Текст книги "Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время"

Автор книги: Эльга Вадецкая

Соавторы: Бэлла Вайнберг,Наталья Членова,Ольга Вишневская,Юрий Заднепровский,Анатолий Мандельштам,Эльга Вадецкая,Химра Юсупов,Эльвира Стамбульник,Лариса Левина,Борис Андрианов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 49 (всего у книги 64 страниц)

Возможно, к периоду хунну относится часть древних оросительных каналов Забайкалья. В Иволгинском оросительном канале найдена бронзовая бляшка с изображением кошачьего хищника, относящаяся к концу I тысячелетия до н. э. и, вероятно, датирующая этот канал (Давыдова А.В., Шилов В.П., 1953, с. 199, рис. 7).

Подсобными занятиями хунну были охота и рыболовство. Летописи сообщают: «По существующим среди них обычаям в мирное время они следуют за скотом и одновременно охотятся на птиц и зверей, поддерживая таким образом свое существование, а в тревожные годы каждый обучается военному делу для совершения нападений» (Таскин В.С., 1968а, с. 34). На поселениях и в погребениях обнаружены кости оленя, косули, кулана, кабана, степной лисицы. Охотились и на других животных, в частности лося, зайца. На Иволгинском городище найдена пластина с изображением головы самки лося (Давыдова А.В., Миняев С.С., 1975, с. 199). Лось, терзаемый грифоном, изображен на ковре из Ноин-Улы (табл. 114, 20) (Руденко С.И., 1962б, табл. XLV), На Иволгинском городище кости диких животных составляли 7,5 % общего количества фаунистических остатков (Давыдова А.В., 1985, с. 74; Davydova А.V., 1968, p. 239). Орудием охоты служил лук со стрелами. Была распространена также коллективная, облавная, охота, практиковавшаяся, в частности, знатью (Таскин В.С., 1968а, с. 38; 1973, с. 25, 30). О рыболовстве свидетельствуют находки костей рыб, в том числе пластин осетровых, на поселениях и в отдельных погребениях хунну (Давыдова А.В., 1959, с. 75; 1982, с. 136; 1985, с. 73, 74). Орудиями рыболовства служили костяные гарпуны, железные крючки (табл. 107, 12, 18, 19) и сети, от которых сохранились глиняные грузила (Давыдова А.В., 1985, рис. VIII, 12). В целом рыболовство не играло большой роли в хозяйстве.

Поселения хунну являлись также ремесленными центрами. На них плавили железо, бронзу, на что указывают находки руды, шлаков, льячек, капелек бронзы, литников на Иволгинском городище и поселении у с. Дурены. Куски руды, найденные на поселении у с. Дурены, содержали до 70 % железа (Давыдова А.В., 1980, с. 200). На Иволгинском городище изучены остатки железоплавильного горна, состоявшего из двух частей – шахты (0,37×0,375 м, глубина 0,35 м), где плавилась руда, и соединенного с основанием шахты овального в сечении подземного канала (длина 0,9 м, высота 0,2 м, ширина 0,35 м; табл. 109), служившего для поддувания в шахту воздуха и для извлечения полученного металла. Сверху шахту перекрывал глиняный купол, через отверстие в котором в шахту засыпали вперемежку слои измельченной руды и древесного угля. Во время плавки это отверстие заделывали глиняной пробкой и обмазывали глиной. Обломки купола и пробки, а также крицы железа найдены рядом с горном (Давыдова А.В., 1956, с. 273, 274; 1985, с. 77, 78). Помимо сыродутного процесса, хунну освоили технику выплавки чугуна и отливки из него некоторых изделий, в частности наральников. Железные предметы в большинстве кованые. При обработке их применялись напильники. Один из них найден на выдувах у с. Дурены (табл. 107, 33) (Кызласов И.Л., 1985а, с. 27–29).

Руду добывали из местных месторождений Забайкалья и на захваченных территориях Алтае-Саянского нагорья, где также проводили ее плавку. В Каа-Хемском р-не Тувы, в урочище Кара-Суг, открыты следы рудников хунну по добыче железной руды магнетита и гематита в виде воронкообразных ям (диаметр 5-20 м). В них на глубине 2,5 м найдены кости животных, обломки двух сосудов – гуннского и уюкской культуры, а на глубине 3 м – древесный уголь и зола, указывающие на огневой способ добычи руды. Рудник датируется рубежом III–II вв. до н. э. по сочетанию керамики двух культур – хуннской и уюкской. По мнению Л.Р. Кызласова (1969б, с. 120–122, рис. 3; 1979, с. 82, 83), сразу после завоевания Тувы в 201 г. до н. э. хунну начали здесь разработку железной руды, а стремление овладеть ее источниками двигало хуннское завоевание на север.

Медно-бронзовое производство хунну было самостоятельным, унаследовавшим традиции развитой цветной металлургии Забайкалья предшествующего времени. Об этом свидетельствует состав хуннских бронз, отличающийся от состава импортных бронзовых изделий, найденных на хуннских памятниках в Ноин-Уле и Ильмовой пади. Хунну Забайкалья пользовались в основном многокомпонентными сплавами (медь – свинец-мышьяк, медь-олово-свинец-мышьяк). Реже употребляли бронзы мышьяковистые (Иволгинские городище и могильник) и оловянисто-свинцовые (Дэрестуйский могильник). Концентрация примесей иногда достигала десятков процентов. Из этих сплавов отлиты хуннские художественные бронзовые изделия, пряжки, бляхи и другие предметы, которые из Забайкалья попадали и на смежные территории, в Туву, Минусинскую котловину (Дэвлет М.А., 1980б, с. 20; Миняев С.С., 1980, с. 29–31; 1983б, с. 61). С.С. Миняев выделяет в Забайкалье два очага медно-бронзовой металлургии – Иволгинский и Джидинский, а также предположительно третий – Чикойский. Характерной особенностью изделий Джидинского центра, которые составляют две трети бронзовых вещей, найденных в Дэрестуйском могильнике, а также известны на других памятниках хунну Забайкалья и северной Монголии, является микропримесь индия. Она несвойственна другим металлургическим центрам, и следовательно, руда для дэрестуйских бронз бралась в каком-то особом местном месторождении. Возможно, существовали свои центры в Ордосе и Монголии, поскольку здесь представлены сплавы, неизвестные в Забайкалье (Миняев С.С., 1983, с. 59–63).

Практически все находки, связанные с выплавкой меди и литьем бронзы, на Иволгинском городище обнаружены в жилищах, которые конструктивно не отличались от остальных построек этого поселения и представляли сочетание мастерской и жилища ремесленника. Необходимая для плавки металла высокая температура обеспечивалась конструкцией печей, сложенных из крупных каменных плит, обмазанных глиной. В подовой части жилища 48 найдено днище сосуда, использованного в качестве тигля (Миняев С.С., 1983, с. 65). Целые литейные формы на памятниках хунну Забайкалья пока не встречены. Однако анализ литников и самих изделий показывает, что при литье применяли различные формы: односторонние одноканальные, двусторонние симметричные (одноканальные и трехканальные) и двусторонние асимметричные. В жилище 37 Иволгинского городища найдены литники от литейных форм трех типов, что говорит об их одновременном использовании, возможно одним мастером. После отливки бронзовые вещи не подвергались дальнейшей механической обработке. Удаляли только литейные швы и закраины (Миняев С.С., 1983, с. 59–61). Выплавка меди и литье бронзовых изделий у хунну стояли, очевидно, на уровне ремесленного производства.

На поселениях хунну было развито керамическое производство с применением ручного гончарного круга, следы шипа которого видны на дне сосудов (Давыдова А.В., 1956, с. 274; 1985, с. 75–77). Наряду со станковыми делали и лепные сосуды. Остатки керамической мастерской хунну обнаружены на юго-востоке Горного Алтая, на р. Юстыд, у оз. Жалгизуирокколь (Кубарев В.Д., 1980б, с. 213; Кубарев В.Д., Журавлева А.Д., 1986, с. 101–119). Здесь выявлены остатки восьми «печей» двух типов для обжига керамики. Они имели вид воронкообразных ям глубиной до 2,5 м. У ям первого типа дно было выложено камнем. Сосуды обжигали на слое угля толщиной 0,5–0,6 м. В период обжига сосуды обкладывали мелкими камнями и комками глины. За один раз обжигалось три-четыре крупных сосуда. Ямы второго типа имели выровненное дно с ямками для установки сосудов, и обжиг здесь производился на дровах. Мелкие сосуды для обжига ставили друг на друга, и за один раз в такой печи можно было обжечь до 30 сосудов различной величины. Наряду с хорошо обожженными сосудами найден и керамический брак. Судя по остаткам шипов на дне сосудов, в производстве использовалось не менее шести гончарных кругов. Радиоуглеродный анализ угля из печи 1 раскопа 1 определил дату 1830±40 лет назад (120 г. н. э.) (Кубарев В.Д., Журавлева А.Д., 1986, с. 109, 118).

Особенно развито у хунну было косторезное производство. По числу находок изделия из кости на поселениях занимают второе место после керамики. Из кости делали орудия труда, оружие, детали конской сбруи, детали одежды и украшения, отдельные бытовые предметы – палочки для еды, ложечки, футляры для игл (?). Орудием обработки кости в основном служил железный нож. Многие изделия из кости полированы.

О высоком мастерстве в обработке дерева дают представление погребальные сооружения хунну. Бревна и доски срубов и гробов тщательно отесаны, хорошо подогнаны и соединены при помощи шипов и вырубов. Дерево широко использовали в строительстве жилищ, для изготовления нар, балок, перекрытий, каркасов юрт, деталей повозок. Из дерева и бересты делали многие предметы быта, в большинстве не сохранившиеся. На Иволгинском городище найдены долбленое корыто и кружок бересты с отверстиями (Давыдова А.В., 1985, с. 54), а в могильнике Черемуховой пади – деревянный половник (табл. 107, 9).

В какой-то мере было развито камнерезное искусство. Из имеющихся в Забайкалье и южном Прибайкалье пород камня – халцедона, сердолика, глинистого сланца и известняка, мраморовидного известняка, яшмы, флюорита, серпентина – местными мастерами сделаны бусы, кольца, когтевидные и коромысловидные подвески. Подтесанный камень использовался при строительстве жилищ и очагов в них.

Большое место в хозяйстве занимала обработка продуктов животноводства: выделка кож, изготовление из шерсти войлока, ковров и тканей. Шерсть окрашивали в разные цвета. По мнению А.А. Воскресенского, исследовавшего шерстяную ткань и ковер из Ноин-Улы, для крашения шерсти использовали краски, полученные из корней марены (Воскресенский А.А., Кононов В.Н., 1932, с. 92, 93).

Кроме металлургии и металлообработки, требующих специальных сложных навыков, ремесло у хунну, не отделилось от основных отраслей хозяйства – скотоводства и земледелия. Об этом свидетельствует то, что среди большого числа вскрытых хуннских жилищ и погребений, не выявлены комплексы, указывающие на преимущественное занятие ремеслом того или иного вида. Возможно, что в ремесло начало выделяться керамическое производство, использовавшее гончарный круг и специальные сооружения для обжига посуды. Преобладание станковой посуды и идентичность ее на поселениях и в погребениях, а также исследование керамической мастерской на р. Юстыд разрешают думать, что основная масса хунну, скотоводы – кочевники и полукочевники, получала станковые сосуды от мастеров из оседлых поселков в обмен на продукты скотоводства, что в свою очередь способствовало развитию керамического ремесла. В целом следует отметить высокий уровень развития производства у хунну, что создавало материальную базу их военно-политических успехов.

Большое влияние на развитие культуры хунну оказали соседние народы Южной Сибири и Юго-Восточной Азии, с которыми они находились в постоянном контакте. Перебежчики, военнопленные, земледельцы и ремесленники селились на поселениях хунну. Они оказали влияние на развитие техники земледелия, имевшего в Центральной Азии древние традиции (Окладников А.П., 1962, с. 427–431). Предметы вооружения и конского снаряжения хунну, за исключением отдельных типов бронзовых наконечников, аналогии которым представлены в южной Маньчжурии (Давыдова А.В., 1985, с. 50; Davydova А.V., 1968, p. 236), имеют много общего с этими категориями инвентаря у народов Южной Сибири. Это касается и таких орудий труда, как ножи, напильники и шилья с кольцевидным навершием рукояти (табл. 107, 3, 33, 34, 47). Общие элементы в изобразительном искусстве хунну и народов Южной Сибири имеют корни в идеологических представлениях кочевых племен степей Евразии.

Несмотря на высокое развитие, собственное производство хунну не удовлетворяло все их потребности. Суровость климата Центральной Азии ограничивала возможности занятия земледелием (Таскин В.С., 1968а, с. 24, 25, 32, 74; 1973, с. 22, 36, 51). По свидетельству письменных источников, хунну получали зерно, пшено и рис у своих южных соседей путем торговли, дани или военного грабежа. Приобретали хунну также шелковые и хлопчатобумажные ткани, зеркала, некоторые бусы и металлические изделия. Эквивалентом обмена со стороны хунну были скот, кожи, шерсть и другие продукты животноводства, а также, вероятно, меха. Судя по большому количеству импортных вещей, можно полагать, что наиболее активные торгово-обменные связи приходятся на I в. до н. э. – I в. н. э. Вероятно, в торговле с югом имел место не только обмен, но в какой-то мере и денежное обращение с использованием китайской монеты, о чем говорит интересное свидетельство. В 52 г. до н. э. во время приема в китайском императорском дворце шаньюю Хуханье пожаловали головной убор и пояс, верхнее и нижнее одеяние, золотую печать на зеленом шнуре, украшенный яшмой меч, кинжал, лук, четыре комплекта стрел, 10 алебард в чехлах, колесницу с сиденьем, седло и уздечку, 15 лошадей, 20 цзиней золота, 200 тыс. монет, 77 комплектов одежды, 8 тыс. кусков шелковых тканей с затканным и вышитым узором, узорчатой тафты, крепа и разного шелка, а также 6 тыс. цзиней шелковой ваты (Таскин В.С., 1973, с. 35). Такое обильное подношение должно было обеспечить благорасположение шаньюя, а большое число монет предназначалось, вероятно, для торговых операций. В отдельных погребениях хунну также найдены монеты (Иволгинский, Дэрестуйский могильники), а в кургане 6 Ноин-Улы обнаружен шелковый кошелек для монет (Руденко С.И., 1962б, с. 96, рис. 66, б). О значительности торговых контактов можно судить по одному из сообщений. В 84 г. н. э. шаньюй северных хунну послал для торговли с ханьскими купцами князя Имоцзы и других, которые погнали более 10 тыс. голов крупного рогатого скота и лошадей, перехваченных, правда, отрядом всадников по приказанию южного шаньюя (Таскин В.С., 1973, с. 79). Однако такая торговля не могла быть регулярной и полностью зависела от политической обстановки.

Торговые, военные и дипломатические контакты осуществлялись также с западом и востоком. Путем торгового обмена или военной добычи к хунну попадали ковры и ткани греко-бактрийского производства, обнаруженные в курганах Ноин-Улы (Руденко С.И., 1962б, с. 97–110), а также некоторые изделия из бронзы – например, пряжки (Миняев С.С., 1976, с. 109, 110). На восток к ухуаням, платившим хунну дань кожами и полотном, вместе со сборщиками дани ездили торговцы (Таскин В.С., 1973, с. 54).

Такие активные контакты, обусловленные потребностями хозяйства и военно-политической деятельностью, объясняют большое количество импортных вещей на памятниках хунну.

Земледельческие и ремесленные поселки типа Иволгинского городища являлись одновременно опорными военными пунктами хунну, в которых стояли их гарнизоны, имелись запасы продовольствия и, очевидно, военного снаряжения. На это указывают следующие сообщения. В 119 г. до н. э. вторгшийся в земли хунну китайский полководец Вэй Цин дошел до города Чжаосиня у горы Тяньяньшань, отождествляемой с южной оконечностью Хангайского хребта (в центральной Монголии), и захватил хуннские запасы зерна, которыми накормили войска. Пробыв здесь один день, Вэй Цин сжег имевшиеся в городе остатки зерна и выступил в обратный путь (Таскин В.С., 1968а, с. 91). В 66 г. до н. э. «сюнну… желая оказать давление на усуней и (владения) Западного края, послали левого и правого дацзянов и с каждым более десяти тысяч всадников, чтобы они стали гарнизонами и занимались обработкой полей в правых землях» (Таскин В.С., 1973, с. 30). Оба сообщения указывают на связь земледельческих поселений с военными опорными пунктами хунну. В Хакасско-Минусинской котловине таким пунктом была резиденция хуннского наместника, дворец которого исследован около Абакана (Киселев С.В., 1951, с. 479; Кызласов Л.Р., 1960, с. 135, 163, 164; 1969б, с. 117; Евтюхова Л.А., 1947, с. 79–85; Евтюхова Л.А., Левашева В.П., 1946, с. 72–84); на северных рубежах, в Забайкалье, – Иволгинское городище; в Ордосе – городища Эрланьхугоу и Кэлимынинцзунь (Васильев К.В., 1959, с. 169, 170), а на юге Монголии – Баян-Булак.

Отмечая важную роль укрепленных ремесленно-земледельческих поселений для военно-экономического базиса хунну, не следует, однако, преувеличивать их значения. Основу общества хунну составляли скотоводы-кочевники и полукочевники, знатная верхушка которых не всегда умела оценить значение укрепленных «городов». Так, была прекращена постройка городов, начатая в 83 г. до н. э. по рекомендации служившего у хунну чиновника Вэй Люя, который для успешной борьбы с ханьскими войсками советовал шаньюю: «Выкопайте колодцы, постройте окруженные стенами города, воздвигните для хранения зерна башни и обороняйте города совместно с циньцами (перебежавшими к сюнну китайцами); если и придут ханьские войска, они ничего не смогут поделать» (Таскин В.С., 1973, с. 23, 24, 138, примеч. 24).

Летописные известия приводят разноречивые данные о численности хунну. По подсчетам ханьского ученого Цзя И (200–168 гг. до н. э.), у хунну было «приблизительно 60 000 всадников, „натягивающих лук“. Поскольку один латник приходится на пять человек, численность народа составляет 300 тыс., что меньше населения одного большого ханьского уезда» (Таскин В.С., 1973, с. 5). Другие источники говорят о еще большей численности хуннского войска. В правление ханьского императора Вэнь-Ди (179–156 гг. до н. э.) шаньюй Лаошань вторгся в пределы Китая во главе 140 тыс. всадников. Несколько ранее шаньюй Маодунь окружил императора Гао-Ди на горе Байдэн, имея, по свидетельству одного источника, 400 тыс., а по другим данным – 300 тыс. воинов. Сыма Цянь определяет количество всадников у Маодуня в 300 тыс. Он же сообщает, что у хунну было 24 военачальника, из которых сильные имели по 10 тыс., а слабые – по нескольку тысяч всадников. Опираясь на эти свидетельства, В.С. Таскин считает приводимую Цзя И численность в 60 тыс. всадников преуменьшенной и склоняется к мнению, что более точно определять численность войска в 300 тыс. воинов. Общая численность населения при этом достигала примерно 1,5 млн человек (Таскин В.С., 1973, с. 5, 6). Те же данные о количестве населения получил и Л.Н. Гумилев (1960, с. 79). Однако он справедливо заметил, что цифра 1,5 млн преувеличена, поскольку это превышает количество населения современной Монголии. Разноречивость источников и преувеличение числа хуннского войска (а отсюда и населения), возможно, связаны с основами древней ханьской военной тактики, согласно которой считалось правильнее преувеличить силы противодействующей стороны (Таскин В.С., 1968а, с. 137, примеч. 119).

Вопросы общественного устройства хунну отражены в летописях и анализировались рядом исследователей (Бернштам А.Н., 1951; Гумилев Л.Н., 1960; Руденко С.И., 1962б). В последнее время на основе уточненных переводов китайских источников они изложены В.С. Таскиным (1973, с. 4–17).

Политическая организация хунну представляла собой раннее государство, которое по структуре походило на политические организации более поздних кочевых народов – тюрок, монголов – и сочетало черты централизованной государственной власти с пережитками родо-племенного строя. Высокая степень централизации власти и военной организации во многом обеспечила военные успехи хунну. Во главе государства стоял шаньюй, обладавший почти неограниченной властью. По объяснению Бань Гу, «шаньюй» означает «обширный» и показывает, что носитель этого титула обширен, подобно Небу, т. е. под его властью, словно под небом, находится вся земля (Таскин В.С., 1973, с. 6, 7). Власть шаньюя была наследственной и передавалась обычно старшему сыну. Шаньюй был верховным главнокомандующим, во время крупных походов лично предводительствовал войском. Как верховный правитель шаньюй представлял хунну в сношениях с другими государствами и народами, что особенно видно в отношениях с Ханьской империей. Шаньюи заботились также об охране владений хунну, рассматривая землю как основу государства. Шаньюй выступал и как верховный судья, хотя разбором судебных дел и определением меры наказания занимались представители трех знатных фамилий Хуань, Лань и Суйбу, сообщавшие шаньюю о принятых решениях (Таскин В.С., 1973, с. 11, 73).

Государство хунну делилось на 24 владения, удела. Во главе каждого удела стоял темник, назначаемый шаньюем. Обычно это были члены семьи, сыновья и родственники шаньюя. В свою очередь темники для управления уделом назначали тысячников, сотников, десятников и других управителей, выделяя им соответствующий участок земли для кочевания. Шаньюй мог наказывать темников и даже лишать их владений (Таскин В.С., 1968а, с. 40, 44; 1973, с. 14, 15). Основным видом повинности была воинская служба. Темники предоставляли в распоряжение шаньюя воинов, и сами проводили военные действия по его указанию. Темники и другие представители знати помогали шаньюю в управлении и обсуждали текущие дела, собираясь на совет. При этом сила и влияние темников зависели от количества воинов, поставляемых ими, а не от величины удела. Наиболее сильные темники выставляли по 10 тыс. всадников, более слабые – по нескольку тысяч. Темники собирались также на церемонию провозглашения нового шаньюя. Ослабление власти и военные неудачи шаньюя вели к появлению разногласий среди темников и междоусобицам.

Кроме того, при шаньюе для управления страной имелся должностной аппарат, в составе которого среди высших чиновников были и китайцы, перешедшие на службу к хунну (Ли Лин, Вэй Люй и др.) (Таскин В.С., 1973, с. 16, 17). Мнения чиновников и темников шаньюй принимал во внимание, но они не были обязательны для исполнения.

Основную массу населения составляли рядовые кочевники, средние слои общества, имущественное и социальное положение которых было также различным. Об этом свидетельствует погребальный ритуал: различия в величине курганов, устройстве погребальных камер, снабжении покойных инвентарем и заупокойной пищей, указывающие на многоликость и сложность общественной лестницы хунну. Социальная дифференциация и централизованная государственная власть вели к разложению родовых связей и к постепенной замене их территориальными. В то же время в семейных отношениях сохранялся левират. «После смерти отца берут в жены мачех, после смерти старшего или младшего брата женятся на их женах» (Таскин В.С., 1968а, с. 35, 46, 117, примеч. 2), что указывает на пережитки родового строя. Выделяющиеся на некрополях группы погребений, вероятно, можно считать захоронениями членов отдельных семей и зависимых от них лиц.

В ограниченных размерах существовало рабство. Источники сообщают об обращении в рабство плененных мужчин и женщин (Таскин В.С., 1968а, с. 41). Покоренные народы облагались данью. Замаскированной данью были подарки, направляемые шаньюям китайскими императорами в периоды могущества и военных успехов хуннского объединения. В государстве хунну проводилась перепись населения с целью его податного обложения.

Идеологические представления хунну мало известны. Погребальный ритуал, устройство камер в виде срубов, снабжение покойника пищей и инвентарем указывают на существование представлений о потусторонней жизни. Из летописей известно, что хунну поклонялись небесным светилам, луне, солнцу и приносили жертвы, в том числе человеческие, предкам, небу, земле, различным духам. Так, в 89 г. до н. э. по наговору шамана, действовавшему по приказу Вэй Люя, в жертву духу земли был принесен ханьский Эршиский военачальник, попавший к хунну в плен и пользовавшийся сначала благосклонностью шаньюя (Таскин В.С., 1973, с. 22).

Обильный материал для реконструкции идеологии хунну, полученный из курганов Ноин-Улы, детально проанализирован С.И. Руденко (1962б, с. 87–92).

Физический тип, происхождение и исторические судьбы.

Палеоантропологический материал по хунну невелик и фрагментарен, к тому же, не совсем однороден, что связано с различиями в их этническом составе. Наиболее крупная сборная серия – около 38 черепов – получена из хуннских погребений различных районов Монголии (Тумэн Д., 1985, с. 89). Г.Ф. Дебец (1948, с. 120–123), И.И. Гохман (1960; 1967; 1980) и Н.Н. Мамонова (1974, с. 227, 228; 1979, с. 204–210) относят черепа из могильников хунну Забайкалья к палеосибирскому, точнее байкальскому, антропологическому типу большой монголоидной расы, отмечая их сходство с черепами из неолитических погребений Прибайкалья и отличие от черепов из плиточных могил. Этими же особенностями характеризуются черепа из могильников Дархан и Сухэ Батор в Монголии.

И.И. Гохман (1960, с. 166), исследовавший черепа из Иволгинского могильника, предположительно выделяет среди жителей Иволгинского городища местную, аборигенную, группу населения, прослеживаемую на этой территории с энеолита, и хуннскую, имеющую сходство с погребенными Ноин-Улы, что согласуется с археологическими данными о неоднородности этнического состава населения Иволгинского городища. Г.Ф. Дебец (1948, с. 121) констатировал европеоидную примесь на одном черепе из Ургун-Хундуя.

Д. Тумэн (1985, с. 89–91) фиксирует единство антропологического типа хунну Монголии и Забайкалья, отмечая, что у хунну Забайкалья лицо чуть выше, чем у хунну Монголии. Она же прослеживает расовое сходство хунну с носителями культуры плиточных могил центральной Монголии, что свидетельствует, по ее мнению, об их генетическом родстве. В то же время она считает, что черепа из плиточных могил восточной Монголии довольно сильно отличаются от черепов хунну пропорциями мозгового и лицевого отделов. В центральной Монголии выделяется краниологический материал хуннского могильника Найма Толгой (три черепа), характеризующийся европеоидными чертами с монголоидной примесью. Именно поэтому Т. Тот сближает эту серию с краниологией усуней Южного Казахстана и считает, что в центральных районах Монголии происходило смешение европеоидных и монголоидных по типу групп населения (Toth Т., 1967, p. 406, 407). По мнению Д. Тумэн (1985, с. 93), основная часть краниологического материала хунну свидетельствует о значительном расовом сходстве с поздними кочевниками и современным населением Монголии, прослеживаемом по продольному, поперечному и высотному диаметрам черепа, ширине и горизонтальной профилировке лица. Однако такое заключение представляется излишне прямолинейным. Волосы хунну, погребенных в Ноин-Уле, были черного цвета и по форме типичны для монгольской расы (Дебец Г.Ф., 1948, с. 123; Руденко С.И., 1962б, с. 111).

Возможное присутствие потомков хунну в составе гуннов, достигших Центральной Европы, в какой-то мере отражает краниологический материал могильника Мезоншентяно и других некрополей Венгрии, имеющий сходство с материалом хуннских некрополей (Ноин-Ула и др.) (Дебец Г.Ф., 1948, с. 121; Toth Т., 1962, p. 253), но он очень невелик, и к заключениям, следующим из него, надо подходить с осторожностью.

По вопросу об этнической и языковой принадлежности хунну среди исследователей нет единства. Большинство авторов, в том числе А.Н. Баскаков (1964, с. 1, 3), Л.Н. Гумилев (1960, с. 49), В.С. Таскин (1968а, с. 13–19), Л.Л. Викторова (1980, с. 121, 123), считают, что язык хунну был тюркским. М.А. Кастрен, М.Г. Рамштедт и некоторые другие исследователи полагали, что хуннский язык был общим, еще не дифференцированным, для предков тюрок и монголов (Castren М.А., 1857, s. 35, 36; Ramstedt М.G., 1937, s. 81–91). Существует мнение (Н.Я. Бичурин, Ц. Доржсурэн, Д. Наваан) о монголоязычности хунну. Г. Сухбаатар (1976, с. 123–133) говорит о прямом родстве протомонголов с хунну, что согласуется с трактовкой Д. Тумэн антропологического материала. А.П. Дульзон (1968, с. 177), Л. Лигети (Ligeti L., 1950, p. 141–185), Э. Дж. Пуллиблэнк (1986; Pulleyblank Е.G., 1962, p. 239–265) предполагали, что язык хунну относился к енисейской семье языков и был близок кетскому, что представляется менее вероятным. Недавно Г. Дёрфером была высказана точка зрения, поддержанная Л.Р. Кызласовым, согласно которой язык хунну не сохранился до настоящего времени и относится к вымершим (Doerfer G., 1973; Дёрфер Г., 1986, с. 77; Кызласов Л.Р., 1979, с. 142). Такая разноречивость мнений объясняется крайне малым количеством языкового материала хунну (около 20 слов и двустишие, объемом 10 слогов), известного, к тому же, в транскрипции китайских источников.

Остается нерешенной и проблема происхождения культуры хунну, что в значительной мере обусловлено слабой археологической изученностью восточных районов Центральной Азии. Можно предполагать полиэтничность хунну. Некоторую роль в их генезисе сыграло население культуры плиточных могил, которое в основном, по-видимому, было ассимилировано хунну и вошло в их состав. На это указывают археологический материал (детали орнаментации керамики, традиции металлургии меди, косторезного производства, звериного стиля) и данные антропологии (Тумэн Д., 1985, с. 93).

В состав хунну вошли, очевидно, также кочевые племена Ордоса I тысячелетия до н. э., культура которых выявлена пока слабо. Исследованное в местности Ваньгун погребение IV–III вв. до н. э. сходно с хуннскими по ритуалу (яма с уступами, черепа быка, лошади и собаки на деревянном перекрытии) и инвентарю (керамика, бронзовые украшения, роговые изделия). Шесть погребений того же времени, обнаруженные у д. Таохунбала и одно – у д. Дунсухао, по керамике и обряду захоронения в грунтовых ямах, на спине вытянуто, головой на северо-восток, по мнению авторов раскопок, аналогичны погребениям II–I вв. до н. э. некрополей Эрланьхугоу и Сичагоу, предположительно связываемым с хунну (Миняев С.С., 1979а, с. 75, 76). Наиболее ярко протохуннские черты, по мнению С.С. Миняева (1987б, с. 144, 145), представлены в памятниках скифского времени юго-западной Маньчжурии, объединяемых в культуру «погребений верхнего слоя Сяцзядянь». С памятниками хунну их сближает ритуал захоронения в деревянных гробах, обставленных каменными плитами. В сопровождающем инвентаре представлены бронзовые зооморфные бляшки, пуговицы, колокольчики, имитации раковин каури, поясная пластина с изображением сцены охоты. Среди оружия имеются крупные бронзовые черешковые наконечники стрел – трехлопастные и типа срезней, что свидетельствует о применении большого лука. Подобный состав инвентаря в дальнейшем становится характерным для хунну.

Прослеживаются определенные связи и с населением Горного Алтая: сходные черты изобразительного искусства; захоронение покойников в двойных камерах.