Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)

Другая запись: "11 ноября 1966 г. ... Был в ОКБ-1, более двух часов беседовал с Мишиным, Цыбиным, Анохиным. Мишин еще раз заверил меня, что он выведет на орбиту беспилотные корабли 7К-ОК № 1 и № 2 до 26 ноября, а пилотируемые корабли № 3 и № 4 – до

конца декабря...".

Приятно сознавать, что старая дружба – Цыбина и Анохина – лишь укреплялась. Это одно. А другое: ясно, что к своему уникальному опыту летчика-испытателя Сергей Николаевич сумел добавить новые знания, в новой для него области. Этого не может не отметить даже Каманин: "26 ноября 1966 г. ... 22 ноября маршал Руденко написал, а Мишин завизировал приказ о назначении экзаменационной комиссии из 13 человек. Председателем комиссии назначен я, – писал Каманин, -заместителями – Цыбин и Кузнецов. От ОКБ-1, кроме Цыбина, в состав комиссии вошли Анохин и Раушенбах...".

Анохин примерно тогда же вошел в одну из трех смен оперативной группы – для руководства полетом.

Прекратив собственную подготовку к полету, Анохин продолжал играть ключевую роль в подготовке своих более молодых товарищей к полетам, от которых захватывало дух. 5 марта 1968 г. Каманин писал: «Встречался сегодня с представителями ЦКБЭМ С. Н. Анохиным и

С. В. Петелиным. Мне удалось согласовать с ними три документа:

1. Требования к членам экспедиции на Луну (исходные данные для подготовки космонавтов).

2. Программу подготовки членов лунной экспедиции.

3. План проверки знаний у членов экипажей кораблей "Союз"».

Наша неудача с пилотируемыми полетами на Луну – особая тема.

Каманин винил за нее, в первую очередь, С. П. Королева – в частности, за то, что он мешал Главному конструктору В. Н. Челомею. Другие специалисты, наоборот, предъявляют претензии Челомею. Сказалось многое. Но основная причина была в финансировании, которого у американцев больше, а также в политике, которой с избытком и у нас -как внутри страны, так и вне ее.

О профессиональной стороне деятельности Анохина в космической отрасли известно немного, и каждое воспоминание о его конкретных делах важно для нас. Галина Семеновна Демина пришла в ОКБ Королева после окончания МВТУ. Она вспоминала: «В 1967 г. мне предложили перейти работать в отдел, который возглавлял Сергей Николаевич Анохин. Кроме того, он руководил отрядом космонавтов ЦКБЭМ и был председателем комиссии по отбору кандидатов в космонавты. Сергей Николаевич лично встречался со своими будущими потенциальными сотрудниками. Такая встреча и продолжительный разговор с ним состоялись и у меня. Он подробно рассказал мне о задачах отдела, расспросил, чем я занималась ранее и какое направление работ в отделе представляет для меня наибольший интерес. Просил не стесняться и обращаться к нему, если у меня возникнут какие-то вопросы или что-либо будет неясным.

Мне запомнилась спокойная манера разговора Сергея Николаевича, его благожелательное отношение к собеседнику, желание выслушать и понять человека. Уже когда я работала в отделе, я поняла, что Сергей Николаевич любое обращение к нему никогда не оставлял без внимания, он всегда пытался разобраться в деле и довести его до логического конца.

Вскоре я узнала, что кандидаты в космонавты отправляются в Коломну на аэродром для очередных тренировочных полетов на самолетах и прыжков с парашютом. Я обратилась к Сергею Николаевичу с просьбой разрешить и мне совершить прыжки с парашютом. К моей просьбе он отнесся вполне серьезно. Он долго разговаривал со мной, задавал вопросы и пытался понять, не является ли мое желание эмоциональным всплеском, не испугаюсь ли я. Он предлагал, может быть, сначала попробовать прыгнуть с вышки, но в то же время он прямо сказал мне, что ему понравилась моя просьба о прыжках с самолета.

Меня направили в ИМБП на медицинскую комиссию. Я успешно прошла ее и получила допуск к парашютным прыжкам. Вместе с группой я уехала в Коломну. Сергей Николаевич каждый день звонил на аэродром и интересовался, как обстоят дела у всей группы и, особенно, у меня, у новичка. Такая его забота и внимание, безусловно, придавали уверенность и спокойствие.

После того, как я выполнила несколько прыжков с парашютом, Сергей Николаевич уже сам предложил мне совершить тренировочные полеты на самолете на невесомость и начал прорабатывать эту идею.

В силу ряда обстоятельств она, к моему сожалению, не была реализована. Но, тем не менее, вся эта история осталась памятной для меня еще и потому, что дала возможность ближе узнать, понять и оценить этого удивительного человека.

Вскоре я была командирована на полигон для подготовки научной аппаратуры и бортовой документации к полету Г. Т. Берегового. Обстановка на полигоне была очень напряженной, я была единственным представителем отдела и только после приезда Сергея Николаевича почувствовала себя спокойной, уверенной и защищенной. Огромный опыт и авторитет Сергея Николаевича, его поддержка моих действий явились существенной помощью для меня, и не только в этот раз, но и в моей дальнейшей работе. Сергей Николаевич наглядно показывал, как можно и нужно решать многие сложные технические вопросы в условиях ограниченного времени.

Сергей Николаевич требовал от нас не только тщательно готовить космические полеты, но внимательно анализировать вместе с космонавтами их итоги. Мы обязаны были составлять перечень вопросов, которые следовало обсудить с космонавтами и другими специалистами по завершении полета. Для этих целей у нас регулярно собирались конференции и семинары. Любой отказ прибора или системы на любом этапе подготовки и, тем более, – в полете, любое упущение в полетной документации становились предметом тщательного разбора...

С Сергеем Николаевичем мы часто вместе возвращались домой с работы. Он подвозил меня на своей "Волге" (мы жили в Москве очень близко). Во время этих поездок он много рассказывал о своих полетах, испытаниях, о семье. Я узнала, сколь драматично сложилась его жизнь: болел с детства сын Сергей, погибла дочь Мариночка, чуть не потеряли от сильного воспаления легких дочь Наташу. Сергей Николаевич очень любил свою семью – жену, дочь, сына, а особенно – единственную внучку Марину. Он много рассказывал о ее способностях, трудолюбии. Она постоянно чем-то занималась, много читала, изучала иностранные языки, вязала, вышивала. Мы не раз видели, как Сергей Николаевич привозил внучку в театр на спектакли и из машины нес ее на руках в зал. Она с детства была прикована к инвалидной коляске.

С такой же теплотой и заботой, – говорила Галина Семеновна, -Сергей Николаевич относился к окружавшим его людям. Эти прекрасные человеческие качества Сергея Николаевича мне и запомнились больше всего...».

Потеря общей любимицы, внучки Мариночки, была для Анохиных особенно тяжелым ударом. Девочка росла умницей, была хороша собой.

Она, умерла, когда перешла уже в 9-й класс школы. Но очередная трагедия семьи – ее болезнь – обнаружилась в первые же дни жизни ребенка.

Однажды Анохины собралась пить чай с новым чайным сервизом. Крышка чайника упала на одну из чашек, и она разбилась. Сергей Николаевич успокоил расстроившуюся Маргошу: "Завтра куплю такую же...". Действительно, нашел и купил. Но бабушка расстроилась не из-за чашки. Она увидела в происшедшем знак беды. Она почувствовала эту беду раньше: впервые, купая малышку, она испугалась вдруг какой-то замедленности движений ребенка. Пригласили опытного врача, и он обнаружил неизлечимую болезнь, связанную с нарушением белкового обмена – меопатию... С тех давних пор никто в семье к изящному чайному сервизу за стеклом серванта не прикасался...

Смертельная болезнь подкралась к самому Сергею Николаевичу незаметно. Поначалу он не обращал особого внимания на ее признаки. Но вскоре Маргарита Карловна увидела его нараставшее смятение. Он старался не подавать виду, что с ним происходит что-то серьезное. Возможно, уже начались и физические боли. Возможно, не меньшая боль была душевной. Жена предлагала ему кончить работать, поехать в Коктебель – до глубокой зимы, поездить по России, которую не знали оба в своей жизненной гонке, съездить для начала в Ленинград... Он отвечал: "Маргош, ну я же не могу отойти от своих ребят. Я их люблю, прирос к ним...". Жить ему оставалось полгода.

Последние месяцы жизни Сергея Николаевича Анохина были временем его постепенного ухода в тень. Чем дальше, тем больше он становился скорее легендой, нежели строгим и суровым начальником... А. П. Александров вспоминал: «Когда Сергей Николаевич заболел, мы приезжали к нему в больницу, в МОНИКИ, и там у нас было много всяких разговоров. Помню, мы привезли бутылку коньяка в один из последних визитов к нему. Врач нам сказал: "Вообще-то можно, но лучше не выпивать..." Сергей Николаевич сказал тогда: "Вот я выйду из больницы, и мы ее тогда и разопьем..." Через десять дней Сергея Николаевича не стало...».

Однажды, за несколько дней до того, как Сергея Николаевича должны были увезти в больницу, и всем казалось, что он не знает, что смертельно болен, он, выходя из дома на прогулку, сказал жене: "Маргош, я ненадолго...". "Смотри, не опоздай к обеду", -забеспокоилась Маргарита Карловна. Она знала диагноз, но мужу не открывалась. "Нет, нет, я – в гараж и обратно...". Как потом выяснилось, в действительности же он поехал оформлять завещание. Все, что у него было, он завещал жене...

Болезнь его проявилась незаметно – ведь он работал почти до конца своих дней. У него была давняя, застарелая язва желудка. В свое время его удачно прооперировали по этому поводу, но хирурги строго предупредили, что язва – большая, с "карманом", и надо очень и очень беречься. Вскоре эта язва зарубцевалась. Но то ли сказалось многолетнее, постоянное нервное напряжение, то ли нежелание Сергея Николаевича придерживаться строгой диеты и режима, но язва открылась вновь. Сделали повторную операцию. После операции, которая оказалась вполне удачной, он прекрасно себя чувствовал. Пополнел. Работал и тренировался остервенело. Весной решил поехать отдохнуть в Коктебель. Возможно, тамошнее жаркое солнце сыграло свою губительную роль. После Коктебеля он стал терять аппетит и заметно худеть. Два года перед тем не было никаких проблем, и вдруг постепенно все стало разваливаться – со странной быстротой. Он заметно ослаб, стал плохо есть. И домашние, и летчики, и космонавты, приходившие к нему, делали вид, что его болезнь совсем нестрашная. Он делал такой же вид. Все врали ему, и он врал всем. На самом же деле он знал истину...

Раковые заболевания были нередкими у летчиков-испытателей. Федор Иванович Бурцев, не особо настаивая, предположил как-то, что болезни и смерти многих летчиков, людей, поначалу, абсолютно здоровых, были связаны с характером их летной работы: "Вот, например, у Василия Архиповича Комарова со здоровьем возникло немало проблем. В одно время у него обнаружился туберкулез кости, и потребовалась операция. Потом – рак легких. От болезни легких умерло немало летчиков и других членов экипажей. Скорее всего, – считал Бурцев, – это от облучения... В частности, когда летали в Багерове, луч локатора проходил через летчика...". О том же говорил, как уже отмечалось, Нуждин, летавший на атомной летающей лаборатории...

... В жизни Анохина встретился замечательный врач Борис Валентинович Агафонов. Познакомились они в институте гастроэнтерологии, где оба лечили свои язвы. Агафонов работал невропатологом в МОНИКИ. Профессор, он впоследствии стал заместителем директора МОНИКИ. Так вот, Агафонов, ставший другом семьи Анохиных, многое сделал, чтоб облегчить страдания последних дней Сергея Николаевича. Он забрал его к себе в МОНИКИ и окружил необыкновенной заботой. Может быть, глядя на Агафонова, на его сверхвнимание, Сергей Николаевич особенно ясно понимал близость печальной развязки, хотя ничем внешне этого не выдавал – ни с кем.

Впрочем, в больнице, за несколько дней до смерти он сказал жене: "Знаешь, летчику все же лучше разбиться. Мне было бы это приятнее, чем лежать прибранным в гробу... Вы только меня не сжигайте...". Уезжая в больницу, он оставил последнюю свою записку: "Прощайте все, мои дорогие, кого я знаю. Конец".

Эти печальные слова были обращены, конечно, прежде всего к родным: жене, дочери, сыну, сестрам, друзьям. Но дорогими для него людьми были и многие другие. В авиации, и не только в авиации, признательных ему людей не счесть, причем далеко не все из них были лично знакомы с ним. Кому-то, как оказывалось, достаточно было хоть что-то услышать об его испытательской жизни или просто прочесть о нем. Но кому-то он помог, и немало, общаясь повседневно, на летном поле, на методсовете, в летной комнате. Ему не надо было поучать. Он не был эталоном совершенства, он был живым человеком с богатейшим набором качеств, среди которых попадались и не самые завидные. Но он прошел через горнило. Прошел, как никто другой. Возможно, подобных людей, явно возвышающихся над остальными, любят не только за небесные подвиги, но и за земные прегрешения. Лучшим подарком таких людей окружающим является атмосфера, сама собой появляющаяся вокруг них. К сожалению, с уходом таких личностей атмосферу эту сохранить без них почти невозможно. Только тогда мы начинаем осознавать в полной мере, кого потеряли...

В одном из наших разговоров об уникальности Сергея Николаевича Анохина просто и ярко сказал его коллега летчик-испытатель, ученый и писатель Марк Лазаревич Галлай: "Сергей Анохин был уникальным в обоих планах – и в профессиональном, и в человеческом, что, может быть, случается еще реже..."

Главное в итоге жизни Анохина – не только сделанное им в авиации и космонавтике. Главное – это созданная им вместе с Маргошей семья. Сергей Николаевич вправе был гордиться сыном. Гордиться как человеком, хоть и нездоровым с детства, но настоящим мужчиной, способным преодолевать невзгоды и быть полезным. Это Сергей Сергеевич доказал и своей повседневной работой в ЛИИ, и по-анохински уважительным, ровным отношением к людям, и широтой своего интереса к авиации.

Сергей Николаевич вправе был гордиться и достойной дочерью. Наташа какое-то время увлекалась авиацией. Окончив Центральный аэроклуб, она стала летать на спортивных самолетах. Росла спортивной и разносторонне развитой: любила плавание, особенно подводное, катание на доске, фигурное катание на коньках, увлекалась мотоциклом и автомобилем, охотно занималась музыкой...

Но случилась беда, погиб ее любимый инструктор аэроклуба. Он нырял в бассейне и ушибся так, что его увезли в бессознательном состоянии в клинику Склифософского. Умер он на руках у Наташи. Ее потрясение и потеря были столь велики, что она бросила летать. Закончила институт иностранных языков и занялась своим делом.

Сын Сергей, при обострении преследовавших его с детства болезней, был, пожалуй, одной из главных забот Сергея Николаевича. Он был рядом с сыном буквально днем и ночью, даже если наутро предстояли самые ответственные или опасные испытания.

Но был у Сергея Николаевича воспитанник и неожиданный, столь же дорожащий его фамилией, как и его дети. Еще мальчишкой, суворовцем Вячеслав Николаев прочел о замечательном летчике-испытателе Сергее Анохине. Сын Героя Советского Союза, он, как это свойственно многим молодым людям, задумавшись на каком-то этапе своей жизни, "с кого делать эту жизнь", выбрал в качестве своего идеала Анохина. Тогда, в 1964-ом, попало под сокращение его суворовское училище, перебравшееся из Куйбышева в Казань, и выбор дальнейшего жизненного пути был неясен. Оказавшись в Москве, Вячеслав узнал в справочной адрес Сергея Николаевича и пришел впервые в дом Анохиных на площади Восстания. Сергей Николаевич поразил юношу простотой и сердечностью. С первой и до последней их встречи он оставался открытым, приветливым, глубоким и уважительным человеком. По существу, Сергей Николаевич стал духовным отцом Вячеслава. Особенно частыми были их встречи в семидесятые годы, когда Вячеслав учился в бронетанковой Академии в Москве. Общих, профессиональных разговоров у них было мало, хотя и они бывали. Сергей Николаевич просто покорил своего молодого товарища житейской мудростью и необыкновенными человеческими качествами.

Однажды, еще учась в Ульяновском танковом училище, Николаев прочел в "Юманите" статью в связи с авиасалоном в Ле Бурже, в которой Анохин был назван человеком-птицей. Об этом Николаев рассказал Анохину. Сергей Николаевич улыбнулся в ответ и отшутился: "Журналисты – народ такой... они за словом в карман не лезут...".

Вячеслав Николаевич говорил: «Меня всегда поражало в Сергее Николаевиче сочетание человеколюбия, мягкости, деликатности, с одной стороны и профессионального мужества, с другой. За долгие годы общения с ним я никогда не видел его ругающимся или озлобленным... От Натальи, дочери Сергея Николаевича, я слышал однажды, как она с отцом оказалась приглашенной на знаменитый впоследствии воздушный парад 1968 г. в Домодедове. Это был действительно грандиозный праздник, на котором была показана новейшая авиационная техника. Сергей Николаевич смотрел на недоступное ему уже небо, на "свои" самолеты и своих друзей-летчиков в небе буквально со слезами на глазах. Наталья, сама летчица-спортсменка, заметив это, отвернулась и сама тихо расплакалась...».

Для Анохина семья, повторимся, была особо значима. Она была очевидной основой его профессиональных успехов, не будь ее, он вряд ли достиг бы столь впечатляющих высот. «Глядя на взаимоотношения Сергея Николаевича и Маргариты Карловны, – говорил Николаев, – я ловил себя на мысли, что это идеал отношений мужа и жены. Я видел действительно идеальную пару и вспоминаю услышанные и обращенные к Маргарите Карловне слова Сергея Николаевича: "Если бы я полетел в космос, то этот полет я посвятил бы тебе..."».

Однажды, в минуту откровения Маргарита Карловна сказала мне: "Сережа, сын, так же благороден, как отец... Не знаю, каковы истоки благородства Сергея Николаевича: вера, воспитание, природа?.. Наташа, дочь, – умница... И все же я говорю о нашей семье – изувеченная семья...".

Я заканчивал работу над компьютерной "рукописью" этой книги, когда в воскресное утро 17 сентября 2000 г. мне позвонила Маргарита Карловна. За месяц до этого, выйдя на балкон дачи в Кратове, она засмотрелась на очаровательно певших и летавших птичек, потеряла равновесие, упала, повредила ключицу и сломала несколько ребер. И вот теперь новая беда: "Сережу в пятницу сбила машина в Жуковском. Пришлось зашивать рану на виске. У него сломаны ребра. Но страшнее другое опасение – не поврежден ли позвоночник и будет ли он ходить. Он сейчас у вас там, в больнице...".

Я хорошо знал, что значит для Сережи – не ходить. В буквальном смысле этих слов – его кормят ноги. Десятки лет он работает в родном ЛИИ – курьером. Работа самая обыкновенная. Но необычайно его строгое и добросовестное отношение к ней. Человек нездоровый, инвалид с детства, он изо дня в день, в любую непогоду, при любом самочувствии приезжает на работу в самую рань. А добираться из Москвы приходится тремя транспортами – метро, электричкой, автобусом... "На своих двоих" ему приходится доставлять деловую почту во все уголки огромной территории ЛИИ. Здесь его все знают и уважают за то, с каким скромным достоинством он делает свое дело, лишь прибавляя к тому почитанию, каким и поныне пользуется фамилия Анохина.

В тот же день я был у Сергея. Он был весь в синяках и "зеленке". Но, к счастью, Сергей уже вставал, мог ходить и чувствовал себя вполне сносно. Всевышний хранил Анохиных...

Не знаю, связаны ли были слова Маргариты Карловны об изувеченной семье с тем, что мне рассказал когда-то Сергей Сергеевич Анохин. Но уловить трагическую связь можно. Однажды во время подготовки к очередному августовскому параду 1946 г. Василий Сталин не отпустил Раценскую на похороны дочери Мариночки. Как уже говорилось, она погибла на даче в Быкове, в день рождения бабушки. (Бабушка, Алевтина Павловна, работавшая бухгалтером на быковском заводе, жила вместе с дочерьми, и они приглядывали за детьми Анохиных, пока их родители, гордость страны, летали). В. И. Сталин, сославшись на "отсутствие замены" Раценской, не разрешил ей тогда отлучаться со сборов... Позже до Маргариты Карловны дошли слова Василия Иосифовича, произнесенные в ее отсутствие: "Надо детьми заниматься, а не летать в облаках...".

Николаев понял глубину и возвышенность Анохина чуть ли не с первого знакомства с ним. Когда Сергея Николаевича уже не стало и по сей день, Николаев никогда и ни в каком отношении не забывал семью Анохина, так же, как она – его.

Вячеслав Николаевич виделся в последний раз с Сергеем Николаевичем перед ноябрьскими праздниками 1985 г. В разговоре с Николаевым Маргарита Карловна ругала себя за то, что Сергей Николаевич, возможно, перетрудился на даче. Анохин сказал, что собирается лечь после праздников в госпиталь. Он был улыбчив, спокоен, ничто не говорило о какой-либо озабоченности. Впрочем, он всегда был мужчиной, не склонным чрезмерно драматизировать и трагичные события...

Последний полет Анохина состоялся всего за несколько месяцев до ухода из жизни. В последний раз Сергей Николаевич пилотировал любимый аппарат – планер, поднимаясь с любимой Горы, в Коктебеле. Это было осенью восемьдесят пятого. Тогда Анохины приехали посмотреть полеты на научно-исследовательскую планерную базу ЦАГИ, которая располагалась как раз на месте легендарной планерной школы – ВЛПШ, где начинался их путь в большую авиацию. Здания и ангар школы были восстановлены во многом благодаря усилиям руководства ЦАГИ и начальника базы, ученого-аэродинамика и историка авиации Александра Петровича Красильщикова. Он был рад видеть у себя на полетах легендарных гостей, героев уникального музея планеризма, созданного на базе. Сам летчик, инструктор, мастер спорта, Красильщиков понимал состояние старого пилота, провожавшего планеры в небе "глазами тоскующей собаки".

Красильщиков ничего не знал о болезни Сергея Николаевича и решил сделать ему подарок – "вывезти" на двухместном "Бланике". «Я подумал, – рассказывал он, годы спустя, – что Анохину было бы интересно слетать. Но, соблюдая субординацию, решил обратиться вначале к Маргарите Карловне. Она сказала: "По-моему, Сергею это доставит большое удовольствие". После этого я пригласил Сергея Николаевича в полет. Он сел в переднюю кабину, а я – в заднюю, и мы полетели. Когда набрали высоту, я предложил ему попилотировать. Он стал делать сначала осторожные виражи, а потом перешел к глубоким виражам.

Что особенно меня удивило, шарик скольжения стоял у него будто вкопанный и точно по центру. Пилотировал он великолепно, несмотря на возраст и перерыв в полетах. Тут высший класс пилота был очевиден. Как у инструктора у меня такой стиль, я в полете много не разговариваю. Тогда весь полет, минут сорок, Анохин выполнял молча. И я молчал. Я понимал его, а он, наверное, понимал меня. Единственно, точно выполнив заход по коробочке и выйдя в район четвертого разворота, на высоте около 50 м, он твердо сказал: "Берите управление, сажайте!" Я качнул ручку управления влево-вправо, чтоб он почувствовал, взял управление и посадил планер.

Он вылез из "Бланика", поблагодарил, и по его лицу было видно, что он получил огромное удовольствие...».

Жить Сергею Николаевичу оставалось меньше полугода...

Умирал он в Москве, в больнице. Рядом с ним была дочь Наталья: Маргарита Карловна в это время была на пути к нему из дома. Он в тот период уже перестал есть, и вдруг ему захотелось киселя. Она слетала домой, сварила кисель. Сердце гнало ее к мужу, а кисель никак не застывал. Потом во внутреннем тумане, в недобром предчувствии и душевном смятении, она дважды поехала не в том направлении в метро. И приехала в клинику, когда мужа уже не стало. За несколько часов до этого у Сергея Николаевича были космонавты, и последним посетителем был летчик-испытатель Иван Иванович Шунейко. Ничто не предвещало близкого конца Сергея Николаевича. Они шутили, вспоминали былое...

Врачи и Наташа рассказывали Маргарите Карловне, что, возможно, от перенапряжения у Сергея Николаевича лопнула брюшная артерия. Кровь пошла горлом. Врачи всемерно пытались вернуть его к жизни и были поражены силой этого человека. Он выполнял их указания, их команды даже тогда, когда его единственный глаз уже потух, и его жизнь, казалось, совсем погасла...

Сергей Николаевич Анохин умер 15 апреля 1986 г. Похоронили его на Новодевичьем кладбище – недалеко от М. М. Громова и Амет-хана Султана...

До сих пор об Анохине написано до обидного мало. Хорошие книги об испытателях его поры написали И. И. Шелест и М. Л. Галлай. Но это книги о себе и товарищах вокруг себя. Интересные, талантливые книги летчиков. И субъективные. Когда я сказал Раценской, что, как мне показалось, они не воздали должного Анохину, она ответила: "Они не воздали должного всем... Это Галлай и это Шелест. Своеобразные люди...".

Многие материалы в семье Анохиных собрал журналист и писатель Ярослав Голованов. Он же, общаясь с космонавтами, не раз записывал, по их словам, рассказы Сергея Николаевича, готовя книгу о нем, как знала и Маргарита Карловна. Но книга так и не появилась, как не появилось сколько-нибудь серьезной публикации об Анохине талантливого журналиста. Он сам, кстати, сказал мне, что никаких материалов об Анохине у него нет, и о том, немногом, что знал о нем, он уже написал...

Много, очень много материалов, в основном бесценных фотографий, забрал у матери Сергея Николаевича журналист Ревзин. Он же заполучил для публикации многие другие материалы у сестры Анохина. Ревзин умер. Маргарита Карловна просила сына Ревзина вернуть документы. За любые деньги! Тот отказался: "Это память... об отце..."

Может быть, именно поэтому и Маргарита Карловна, и, особенно, дочь Анохиных Наталья поначалу очень настороженно отнеслись к моему желанию начать по крупицам собирать всю возможную информацию о Сергее Николаевиче, еще не утраченную безвозвратно с его уходившими из жизни друзьями. Поначалу моим единственным "союзником" в семье Анохиных был Сергей. Наталья далеко не сразу смогла сказать мне: "Ведь мы были очень близкими с отцом: я ему была и за сына (при этом она с состраданием смотрела на больного брата Сергея), и за дочь...".

Завистники у Анохина не перевелись и сегодня, когда его много лет уже нет в живых. Не воздали должного памяти великого летчика "власти". Нет, он не был обделен наградами: Золотая Звезда Героя, Сталинская премия, три ордена Ленина, два – Красного Знамени, два -Отечественной войны, орден Красной Звезды, множество медалей. Но чтобы поставить памятник мужу, Раценская продала машину. Чтобы

присвоить имя Анохина, при всех его очевидных заслугах, главному планерному центру страны в Орле, пришлось употребить власть, использовав сполна свой авторитет председателя планерной секции при ЦК ДОСААФ.

Скульптуру Анохина, установленную на Новодевичьем кладбище, выполнил художник студии Грекова, сын летчика, который в войну учился во Владимировке, правда, не у Раценской, а у другого инструктора. Памятник делался на средства самой Маргариты Карловны. Она не стала ждать, когда кто-то что-то ей подаст – и к годовщине смерти мужа памятник был готов. Впрочем, как Герой Советского Союза Анохин заслужил некоторую сумму денег от вооруженных сил. "Ее хватило на то, чтобы приобрести камень -отличный красный порфир, – говорила Раценская. – Но его мне сменили – забрали на Кунцевское кладбище какому-то генералу...".

Космонавты могут не поздравить Маргариту Карловну с Новым Годом или 8 Марта, с пасхой. Но день рождения Сергея Николаевича, 1 апреля, превратился для многих из них в обязательный день желанной встречи друг с другом в семье учителя. Космонавты весьма ревностно оберегают свой круг от вторжения посторонних. Мне довелось общаться с ними и в семье Анохина. Очень сердечная, веселая, простая обстановка. Нескончаемые истории, связанные с Сергеем

Николаевичем. Как выяснилось, у него было много любимых фраз, выражений. Например: "Кальп должен работать бронебойно!" Никто толком не знает, что такое кальп. Но в наиболее вероятном предположении, высказанном В. В. Аксеновым, это

сердце. Не всем понятен смысл другой любимой присказки Сергея Николаевича: «При каждой неудаче, умейте делать "дачу", иначе вам удачи не видать». Людям, связанным с авиацией, ясно, что речь идет никак не о строительстве, хотя у себя на даче Анохин умел и любил делать все своими руками. Высшее восхищение этим человеком, многими и многими обстоятельствами его легендарной жизни и вместе с тем – родниковой чистотой, абсолютной, естественной скромностью чувствовалось в том, как, загораясь, перебивая друг друга, космонавты раз за разом вспоминали вновь и вновь и самые обыкновенные эпизоды его жизни, и мифы. Г. М. Стрекалов сам уже многое испытавший, сам пребывавший в критически опасных ситуациях космических полетов, как и его друзья, сам не юноша, но муж, тем не менее, с мальчишеской восторженностью рассказывал о Сергее Николаевиче. Памятуя, сколько раз Сергей Николаевич покидал машины в критических обстоятельствах, Стрекалов говорил, улыбаясь: «Я был дублером у

Игоря Волка на "Буране". Первое, что я там изучил, – это система катапультирования. Это главная система...».

Как мне показалось, главный урок Анохина и для Стрекалова, и для его друзей – жизнь Анохина "после подвига". На космонавтов, молодых, в сущности, людей, в одночасье свалилась вдруг слава, порой всемирная слава. Очевидно, что многим из них, наиболее думающим и видящим, помог именно Анохин. Да, он помог им как высший профессионал, способный в любой сложной ситуации найти выход, подсказанный не только интуицией, знанием, но и живым опытом работы испытателем. Наиболее сильные космонавты понимали и понимают, что "букет" проблем летчика-испытателя – особенно такого, как Анохин, неповторим и по набору "цветов", и по их количеству. Но, быть может, главный урок Анохина в другом – суметь не раздуться от гордости за свершенное и остаться самим собой. Таким нельзя не быть, потеряв столько достойных друзей – подлинных героев, таким нельзя не быть в окружении личностей. Этот нравственный урок преподавался бессловесно и воспринимался не всеми. Но я почти физически вижу долю Анохина в мудрой простоте и сдержанности Стрекалова, Александрова, Иванченкова... Дано это не всем. Уважать Анохина, горячо рассказывать о нем – это одно. Научиться чему-то у него -совсем другое. Это высшая форма восторга и признания.

Однажды, в 1994 г. космонавты вдруг обнаружили, что на стенах дома на площади Восстания, где жил Анохин, было несколько мемориальных досок, но не было посвященной их учителю. А. С. Иванченков обратился в Министерство Культуры и быстро понял, что пробить там это дело и найти необходимые, немалые деньги, менее, чем за год, невозможно. Между тем, хотелось открыть доску к 85-летию Сергея Николаевича, которое предстояло через несколько недель. Нашли у Маргариты Карловны барельеф с изображением Анохина. И, используя его, Иванченков сам, своей рукой вырисовал будущую мемориальную доску и написал текст. Пошел к заводским литейщикам, прекрасно знавшим Анохина, и рассказал о своей идее. Несмотря на занятность и несмотря на непривычную специфику работы, литейщики горячо взялись за дело: "Сергею Николаевичу – всегда сделаем!" Сами подготовили форму и выполнили пять отливок, добившись, в конечном итоге, нужного качества. Рабочие не попросили за выполненную работу ни одной копейки денег, а главной наградой всем стало то, что доска понравилась Маргарите Карловне. "От зарождения идеи до установки доски на стене дома, – говорил удовлетворенно космонавт, -