая!" – с этими словами я ей размолотила старинную настольную лампу, какие-то антикварные фигурки – словом, устроила натуральный погром!

Сергей Николаевич даже "слезу пустил", когда пришел домой: "Ну что ты? Я в санатории много занимался физкультурой. Она была инструктором... Попросила приехать... Ты что, с ума что ли сошла?" "Ты бы мог сказать заранее, – возразила я, все распаляясь. – Может, у нее были какие виды на тебя? А ты – бесхарактерный человек! Если у тебя у самого есть виды на нее – пожалуйста, ради бога! Но так делать нельзя: пошел в гости, сказал бы Нюше, чтоб передала мне, где ты. И ничего бы не было".

Сергей переживал потом, что мы ввели его физкультурницу в большой расход. Жила она небогато, и сгоряча побитые старинные вещи, были, возможно, последним куском хлеба на старость. Он так и сказал. Я после этого, устыдившись своего погрома, сама привезла ей старинную лампу и большую сумму денег. Она не брала их ни в какую. Но, в конце концов, все как-то между нами уладилось. И случай этот почти забылся...».

"ПРОЩАЙТЕ ВСЕ – КОНЕЦ...”

Своих космонавтов Сергей Николаевич неизменно называл: мои ребята. Маргарита Карловна могла намеренно вызывающе сказать, сравнивая их с летчиками: «Твои космонавты!?» Он тут же отвечал с обидой: «Ты что? Хорошие ребята, замечательные!» Он жил фирмой Королева и тогда, когда стало ясно, что там после смерти Сергея Павловича наметился очевидный для него поворот к худшему. Никто явно Анохина не ущемлял. Но он чувствовал перемену отношения к себе, чувствовал смену тона, смену «королевского воздуха», атмосферы на фирме. «В судьбе Сергея Николаевича, и Никитского тоже, негативную роль сыграл Я. И. Трегуб», – открылась как-то Маргарита Карловна. – Трегуб не любил Анохина, может быть, за то, что Сергея любил Королев...". Я не стал спрашивать тогда, что она имела в виду.

Конечно, хотелось понять, нет ли возможного преувеличения в словах Маргариты Карловны? Генерал Яков Исаевич Трегуб сделал многое в руководстве пилотируемой космонавтикой, он был одним из основных участников ряда работ ОКБ Королева в этом направлении. И его видение могло многое прояснить. Мне удалось поговорить с ним не сразу, а после нескольких "заходов". Думаю, что в какой-то степени помог в этом Борис Евсеевич Черток.

Прежде, чем рассказать об этом поподробнее, приведу несколько слов об Анохине, высказанных мне самим Чертоком. Наш короткий разговор начался с моих искренних комплиментов бывшему

заместителю Королева за четыре тома его интереснейших воспоминаний. Он же, зная, что меня, главным образом, интересует все, что связано с Анохиным, спросил "в лоб": "А нет ли у меня там вранья об Анохине?" Я промолчал, и Борис Евсеевич, "не расслышав", сказал: "Из космонавтов Анохин особенно тесно был связан с Алексеем Станиславовичем Елисеевым. Первое впечатление об Анохине довольно сильно менялось после того, как Вы с ним пообщались. Поначалу он казался сверхскромным... недоучкой. А потом выяснилось, что все совсем не так – человек он гораздо более интересный, чем казалось с первого взгляда. У него была какая-то неземная скромность и всякое отсутствие карьеризма. Это был совершенно несовременный человек по порядочности... После смерти Королева, во многом по инициативе того же А. С. Елисеева, создавался гражданский отряд как противовес монополии Каманина. Вот тогда-то Королев сагитировал Анохина на эту работу. По-моему, это было еще при жизни М. М. Громова, и он тоже принимал в этом какое-то участие... Отвечая на мой вопрос, пришелся ли Анохин ко двору в КБ Королева, Борис Евсеевич улыбнулся: "Пришелся, пришелся. Поскольку не претендовал ни на чью должность и всем нравился".

– А для дела он был нужен?

– Да! Никто не мог с ним конкурировать по опыту летной работы.

Его присутствие у нас вызывало разве что только ревность Центра подготовки космонавтов (ЦПК). Им казалось, что мы создаем какой-то противовес монополии ВВС. На самом же деле мы хотели готовить инженеров для летной работы. Это был старый конфликт между Королевым и Каманиным. Потом, когда Королева не стало, Василий Павлович Мишин занял еще более резкую позицию по отношению к Каманину: "В космос должны летать инженеры, а не летчики!"

На этом было много конфликтов. Анохин был как раз не только летчиком, но и инженером. Он прекрасно разбирался во всей нашей технике, когда хотел... Он еще нас всех покорял тем, что, будучи одноглазым, приезжал на работу на мотоцикле...

Когда Сергей Николаевич умер, у нас была целая эпопея с его похоронами. Перед своей смертью Анохин поделился с А. С. Елисеевым: "Хочу лежать рядом с друзьями – на Новодевичьем". Тогда на Новодевичье можно было попасть только по решению секретариата ЦК. И вот, насколько я помню, как раз Елисеев занимался этим и "пробивал" это разрешение...».

Во время того же разговора Борис Евсеевич любезно вызвался предупредить Якова Исаевича Трегуба, редко бывавшего в последнее время дома в Москве, о моем интересе к нему – в связи с Анохиным.

Яков Исаевич откладывал разговор, и нашу короткую телефонную беседу о Сергее Николаевиче он начал с несколько неожиданного для меня вопроса: "О нем написано столько книг!.. Что я должен?"

– Вы были непосредственным его руководителем...

– Да, был.

– Скажите, пожалуйста, когда и как Вы с ним впервые встретились?

– Когда я перешел сюда на работу, он был уже начальником отдела – подготовки космонавтов.

– Вы курировали этот отдел.

– Да. Он с космонавтами проводил все учения. летные, на самолете... Основная работа у них была такой: они забирались высоко, пикировали и в невесомости отрабатывали все элементы.

– А какой смысл был в пикировании?..

– Чтоб была невесомость .

– ??? Это была главная его работа?

– Ну, он занимался еще с ними по одеванию скафандра, по работе в скафандре. Ну, и остальные подобные вещи. Сам он очень хотел полететь, но его не пустили.

– Ему обещал Сергей Павлович.

– Я не знаю, кто ему что обещал. Но он очень хотел – его забраковали медики.

– Известно, что Сергей Павлович взял его не только для того, чтобы он слетал в космос, но для того, чтобы он возглавил отдел с очень широкими задачами. Вы, наверное, знали Наталью Анатольевну Розенфельд?

– Конечно!

– Известна переписка между Королевым и ею, где говорится об этом отделе. Как Вы считаете, он справился с задачами своего отдела?

– Безусловно!

– Кстати, а чем занималась у вас Наталья Анатольевна Розенфельд?

– Она занималась разработкой технических заданий (ТЗ) и испытаниями тренажеров.

– В ее переписке с Королевым задачи нового отдела были определены как очень широкие, а Вы их охарактеризовали весьма узко .

– Я говорю только то, что знаю .

– Но, по-видимому, Ваш комплекс занимался гораздо более широким кругом задач.

– Конечно.

– Может быть, они у Анохина так сузились в конце концов?

– Может быть, может быть...

– А что Вы можете сказать о его помощниках – Лобанове и Кувшинове?

– Лобанов был удивительно хороший человек. Он вел всю черновую работу. Выпускал документацию бортовую. Кувшинова я не особенно знаю...

– А когда Вы видели Сергея Николаевича в последний раз?

– За год до его смерти.

– Борис Евсеевич Черток говорил мне, что в организации его похорон большое участие принял А. С. Елисеев .

– Да, правильно . Я не был организатором.

– Какая у Вас оценка Анохина, если ее дать, по возможности развернуто?

– Очень квалифицированный, с высокой ответственностью человек. Со всей душой относился к своему делу.

– Борис Евсеевич Черток назвал его высококвалифицированным инженером-летчиком .

– Правильно назвал.

– Вы знали, что у него инженерного образования не было?

– Знал.

– Скажите, пожалуйста, а в какой степени в космической работе оказался полезным его опыт летчика?

– Он – первый! Системы управления на первых космических кораблях и первые пути были похожи на авиационные.

– Анохин и Галлай были дружны между собой.

– Да. Я знал Марка Лазаревича.

– Каково его участие в этом?

– Он был основным консультантом по проектированию пульта управления и тренировке космонавтов.

– На самом первом этапе или на последующих – тоже?

– Я знаю только о первом этапе.

– А с Сергеем Григорьевичем Даревским Вы дело, конечно, имели?

– Конечно!

– В чем был его вклад и его сотрудников?

– Они делали, в основном, тренажеры. Это я знаю. А что он еще делал, я не знаю.

– Говорят, что Вы к Сергею Николаевичу относились очень строго...

– Я обязан был.

– Было ли это связано с его известным пристрастием?

– Нет.

– И оно не было заметно?

– Я не замечал.

– Яков Исаевич, Вы говорите об Анохине очень коротко, нельзя ли поподробнее?

– Я ничего сейчас сказать не могу. Плохо себя чувствую.

– Извините, ради бога, за беспокойство...

– А почему же Елисеев не рассказал?

– Нет, он рассказал как раз довольно много. И об его отношении к Анохину тоже рассказали – их сотрудники... В частности, о том, что когда Елисеев стал его начальником, то он его стол поставил на задворки.

– Нет, это неправда!

– Сам Елисеев мне также говорил о своем очень добром отношении к Сергею Николаевичу.

– Правильно!

– Мне же сотрудники Анохина рассказывали, что была очевидная несправедливость, и за Анохина вступился перед Елисеевым Павел Владимирович Цыбин.

– Нет, это не так. Отношение Елисеева к Анохину было ровным и очень уважительным... А кто сейчас начальник ЛИИ?

– Бакаев Вячеслав Михайлович.

– Я все, что мог, Вам рассказал.

– Спасибо... Мне Елисеев рассказывал, что Сергей Павлович был категорически против засилья военных космонавтов.

– Правильно.

– И он, якобы, даже сожалел, при всем уважении к Гагарину, что первым космонавтом был военный человек, а не инженер.

– Этого я не знаю.

– Мне также говорили, что к Анохину очень недобро относился Каманин.

– Тоже неправда!

– То есть вполне справедливо? Сознавая и возраст, и физический недостаток Анохина?

– По-моему, так!

– Многие, прочитав "дневники" Каманина, называют его солдафоном. Это тоже несправедливо?

– Несправедливо.

– Многие удивляются тому, что Каманин порой ставил себя вровень с Королевым...

– Я этих дневников не читал.

– А Вы верите в то, что они подлинные?

– Я этого не знаю.

– Яков Исаевич, Вы один из сподвижников Королева. Почему в конце своей жизни такой одинокой, забытой оказалась Нина Ивановна Королева?

– Я ничего не могу сказать об этом. Я с ней не контактировал.

– Но Вы слышали, что она совсем одна. Что надо что-то предпринять, чтоб помочь ей?

– Слышал...

– Яков Исаевич, спасибо Вам большое. Вы мне многое рассказали. Будьте здоровы!

– Желаю Вам успехов.

Вот такой состоялся разговор с человеком, некогда очень авторитетным в КБ Королева. Анохина очень ценил всесильный в то время Д. Ф. Устинов (с давних времен он знал его), подарил ему

как-то отличное ружье. Но "негативное влияние Трегуба", по словам Раценской, оказалось сильнее... По-видимому, это также подкосило Анохина...

Отношение Анохина к Елисееву было сдержанным. Но он не только не мешал, но помог Алексею Станиславовичу стать космонавтом. Помог и не только в этом... Для Маргариты Карловны Раценской не было неожиданностью то, что о космической части жизни мужа Елисеев в книге своих воспоминаний не написал почти ничего. Новостью для нее было то, что сказал мне Б. Е. Черток: будто Анохин признался Елисееву, что хотел быть похороненным на Новодевичьем кладбище, рядом с друзьями – Громовым и Ахмет-ханом. "Этим делом занималась Савицкая, – возразила Раценская. – Она сама и выбрала место для похорон Сергея Николаевича. Сам он никогда на эту тему не говорил. Он – старообрядец, человек верующий, не возражал бы быть похороненым на своем – Рогожском кладбище. Там похоронена вся его родня, кроме отца, – мать, сестры, брат, дочь, внучка... Я перед Светланой преклоняюсь как перед летчицей. У нее отличные летные качества. Она летала у нас в Центральном аэроклубе, и я давно видела, что она будет летчиком большим. Она и стала им. Мне так кажется, что потом уже она звонила Сергею Николаевичу в связи с ее интересом к космонавтике. Он, по-моему, ее туда и "притащил". Во всяком

случае, Сергей Николаевич восхищался ее колоссальной работоспособностью в отряде космонавтов...".

От разных людей я слышал о непростых отношениях Анохина с А. С. Елисеевым. Знал, что Сергей Николаевич многое сделал именно для Елисеева и прежде всего для его космической карьеры, поскольку у Алексея Станиславовича путь в космонавты оказался особенно непростым. От разных людей слышал также, будто Елисеев оказался человеком не очень благодарным по отношению к Анохину...