Текст книги "Дорога неровная"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 59 (всего у книги 64 страниц)

И тогда Александра решилась: разбежалась и прыгнула с площадки вниз, уж лучше разбиться, чем оказаться в лапах этих мерзавцев. Ветер подхватил ее невесомое тело и понес прочь, а она, чтобы как-то управлять полетом, раскинула руки и полетела, точно птица, вверх, снизу ее, наверное, приняли за маленький самолет. Ощущение свободы переполнило Александру, в душе рос необыкновенный восторг. Она поднималась все выше и выше, восторг переполнял её до такой степени, что она закричала на всю вселенную: «Я птица, я лечу!»

Приземлилась Александра в красивом цветущем парке. Цвели вишни и яблони, аромат был густой, но нельзя было присесть под деревом и отдохнуть, потому что нужно идти вперед. И она пошла – через парк, густой лес, туда, где виднелась вершина новой горы. И казалось, что там что-то необходимо важное, что предстоит ей сделать…

Александра шла долго, но вот лес расступился, и она увидела на склоне горы красивый поселок, утопающий в ослепительно белых вишнёвых садах. А вершина горы зеленела на столь же ослепительном, без единого облачка, голубом небе. Откуда-то зазвучала музыка, и Александра, прислушавшись, поняла, что это её песня: «Тополиная метель город запорошила…» Удивилась: откуда здесь, в неведомой глуши, могут знать её песню? Вскоре поняла: по тропке, сбегавшей к подножию горы, словно желтая змейка, шагал парень в солдатской форме-камуфляжке и размахивал магнитофоном – оттуда и звучала песня: «…А ко мне пришла любовь, не звана, не прошена…»

– Митенька, ты ли это? – узнала она соседского паренька, погибшего в Чечне. Жив, значит, не погиб…

– Я, тётя Саша, я!

– А что же домой не идешь? Мать извелась вся.

– Я хочу, но не могу, – погрустнел Митенька.

– Как не можешь? Жив-здоров, руки-ноги на месте, возвращайся.

– Не могу. Нельзя, – ответил он, качая головой. И грустно пошутил: – Выездную визу не дают. А вы идите к домам, там вас ждут.

Александра пошла, недоумевая, почему Митька домой не едет. Его мать, получив известие о смерти сына, слегла в больницу с сердечным приступом, едва выкарабкалась из болезни. Врачи даже удивлялись. А всё было очень просто: у нее был еще один сын-школьник, и не могла она бросить его на произвол судьбы по причине своей смерти. О, любовь матери многое может!

Возле крайнего в поселке чистенького домика Александру и впрямь ждали: на скамейке рядом с воротами сидели мама и Смирнов.

– Доченька моя! Здравствуй!

Александра споткнулась, увидев мать: как, и она жива?! Так почему же не приезжает к ней?

– Мама! Почему ты давно не приезжала ко мне?

– Ой, милая, очень уж далеко я от тебя живу. Не смогу дойти, а тебе спасибо, что ты ко мне приезжаешь.

– Мама! – вскричала Александра, – как я могу к тебе приехать, если ты…

– Ну, в известной мере ты права, но здесь, в небесном поселке, все не так, как у вас на земле. И тебе нельзя приезжать сюда.

– Я не пойму, мама, где я оказалась… Знаешь, я боюсь вас немного, извини, пожалуйста, но рада вас видеть… Наверное, я просто вас вижу во сне. Но если во сне, то, выходит, мне надо ждать неприятности, да?

– Нет, доченька, у тебя всё будет хорошо. Разве плохо, что у тебя двое сыновей. Спасибо, что младшего сына назвала моим именем. Он хороший, только натура в нём отцовская говорит. Ну да это неудивительно, ведь он и его сын. Он поймет тебя, поверь мне, просто вырос он в другом времени, не в том, что жили мы – ты и я.

– Спасибо, мама, я рада, что такого хорошего мнения о Павле. Я иногда злюсь на него.

– Да ведь и я злилась на тебя, когда ты мало внимания мне уделяла, уж ты прости меня за это, доченька. Понимала, что зря сержусь на тебя, а сердилась. А Паша у тебя хороший, только мальчишка он ещё, – заметив, что Александра удивленно вскинула брови, добавила: – Взрослый он телом и разумом, а по сути – мальчишка маленький, которому страшно жить в вашей жизни, потому что он не нашел пока свое место в ней. Ты его прости, и меня прости, я знаю: тебе простить легко, потому что в твоей душе нет зла.

– Мама, – на глаза Александры навернулись слезы, – это мне надо просить у тебя прощения…

– Ой, какие тут слезы! – раздался голос Геннадия. – Ну и что за горе? Пигалица, ты зачем мамку расстроила? Задрать бы тебе юбку да всыпать хорошенько! – говорил сурово, а глаза смеялись.

– Ну ладно, ребята, мы с отцом – на покой, а вы уж тут сами поговорите, – сказала Павла Федоровна, и они пошли вместе со Смирновым по дороге из золотистого песка, пока не превратились в еле видимое марево.

– Ну, рассказывай, Пигалица, как у тебя дела.

И Александра стала рассказывать. Брат внимательно слушал. И чем больше рассказывала Александра про свои неурядицы, тем ей становилось легче, словно камень с плеч сползал. А легко говорилось потому, что понимала: говорит она в пустоту, всё, что происходит с ней – это просто сон, она не может видеть здравствующего брата: мертвые не встают из могил. Говорят: доверяй подушке, а не подружке, вот брат и стал вроде той подушки, потому что никогда и никому ничего не расскажет. Уже стал наползать вечерний сумрак, и поток её слов иссяк, пора бы, как говорится и честь знать, а ей не хотелось уходить. Геннадий тоже сидел рядом и молчал. А она уже не знала, о чем говорить, поэтому рассказала свой удивительный сон про странный остров, где произошло землетрясение, а потом она из сна вынырнула в удивительной стране, где живут давно утраченные родные, любимые люди. Странно, но они, оказывается, живы-здоровы, а она, Александра почему-то думала про них иное, не уточнив деликатно, что подразумевала под этим «иным» – неудобно живому человеку говорить, что он – мёртв. И завершила свой рассказ словами:

– Я очень часто еду куда-то во сне или оказываюсь в незнакомой обстановке. И часто думаю, что будет после смерти. Я почему-то не боюсь смерти, мне даже любопытно: что там будет, может быть, моя душа, наконец, перестанет страдать, она будет счастлива. И я никак не могу определить: рано я родилась или, наоборот, поздно, я, как будто чужая всему свету. Может быть, это потому, что никому не желаю зла, хочу мира всем людям, чтобы никто и никогда не ссорился? – она замолчала. Гена тоже сидел молча рядом, смотрел куда-то вдаль.

– Как здорово здесь у вас, я бы с удовольствием здесь осталась навсегда, – нарушила молчание Александра, а брат неожиданно нахмурился и произнес:

– Чтобы я от тебя больше таких слов не слышал. У тебя есть самое драгоценное, что имеет человек – жизнь. Тебе дано время, чтобы прожить её без стыда, скажу банальные слова – «чтобы не было мучительно стыдно за бесцельно прожитые годы», но это – истина. Ты хоть помнишь, чьи это слова?

– Обижаешь, брат, нас в школе учили добротно: это Николай Островский сказал…

– Знаешь, Пигалица, не мне тебя учить, ты у нас и так стала достаточно мудрой. Я вот не очень ценил свою жизнь, не ценил время, отпущенное мне Богом для жизни. Рад что-то изменить, но уже не могу, и если душа моя вернется в твой мир, то это буду не я, это будет человек со своей судьбой. Искусство жить, может быть, состоит лишь в том, чтобы не превратить маленькие ошибки в большие. Поняла? И цени свою жизнь, потому что даже в самой худшей судьбе есть возможность для счастливых перемен.

– Что-то я особых перемен не вижу в своей судьбе, – проворчала недовольно Александра.

Брат назидательно поднял указательный палец и торжественно произнес:

– Всегда есть вершина, которой стремишься достигнуть, достигнув, устремляешься к следующей. Это и есть тернистый путь, дорога неровная. Так что иди к следующей вершине, – и показал на холм, который виднелся за поселком, уже позолоченный первыми лучами восходящего солнца.

И Александра пошла по тропке, заросшей мелкой травкой, к вершине, за которой пряталось солнце…

Наконец, настал день, когда работа над диском была завершена. Но фирма, которая обещала его выпустить, благополучно разорилась. Однако Александре так хотелось, чтобы ее песни услышали другие, потому решила организовать презентацию (такое новое словечко появилось в русском языке) своего диска. И нигде-нибудь, а в одном из городских дворцов культуры.

Крахмалёв познакомил Александру со своими друзьями – ансамблем, где солисткой была миловидная, очень маленькая женщина, и она согласилась спеть несколько песен. Александра сама написала сценарий, режиссёр дворца его одобрила, но времени до концерта оставалось мало, потому что художественный руководитель «втиснула» презентацию Александры в уже готовый план мероприятий. Потому и репетиций было всего две – пробная и генеральная. Так что перед самым концертом Александра трусила необыкновенно. А тут еще с самого утра зарядил дождь, настоящий ливень, и она совсем упала духом: из-за непогоды зрители могут и не прийти. Она, волнуясь, бродила по квартире – с красивой прической, смотрела на два концертных платья, висевших на дверце платяного шкафа – и с надеждой смотрела на солнце: не выглянуло ли из-за туч.

К полудню небо и впрямь прояснилось, засияло солнце, не меньше его засверкала промытая от пыли трава и кроны деревьев. И Александра решила, что, видимо, Бог на ее стороне, если непогода ушла, пусть хоть два ряда в зале заполнятся, а концерт состоится. Зато появилась другая забота: не забыл ли Крахмалёв о концерте – на репетиции он приходил в сильном подпитии. «Господи, – взмолилась Александра, – не дай ему забыть, пусть придет вовремя!» – Михаил принимал участие в концерте не только как аранжировщик, он играл одну из мелодий на рояле.

Александра последний год часто обращалась к Богу, словно кто-то подталкивал её туда. Она ходила в церковь, умоляла всех святых, чтобы Крахмалёв перестал пить. Но тот пил всё больше, чаще уходил в многодневные запои, и когда заходил к Изгомовым, то сыновья Александры сурово хмурились: не нравилась им дружба матери с Крахмалёвым, талантливым, но пьющим человеком. И тогда она решилась на последнюю просьбу.

В городе уже выросло несколько храмов, но ни один не прилегал к её душе. Она с особой теплотой вспоминала Иверскую часовню в Москве, и Храм в Донском монастыре, где ей так было уютно и тепло, несмотря на зимнюю стужу – ездила в командировку сразу же после Рождества.

Но в областном городе Александре нравился Храм Сергия Радонежского – белоснежный, совершенно новый, без полного иконостаса, который пока ещё строился, лишь три иконы висели на главной стене, отгородившей храм от алтаря – икона Казанской Божией Матери, лики Сергея Радонежского и Христа. Она, бывая в областном центре по делам, заходила в новый Храм, а тут поехала намеренно. Встала перед ликом Христа и прошептала: «Господи, если ты не даёшь нам быть вместе с Михаилом, то сделай так, чтобы он не пил! И я откажусь от него, уйду в сторону!»

Крахмалёв не опоздал на концерт, хотя и был нетрезв. Он пришел в новом костюме, чисто выбрит, и причёска в полном порядке. Но больше всего Александру удивил галстук: Михаил обычно ходил в джинсах, рубашке, а зимой в свитере. Он был красив, элегантен, и Александра представила себя рядом с ним и улыбнулась: «Мы с ним – красивая пара». Успокоенная Александра умчалась в гримёрную, переоделась. По замыслу режиссера первую часть концерта она должна быть в бежевом костюме, в короткой юбке – как символ молодости ее души, а во второй части – в бархатном бордовом платье с открытыми плечами: это уже жизненная зрелость. И песни в том блоке были серьёзные. Когда она появилась за кулисами в первом наряде, мужчины, участники концерта, округлили глаза: «Ого!» – сказал кто-то, а Крахмалёв застыл на месте, лишь только следил за ней глазами, пока она шла по сцене.

Прозвенел третий звонок, режиссёр велела всем занять свои места, Александре показала большой палец, кивнув на зал: мол, всё в порядке.

И вот зазвучала первая мелодия, занавес поплыл в стороны, ведущая громко произнесла: «Александра Павловна Изгомова! Встречайте!» – и Александра вышла на сцену. Она шла и боялась одного: как бы каблук-шпилька не попал в щель между досками, из которых сделан пол сцены – они уже были старые, выщербленные, а яркий свет софитов коварно скрывал эти щели и щербины. Она глянула в зал, и горло мгновенно пересохло: зал был полон! Только первый ряд почему-то пустовал, а дальше – ни одного свободного места. Ведущая ушла, и Александра осталась одна на сцене. Она почувствовала себя такой одинокой на этой ярко освещенной сцене, глаза совсем не видели тех, кто сидел в зале. Паника захватила её в свои объятия, сдавила горло и почти остановила сердце. Александре хотелось убежать со сцены, но зазвучала музыка, и она запела: «Есть город, в котором давно не живу, но сердце моё всё равно, стремится к нему и во сне я хожу по улицам тихим его…» И это, в самом деле, так: тридцать лет, как Изгомовы покинули родной город, но до сих пор душа Александры стремится в далёкую Тавду, и вовсе не потому, что там могилы родителей – ей просто легко и спокойно в том городе. Когда-то она назвала Тавду несчастливым для себя городом: несколько раз уезжала из него и возвращалась обратно, но дела складывались так, что приходилось уезжать снова. Тавда не отпускала ее, манила, хотя Александра знала, что век свой там она доживать не будет: ее место возле детей, сыновья из Приволжска уезжать не хотели – один в нём вырос, другой – родился. Именно в этом городе имя Александры приобрело известность, так что неудивительно, что на встречу с ней пришло столько горожан, и даже в Тавде она уже не Дружникова, а Изгомова. Да и Дружниковых больше нет в Тавде. А дети – это продолжатели её рода, а не Виталия. Нового рода Изгомовых.

«Мне не надо судьбы иной, той, что выдалась мне…» – Александра держала в памяти слова и ждала, когда подойдет момент вступить в песню: Михаил, зная о том, что Александра не имеет музыкального образования, в каждой мелодии «ставил» специальный сигнал – то звучал «треугольник», то хлопок в ладоши. Никто и не знал про те сигналы, они были известны только Александре и ему.

Александра стояла на сцене в лучах двух софитов, слегка дирижируя себе пальцем, чтобы не пропустить момент начала песни, её песни-исповеди. Она не видела зрителей в глубине затемненного зала, но на первый ряд падал отсвет софитов. Она пела, и вдруг показалось, что первый ряд заколыхался странным маревом, словно от весенней пахоты шел пар в солнечный день. Марево приняло очертания людей, и ближе к ней сидела ее мать! Павла Федоровна ободряюще улыбалась ей своей тихой, едва заметной улыбкой. А рядом всё яснее «проявлялись» Геннадий, Виктор, отец… Все, кто находился сейчас далеко-далеко, куда живым путь заказан. Их здесь не должно быть. «Я схожу с ума? Этого ещё не хватало!» – Александра тряхнула головой, прогоняя наваждение, и вступила в мелодию вовремя:

– «Мне не надо судьбы иной…» – она пела, словно доказывала всему свету, что она счастлива, что большая часть жизни прожита не зря.

Отзвучали последние аккорды, зал аплодировал, а она стояла, с трудом удерживая слезы, которые стремились наружу. Потом плавно, с большим достоинством поклонилась всем, кто пришел на этот концерт. Ей дарили цветы, она машинально благодарила, а сама все смотрела поверх букетов на первый ряд, но там, конечно, никого не было.

Крахмалёв стоял за кулисами и восхищенно смотрел на неё. А потом он провожал Александру домой. Апрельская ночь была по-летнему теплой. Звёзды притаились в черном небе, едва различимые, как обычно бывает на юге. И она вспомнила другую ночь, когда автобус мчался, шурша шинами, по степи в Астрахань. Небо было похоже на купол, разрисованный крупными звёздами, и они, казалось, подмигивали лучами-ресницами. Все пассажиры спали, Александре не спалось, и потому смотрела в окно, где было так темно, что под сердцем захолодало: возникло ощущение, что она одна на всем свете, автобус мчится по дороге сам по себе, без водителя, прямо к самому краю черного звездного купола, к линии горизонта, соединявшей землю и небо. Но этот край постоянно отодвигался, потому автобус так и не мог догнать линию горизонта. Тогда её придавило чувство одиночества, а сейчас она шла рядом с любимым человеком, но по-прежнему одинокая – он душой был далёк, даже звезды, и те были ближе.

Видимо, и в самом деле Бог слышит мольбы и обещания человеческие. Услышав просьбу Александры помочь Михаилу избавиться от пагубного пристрастия к алкоголю, он выполнил её так же страшно, как однажды не дал ей совершить предательство по отношению к матери, когда она хотела уйти от неё на квартиру. А может быть, это была просто фантазия Александры, но Крахмалёв избавился от своего пьяного «хобби» после смерти Марии Ивановны.

Александра не видела Крахмалёва несколько месяцев – она не хотела нарушать слово, данное в Храме, что не будет с ним видеться, если Бог надоумит Михаила бросить пить. Однажды шла по улице и встретила Германа-гитариста из кафе «Братья Блюз». Он узнал Александру и сразу огорошил:

– А у Миши мать умерла. Он так запил, что вряд ли уже выкарабкается. Слушай, Саша, ты бы поговорила с ним, убедила бы к нам в ансамбль прийти – нам клавишник нужен, а он ведь музыкант от Бога. Зайди к нему, он тебя любит и послушается.

– Нет, – помотала головой Александра, – не любит и не послушается.

– Любит, только не той любовью, как тебе хотелось бы, – ответил Герман очень серьезно, и Александра почувствовала, как заалели щёки. – Любовь бывает разной, и он любит тебя самой верной любовью – уважает тебя больше всех на свете. Зайди к нему.

Александра почувствовала, что сердце, до того бившееся спокойно и безмятежно, вдруг заколотилось, стремясь вырваться из груди. Она, забыв про свои дела, тут же поехала к Михаилу. Окна его квартиры светились, оттуда звучала музыка. Она прислушалась и с удивлением узнала одну из своих мелодий. Её сердцу стало тепло, словно укутали его мягкой пушистой оренбургской шалью. Она сделала пару кругов вокруг дома и лишь тогда поднялась на этаж, где жил Крахмалёв.

Дверь открыл Лёха Селюхин, который и познакомил её с Михаилом.

– О! Санька! Проходи, а мы тут квасим…

– Вижу, что квасите.

Александра прошла в комнату и поразилась беспорядку в ней: Михаил был аккуратист и ненавидел бардак, а сейчас всюду валялись его вещи, на столе стояли пустые бутылки, на тарелках давным-давно не было закуски, пепельница топорщилась сигаретными окурками. У стола сидел незнакомый парень и дымил сигаретой. Михаил сидел перед синтезатором и играл, закрыв глаза. Увидев Александру, покраснел, вскочил, суетливо предложил сесть, а сам рухнул в угол дивана, вжался спиной в его спинку и затих, наблюдая за ней виноватыми глазами.

– Так, Лёша, давай-ка брысь отсюда. Оба.

Селюхин покорно дернул за рукав незнакомого Александре парня. Тот встопорщился:

– Это почему – «брысь»? Бабу я ещё должен слушаться!

Селюхин опять его дернул: «Пошли!» Крахмалёв тихо произнес: «Уходи, Васька, не до тебя».

Когда Селюхин с Васькой ушли, Крахмалёв извинился за беспорядок в комнате.

Александра присела рядом с ним и сказала:

– Я все знаю. Марию Ивановну не вернешь, а ты зачем себя гробишь?

– Жить не хочется. Я мучил её, не слушал, а теперь её нет, – и заплакал.

Александра не стала его утешать. Спросила:

– Миша, ты меня хоть немного уважаешь?

Тот кивнул.

– Тогда выполни мою просьбу: бросай пить. Иди к Герману в ансамбль, он тебя примет. Иначе сопьешься окончательно и погибнешь. Мария Ивановна такой судьбы тебе желала?

Михаил долго молчал, так долго, что Александра хотела уже встать и уйти. Её душу терзала жалость к этому неплохому, но потерявшему себя, человеку. Александра понимала, что если он не захочет выполнить её просьбу, ничто не поможет: Михаил очень упрям. Она ведь тоже такая. И впервые подумала, что, может быть, просто сходство характеров не дает им возможности быть вместе: два минуса, они ведь только отталкиваются, и плюсы – тоже. Ни Бог, ни судьба – никто не виноват. Всё дело в них самих…

– Миш, пожалуйста, очень прошу, брось пить, иди к Герману в ансамбль.

– Хорошо, – произнес, наконец, – вот помяну в сорок дней, и все, – и попросил: – Посидите со мной, пока я не засну. Я так устал. Если захотите уйти, то второй ключ на гвоздике в коридоре.

Он лег, свернувшись, как обычно, калачиком, и положил голову на колени Александры. Вздохнул и вскоре заснул.

Александра сидела, гладила его по голове, как маленького. Хотелось заплакать, но слез не было: давно выплаканы бессонными ночами. Её любовь к нему была мучительна, но сладостна. Любовь, похожая на приступы хронической болезни: то заболит, то отпустит, пока не поняла – Крахмалёв не её мужчина, хотя и хотели оба сближения, но что-то тёмное, злое не дало им быть вместе. Что? Александра не знала.

Убедившись, что Михаил крепко спит, она осторожно уложила его голову на подушку, немного прибрала в комнате, освободила стол, вымыла посуду. Потом присела на несколько минут рядом с Михаилом, еще раз ласково погладила его по голове и вышла.

Она пришла второй раз к нему в сороковины. Михаил был не один. У него находился друг детства. Оба сидели за столом, на котором стояла початая бутылка водки.

– Вот, маму поминаем, – объяснил Михаил. Он был почти трезв.

Александра присела к столу, и друг Крахмалёва налил ей в рюмку водку. Александра сказала:

– Царствие небесное Марии Ивановне, а ты, Миша, помни, что мне обещал. И Марии Ивановне.

Крахмалёв кивнул.

Александра, посидев с полчасика у Крахмалёва, собралась уходить. И его приятель вдруг сказал:

– Олух царя небесного ты, Мишка. Тебя такая женщина любит, вот если бы я не был женат, – он говорил, вроде, шутливо, но глаза – серьезные. И трезвые.

Лицо Михаила стало багровым. Он, прощаясь, пожал Александре руку. И она ушла. Их пути больше не пересеклись, хотя по-прежнему жили в одном городе, ходили по тем же улицам, но в разное время – так было угодно судьбе. Александра знала, что Крахмалёв сдержал данное Александре слово и стал играть в ансамбле Германа. Жизнь его наладилась, но ей не было места рядом с ним.

А почему? Кто знает, почему хорошие люди, которые могли бы идти вместе по одной тропе, часто следуют по жизни, как корабли, параллельными курсами? Эту тайну, видимо, никому на земле не разгадать. Не разгадала её и Александра.

… Ночь была тёмная, беззвездная. И потому на душе у Александры было темно, неуютно. Она бродила по ночному городу, искала свой дом, и не могла найти, но успокаивала себя, что наступит день, и она найдет свой дом. И день наступил – весенний, теплый, ласковый. Люди ходят вокруг в праздничных одеждах, Александре же было плохо. Она ненавидела праздники. Дети – сами по себе, она – сама по себе. Конечно, они радуются её подаркам и сами дарят Александре подарки, но душевно они уже не с ней. Дети выросли, у них своя жизнь. Она не хотела «привязывать» детей к себе, но и не хотелось быть одной. Ей хотелось тот же телевизор смотреть прижавшись к чьему-то плечу. А плеча нет… И так горько на душе от этого. В такие минуты Александра уходила из дома и бродила по улицам или по парку. И никому до неё не было дела – люди равнодушно проходят мимо.

И вдруг – знакомое лицо: Гена, брат! Александра бросилась к нему, и оказалось, что не в тёмном городе она, а в красивом чистом посёлке. Геннадий тоже обрадовался сестре. Они присели на деревянной скамье возле дома, где он стоял, поджидая Александру, и та сходу заявила:

– Я устала. Я так устала жить! Непонятно, чего колгочусь, стремлюсь к чему-то. Зачем? Я не знаю. Для кого? Не знаю… Еще год назад знала, а теперь нет. И мне трудно выйти из этого состояния. Всё вспоминаю Михаила. Это, конечно, не последняя любовь, но достаточно сильная, которую я преодолеваю мучительно, со страданием. Вероятно, так и надо, так угодно Богу, но как это больно, страшно и горько!.. Брожу, брожу по городу, а на душе гадко. Одна. Одна. Одна. Мне плохо, Гена, мне очень плохо, Давно уж душа моя не была в таком раздрае: «Я не ладу сама с собой» И никто в целом мире не может меня успокоить. Я устала воевать за свое благополучие, за благополучие детей. И я начинаю задумываться, а так ли я живу, Верны ли мои поступки? И в чем моя вина перед Богом, если так приходится страдать? Да и вообще – есть ли эта вина? А если есть, то как ее искупить? Кто подскажет? Скажи, Гена!

Брат молчал. Потом начал говорить:

– Начнем с любви. Она ведь разная бывает – горькая и сладкая, любовь к мужчине, к детям, к природе, рыбалке… Да какой угодно бывает, главное, чтобы любовь была в сердце. Я уже говорил тебе, что ты счастливая, несмотря ни на что.

– Когда это ты мне говорил? – удивилась Александра. – Я тебя много лет не видела! Да и как я могу тебя увидеть, если ты…

– Ну, сейчас видишь же, – усмехнулся брат. – Вот давай и поговорим.

И Александра начала рассказывать ему, как когда-то давным-давно в Альфинске… Правда, так и не поняла, как умудрилась встретиться с Геннадием, ведь он…

Про то ей и думать не хотелось, потому что брат рядом, его можно потрогать, но почему-то потрогать как раз и не хотелось: от него тянуло легким холодом. Брат слушал, а она все говорила-говорила… И удивительно: становилось легче, потому что рассказом своим она как бы давала оценку собственным поступкам, самую беспощадную оценку, потому что никто и никогда так строго не осудит человека, как его собственная совесть. Если, конечно, она у человека присутствует.

А потом брат неожиданно исчез, и Александра вновь пошла, но уже вполне целеустремленно – домой, там её ждали сыновья, самые дорогие люди на земле. Посёлок растворился в воздухе, но Александра не испугалась – мираж, такое бывает. А ей просто надо идти по песчаной дороге, и она обязательно приведет её домой. И она пошла, загребая босыми ногами песок, радуясь, что он такой теплый, прогретый солнцем. Она знала, что за ночью всегда приходит день…

«2000 год – это начало нового, XXI века, или он начнется в 2001 году?» – спорили между собой люди. Александра не спорила: конечно, начало! А своим оппонентам говорила: «Возьми сантиметр, в нем десять миллиметров, и следующий миллиметр, даже его десятая доля – это уже другой сантиметр. Верно?» Спорщик задумывался, а пока решал, правильный ли ему привели аргумент, Александра добавляла: «Так почему новый век должен начинаться с 2001 года?»

Александра готовилась к началу нового века тщательно, потому что Павел, который служил в армии, должен был приехать домой в краткосрочный отпуск. Сообщая об отпуске, он попросил: «Приготовьте всякие салаты, нажарьте картошки. Я хочу съесть много белого хлеба, оладий, драников, конфет, печенья, сала, колбасы, домашних котлет. А еще купите шоколадок, торт, пирожных…» – он написал такой длинный список, что можно было бы целый взвод накормить, а не только его.

Александра и ее сыновья сидели за праздничным столом и ждали последнего звона курантов в уходящем году. Диктор объявил о предпраздничном выступлении Президента России Бориса Николаевича Ельцина, и все трое принялись за еду – слушать Ельцина никому не хотелось: настолько не популярен стал Президент у россиян. Еще 7 октября 1998 года люди, которые сами вознесли Ельцина на вершину власти, требовали, чтобы он ушел в отставку. В Москве, на Васильевском спуске, в тот день собралось 615 тысяч людей, они скандировали: «Ельцина в отставку! Честь, Родина, Россия! Работу взрослым, детям – образование!»

Александра разложила по тарелкам заливную рыбу, но первый же кусок застрял в горле: Ельцин сказал: «Я ухожу и прошу всех простить меня…»

Россияне простят его 23 апреля 2007 года, когда он умрёт. С телевизионных экранов в течение нескольких дней не будут сходить восторженно-скорбные лица, которые скажут о его широкой натуре, о том, что Ельцин – это целая эпоха, мол, удержал на плаву корабль с пробоинами. Корабль – это, конечно, Россия. Николай Сванидзе, который, кочевал много лет с канала на канал, и сыграл немалую роль в избрании Ельцина Президентом России, постоянно пропагандируя с экрана его кандидатуру, назовет почившего хирургом: «Россия была похожа на безнадежно больного человека, а он как хороший хирург, сделал операцию. Уверен, что в будущих учебниках о нём напишут только хорошее».

А потом о нём перестанут говорить, следуя изречению: «О мертвых говорить или хорошо, или ничего». Сохранится в памяти, что сам отрекся от власти, и что первым из всех отставных правителей-пенсионеров его хоронили торжественно – Маленков и Хрущев такой чести не удостоились. Первым он получил все привилегии, соответствующие вице-президенту, закрепленные и за его семьей. И когда умер, жена Наина Осиповна и вся семья его не осталась в накладе – бесплатное содержание, охрана. Жена Хрущева, например, была сразу же удалена с государственной дачи после его смерти. Причина – их незарегистрированный брак, хотя пара прожила вместе несколько десятков лет, причем жена часто отговаривала Хрущева от необдуманных поступков.

Пожилая чета пенсионеров много лет провела на той даче, там Никита Сергеевич с азартом хозяйствовал и выращивал овощи. Говорят, такой капусты, как у него, друзья по партии, тоже, кстати, отставные, раньше не видывали. Он испытал все тяготы жизни пенсионера, но так и не уехал к сыну Сергею в США.

Впрочем, Ельцин – одна из противоречивых, амбициозных политических фигур. Как и Горбачев, он совершил путь к вершине власти с низов партийной руководящей «лестницы» и был «партократом» чистой воды.

Но это все случилось позднее, а тогда, 31 декабря 1999 года, отречение Ельцина поразило всех.

– Ничего себе! – сказал Павел. – Присягал одному президенту, а дослуживать буду при другом!

– Ты не президенту присягал, а России, – строго посмотрела на сына Александра.

– Мама, ты не знаешь, какая сейчас армия! Не России она служит, а генералам. Наши отцы-командиры на нас деньги на иномарки зарабатывают – солдат стоит пятьдесят рублей. Отдаст десять ребят в какую-нибудь фирму и снимет, как с куста, пятьсот рубликов. За десять дней – уже пять тысяч. Твоя зарплата за месяц.

Александра раскрыла широко глаза от удивления: «продают» солдат, как рабов? Однако, воспитанная на любви и уважении к армии и офицерам, возразила:

– Что-то не верится…

– Не верится? Я сам возглавляю рабочую команду, при мне наш покупатель рассчитывался с комроты. А Чечня? У нас офицер служит, год был там, дважды был представлен к ордену Мужества, а не получил ни одного. И в звании не повышен, а он, между прочим, в саперной роте служил, чечены за офицерами этой роты и солдатами гонялись. За живого офицера давали двадцать пять тысяч долларов, за солдата – десять. Роту расформировали, про всех забыли – солдаты в дембель ушли, офицеры в свои части вернулись. И награды нашего комвзвода, наверное, на груди какого-нибудь штабника висят.