Текст книги "Дорога неровная"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 64 страниц)

– Вот, это тебе! Поздравляю с праздником!

У Александры сердце зашлось от радости: если приготовил подарок к женскому дню, то думал о ней, может, всё наладится в их семье? И она повисла у мужа на шее, крепко поцеловала. В ту ночь они спали на одном ложе. Утром неожиданно пришёл приятель Виталия, знавший про их семейные нелады, увидел счастливые лица Виталия и Александры и воскликнул:

– Ребята! Вы помирились? Как это здорово!

И ещё одна ночь прошла в жарких ласках, и Александра окончательно уверилась: всё будет хорошо, не зря в Ростове побывала в храме, свечу за здравие своей семьи поставила. Как хорошо! Но не зря говорят, что человек предполагает, а Бог – располагает. Судьбе, видимо, было угодно иное, не то, о чем думала женщина. Утром, проснувшись, она потянулась к лежавшему рядом Виталию, хотела поцеловать его, но наткнулась на такой злобный взгляд, что откатилась, вжалась спиной в стену. Ужас наполнил душу: что случилось с Виталием, который был так нежен ночью?

– Я сегодня уезжаю, вымолвил сквозь зубы.

– Что? – прошептала Александра. – Ты знал, что уезжаешь, и был со мной эти два дня?

Виталий покраснел:

– Я хотел сделать тебе хорошо.

– Хорошо?!! Да ты же просто использовал меня, скотина похотливая! – ярость охватила её такая, что Александра испугалась – она сейчас могла убить голыми руками Виталия. – И ты говоришь про любовь к этой своей… – бранное слово не выговорилось, потому что Александра вдруг поняла: Виталий мог одолеть свою любовь, но не захотел. Она неожиданно для себя пожалела ту девчонку, с которой Виталий решил создать новую семью: не только на чужом несчастье не построишь своё счастье, но строить его с таким, как Виталий… Боже, где были её, Александрины, глаза, почему она не поняла глубинную суть его характера, а ведь предупреждал Анатолий, брат Виталия, что он – весь в мать, а мать не только сводня была, она и сама на сторону от мужа ходила. Вот оно – проявилось! Права была мама, что от свиньи не рождаются бобрята, а те же поросята…

И вот Виталий уехал. Он радостно улыбался, мыслями находясь уже в другом доме. О том, как «прощался» с Александрой две ночи, не думал, ничего – стерпит, он ведь и в самом деле хотел сделать ей приятное, даже не подозревая, что его поступок равносилен удару ножом в спину.

«Ну что ж, коль хочешь – уезжай, с улыбкой я скажу: „Прощай!“ Во всём мы виноваты сами, но я останусь с сыновьями…» Но улыбка была на лице женщины только тогда, когда она была среди людей, рядом с детьми, а наедине с собой мучительно пыталась понять: почему так Виталий поступил, в чем её вина? И зачем так унизил накануне отъезда близостью с ней?..

Неприятности, которые всегда обрушиваются на неполную семью, не обошли стороной и Александру с детьми. Началось всё с того, что наступило безденежье: счёт в сбербанке оскудел быстро, потому что Александра, готовясь к защите диплома, не работала, «дипломные» сто рублей, которые положены по закону, невозможно растянуть на три месяца. Смирив гордость, Александра написала Виталию письмо с просьбой помочь материально, потому что трудно жить без средств с двумя детьми. Тот цинично заявил: «Ускоришь развод – помогу». Изумилась Александра такому ответу: детей Виталий всегда любил, они выросли на его руках, и вдруг такое равнодушие. «Господи, да что это у него за любовь такая – шиворот-навыворот, счастливый человек и других делает счастливыми, а этот – лишь зло сеет». Но надо было что-то предпринимать, и Александра попросилась к соседке, которая подрабатывала на ремонте квартир, в помощницы. Так и заработала деньги, чтобы ехать на защиту диплома, да и сноровка, приобретённая в строительной «шабашке» в последствии пригодилась.

Александра отлично защитила дипломную работу, но судьба преподнесла ей новое испытание.

Павлик, росший слишком самостоятельным для своего возраста, не знал, что папа уехал, и был весьма удивлен, что мама, уезжая на сессию, устроила его в круглосуточную группу. Не знал и того, что одна из приятельниц Александры согласилась взять себе на это время Антона, а с Павликом возиться не захотела. Новая группа мальчугану не понравилась, не приглянулось и то, что в первую ночь дежурила воспитательница, которую Павлик не любил – несправедливая была по отношению к детям, часто наказывала зря. И уж совсем возмутило малыша то, что во время обеда воспитательница нарезала себе зелёного лучку, который вырастили ребята на окошке. И мальчишка, не долго думая, вернулся домой, где, конечно, никого не было. Он знал, что мама уехала, но дома должен быть папа, потому решил упросить оставить его дома. Он помнил, как ездил несколько раз с папой на завод, потому спокойно сел в трамвай и покатил туда. Время было светлое, летнее, однако позднее, и, побродив около завода, мальчишка вернулся домой, рассудив, что, наверное, папа уже вернулся.

Дом был по-прежнему закрыт. Тогда Павлик отправился к приятельнице матери, но и там никого не было, потому что – Павлик об этом не знал – все бегали по городу, разыскивая беглеца. Чем бы кончились приключения мальчугана – неизвестно, если бы его нечаянно не встретила одна из соседок по дому, не привела к себе, а тут и воспитательница подоспела, которая у Изгомовых в тот вечер побывала трижды…

– Как хочешь, Шура, – решительно заявила приятельница, когда та приехала на неделю домой после защиты диплома: не все ещё защитились, потому вручение документов откладывалось, – а я с Павликом не останусь, раз он такой беспокойный. Антон – ладно, пусть живёт, а его – куда хочешь девай.

Всплакнула Александра и взяла сына с собой в Ростов-на-Дону. За день они дважды побывали на факультете, и дорогу мальчишка хорошо запомнил. И ничего бы дальше не произошло, если б Александра не согласилась с сокурсниками отметить получение диплома в ресторане. «А что? – подумалось. – Уж если мы техникумовский диплом „обмывали“ в ресторане, то сейчас я это тем более могу себе позволить».

Хозяйка квартиры, где все шесть лет учёбы жила Александра, согласилась поводиться с мальцом, который приглянулся ей своей сообразительностью. Уходя, Александра сказала сыну, что вернётся часов в девять, он должен слушаться бабушку и не шалить. Павлик согласно кивнул. И, действительно, вёл себя прилично до девяти часов, а потом в нём словно будильник прозвенел: мама должна быть дома, а её нет, значит, решил он, надо за ней сходить. Он же знал, что брат встречал маму, если она уходила в кино на поздний сеанс. Вот и Павлик пошел встречать.

Дорогу на факультет, куда они добирались пешком, мальчуган хорошо запомнил, а вот возвращались оба раза на троллейбусе, потому, выйдя на остановку, мальчишка заплакал, не зная, куда идти дальше, ведь не знал, что можно вернуться прежним путем. Тут-то его и обнаружила милиция, которую на ноги подняла квартирная хозяйка, даже фотографию мальчишки тут же распространили. По той фотографии его и обнаружили.

Павлик охотно рассказал милиционерам, кто он, откуда приехал и зачем. Рассказал, как зовут маму, назвал домашний адрес. Милиционеры удивлялись, записывая сведения, но для Александры ничего в том странного не было: она всегда заставляла детей выучить все данные о себе, потому Павлик и ответил на все вопросы.

Александра сидела в ресторане, а сердце ныло почему-то от плохого предчувствия. Она стала тормошить подруг, чтобы завершить банкет да отправиться по домам, но те, вырвавшись из семей и от мужей, окруженные улыбками неожиданных ресторанных поклонников, не хотели рано уходить. Впрочем, и у Александры нашелся ухажёр, но ей не о нём думалось – о детях. До полуночи всё-таки удалось подруг уговорить покинуть ресторан, и она вернулась на квартиру. Едва вошла, увидела хозяйку всю в слезах, с полотенцем на голове и пузырьком валерьянки в руках, а из комнаты раздался тоненький голосок:

– Мама, ты пришла?

– Ой, Шурочка, чуть до инфаркта меня не довёл твой мальчишка, ну и вострец, ну и смышлёный… В милиции так и сказали: опытный парень…

Вот и поняла женщина тогда, почему ныло весь вечер сердце: откликалось на зов сына. Ужас охватил её при мысли, что могло случиться самое страшное, что могла потерять кроху-сына, которому шёл всего пятый год. Но это была не последняя неприятность и с Павликом, и с Антоном – их могло и не быть, если бы Виталий находился дома. Но его не было, и следовало выживать одной, чтобы дети не чувствовали отсутствие отца.

Было горестно остаться одной, но вдвое горше мысль, что разрыв с Виталием, вероятно, расплата за то, что когда-то мысленно предпочла его матери, готовая покинуть её, если бы муж того захотел. Но судьба не дала совершить предательство: мать умерла, но ждала судьба, оказывается, случая наказать Александру за душевную слабость, потребовала плату, ведь за всё надо платить: и за добро, и за содеянное зло… И думая о разрыве с мужем, женщина вспомнила вновь о своей прабабушке-староверке, которая прокляла сына своего и его потомков до седьмого колена, значит, прокляла и её, Александру. Гнев и упрямство переполнили душу женщины: она будет противостоять проклятию и сделает всё, чтобы дети были от него избавлены. Правда, не знала, как это сделать, ведь тогда она ещё не подозревала, что примет крещение, крестит и детей своих, что Православная церковь начнёт набирать силу, один за другим станут действовать новые церковные приходы, восстанавливаться храмы, что даже в Тавду приедут священнослужители…

Чуть не утонула Александра в своём горе, чуть не забыла о детях. А им, безумно любящим отца, было во сто крат хуже. Однажды Антон от беды, что свалилась на его худенькие плечики, от понимания, что отец отказался от него, забился в истерике, в одном единственном крике: «Ты думаешь, мне хорошо, что у меня нет отца?!!» Удерживая в руках бьющегося в рыданиях сына, Александра похвалила себя за то, что помогла «ей» уехать, что Виталий отправился вслед за ней, ибо в тот момент Александра была готова поступить так, как поступили бы тысячи женщин, узнавших об измене мужа, – вырвать сопернице волосы. Нервное напряжение Антона было столь велико, что это сказалось на зрении, и пришлось неоднократно делать стабилизацию хирургическим путем, ибо зрение мальчика стремительно снижалось. Глядя на забинтованные глаза сына, держа его, пылавшую от пережитой боли, руку, Александра физически ощущала, как входит инструмент в глаза сына, как ему больно, и она, сдерживая слезы, мысленно радовалась, что Изгомов далеко: в ней поднималась такая волна ярости, с которой она могла бы и не совладать, окажись Изгомов неподалеку.

Александра не жалела, что вышла замуж за Виталия – жили они неплохо, намного лучше других, не корила его, что ушел – как знать, может, и в самом деле так полюбил, что не по силам оказалось сдержать страсть. Одного не могла понять: как мог Виталий забыть сыновей, выпестованных им, ведь любовь – это она испытала потом сама – легче выкорчевать из сердца, чем вытравить из разума ответственность за детей. Видимо, и это передалось Виталию от шалопутной матери, если так легко отверг любовь двух продолжателей своего рода. Братья его, оторвавшись от семей, никогда не забывали о детях. Анатолий, имевший троих ребятишек, всегда старался найти работу с хорошим заработком, чтобы и алименты были немалые, и ему бы на жизнь хватало. А Володя отсылал деньги дочери без всякого исполнительного листа. Виталий же наоборот работал там, где меньше платили.

Александра всё время пыталась понять, почему Виталий поступил именно так, а не иначе. Искала-искала свои ошибки Александра, додумалась даже до того, что, наверное, колдовство, и правда, есть, что виновата в том старая злобная и мстительная Изгомиха. И рассмеялась глупым своим мыслям.

Именно в то время случилось так, что Александра нечаянно травмировала глаза аммиаком, и лёжа в больнице в полной темноте с повязкой на глазах, молилась всем святым, чтобы не лишилась зрения, ведь тогда дети совсем останутся без опоры. В самую же первую ночь приснилась ей бывшая свекровь. Она хохотала над бедой снохи, крича: «Я же говорила тебе, что ты останешься без глаз, детей своих не увидишь, без ног останешься, а сейчас уже без глаз! Я проклинаю тебя с твоим отродьем!» Это было так страшно, что женщина проснулась в холодном поту, перекрестилась неумело и ещё раз дала себе слово поставить заслон проклятию и своей прабабки, и свекрови. Спустя два года Александра узнала, что свекровь умерла именно в тот день, когда ей приснилась. У Александры волосы шевельнулись на голове: существует всё же колдовство. Нет, она не отдаст детей злобным невидимым силам, если даже таковые всё же существуют, ни за что не отдаст!..

Очнулась Александра от копания в своей душе лишь тогда, когда её вызвали в школу: Антона могли оставить в пятом классе на второй год. Классная руководительница сказала, что мальчик стал озлобленным и дерзким. Вот когда поняла Александра, что старшему сыну гораздо труднее, чем ей!

Ахнула, выругала себя самыми последними словами, что забыла о детях, нянча свою боль-обиду. И с той минуты старалась всегда быть с ними рядом, вникать в их дела, быть им другом, как была ей другом Павла Фёдоровна.

Именно тогда и решила подкопить денег, взять отпуск, поехать туда, где были корни её рода.

«Что ни случается, всё – к лучшему!» Наверное, это сказал однажды тот, кто изрек и то, что «не было бы счастья, да несчастье помогло!» Вот и Александра, страдая и мучительно анализируя крах своей семейной жизни, пришла к выводу, что слова те справедливы. В сущности, у нее осталась семья, с ней – её дети. И неизвестно, что случилось бы с ними, какими бы они стали, если б Виталий был рядом. Постепенно Александра поняла, насколько несовместим оказался её характер с характером Виталия.

Он был по-своему добрым, но лишь с теми, кого любил, Александра же была доброй и жалостливой к несчастьям просто других людей. Он был равнодушен к происходящему вокруг, а она не могла смолчать, если видела, например, курящего мальчишку: обязательно отбирала сигареты да еще вдобавок щёлкала по затылку.

Он не видел впереди никаких высот, шагал преспокойно по ровной дороге, довольствуясь тем, что имел. А её жизнь – словно холмистая местность: шла по ней, одолевая одну высоту за другой, поднимаясь всё выше и выше, не подозревая, что непонятна мужу.

Достигнув очередного рубежа, она, не останавливаясь, шагала дальше, потому-то, наверное, и поступила учиться в университет, что ей мало было среднего технического образования да и не забыла она о своей школьной мечте стать журналистом. А Виталию хватало «петеушного» диплома. Став профессиональным журналистом, Александра начала потихоньку заниматься и литературой – писала небольшие рассказы, взялась за повесть, навеянную воспоминаниями о школьных годах, а песни сочиняла еще в техникуме. Но Виталию, хотя горделиво посматривал на гостей, когда жена брала в руки гитару и пела собственные песни, было смешно и непонятно, почему та взялась за перо. Он мог запросто посмеяться над приятелями, подразнить их, съехидничать, Александра же всегда была осторожна в речи, боясь обидеть кого-либо злым словом. Он затаивал злобу и долго выжидал момент, чтобы отомстить за обиду, а она не помнила обид, понимая, что иногда человек мог обидеть случайно, в сердцах. Не прощала она лишь намеренные обиды, и навсегда рвала отношения с обидчиком, словно его и не существовало на свете, хотя и продолжала вежливо здороваться при встрече, особенно, если это был старший по возрасту человек.

Виталий, безусловно, любил её, потому так долго и не могла поверить в его измену, хотя уже была знакома с Татьяной-разлучницей, но верилось, что у них все-таки чисто платонические чувства. У Александры за годы замужества не раз возникали такие же, но она не переступила запретной черты, потому что считала это непорядочным по отношению к мужу: раз вышла замуж, значит, должна быть ему верна – так уж заведено у Дружниковых. Виталий же, как оказалось, считал иначе. И вот, бесконечно думая о совместном прошлом, Александра все больше и больше обнаруживала в бывшем муже, наряду с положительными, отрицательные качества. И удивлялась, почему же раньше их не замечала, почему же не видела различий в характерах, и тут же усмехалась над собой: «Любовь зла…»

И все-таки она не жалела о своем замужестве в первую очередь потому, что у неё росли двое чудесных сыновей. Вкладывала в них свою душу, стараясь, чтобы дети ни в чем не нуждались, а потому и подрабатывала вне рабочего времени. Вот когда ей пригодилась печатная машинка, которую приобрела в Москве во время командировки – уж ее Александра эксплуатировала нещадно, печатая ночами курсовые и дипломные работы студентов, и долго-долго в ночи горело окно, свет которого теперь был родным только для неё и сыновей.

Той зарплаты, что Александра получала, работая в многотиражной газете, не хватало, потому, когда ей предложили вернуться в типографию, где круто менялся способ печати – с высокого на офсетный – то Александра после недолгих раздумий согласилась.

Новая суетная работа в качестве начальника газетного цеха отнимала не только много времени (попробуй-ка уйди из цеха, пока не запущена городская газета – вмиг получишь нагоняй от горкома партии), но и занимала мысли: цех только-только начинал осваивать новый вид печати, новое оборудование, знакомое Александре по учебникам и по преддипломной практике в Минске. И когда что-то у неё не получалось, очень переживала. Однако в новую работу втянулась быстро, дело пошло на лад, и это радовало, но душа тосковала по газетной работе, по ежедневным встречам с новыми людьми, по белым листам бумаги, по пишущей машинке. И не выдержала, взялась вновь за перо, но уже как писатель, и в течение полугода всё, что копилось в душе, все знания, все чувства, легло на её стол рукописью романа-размышления о себе, о своей судьбе, о своем роде, который, может быть, и стал многострадальным, что висело над ним проклятие старой кержачки. А может, и не проклятие в том виновато, а время, в котором они жили?

Но одних воспоминаний, суждений Павлы Фёдоровны и собственных мыслей Александре было мало, хотелось своими глазами увидеть те места, про которые она писала в романе. И давняя мечта показать детям родные места сбылась.

– Мальчишки, скоро едем в отпуск! – заявила однажды с порога Александра, и сыновья радостно загомонили: они часто обсуждали, как поедут на Урал, на родину мамы. Но дети, вдруг оказавшись в незнакомых городах, просто ходили по улицам, Александра же словно оказалась в прошлом – и никакая машина времени не понадобилась.

Путешествие началось с Тюмени. Ранним утром самолет приземлился в аэропорту Панфилово, и такси помчало их в город юности Павлы Ермолаевой.

Тюмень разрослась так, что из одного района в другой надо было добираться часами. Город был запыленный, задымленный выхлопными газами. Все плавилось вокруг – такая стояла жара. Такой ли она была, когда уезжала навсегда из города Павла?

Ребятишкам, утомленным после ночного перелета, пыльный город не понравился, как, впрочем, и Александре. И еще больше они расстроились, когда, приехав к Виктору, обнаружили дом закрытым, а телеграмму о приезде – в почтовом ящике.

Александра тихо запаниковала: сама вытерпела бы всё, даже обратный перелёт, но дети устали, им необходим отдых, хотя к дому Виктора ехали из аэропорта на такси. Александра, выругав себя, что поспешила отпустить машину, решила спрятать чемодан и большущий ящик с фруктами – всё же с юга приехали – во дворе дома и отправиться к одной из племянниц – Тамаре, адрес которой ей был известен.

Дом Александру поразил убогостью: маленький, кривобокий, подслеповатый от немытых окошек, совсем не такой, как у Лиды в Новороссийске, где Александра с детьми бывала не раз. Да и всё Парфёново-нахаловка выглядело бедновато, правда, немало на улице и добротных домов. Брат намеревался построить большой дом, да вечная нехватка денег не позволила того. А тащить материалы со стройки, где работал прорабом, брат не мог, не умел – такими уж Павла Фёдоровна воспитала своих детей: чужой копейки не брали, всегда жили честно. Наверное, поэтому однажды Зоя Егоровна, воспринимавшая жизнь по-иному, и обозвала сестру «белой вороной», что на её лексиконе означало «дура».

Однажды, давным-давно, в смутном далёком детстве, бабушка назвала Шурку, осердясь, упрямой кержачкой. Почему-то ей казалось, что внучка похожа на свекровь-староверку, часто говаривала, что и характер у Шурки такой же своевольный и упрямый, как у Лукерьи. Но, работая над материнским архивом, вспоминая её рассказы, Александра подумала: если правда, что существует бессмертие души, то, может, и не в ней, Александре, живет душа старой кержачки, а в тетушке Зое, потому что так была непонятна её ненависть к сестре Павле.

У калитки в загородке метался пёс-цепняк, явно голодный и изнывающий от жажды, видимо, хозяева давно отсутствовали, и в сердце Александры закралась тревога: всё ли благополучно в этом доме, жив ли брат, который присылал по письму в год с кратким сообщением, что жив и здоров. Брата она не видела с тех самых пор, как похоронили мать: Виктор с Евдокией ни разу не приезжали к Изгомовым, когда они жили в Тавде, тем более не навещали их в новом городе.

Время было раннее, на улице – никого, чтобы спросить, где Копаевы. Александра попробовала отыскать ключ от дома в сарайчике, но безуспешно. Тогда она спрятала в сарае лишние вещи, прикрыла досками, потом накормила детей остатками пищи, что захватила в дорогу, заодно кинула кусок колбасы и псу, которую он проглотил сразу и тут же благодарно завилял хвостом. Перед уходом Александра палкой придвинула к себе жестяную плошку, наполнила её водой из колодца, и пёс жадно припал к воде, вертя хвостом, словно пропеллером. Провожал их клыкастый хозяин дома вполне дружелюбно, повизгивал, умильно глядя на незнакомцев.

Тамара работала поваром в Тараскуле, километрах в сорока от города. Она очень удивилась приезду молодой тетушки, которую не видела почти два десятка лет. За это время у неё появились двоюродные братья – Антон и Павлик, да и у самой росли двое детей. Тамара рассказала, что Виктор в командировке, а мать, видимо, у Татьяны, другой дочери, которая сейчас лежала в больнице: избил муж.

Тамара до вечера предоставила гостям полную свободу, и те отправились гулять по лесу – курорт «Тараскуль» расположен в красивой березовой роще. Александра всматривалась в траву, в деревья, то и дело вскрикивала:

– Ой, калган растет!.. А это, ребята, чага…

Мальчишки вежливо слушали – красота рощи не достигла их душ: они выросли в месте, где все деревья посажены руками человека, и восторг матери был непонятен. Однако Павлик нашел развлечение – пинал шляпки старых грибов, которыми пренебрегли грибники. Александра же мыслями вернулась в далекое детство, когда шла с Павлой Фёдоровной на Увал пешком из Заморозково, где гостили у Виктора, и мать показывала травы, грибы, ягоды, объясняла их полезность. И теперь уже своим сыновьям Александра рассказывала то же самое. Ей дышалось легко и свободно, хотелось петь. Но… Женщина погрустнела: увидела знакомую травку, однако не вспомнила названия! Сказались долгие годы разлуки с родиной. Её жизнь, словно поезд, стремительно катилась вперед, и родные места становились все дальше, и скоро, наверное, совсем скроются за горизонтом.

Вечером, когда дети – «дяди и племянники» – улеглись спать, две женщины засиделись заполночь, вспоминая детство, рассказывая друг другу о сегодняшних делах.

У Александры после рассказа Тамары о тюменском житье-бытье сердце зашлось от жалости: третьему поколению тюменских потомков Федора Агалакова тоже жилось несладко. Все шло у них наперекосяк, из троих детей копаевской ветви наиболее разумной, на её взгляд, оказалась Тамара, и хотя была второй раз замужем, всё-таки у нее более благополучно сложилась жизнь, чем у Татьяны и Саши, старшего их брата. На вопрос, как живет Саша, Тамара только рукой досадливо махнула: дескать, и не спрашивай…

Впрочем, каким стал некогда робкий племянник-очкарик, Александра узнала на следующее утро, когда Тамара, отпросившись на работе, поехала с гостями разыскивать мать.

Нахаловка, так звали часть района города – Парфёново, была по-прежнему мрачной, безлюдной, грязной. Ребята недовольно морщились – их город чище и зеленей, весь в асфальте, в скверах цветники, но не выражали досаду: не привыкли перечить матери. Ещё более сморщились, когда Тамара достала ключ, и они вошли в дом столь же неприглядный внутри, как и снаружи. И это было так Александре странно и непривычно видеть, потому что в тавдинской квартире Копаевых, да и в заморозковском доме, когда Александра гостила у брата в родной деревне Дуси, было очень чисто. Сердце Александры пронзила боль: как меняет женщину привычка к выпивке! Дети тоже хмуро взирали на скудное убранство комнат. Павлик схватился за руку матери, словно боялся, что сейчас она уйдет и оставит его в этой «избушке на курьих ножках».

– Ну ладно, сейчас хоть яишницу пожарю, – сказала Тамара, пошурудив немного в холодильнике: все проголодались – от Тараскуля в Парфёново путь не близкий. – А потом к Сашке схожу, да все вместе к Татьяне в больницу пойдём.

– Сейчас яблоки достанем, детям отвезёшь, – откликнулась Александра и отправилась к своему тайнику, и тут же влетела в дом. – Тамара! А наши вещи украли! Господи, как хорошо, что хоть чемодан с одеждой я привезла к тебе!

Тамара выругалась:

– Чёрт бы побрал этих соседей, наверно, видели, как вы приехали с ящиком да чемоданом, а ушли только с чемоданом. Уж незнакомого Рэкс ни за что бы не пустил! Значит, знал того, кто приходил.

– Да Рэкс же в загородке сидит, любой мог зайти и взять, что угодно…

– Вот-вот, соседи так и делают. Знают, что мать с отцом запиваются, волокут у них всё, что под руку попадет, а потом отговариваются, сами, мол, продали.

Послышался звук открываемой калитки, Рэкс радосто завизжал, и в дом ввалился незнакомый нетрезвый мужик. Он с ходу облапил Александру, полез целоваться, и та нерешительно спросила:

– Сашка, ты ли это?

– Я, я! – радостно закивал головой человек, улыбаясь беззубым ртом, и Александра признала в этом человеке племянника, но, Боже, каким он стал! Испитым, постаревшим, половина зубов отсутствовала…

– А гостей наших обокрали. Нестеровы, наверное, ящик с фруктами утащили, – сообщила брату Тамара.

– Да не, – махнул рукой Саша, – это я унёс ящик, еле до дома дотащил, ох и тяжеленный, как только ты его, Шура, несла. Нестериха мне сказала, что кто-то к родителям приехал, я и догадался – ты. Мамка-то телеграмму получила, всё охала, что не знает, как вас встретить. Она сейчас у Таньки живет, с ребятишками водится. А папка сегодня должен приехать из командировки.

– А, – обрадовалась Александра, – тогда ящик тащи обратно, там бутылка вина, поставим ее в холодильник, а яблоки разделим на четыре части: тебе, Тамаре, Таниным ребятам да отцу с матерью. Это яблоки с моей дачи, – она горделиво улыбнулась, потому что яблоки и впрямь были хороши – крутобокие, ярко-алые, крупные, приятные на вкус.

Племянник развел руками:

– Дак нет яблок-то, и вина нет.

– Как нет? – изумилась Александра. – А где всё? Ящик что ли пустой был?

– Да нет. Всё было на месте, – признался племянник, – просто мы с Галкой вино выпили, а пацаны мои яблоки съели. Вкусные у тебя яблоки, и вино хорошее, правда, водка мне больше нравится, – и засмеялся.

Александра, онемев, уставилась на племянника: такого никак не ожидала.

Зато Тамара, привыкшая, видимо к выходкам брата-пьяницы, заругалась:

– Сволочь ты, Сашка, для тебя одного, что ли, всё привезено?

– Дак, может, и осталось чего, счас принесу! – он тут же выкатился из дома.

– Вишь, каким он стал, выглядит старше тебя лет на десять, а ведь моложе. И всё Галка его! Такая пьянь да хамка. Она подвалилась к нему, когда Сашка в отпуск из армии приехал. Галка тогда у нас на квартире жила. Сашка-то наш скромный был, даже с девчонками до армии не дружил, стеснялся, что носил очки.

Александра кивнула: она хорошо помнила невысокого щуплого стеснительного солдатика, с которым часто виделась, когда работала в Свердловске: Саша там служил в учебном автобате инструктором, потому что был хорошим автомехаником. Иногда он приходил к ней в увольнение в общежитие на ВИЗе, иногда она ездила к нему на Сортировку. И ни разу они не выпили вместе даже сто грамм вина, так как оба спиртное терпеть не могли. Зато конфеты, пирожные Сашка съедал килограммами: Шура не скупилась на угощение. И вот кем Сашка стал…

А Тамара продолжала свое невесёлое повествование:

– Галка забеременела, свалила на Сашку – по срокам точно всё сходилось, вот папка и заявил, дескать, женись, не позорь девку. Девку! – Тамара презрительно скривилась. – Она и до Сашки шлялась тут к одному, может, и ребёнок-то не Сашкин, не поймёшь сейчас – пацан на Галку похож. А тогда папка радовался…

Александра удивленно посмотрела на племянницу.

– У Сашки болезнь какая-то была, – объяснила Тамара. – Врачи сказали, что у него может и не быть детей. Вот папка и рад был. А потом еще мальчишка родился, этот уже, конечно, Сашкин, папка и совсем загордился: продолжатель рода растет!.. Да еще и Максимом назвали, знаешь же, как он Дружникова уважает. Хотя ещё неизвестно, продолжатель или нет, я, например, сомневаюсь, – Тамара опять презрительно сморщилась.

Александре от этого рассказа стало до того плохо, так захотелось уехать, даже не повидав брата, что попросила Тамару:

– Ты свози нас в аэрокассу, завтра мы улетим в Тавду.

– Сейчас в Тавду ходят одни автобусы: дорогу асфальтированную проложили туда, – сообщила Тамара и посоветовала. – Ты бы дождалась папку, он обрадуется тебе. Ты на Сашку не обижайся, его папка часто ругает, что пьёт да не работает, а деньги тянет с родителей. Давай лучше отвезем ребят ко мне да сходим к Татьяне, она ведь в реанимации лежит.

К Татьяне они попали к вечеру: пока отвезли Антона и Павлика в Тараскуль, да пока простояли в очереди за билетами на автобус.

Татьяна лежала в отдельной палате, бледная, опутанная проводами капельниц. Рядом с ней сидел черноволосый, коротко стриженый мужчина – Борис, её муж. Он держал Татьяну за руку и беспрестанно горестно вздыхал: Татьяна в беспамятстве лежала третий день. Ей сделали операцию, однако состояние не улучшилось.

Постояли, посмотрели на Татьяну и вышли обратно в коридор вместе с Борисом. Александра зашла в ординаторскую, спросила, можно ли увидеть лечащего врача Татьяны. Им оказался мужчина примерно одного возраста с Александрой. Он представился и, узнав, что Александра – родная тётя Татьяны, сказал: