Текст книги "Летчики-испытатели. Сергей Анохин со товарищи"

Автор книги: Г. Амирьянц

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 42 страниц)

Специфика работы космонавта заключается в том, что он должен знать все обо всем, обо всех системах корабля. Постоянно усложняющиеся и совершенствуемые, они создаются огромным числом организаций, подразделений и исполнителей. Переработка всей этой информации, разноликих технических описаний, создание единого языка, по-своему специфичного, но понятного космонавтам, подготовка бортовой документации, удобной экипажу, – это стало одной из главных забот Анохина и его коллег.

«Что касается "воспитательной работы", – говорил Иванченков, -никто из космонавтов не может особо припомнить, как она "организовывалась". Помнят другое. Не было специальных встреч, бесед, нравоучений. Все космонавты "гражданского" отряда, общим числом в 15 человек, время от времени, в промежутках

между тренировками, командировками встречались раз-два в неделю в так называемом "греческом зале" в ОКБ, где у всех, как и у Анохина, были свои столы. Пусть неподолгу, но мы виделись с Сергеем Николаевичем регулярно. Он был нам как родной человек... Неназойливо, казалось, случайно, с юмором, порой, он мог подсказать ребятам то, что было им особенно полезно.

В нашем деле, – продолжал Иванченков, – требуется не лихачество, а кропотливость, подкрепленная знанием техники, щепетильность в оценке своего труда. Помните, как Сергей Николаевич ответил Ярославу Голованову на вопрос о том, чего он, побывавший в стольких критических ситуациях, боялся больше всего? Он ответил: "Я сраму боялся...". Этот прямой, четкий ответ, его переживания за свой профессионализм, поразили меня. Нечто подобное я слышал и от него самого. Мы с Валерой Кубасовым вспоминали один разговор с Сергеем Николаевичем. Он говорил нам: "Если, ребята, вы начинаете думать за исход своего полета – в плане его возможного трагического итога – вам надо уходить с этой работы. Никогда нельзя об этом думать!" Кто другой мог подсказать такое? Только тот, кто прошел через столько испытаний. Говорилось это как бы между прочим. Но говорилось в самую точку. В самый нужный момент. Он был для нас абсолютным

авторитетом, потому его слова оседали глубоко в сознании. И словно хорошие зерна в плодородной земле давали добрый всход. Мы поняли, что если отсечь мрачные мысли сразу, в самом начале, гораздо проще работать в дальнейшем. Начинаешь работать более раскованно, словно на тренажере...

Его любили и глубоко уважали, кажется, все. Я вспоминаю, как отмечали его 60-летие в ресторане гостиницы "Советская".

Собралось человек 60 – 70 Героев, летчиков-испытателей и космонавтов. Тамадой был Громов Михаил Михайлович, который сказал, что Анохин был его кумиром. Запомнились слова Рукавишникова. Он выступал одним из последних, после множества горячих поздравлений, признаний необычайных заслуг Сергея Николаевича и сказал примерно так: "Сегодня сказали все об Анохине. Забыли, по-моему, одно. Куда бы этого человека ни

поставили, на любом новом месте он сумеет преуспеть. Почему? Потому что талантливый человек. Природой одаренный человек"...».

О Сергее Николаевиче Анохине, о наиболее памятном в нем, я спросил как-то одного из самых мыслящих и самобытных наших космонавтов Георгия Михайловича Гречко. Он ответил, не медля ни мгновенья так, что подумалось: добрее и искреннее, наверное, и не скажешь – ни о ком. Я разговаривал с Георгием Михайловичем по телефону и словно видел его радостно улыбавшееся лицо, когда он произнес: "Знал, любил, уважал Сергея Николаевича – бесконечно... Когда Королев создал первую группу космонавтов-инженеров по космической технологии, он попросил Анохина, которого знал еще по планерам, по Коктебелю, стать нашим, ну, что ли, шеф-пилотом, образцом для нас, чтобы сделать из нас, инженеров, испытателей. Как бы передать нам традиции, дух. И, конечно, – вот только для этого. А Сергей Николаевич взял и прошел вместе с нами комиссию на космонавта и захотел сам лететь...".

"Вы думаете, Сергей Павлович не предполагал изначально, что он может сам претендовать на это?" – спросил я Гречко. Он ответил: "Думаю, что нет. Тогда у нас была мода на молодых космонавтов. Я, кстати, восхищался тем, как он проходил медицинские обследования. И позже, уже немолодым космонавтом, пытался следовать ему. Вот, к примеру, когда нас крутили на центрифуге, то у него совершенно ни пульс, ни давление не менялись. Я потом тоже старался следить за подобными вещами и стремился как-то быть немножко похожим на него. У него-то это было само собой, а мне надо было заставлять себя сдерживать эмоции".

Будущие космонавты, и в их числе Г. М. Гречко, проходили парашютную и летную подготовку под руководством С. Н. Анохина, а также помогавшего ему в этом Л. М. Кувшинова. Оба летчика много рассказывали будущим космонавтам об испытательной работе, и они основательно запоминали наиболее поучительное. Летали в аэроклубе на спортивном самолете Як-18 и в Чкаловском, в специальном отряде -на реактивных самолетах-спарках МиГ-15, а потом, после гибели Гагарина, – на чехословацком Л-29.

Анохин был рядом с будущими космонавтами везде. Был он с ними и в профилактории ОКБ, где они, скрывая общеизвестное свое предназначение, официально именовались... футбольной командой ОКБ.

Трудно в космической подготовке было всем, но у Сергея Николаевича были особые сложности. Вот что говорил об этом Гречко: "Мы не были испытателями, но были инженерами, а он, наоборот, был испытателем, но не был инженером по новой технике, космической технике. Конечно, по авиационным вопросам он мог заткнуть за пояс любого инженера. Здесь же ему было трудно. Здесь он таких вершин, конечно, не достиг, хотя старался наравне с другими сдавать и соответствующие экзамены. Но зато на центрифугах, во всяких медикобиологических исследованиях он, несмотря на то, что у него одного болезней было больше, чем у нас у всех, вместе взятых, тем не менее, испытания выдерживал. Я понял парадоксальную вещь, общаясь с ним: можно, будучи не очень здоровым, блестяще пройти медицинские испытания. При небольших недомоганиях можно за счет спокойствия, за счет воли показать прекрасные медицинские результаты, чем я и пользовался. Однажды я перестарался, лихо рванув слишком тяжелую штангу. У меня года два после этого болела спина. И вот на центрифуге я улыбался, шутил, хотя у меня искры из глаз сыпались. Этому я научился у Анохина: не надо волноваться, не надо в себя всматриваться, надо сохранять спокойствие. Он проходил медицинские исследования блестяще. Причем, он ведь никогда не хвастался. Вот, например, мы его спрашиваем: "А Вы когда-нибудь чего-нибудь боялись?" Ну, мы же знали, что Анохин – бесстрашный человек и, естественно, ожидали ответа, что, конечно, не боялся ничего... Он же говорил просто: "Боялся..." Это ставило нас на нужные рельсы. Он рассказывал, к примеру, что именно так было, когда отказала катапульта, и ему пришлось выползать из кабины: боишься, но ползешь – чтоб "о киль не вдарило". Вот этому хладнокровию и выдержке я тоже учился у него. У меня был такой случай: нам дали определенное время раскрытия парашюта при приземлении космического аппарата, а парашют не раскрылся. Прошло время, необходимое для раскрытия запасного парашюта, и он тоже не раскрылся. Я понял, что жить мне осталось минут пять, не более, и все! Жизни больше нет! Естественно, у меня и пульс зачастил, и дыхание стало, как у собаки, и пот залил лицо. Следуя Анохину, я сказал себе: страшно, но нужно делать дело. Я понял, что не надо кричать: "Мама!", не надо кричать: "Прощай, Родина!", а надо попытаться за оставшееся небольшое время найти неисправность, из-за которой не сработала система, и доложить об этом на землю. Я до сих пор горжусь тем, что сумел преодолеть цепенящий страх и заставил себя анализировать состояние разных систем. А в это время открылся парашют.

– Без Ваших усилий?

– Да! Но я успел поседеть... А все дело было в том, что просто неправильно сообщили время раскрытия. Потом я пришел в ЦУП и

сказал: "Ребята, не шутите с цифрами. Вам все равно: поставить 2 или 3, а у нас вот седые волосы потом от этих цифр".

– А если б начал суетиться, может, и повредил бы в чем-нибудь?

Нет?

– Можно было, наверное. Наверное, можно было сделать хуже. Сергей Николаевич учил: "Не стыдись, если тебе страшно". Это нормальная реакция. Просто преодолей страх и работай, работай до конца...".

Слушая космонавта, я вспомнил одну историю, рассказанную мне летчиком-испытателем Л. И. Тарощиным. Как-то во время испытаний самолета С. А. Лавочкина С. Н. Анохин обнаружил вдруг, что машина не слушается рулей. Он попытался выпрыгнуть из самолета, потерявшего управление, но столкнулся с новой сложностью: "Сбрасываю фонарь, – рассказывал он позже, – а фонарь не сбрасывается, несмотря на все мои усилия – заклинило. Решил уже -все, ничего сделать нельзя: оказался в ловушке..." Но когда машина опустилась ниже по высоте, неожиданно фонарь все же слетел, и летчик тут же выпрыгнул из нее. "К концу дня, когда Сергея Николаевича привезли на наш аэродром, – рассказывал Тарощин, – мы зашли поужинать в столовую. Сидели рядом, разговаривали – несколько человек. Я вдруг обратил внимание, что у Сергея Николаевича, до того внешне спокойного, сильно и часто тряслись колени. Я спросил: "Сережа, что с тобой?" Он ответил: "Ты знаешь, мне сейчас стало страшно...".

В этом рассказе есть неясности, которые невозможно уточнить, но главное для нас не детали, которые мог запамятовать Тарощин, а суть поведения и настроения летчика, выпутавшегося из опасности; эта суть, наверное, не искажена...

Г. М. Гречко продолжал: «Я считаю, что Анохин с Кувшиновым были теми дирижерами, которые настраивали нас, солистов, чтоб мы и в оркестре хорошо играли, и чтоб каждый сам по себе свою партию до конца исполнил.

Не хотел бы идеализировать Сергея Николаевича, как и никого другого. Вот два человека: Королев делает технику, а Каманин фиксирует в ней недостатки и позволяет себе в своих дневниках учить Королева. Ясно, что идеальных людей не бывает. Ни Анохин – не идеал, ни Гагарин – не идеал, ни Королев – не идеал, ни Каманин – не идеал. Каждый имел свою силу и свою слабость...».

Вряд ли кто-нибудь, кроме родных Сергея Николаевича Анохина и его ближайших друзей, хотел бы видеть его таким идеальным, как автор. Но еще больше автор желал бы сказать о своем герое только правду. Космонавты с полным пониманием относились к тому, как иногда снимал напряжение Сергей Николаевич. «Наши недостатки, -говорили они, – являются продолжением наших достоинств. Ну, как выпрыгнуть из горящего, из разрушившегося самолета, как снять с мертвого человека нераскрывшийся парашют и прыгнуть с ним, доказывая его безопасность. Ну, что Вы хотите, чтобы он после этого пошел в консерваторию и наслаждался там тонкостями какого-то высокого "ре" в "Золотом Петушке"? Он у нас был воспитателем. Если предстоял полет – у него был внутренний запрет, а после полета – мог выпить, и правильно сделать!.. Он не был роботом, он был таким же человеком, как и мы. Он показал нам, как надо любить свою профессию, как доводить любой рискованный полет до конца, даже если шансов выжить не так много. Он же показал, что, когда "довел" до этого конца, не стыдно и себя спасать, все сделав для своего спасения. Он нас учил различать ту грань, до которой можно еще бороться, и за которой надо уже прекращать борьбу, чтобы спасти себя. Это же очень тонкая вещь...».

Чем всегда привлекал и привлекает тот же Гречко, так это независимостью суждений. Поэтому хотелось расспросить его о том, что нередко избегали обсуждать его коллеги. Я спросил: "Георгий Михайлович, Маргарита Карловна Раценская рассказывала мне то, что нуждается в какой-то проверке, она сама не уверена в том, что это правильно. Она говорила о том, что фактически Анохину дорогу к орбитальному полету перекрыл Каманин. Возможно, дело было и не в личной неприязни: запустить в космос летчика в столь солидном возрасте, да еще с одним глазом – значило принизить работу космонавта, которая в то время возносилась как вершина мужества и сложности. Вы можете сказать, насколько это верно?"

– Я думаю, что так оно и было. Может быть, не просто Каманин один. Понимаете, тут было соперничество. Ведь когда мы, та самая группа "футболистов", якобы, а на самом деле хоть и молодых, но уже достаточно опытных, проявивших себя на работе специалистов, прибыла в Звездный городок, там уже места были распределены среди военных, и они встретили нас очень неприветливо, сказав: "Ваше дело строить корабли, наше дело – летать!" Анохин в это время был на нашей стороне, уже не как военный, а как гражданский. И если запустить Анохина, надо снять какого-нибудь подполковника или полковника. Поэтому они к нам относились явно пристрастно. И, конечно, Анохин был их мишенью, потому что он был уже пожилым человеком, и здоровье его не было идеальным. Нам устраивали прямо бактериологические войны. Был случай, когда одному из наших ребят

сообщили редкий и негативный анализ: белок в моче. Тогда он при повторном анализе сдал мочу своего инструктора. И тут белок появился в моче инструктора! Когда потом вскрылось это, никто не выгнал врача за подлог... А со мной что было! Как-то вынимают меня с занятий, запихивают в изолятор. Комнату, где я жил, дезинфицируют, постель, на которой я спал – сжигают. Я не понимаю, что происходит. А у

меня, видите ли, нашли микроб какой-то там тропический, от которого я сам умру и все умрут, кто со мной контактирует. Послали меня в "тропическую медицину" – там ничего не нашли. Вот так, вплоть до подлогов и таких фокусов против нас доходило...

У американцев тогда отбирали в полет космонавтов за сорок лет, а у нас – чуть-чуть за двадцать. Тогда 56, казалось, – дико! А вот я летал в 54 года. Сейчас Гена Стрекалов слетал в 55, американец летал в 58, то есть, будучи старше Анохина. Но тогда это казалось диким. Вот такие были вещи. Что было, то было...».

Этот разговор с Гречко состоялся тогда, когда еще не были известны планы американцев посылки в космос в 1998 г. 77-летнего сенатора Джона Гленна, совершившего за 36 лет до этого, в 1962 г. первый американский пилотируемый космический полет.

Маргарита Карловна Раценская не исключала, что ее муж вызывал раздражение завистников. А сын Сергея Николаевича, Сергей Сергеевич Анохин, говорил, но без особой уверенности, что отца перед важной комиссией, то ли мандатной, то ли еще какой, даже подпоили... Я спросил об этом Гречко, и он ответил: "Могло быть! Если меняли мочу, если выдумывали каких-то тропических, смертоносных микробов, то уж поднести вовремя, выдумать предлог и пригласить отметить... Среди врачей были честные люди, которые хотели, чтоб все было чисто и достойно. Но были и такие, которые ... Это же не потому, что он был наш личный враг, а потому, что он выполнял социальный заказ своего ведомства. А так я, кстати, Каманина очень уважаю. Хотя, конечно, Каманин в наших ракетных, космических делах не так хорошо разбирался, как в авиации...".

Интересны любые воспоминания об Анохине, но воспоминания таких известных в нашей космонавтике людей, как председатель Государственной комиссии генерал Керим Алиевич Керимов, знавший не только то, что происходило на сцене, но и за ее кулисами, интересны особенно. Он рассказывал мне: «Конечно, я знал Анохина – мы же вместе работали. Знал его как летчика-испытателя. Ему очень симпатизировал Сергей Павлович, поскольку начинались полеты почище атмосферных – космические полеты начинались! И Королев все время "держал его за руку". Конструктору нужно было удостовериться, что он поступает правильно: в подготовке того же корабля "Восток", его элементов или в чем-то ином... Сергей Павлович нередко с ним советовался. Анохин всегда присутствовал на совещаниях у Сергея Павловича, и он частенько его поднимал, чтобы опытнейший летчик высказался по вопросам, в которых был для него, Королева, возможно, наибольшим авторитетом. Помню обсуждения, которые были связаны с выходом Леонова в открытый космос. Вы знаете, Королев все время советовался с Анохиным. Ведь были же сомнения, правильно ли готовить – сразу! – выход в открытый космос. Многие осторожные люди предлагали: надо сперва руку высунуть! А потом уже, в следующий раз, понимаете, вылезти из корабля. Вот в таких случаях Анохин поступал обдуманно смело, и на этот раз он настаивал, что надо выходить сразу!

– А это именно он предлагал? – спросил я генерала.

– Он, он! Он как раз консультировал по таким вопросам. Он несколько раз горел, несколько раз погибал. А Сергей Павлович знал, что и у него с "Востоками" могут быть такие серьезные вещи, которые были с Анохиным в атмосферных полетах.

– Керим Алиевич, а сам Сергей Николаевич готовился к полетам космическим, как Вы думаете?

– Были такие разговоры, но несерьезные, несерьезные... Он сам безумно хотел. Но поскольку ему прямо никто не хотел сказать: "Нет, Вы не полетите!", они ему уклончиво отвечали: "Да, будем готовиться..."

– Когда он появился у Королева, Вы были, кажется, начальником Главка в Министерстве общего машиностроения?..

– Да.

– ... И, говорят, поперек пути Анохина в космических полетах стал, главным образом, Каманин?

– Может быть... Каманин всегда выступал против гражданского пилота в полетах в космос. Либо Николай Петрович был действительно убежден, что только военный летчик может вести себя в космосе правильно, либо он просто "проталкивал" своих людей. Трудно сказать, чем он руководствовался...

– Многие, прочтя недавно опубликованные его дневники, предъявляют ему претензии за то, что он вел себя как солдафон...

– Ну, Вы знаете, он в деле воспитания своих подопечных в Центре подготовки космонавтов подходил к ним с той же меркой, что принята в строевой части. Но это люди – особые! Это неземные люди, к ним надо было подходить особо. Вот такое настроение он передал Одинцову, который довел это до абсурда... Что касается утверждений о том, что порой Королев лишь утверждал решения, которые принимал Каманин, -это полная чепуха. Это несравнимые люди – Королев и Каманин. Сергей Павлович был абсолютным авторитетом, а Каманин – это советчик. Обыкновенный советчик...

– Керим Алиевич, говорят, что Анохин был заменен в космическом полете Г. Т. Береговым? Такое на Вашей памяти было?

– Нет! Я это хорошо знаю, потому, что был тогда уже председателем Госкомисии. Берегового мы поставили по докладу Одинцова. Он представлял интересы ВВС. И решение было принято единогласно...

– То есть кандидатуры Анохина и не было? Даже в запасных?

– Не было, даже в запасных. Сергей Николаевич помогал нам. Причем поперед батьки никогда не лез. И он был очень коммуникабельным человеком...

При всем уважении к генералу Керимову надо уточнить. Действительно, с Береговым у Анохина противостояния не было. Но кандидатура Анохина неоднократно рассматривалась, по крайней мере, в дублирующих составах экипажей космических кораблей. Как будет показано в дальнейшем, его не раз представляли и защищали весьма могучие "силы". Но отстоять его так и не удалось...

Сергей Николаевич был дружен в свое время с Владимиром Петровичем Ветчинкиным. Знаменитый ученый, один из основателей ЦАГИ и зачинателей отечественной авиации, он был ученым-универсалом и человеком широких творческих интересов. Знакомство и дружба с ним Анохина начались в Коктебеле в 30-е годы на планерных слетах и продолжились в Москве, а также в Кратове и Ильинке – на дачах. Ветчинкин был веселым и доступным человеком, хотя имел исключительные заслуги. Случилось так, что уже после смерти Владимира Петровича обстоятельства свели Анохина с сыном Ветчинкина – Николаем Владимировичем.

Полковник Н. В. Ветчинкин работал на кафедре двигателей Академии Жуковского и был тесно связан с ОКБ Королева. Когда начались пилотируемые космические полеты, он написал письмо на имя Королева с просьбой о зачислении в отряд. Исходил он при этом не только из того, что его отец стоял у истоков ракетной техники. У самого Николая Владимировича личный опыт и знания в этой области были гораздо большими, чем у других космонавтов, по крайней мере, у космонавтов первой волны, которые уже слетали или готовились к полетам. Королев отнесся к просьбе Ветчинкина доброжелательно и передал его в руки Анохина. Сергей Павлович заверил: проблемы, связанные с тем, что Ветчинкин, будучи военным, включается в отряд гражданских космонавтов, решит сам. Ветчинкин прошел медицинские комиссии в ИМБП и ЦНИАГ е и готовился к полетам под руководством Анохина вместе с Г. Т. Береговым, В. И. Севастьяновым, Л. С. Деминым, Г. М. Колесниковым. «Когда умер Сергей Павлович, – грустно вспоминал Ветчинкин, – я сходил к Н. П. Каманину. Тогда я отчетливо понял, что если останусь в отряде космонавтов – попаду в золотую клетку. У Каманина была четкая установка: чем выше образовательный ценз кандидата, тем у него меньше шансов полететь. Я ушел, сознавая, что будь жив Сергей Павлович, он бы наши полеты "пробил". Такая же трагедия была с Каманиным у Сергея Николаевича Анохина...».

Работая в Академии Жуковского и специализируясь в области ядерных ракетных двигателей, Ветчинкин был связан общими исследованиями с КБ Королева и потому тесно общался с Сергеем Николаевичем – особенно тесно после того, как оказался в отряде космонавтов КБ Королева. Именно Николаю Владимировичу, как, возможно, никому другому, Сергей Николаевич имел возможность рассказать о своих приключениях в воздухе. Дело в том, что Анохин в последние годы ставил свою машину "на прикол", и его подвозил в Подлипки на своей машине Ветчинкин. Годы спустя, он очень жалел, что с ним не было магнитофона – настолько интересными и неповторимыми были рассказы Анохина. Также, кстати, можно сожалеть, что не были записаны рассказы об Анохине Владимира Петровича Ветчинкина, которые не раз слышал его сын Николай Владимирович.

«ВОСЬМЕРКА»

Добрых воспоминаний о космической поре жизни Сергея Николаевича особенно много. Благо, космонавты – люди относительно молодые. Но одно, исходившее от человека, весьма близкого к Анохину в ту пору, стоит особняком.

Заместитель Генерального конструктора ракетно-космической корпорации им. С. П. Королева (бывшее ОКБ С. П. Королева) Владимир Петрович Никитский в свое время входил вместе с Анохиным в группу ЛЗ – кандидатов в экипажи лунной программы. Никитский был вдвое моложе Анохина, но их связывала крепкая дружба. Пожалуй, более близкого человека среди космонавтов у Сергея Николаевича не было. Этому было свое объяснение, хотя ко всем своим подопечным, в отборе которых он принимал самое активное участие, Анохин старался относиться с одинаковым пониманием и уважением. В Никитском же было и то, что ему нравилось особенно, и он сам об этом говорил: удаль, бесстрашие, грамотность. Но было и нечто сверх того, чему не находилось громких определений и слов.

Никитский работал в КБ С. П. Королева после окончания в 1961 г. физико-математического отделения менделеевского института. В КБ он возглавлял лабораторию по физике тонких пленок и был известен самому Королеву своими технологическими чудесами с нанесением покрытий любого металла на практически любое основание. Сергей Павлович Королев, как позднее и Сергей Николаевич Анохин, очень интересовался этой технологией – электронно-лучевого, катоднореактивного, термического, высокочастотного и прочих типов напылений в вакууме.

С Анохиным Никитского познакомил главный технолог ОКБ Михаил Александрович Усачев. Прежде он работал главным инженером ЦАГИ и хорошо знал Анохина как летчика-испытателя. В свое время, в войну, когда Королев был в заключении в Казани, рядом с ним находился и Усачев. Огромный, двухметрового роста, косая сажень в плечах, он, как рассказывали, не раз был защитой Королева от уголовников. Так что Сергей Павлович глубоко уважал его не только как отличного инженера.

В 1965 г. Никитский вместе со многими другими молодыми инженерами ОКБ решил поступать в космонавты. Вот тогда-то активно поддержавший его "шеф", М. А. Усачев, предложил зайти к С. Н. Анохину, чтоб выяснить, что и кому писать.

Было подано тогда около сотни заявлений. И из ста человек, среди которых были отличные спортсмены, мастера спорта по гимнастике, легкой атлетике (а по альпинизму – даже заслуженный мастер спорта) отобрали четверых. В основном это были "обыкновенные" инженеры ОКБ, с нормальным образом жизни, а никак не супермены. В ходу была тогда шутка: "Кто не курит и не пьет, в космонавты не пройдет!.."

Помимо Анохина и Никитского в группу Л3 вошли также, как уже говорилось, Бугров, Долгополов, Пацаев, Яздовский. Причем, путь Никитского в эту заветную группу был особенно сложен, поскольку он был беспартийным, да, к тому же, разведенным в то время. Лишь благодаря твердой поддержке П. В. Цыбина, С. Н. Анохина, да и М. К. Тихонравова, В. П. Мишин не посчитался с негативным мнением парткома и своим приказом зачислил Никитского в эту группу. Он был отличным специалистом в инженерном деле, и Анохин любил приходить в лабораторию Никитского, где не переставал удивляться, как можно владеть столь тонкими процессами. Анохина поражало и

другое: все основное оборудование лаборатории было не только спроектировано Владимиром Петровичем, но, в какой-то части, им же собственноручно и изготовлено. Парень деревенского воспитания, с Рязанщины, старший среди шестерых детей, он, помимо крепкого здоровья, широкой кости и здорового духа, приобрел – еще в юности -множество специальностей, которыми хорошо владел: плотника,

столяра, кузнеца...

Сергею Николаевичу молодые космонавты, окружавшие его, нравились своей эрудицией и грамотностью, нередко им

преувеличиваемой. Он, к примеру, с нескрываемым восхищением и хорошей завистью смотрел на не очень понятную ему таблицу Менделеева в комнате Никитского, искренне удивляясь, как можно ее запомнить и понять. Но особенно приятно было Анохину наблюдать храбрость и ловкость Володи. Он много и охотно прыгал с парашютом в процессе начавшейся специальной подготовки и весьма умело летал на самолетах – Як-18, реактивном Л-29...

Для молодых космонавтов не было большего авторитета в части операторского искусства, чем Анохин. Владимир Петрович Никитский вспоминал, как Анохин наставлял их при подготовке к полетам на самолетах. Он часами сидел в кабине пилота и, показывая на приборную доску, подчеркивал необходимость восприятия в любом полете большого объема жизненно важной, взаимоувязанной информации. Он, как вспоминал Никитский, говорил: "Мужики, полет -это хорошо... Но вы еще до полета должны знать все эти группы приборов. И видеть их все – разом...".

По общему мнению космонавтов, не меньше, чем мужество и находчивость в бесчисленных критических ситуациях в прошлой, летно-испытательной работе, впечатляла великолепная спортивная форма немолодого уже Анохина – в настоящем. В свои 60 лет он наравне с молодыми играл в футбол, отлично плавал, прыгал на батуте. Не менее удивительно и важно было другое: у Анохина, как рассказывал Никитский, не было особых сложностей в освоении новой для него техники, в частности, ракеты-носителя и лунного корабля, которые основательно изучали космонавты группы Л3. "Талант есть талант, – говорил Владимир Петрович. – Анохин ведь и прежде изучал и испытывал очень сложную технику. Он был грамотным специалистом, и в космической технике разбирался спокойно. Он очень ревниво относился к своей технической подготовке, и ему нравилось то, что окружавшие его молодые ребята многое знали. Он, не скрывая, многим в этом отношении по-хорошему завидовал...".

Лунная группа оказалась какой-то невезучей, неудачной. Из лунной группы Л3 в космос слетал один В. И. Пацаев, и тот погиб. В. А. Яздовский дошел до "первого кресла", но в результате какого-то недоразумения на полигоне его вместе с напарником Л. В. Воробьевым заменили П. И. Климуком и В. В. Лебедевым.

Владимир Петрович, рассказывая о группе Л3, настойчиво повторял, что кроме той шестерки, которую он назвал, в нее никто другой не входил. Впрочем, на этот счет есть иные высказывания, и даже среди космонавтов, того же В. И. Севастьянова или Н. Н. Рукавишникова...

Не было даже дублеров этой группы в Центре подготовки космонавтов, хотя Ю. А. Гагарин о создании гражданской "лунной" группы Л3 хорошо знал; группа облета Луны Л1 имела и гражданских, и военных кандидатов.

Группе Л3 не повезло в целом. Она сформировалась в период относительных неудач в отечественной космической программе. Тогда после полета Г. Т. Берегового из-за осложнений с маневрированием и из-за других проблем примерно два года не было у нас вообще никаких космических полетов. Зашла в тупик лунная пилотируемая программа.

С. Н. Анохин, как помнилось и Никитскому, вследствие этих осложнений ни в одном экипаже: ни в основном, ни в дублирующем -не был. Трагедии из этого он не делал. Так же, как и другие участники группы Л3, каждый из которых был профессионалом и в инженерном деле. Но без обид, незаслуженных обид, не обошлось почти ни у кого из кандидатов. И Анохин переживал за каждого.

Вот как было, к примеру, с Никитским. Когда Сергею Николаевичу стало ясно, что беспартийность Володи будет стоить ему слишком дорого как кандидату в космонавты, он пригласил его к себе. Никитский услышал: "Хватит тебе дурака валять. Ты же не пройдешь никуда! Вот тебе рекомендация в партию – моя и Леонида Михайловича Кувшинова...".

"Эти рекомендации, – говорил потом Владимир Петрович, – были мне настолько дороги, что я не стал искать третью, а оставил их на память себе, на память о замечательных людях... Леонид Михайлович, известный, заслуженный летчик-испытатель из НИИ ВВС во многом походил на Сергея Николаевича – своей скромностью, вниманием и добротой. В отделе С. Н. Анохина он возглавлял сектор, который был непосредственно связан с отбором и подготовкой кандидатов в космонавты... Пожалуй, столь же Сергей Николаевич ценил своего заместителя, тоже выходца из НИИ ВВС Лобанова – человека жесткого, в части дисциплины и хорошо организованного. Если Анохин выполнял роль идеолога в своем отделе, – продолжал Никитский, – то Лобанов -роль грамотного технического исполнителя... Вообще команда у Сергея Николаевича была хорошая. В людях он разбирался неплохо и очень огорчался, если ошибался...".

В свое время, когда Анохин был инструктором, он, конечно же, накопил опыт назидательного общения с разными людьми и управления ими. В ЛИИ, как уже говорилось, он избегал руководства, ему хватало напряжения собственно летной, испытательной работы. И вот теперь, в ОКБ Королева он вновь должен был командовать кем-то. Судя по всему, он не хотел и не умел делать этого. Когда мы заговорили об этом с Владимиром Петровичем, он заметил: "Встречаясь впервые с новым человеком, Сергей Николаевич видел в нем божье создание. Лишь со временем жизнь показывала, каким достоинствами и недостатками обладал этот человек в действительности...".