Текст книги "Дорога неровная"

Автор книги: Евгения Изюмова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 53 (всего у книги 64 страниц)

– Видишь ли, – Леонид, познакомившись, сразу же перешел на «ты», резонно считая, что «выканье» никак не способствует сближению. А он явно желал сближения и не только платонического. – К нам такие пациенты попадают, что нахлебаешься и дерьма, и блевотины…

Александра дернула носом, дескать, не надо грубостей, но Леонида было не остановить. Его друг, тоже отдыхавший в санатории, сказал, что Леонид обычно молчалив, сосредоточен, однако Александра не увидела в новом знакомом ни сдержанности, ни сосредоточенности: слова из него сыпались горохом. Впрочем, Александра всегда предпочитала больше слушать собеседника, чем говорить сама. Словесно её «прорывало» лишь, когда мужчина нравился. От боязни, что признание будет принято со смехом, женщине казалось – её душа скукожится, свернется в комочек и никогда больше не станет прежней. Уж сколько раз испытывала чувство влюбленности, но ни разу сама первой не призналась в том, даже Антону Букарову. И вместо простых, ясных слов: «Я хочу быть с тобой» – молола такую чушь, лишь бы не возникла звенящая пауза, что иногда диву давалась. Наверное, такое происходило и с Леонидом, но, в отличие от других мужчин, он сразу заявил, что платонической симпатии ему мало.

– Ты ведь женат, как ты можешь жене изменять?

– А я и не изменял никогда, – ответил Леонид. – Это случится впервые с тобой, – они сидели, разговаривая, в полутемном холле, и потому рука Леонида смело лежала на плече Александры. Он привлек женщину к себе еще ближе и неожиданно крепко поцеловал в губы. Другая его рука скользнула по её животу в запретную область. Александра дернулась, пытаясь освободиться из его рук, но не зря Леонид назвал себя сантехником медицины: руки у него железной крепости.

– Нет, – сказала она после продолжительного поцелуя, хлопнув по руке-нарушительнице. – Ты сошёл с ума.

– Ничего не сошёл, – возразил он. – Что безумного в том, что я хочу быть с женщиной, которая мне нравится? Вот именно здесь. Именно сейчас я хочу быть с тобой.

– Нет! – почти крикнула Александра. – Не здесь и не сейчас. По-твоему, я могу завалиться с мужчиной по первому его требованию где угодно, хоть под забором?

Леонид пришел в себя. Отпустил Александру и вжался спиной в угол дивана. Через некоторое время тихо произнес:

– Извини, я, в самом деле, сошел с ума… И ты в том виновата. Я не могу сдерживаться, видя тебя.

Александра ошеломленно молчала: такого напора она не испытывала давно, думая, что годы не придают шарма, уносят прочь молодость. И вот, оказывается, она ещё способна влюбить в себя мужчину, способна его увлечь, зажечь желанием обладать ее телом, а между тем, и пальцем для того не шевельнула, лишь один раз во время танцев позволила Леониду обнять себя покрепче. Она могла сейчас пойти с ним в его или свою комнату, и… Но как же любовь? Она Леонида не любит.

А Леонид избрал иную тактику: в очередной танцевальный вечер начал нахально ухаживать за одной из отдыхающих женщин, которая «стреляла» глазками во всех мужчин, желая, видимо, отдых свой использовать в полной мере. Леонид танец за танцем неизменно приглашал «артиллеристку», а на Александру, искоса поглядывал, видимо, пытаясь определить её отношение, но лишь натыкался на тяжелый презрительный взгляд. Начни он ухаживать за другой женщиной, Александра, может быть, и внимания не обратила, но Леонид выбрал именно эту, даму явно легкого поведения, которой все равно, где и с кем быть, и вот этого Александра никак не могла ни понять, ни простить. Выходит, Леониду тоже всё равно, с кем быть, за кем ухаживать? И это после вчерашнего их разговора?

«Да уж не ревнуешь ли ты?» – ухмыльнулась Александра самой себе, и вынуждена была признать, что такое поведение Леонида ей и впрямь неприятно. Но это было не то щемящее чувство боли, когда она узнала, что Виталий изменяет, это просто была обида, что мужчина, претендующий на её любовь, неожиданно увлекся другой женщиной. И все-таки она не хотела общения, за которым ничего, кроме похоти, нет.

Александре хотелось, чтобы рядом был другой человек, по которому до сих пор тосковала её душа… Но тот и не подозревал об этом.

Ах, Александра, Александра, кому ты предназначена в этой жизни?

На предприятии, где Александра уже несколько лет работала редактором многотиражной газеты, один за другим организовывались другие отделы с непривычными названиями – маркетинга, коммерческой тайны и экономической безопасности… Узнав, что Александра родом с Урала, начальник отдела маркетинга предложил ей командировку в Екатеринбург и Нижний Тагил, чтобы разузнать потребности региона в продукции их завода. Конечно, Александра согласилась, решив выгадать время и заехать в Тавду.

В плане поездки стоял и Альфинск, где жили тётушки. Роза Егоровна заказала племяннице пропуск: любопытно узнать, какой та стала после нескольких лет разлуки со времени похорон Геннадия. Роза была тогда удивлена серьезностью Александры, это была не прежняя длинноногая девчонка. А больше всего была удивлена тем, что Шурка, дочь неудачницы-сестры – таковой она считала Павлу – стала не просто самостоятельным человеком, а имела высшее образование, хорошую работу и, видимо, пользовалась уважением своих друзей и коллег. И уж совсем была изумлена, когда Шурка вдруг протянула ей новенькую книгу, на которой… стояла нынешняя фамилия племянницы.

– Шур, это твоя книга? – всплеснула руками тетя.

Александра усмехнулась, и сдержанной улыбкой напомнила Розе Кима Фирсова. С годами племянница ещё больше стала походить на отца: те же разлётистые, сросшиеся на переносице брови, серые спокойные глаза. Взор был внимательным, пристальным и всё примечающим, казалось, обладательница серых глаз старается заглянуть в самую душу, мол, каков ты, человече… Взгляд тот не напоминал Розе ни Кима, ни Павлу, наверное, и впрямь, многое передалось племяннице от прабабки-староверки, права, видимо, Ефимовна, уверяя, что младшая дочь Павлы характером похожа на её свекровь.

– Моя, – кивнула, улыбаясь, Александра.

– Ты стала писательницей? – ахнула Роза Егоровна. – Вот это новость!

Александра победно глянула на тётю: вот я вам и доказала, что не лыком шита, не бестолочь. А та все ахала:

– В нашем роду есть писательница! – и деловито осведомилась. – А прибыль-то хоть есть? Писатели, говорят, богатые люди.

Александра улыбнулась: в этом вопросе вся сущность женской части родни – прибыль, деньги, желание быть «не хуже других». Не лучше, а именно – не хуже, но только на бытовом уровне, и потому, если Зоя покупала себе новый шкаф, Роза тут же покупала такой же; Зоя приобретала модное платье, и сестра в лепешку разбивалась, чтобы купить такое же… И невдомёк было обеим, что кроме материальных ценностей существуют и душевные потребности, и они перевешивают в Александре тягу к материальному благополучию. Конечно, Александра не отвергала этого благополучия, наоборот, делала всё, чтобы её усеченная семья ни в чем не нуждалась. Она изо всех сил старалась обеспечить будущее своих детей, хватаясь за любую работу, лишь бы увеличить семейный бюджет, и всё-таки считала, что деньги – не главное в жизни человека.

На следующий день, завершив дела, Александра уезжала. Зоя Егоровна так и не встретилась с ней.

На Тавду приходился тоже один день.

Ранним утром поезд привёз Александру в родной город, а вечером он же должен был увезти. Она вышла на перрон, не спеша идти к вокзалу, который был всё такой же – деревянный, неуютный, спрятавшийся в зарослях желтой акации, но тополя рядом с ним стали ещё выше и развесистей, обеспечивая плотную защиту от летнего солнца. Вздохнув, Александра пошла в камеру хранения, чтобы сдать вещи и налегке отправиться по заводам, где можно было заключить договоры на поставку продукции её завода.

Семь лет отделяли Александру от последней встречи с городом. Он стал как-то тише, казалось, даже меньше, потому что тавдинцам приходилось несладко в условиях рыночной экономики – так теперь назывались современные экономические отношения. Почему-то не стала нужна древесина, фанера, гидролизный спирт и лесовозные прицепы, всё то, что когда-то славилось качеством, и нужно было всей стране и зарубежным партнерам. Это видимое затишье больно ударило по сердцу Александры, и она порадовалась, что живёт в другом городе, где жизнь уж если не бурлит, то и не затихает. Там тоже не работает часть заводов, но такой атмосферы уныния и безысходности, которую увидела в Тавде, нет.

За один день Александра не сумела встретиться с друзьями, побывала только на заводах. Её собеседники смутно припоминали девичью фамилию, те, кто постарше, помнили, оказывается, и Павлу Фёдоровну, все смотрели с уважением на Александру, потому что Дружниковы-тавдинцы до сих пор в почете.

Александра, пока оставалось время до поезда, побывала у своего двоюродного брата по девичей фамилии и его сына. Борис вспомнил её, вытер ладонью набежавшие слезы – он старше даже Виктора Копаева. А младший Дружников, тоже Виктор, представляя гостью жене, на вопрос, кто она, весело ответил:

– А, и сам не знаю. Родня, и всё.

Александра была рада короткой встрече и с городом, и с Дружниковыми. В сердце затеплился огонёк, который не погас даже от случайной встречи с двоюродной сестрой Виталия, которая сделал вид, что не узнала свояченицу. Впрочем, и в самом деле могла не узнать. Не было и грусти, что не смогла побывать на могиле родителей. Когда поезд, неторопливо постукивая колесами на стыках, миновал окраину города, она прильнула к окну, стараясь разглядеть в вечернем сумраке городское кладбище и приметную рогатую березу на могиле матери и Смирнова. Вот смутно прорисовался штакетник забора, мелькнула береза, и Александра мысленно послала в темноту свой прощальный привет матери, извиняясь, что не побывала на сей раз у неё «в гостях»…

Бывают в жизни человека годы, неприметные и тихие, ничем особенным не отмеченные. Но у Александры было не так. Каждый год – важная веха жизни. И это тем более запоминалось, что двадцатый трудный и бурный век был на самом излете. Канет в лету целое столетие, но долго будут помниться его последние годы, хоть и трудные, но это – жизнь не только поколения Александры, они – часть жизни её сыновей.

Александра и не предполагала, что после кратковременной командировки в родной город, она еще раз побывает в нём, но теперь с младшим сыном.

В Тавде, несмотря на жизненные трудности, думали о душе человеческой, о её полете, видимо, надеясь, что это поможет пережить трудности. Что же, тавдинцы, пожалуй, были правы в своем убеждении и надежде. Александра, оставив у главы администрации свою книгу, и не подозревала, что на следующий год вновь окажется в Тавде, но уже в качестве писательницы и барда, и когда пришло приглашение на песенный фестиваль, её радости не было предела. На семейном совете решили, что с ней поедет Павел.

Антон проводил их на вокзал. Александра смотрела через вагонное стекло на старшего сына, который старался бодро улыбаться, но в глазах таилась печаль: ни она, ни дети не любили расставаться. Зато Павел был доволен и привычно строил брату рожи: мальчишка уже забыл, когда уезжал из города, и всё ему было интересно, забавно. Поезд плавно тронулся с места, Антон еще раз прощально махнул рукой, и Александра, как бывало раньше во время поездок, облегченно вздохнула, отбрасывая грусть: прощание позади, надо думать о дороге и том, что ждет впереди.

Воспоминания не давали Александре спать, и в то время, когда Павел и попутчики мирно сопели на своих полках, Александра смотрела в окно, всматриваясь в знакомые названия станций, в очертания вокзалов. И думала, какими стали её техникумовские подруги – никого, кроме Нонны Лесовой, которая теперь Крюкова, она с тех пор не видела.

В Самару (так теперь именовался Куйбышев) прибыли, как прежде, под вечер. Александра жадно всматривалась в лица людей: отправила телеграмму Нонне, что будет проездом в Самаре. Но, как потом оказалось, заполошная Нонка решила, что надо встречать поезд из Екатеринбурга, и никого не встретив, разозлившись, не поехала вновь на вокзал.

Александра до самого отправления стояла возле вагона, перепугав тем сына:

– Мама, входи в вагон, отстанешь, ну мама, скорее же…

– Паш, да не отстану я, – отмахнулась она от его просьбы, но, увидев закипавшие слезы в глазах сына, вошла в вагон.

Тринадцатилетний Павел был не таким храбрым, как в Ростове-на-Дону, когда пустился искать мать, всполошив тем всю городскую милицию и чуть не доведя до инфаркта квартирную хозяйку Александры. Сейчас он понимал, как страшно остаться одному среди равнодушной толпы, потому что в глазах иных вокзальных побирушек видел тоску. Понимал уже, что самый главный его защитник в жизни, его опора – мать. Она бывает раздраженной, ворчливой, иногда несправедливо, на его взгляд, наказывает, но нет в мире человека, который бы так бескорыстно вставал на его защиту и в ущерб себе помогал. В дороге Павел вел себя как взрослый мужчина, потому нес тяжелые сумки, набитые книгами, приносил чай и ходил за покупками в вагон-ресторан, и в то же время это был обычный мальчишка, который мог запросто растеряться, оказавшись без матери.

А поезд мчался вперед…

В Екатеринбурге, хотя стоял конец августа, был мрачно, холодно, дождливо, и Александра с сыном просидела несколько часов на вокзале, дожидаясь поезда в Тавду. Екатеринбургский вокзал стал намного больше, благодаря пристроенному крылу, но всё такой же суетный и многолюдный, как прежде, потому что через него следовали пассажиры во все концы страны: нет направления на Урале, в маршруте которого не значилась бы станция Свердловск – с переменой имени города, название станции не изменилось. Только на короткое время Александра покинула вокзал, чтобы купить теплую обувь себе и куртку сыну: одежда южан совсем не подходила к уральскому климату.

И в Тавде сыпал мелкий нудный дождь, и настроение пасмурное не проходило, однако показалось: тучи разбежались от сердечной встречи на перроне.

На фестиваль в Тавду приехали барды и поэты со всего Урала и даже из Москвы. Приезжих на автобусах отвезли за город в пионерский лагерь, разместили в большом двухэтажном корпусе, а некоторых – в небольших коттеджах. Александре отвели двухместную комнату в коттедже. И хотя по-прежнему сыпал дождик, было прохладно, настроение у неё стало солнечное: она вновь в Тавде! И уже не возникло тягостного чувства горечи, не было ощущения несчастья, которое преследовало её многие годы. Тавда перестала быть для Александры несчастливым городом, а стала просто городом детства, местом, где можно помечтать, но уже много незнакомых людей на улице, скользят равнодушные взгляды по её лицу, и редко, кто вдруг вскрикнет удивленно: «Это ты? Здравствуй!»

И как десять лет назад, она с подросшим Павлом ходила по улицам родного города, побывала и возле дома на бывшей улице Сталина, где родилась и выросла, откуда выпорхнула в больший мир, скрывавшийся за сосновыми лесами, окружавшими город. Палисадник возле дома снесли, и даже следа не осталось от маленького садика, который создала Павла Федоровна, лишь громадина-тополь посреди двора по-прежнему шелестел листвой, видимо, не хватило сил уничтожить его: тополь в три обхвата – это вам не жалкие прутики смородины.

Александра погладила корявую кору тополя, прикоснулась рукой к одной из веток, мысленно пожелала ему: «Живи сто лет», и тополь, казалось, прошелестел в ответ: «Будь и ты здравой…» И вновь задумалась Александра о своей судьбе, о том, что Тавда – словно некая отправная точка. Её собственная жизнь – замкнутый круг, но всякий раз, оказавшись в родном городе, Александра почти зримо ощущала, что стоит уже выше прежней стартовой точки. И где бы ни находилась Александра, Тавда не отпускала её душу из своих объятий. Об этом она впервые задумалась, когда разбирала архив матери. Она вспоминала все, что рассказывала Павла Фёдоровна. И размышляя о том, соединяя воедино все жизненные странности, которые, казалось бы, только случайности, Александра с удивлением осознала, что по жизни её ведет вперед невидимый поводырь, о котором она и не подозревала. Ей суждено было встретиться с Изгомовым, раз не соединились их роды с помощью старших детей, потому ей так хотелось вернуться в Тавду. Там была развилка ее жизненной дороги, а чтобы она выбрала тот путь, по которому сейчас шла, может, и предначертано было умереть матери именно тогда. Это было похоже на мистику, но Александра давным-давно поняла, что хоть человек и кузнец своего счастья, однако счастье человеческое зависит не только от него, а от кого-то ещё, но от кого – она не знала.

И может быть, она свою судьбу видела во сне, но не сумела это понять? Тогда она своим странным снам не придавала значения, но сейчас вспомнилось всё так ярко, словно недавно видела те сны. После смерти Николая Константиновича ей часто виделись кошмары: он гонялся за Александрой, размахивая топором, почти настигал, но всё-таки ей удавалось в самый последний момент ускользнуть из под страшного, величиной в пол-неба, острого, блестящего лезвия. Шура страшно кричала, но не слышала своего крика, не слышали и девчонки, жившие с ней в одной комнате, наверное, потому, что в этот момент Шура всегда просыпалась в холодном поту, а потом полночи лежала, вперив взгляд в потолок. В то время у неё появились первые седые волосы.

Кошмары закончились с рождением Антошки. В самую первую ночь, когда она оказалась дома после роддома, ей и приснился новый чудной сон. Сначала был давно знакомый кошмар, однако в тот момент, когда Шура должна была проснуться, вдруг перед топором возникла призрачно-легкая фигура женщины в белом одеянии. Она выставила вперед ладонь, словно щит, и тут же исчезли топор и лохматое чудище с лицом отца. Женщина обратила к Александре печальное лицо, показавшееся ей почему-то знакомым, и тихим голосом произнесла: «Тебе суждено развеять злые чары… Тебе будет трудно, но терпи, тебе дан терпеливый характер… Будет немало невзгод на твоем пути, но смело иди вперед, ты все преодолеешь, верь, сколько бы не было бед, ты рождена под счастливой звездой…» Белая фигура постепенно стала прозрачным зыбким маревом, как парок над пашней в теплый весенний день, и вскоре ничего не осталось даже от марева.

С тех пор Смирнов больше не являлся к ней во сне, но когда умерла Павла Федоровна, они привиделись ей вдвоем – счастливые и умиротворенные, словно, наконец, навсегда помирились.

Судьба, как Александра считала, была к ней благосклонна, вероятно, она и пришла к ней во сне в образе призрачной женщины. А может, её от несчастий хранила душа матери? Судьба – это цепь событий, это невидимая путеводная нить, которая ведёт человека по жизни. Даже переезд в другой город – не случаен, он был предопределен. «Где родился, там и пригодился», – любила повторять бабушка, Валентина Ефимовна. Александра родилась на улице Сталина, не раз покидала её, и вновь оказалась на ней, но уже в другом городе, потому что та улица, как выяснилось потом, тоже носила когда-то имя этого человека.

Судьба той же зимой преподнесла новый подарок: из Тавды прислали приглашение на празднование юбилея школы. Александра сначала опечалилась: ехать далеко, с деньгами напряжёнка. Но удалось выпросить командировку в Екатеринбург, и вновь поезд повёз ее через Уральский хребет в родные места.

Поезд «Свердловск-Тавда», как обычно, отправлялся поздно ночью. Александра заняла своё место в купе и сразу заснула, едва постелила постель. Спала на удивление спокойно и проснулась за час до прибытия. В окна вагона пробивался смутный зимний рассвет, и когда до Тавды осталась пара станций, проснулся и попутчик с верхней полки. Лица его Александра не видела ночью – в вагоне был полусумрак, не увидела и сейчас.

Мужчина пошел умываться, вернувшись, остался в коридоре у окна. Был он не очень высок, крепок и плечист, но глянула Александра на его голову, и ее опалило жаром: над правым ухом явственно виднелась седая прядка, точь-в-точь такая же, какая была и у Антона Букарова от рождения. Александра вжалась в угол своей полки, ей показалось, что глаза у нее огромные-огромные, так она их распахнула.

«Антон?! – полыхнуло в голове. – Вот повернется он, и что я ему скажу…» Но в этот момент проводница принесла билеты. На билете мужчины была совсем другая фамилия, и Александра облегченно вздохнула: судьба по-прежнему считает ненужной её встречу с Букаровым.

Школа, как тридцать лет назад во время праздника, сияла огнями. В длинном коридоре выстроились плечом к плечу бывшие выпускники. Александра смотрела на них и видела каждого совсем юным, веселым, с шалым огнем в глазах от избытка энергии, от бурлившей молодой крови. Знакомых лиц было мало – поразъехались бывшие выпускники по всей стране. Но те, кто остался в Тавде, почти все имели хорошие должности, правда, мало было в том толку: заводы работали в полсилы, а государственные служащие зависели от того, сколько налогов заплатят заводы. Её бывшие «пионерики» стали столь солидными людьми, что один из них начал явно ухаживать за своей отрядной вожатой, а она сейчас опять была той же самой девчонкой, как тридцать лет назад… Но среди друзей не было того, ради кого Александра и приехала – Антона Букарова.

Уходила Александра из школы вместе с одноклассницей, приютившей её на ночь. Они шли по тихим улицам, и, казалось, не было тридцати прошедших лет. Подруге тоже несладко пришлось в жизни: рано осиротела, рано овдовела, и с новым мужем бывают иногда проблемы, а всё-таки не растеряла юного задора.

Радуясь за нее – Инга работала главным бухгалтером лесокомбината – Александра слегка завидовала её житейской мудрости, умению ладить с людьми, смелости: взвалить на свои плечи такой заводище, как лесокомбинат да к тому же стоящему почти на коленях – это надо иметь мужество.

«Есть город, в котором давно не живу…» И как же порой хотелось Александре вернуться в свой родной город навсегда! Однажды такая возможность чуть не стала реальностью, когда ей предлагали должность директора типографии либо заместителя редактора городской газеты. Но не решилась Александра на переезд. Побоялась, что не справится, потому что была задавлена тогда семейными проблемами, которые обрушил на неё Виталий. Тем более что и в другом городе, в котором жила, Александра уже имела авторитет. Она стала не только журналистом, как мечтала в юности, но и тем, кем не довелось стать её матери, Павле Федоровне – писательницей. И город тот стал тоже родным и любимым.

Через неделю Александра вернулась домой. Она уже не переживала, что так и не увиделась с Антоном Букаровым, рассудив, что уж если у них ничего не получилось в юности, то вряд ли что-то всколыхнется в душах в зрелом возрасте: за плечами целая жизнь, свой круг интересов и знакомств. Зато с нетерпением Александру ожидал другой Антон – старший сын. Он стоял, сгорбившись, на продуваемом злым ветром перроне, вглядываясь в номера вагонов. Увидев, радостно бросился к ней, поцеловал в щеку, подхватил багаж и широко зашагал к автобусной остановке, по пути рассказывая домашние новости. Александра, слушая его, подумала, что, видимо, судьба её именно в том, чтобы рядом были только сыновья, и не надо ей никого, лишь бы у них всё было хорошо.

Дети… Двое высоких, красивых парней, рядом с которыми Александра становилась маленькой и хрупкой. Выросшие без отцовского влияния, они почти безоговорочно подчинялись Александре, правда, пробивалось в них иной раз «мужское начало», когда мужчины начинают считать себя выше женщины. Оба чувствовали себя, правда, не сознавая того, за спиной матери, как за каменной стеной, не то, что она в детстве, когда приходилось самой решать все проблемы не только свои, но и семейные. Словом, семью Александра всё-таки сумела сохранить, поддерживая в ней мир и согласие. А вот счастлива ли она? Ну, это, смотря как расценивать счастье – у каждого оно измеряется своей мерой. Александра не считала себя несчастной, хотя треть жизни прошла в «соломенном вдовстве» разведенной женщины. Счастье, на её взгляд, понятие столь большое, что отсутствие рядом постоянного мужчины – это просто жизненная мелочь.

«Мне не надо судьбы иной, той, что выдалась мне, – посвистывал ветер в ее ушах, и Александра улыбнулась своим мыслям и новой песне. – Мальчики, мои сыновья… Как сложится ваша судьба? И где же ты, моя любовь?»

Телеграмма о приезде Лиды не застала Изгомовых врасплох: давно уж она собиралась приехать, и вот, наконец, собралась.

Александра бросилась на рынок, пробежалась по магазинам и вернулась, нагруженная продуктами. Мужчины в это время усердно занимались уборкой. И когда Александра привезла сестру домой, в их квартире всё сверкало, а на плите в кастрюлях и кастрюльках дожидался праздничный обед. Сели за стол, сестра выложила свою «долю» – пакеты с вермишелью, сахаром, банки рыбы, сгущенки…

Александра фыркнула:

– Ты что, думала, что мы голодом сидим?

– Да нет, просто не привыкла отдыхать за чужой счет. Я и к Розе всегда езжу со своими продуктами.

Павел тут же съехидничал:

– Всё свое ношу с собой…

Взрослые оставили «шпильку» мальчишки без внимания, им и без того было о чем поговорить – не виделись с похорон Геннадия. С того времени в их роду было ещё несколько смертей – умер Александр Насекин, через год ушли на тот свет Копаев Сашка и его мать – сын и жена старшего брата Виктора. Да и тот уже плохо себя чувствует. И сёстры уговорились: кровь из носу, а поедут будущим летом к Виктору, да и на могиле матери Лида не была более двадцати лет.

Осень в тот год выдалась ясная, сухая и теплая. По утрам были заморозки, выпадал иней, но снега не было, и солнце оставалось чуточку тусклое, но радостное. На сердце Александры тоже спокойно и светло. Её младшему сыну Павлу исполняется шестнадцать лет. И сестра приехала очень кстати, угодила на его день рождения. И гости приглашены, и видеокамеру Лида привезла, чтобы увековечить торжественный день… И хорошо, что дети нашли общий язык с Лидой.

Уставшая в дороге сестра ушла спать, Александра принялась мыть посуду. Из радиоприемника негромко лилась песня, Александра вторила певцу:

– «… но мой плот соткан из песен и слов… всем моим бедам назло вовсе не так уж плох…»

Да, жизненный плот Александры Павловны Изгомовой не такой уж и хлипкий, хотя немало трепали его жизненные бури, пока не пристал к берегу, и он, в самом деле, соткан из песен и слов, как у Юрия Лозы, который сейчас пел по радио. Закончив дела на кухне, Александра направилась в свою комнату.

Лида спокойно спала, но к Александре сон никак не шел: завтра Павлу исполнится шестнадцать… Как у него сложится жизнь? И ярко, словно вчера было, вспомнилось давно пережитое, отболевшее…

… Боль методично ударяла в поясницу каждые пять минут, выгибала дугой Александру, сворачивала в клубок. И она молилась об одном: как бы тот человечек, который так упорно рвался из её тела на свет, не захотел покинуть свою обитель раньше утра. Тогда пришлось бы вызывать «неотложку», и семилетний Антошка, спящий за стеной, перепугался бы, увидев, что врачи увозят маму в больницу, а папа в это время на работе.

Под утро Александра забылась в коротком сне, и очнулась от легкого прикосновения губ Виталия к щеке. Увидев измученное лицо жены, полные страдания глаза, он испуганно спросил:

– Что? Уже?

– Да рано вообще-то, но как больно!

Александра подозревала, что её преждевременные схватки начались из-за приема синестрола, выписанного врачом. Она ходила тяжело, быстро набирала вес, молодой парень-врач с ее участка решил, что у нее будет двойня, даже сердцебиение на УЗИ определил двойное, и на свой страх и риск выписал декретный бюллетень на две недели раньше положенного. Чувствовала она себя прекрасно, и спокойно пришла на контрольный прием, который в тот день вела заведующая поликлиникой, пожилая женщина с брюзгливым лицом. Взглянув на дату, когда будущая мама ушла в декрет, и что ей, согласно больничному листу, полагается уже родить, строго нахмурилась:

– Вот всегда вы все обманываете, а потом в декрете перехаживаете, государство в растрату вводите…

Александра вспылила: она никого не обманывала, все рассказала без обмана, даже предполагаемая дата родов сошлась с расчётной, и если участковый врач решил помочь ей немного, то это его право, ну, а государство не обеднеет, если выплатит лишних пару десятков рублей. Она так и сказала:

– Никого я не обманывала, посмотрите дату первой явки, всё там написано правильно, и если врач решил меня отправить в декрет раньше, то у него, наверное, были на то основания и свои соображения, и потом – декретные не из вашего кармана будут выплачивать.

– Из государственного, значит, из моего, – сказала, как отрезала, главврач. – Вот вам рецепт, примите на ночь две таблетки, и утром – еще одну.

Александра купила синестрол, но, вопреки указаниям врача, выпила лишь одну таблетку. И вот ее корёжит полночи, а что было бы, если бы послушалась врача? О том она думать не хотела.

Виталий всполошился:

– Давай «скорую» вызову!

– Нет-нет! – испугалась Александра. – Рано ещё! Роды должны наступить через неделю!

Но муж все-таки вызвал «скорую».

В роддоме по положению плода определили, что роды и впрямь преждевременные, но схватки продолжались, потому решено было роженице дать стимуляторы и тем ускорить роды. А что такое стимуляторы, Александра прекрасно помнила – Антон появился на свет при их помощи, потому что срок не подошел, а воды внезапно «отошли», и Александру, чтобы не рожала «на сухую», под завязку напичкали стимуляторами. Ох, и ломало ее тогда, схватки были такие, что кровь хлестала ручьем, пока через несколько часов не родился, наконец, малыш. Родился и сразу – в крик, да так громко и басисто завопил, что акушерка рассмеялась:

– Никак певцом будет мальчишка, ишь, как голосит.

На сей раз всё произошло намного быстрее: через час родовая комната огласилась новым звонким рёвом – это подал голос второй сын Александры, сразу оповестив мир о своём рождении.

– Ого! – уважительно произнесла акушерка, которая несколько минут назад ругала женщину, что та, мол, плохо старается, не помогает малышу в рождении, приняв на руки толстенькое тельце орущего младенца. – Головастый, да еще и крикун! Богатырь он у вас, мамаша, настоящий, так что не мудрено, что на свет с трудом выбрался.

На следующее утро, когда Александра лежала уже в палате, под окнами раздался знакомый дуэт:

– Маманя! Мамуля!

Александра, перегнувшись через подоконник, бледная, осунувшаяся, глянула вниз. Там стояли Виталий и Антошка. Они одновременно закричали: