Текст книги "Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время"

Автор книги: Эльга Вадецкая

Соавторы: Бэлла Вайнберг,Наталья Членова,Ольга Вишневская,Юрий Заднепровский,Анатолий Мандельштам,Эльга Вадецкая,Химра Юсупов,Эльвира Стамбульник,Лариса Левина,Борис Андрианов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 64 страниц)

Курганам ранних кочевников Семиречья и Каратау посвящены работы Е.И. Агеевой и А.Г. Максимовой (Агеева Е.И., 1961; Максимова А.Г., 1962). В большинстве случаев и даты, и этнические определения этих памятников основаны на существовавших в науке представлениях о том, что это курганы усуней. Правда, авторы отмечали некоторые различия в погребальном обряде этих двух регионов. Так, если в Семиречье основным материалом для перекрытий могильных ям было дерево (около 40 %), то в Каратау – каменные плиты (56 %) при примерно одинаковом количестве могил, вообще не имевших перекрытий, – соответственно 55 и 40 % (Максимова А.Г., 1962). Несмотря на эти отличия, А.Г. Максимова все же полагала, что и в Семиречье, и в Каратау представлены памятники усуней.

По-прежнему открытым остается вопрос о бургулюкской культуре Ташкентского района, сравниваемой ранее с усуньской. Последние находки «удревняют» ее начало до эпохи бронзы, а время ее конца неясно (Дуке Х., 1982, с. 57).

Остаются пока спорными и вопросы интерпретации памятников ранних кочевников Алая усуньского времени. На сложность положения с усуньскими памятниками впервые обратил внимание Ю.А. Заднепровский (Заднепровский Ю.А., 1971, с. 27–36). Он справедливо отметил несовпадение письменных и археологических данных, показал неточности датировок некоторых памятников Семиречья и высказал сомнение в правильности отнесения многочисленных погребений в грунтовых могилах к усуням. С его точки зрения, эти захоронения принадлежат племенам сакского круга. Он предложил называть эти памятники Чильпекской группой, что представляется недостаточно обоснованным, поскольку именно Чильпекские курганы отличаются от массы так называемых усуньских. И.К. Кожомбердиев, исследовавший множество курганов долины Кетмень-Тюбе, также пришел к выводу, что «на всей территории распространения культуры грунтовых ям основной этнический состав населения не меняется (с VIII–VII вв. до н. э. – Ред.) по крайней мере до начала нашей эры. Очевидно, речь должна идти об археологических памятниках одного народа, относящихся лишь к разным периодам» (Кожомбердиев И.К., 1975а, с. 174).

Сомнения относительно принадлежности многочисленных могильников северо-востока Средней Азии усуням высказано также А.М. Мандельштамом (1983а, с. 46, 47). Полагая, что нет оснований считать недостоверными сведения письменных источников о переселении усуней в районы северо-востока Средней Азии во II в. до н. э., он обратил внимание на сходство отдельных элементов в материальной культуре населения сакского периода Средней Азии и «скифского» периода в Туве, а также, видимо, синхронных (II в. до н. э.) изменений в культуре, которые он связывает с передвижением в это время населения с юга, из Центральной Азии. Поскольку очень трудно выделить погребения после III в. до н. э., так как они чрезвычайно бедны вещами и не имеют опорных дат, историческая веха переселения усуней во II в. до н. э. практически не фиксируется в археологии. К тому же, грунтовые могилы существуют на протяжении всего периода раннего железного века этой территории, и оставлены, очевидно, местным населением. Следовательно, несмотря на существование термина «усуньские памятники», только какая-то часть из них (а какая именно, мы пока не знаем) могла принадлежать действительно усуням. Вопрос о «сако-усуньской» культуре и «усуньских» могильниках пока открыт. При его решении следует также учесть, что усуни, судя по сведениям письменных источников, были тесно связаны с Китаем: в «усуньских» погребальных комплексах должны быть китайские вещи. Однако ничего подобного нет в той массе погребений в грунтовых могилах Таласа, Семиречья, Тянь-Шаня, где обычно и помещают усуней. Скорее всего эти памятники оставлены местными племенами скотоводов – потомков саков.

Столь же спорной остается проблема «подбойно-катакомбных» погребений. В середине и конце I тысячелетия до н. э. и первой половине I тысячелетия н. э. в разных районах Средней Азии появляются и широко распространяются погребения в подбойных и катакомбных могилах, находящиеся обычно под земляными или земляно-гравийными насыпями. Подбои различаются по расположению камер в различных стенках входной ямы и ориентировке погребенных, а катакомбы – по длине и устройству дромоса и расположению по отношению к нему катакомбы: перпендикулярно или по одной линии. Эти погребальные сооружения могут составлять отдельные могильники, находиться в пределах одного и того же могильника, наконец, входить в состав могильников с захоронениями в грунтовых ямах. Неоднократно в подбоях и катакомбах зафиксированы погребения в гробах, колодах и на подстилках. Различия же в погребальном инвентаре связаны не с типом погребений, а с районом, в котором они находятся.

Началом продолжительной дискуссии о дате и этнической принадлежности подбойно-катакомбных погребений послужило открытие и толкование А.Н. Бернштамом катакомбных погребений Кенкольского могильника, которые он датировал временем около рубежа нашей эры на основании находок шелковых китайских тканей (аналогичных ноинулинским I в. до н. э. – I в. н. э.), наконечников стрел, отнесенных им к «скифскому типу», керамики, деревянных изделий и некоторых предметов полихромного стиля, считая последние началом развития этого стиля. Привлекая данные китайских хронистов, А.Н. Бернштам полагал, что Кенкольский могильник оставлен хунну Чжичжы шаньюя, откочевавшими на эту территорию после раскола гуннского племенного союза на северный и южный и впоследствии разбитыми здесь китайцами (Бернштам А.Н., 1940б, с. 27–32). Последующие раскопки «подбойно-катакомбных» могильников в Фергане и на Тянь-Шане дали А.Н. Бернштаму основание утверждать, что проникновение гуннов в районы Средней Азии и воздействие на них культуры местных племен, придали разнохарактерный облик самой гуннской культуре (Бернштам А.Н., 1951, с. 102, след.). Особенно сильным он считал воздействие культуры земледельцев Ферганы. Правда, позднее он высказал предположение, что эти могильники принадлежали «полуиранским, полутюркским племенам эфталитов» (Бернштам А.Н., 1957, с. 18, 19).

Против интерпретации «подбойно-катакомбных» могильников как гуннских выступил С.С. Сорокин. Проанализировав погребальный инвентарь и в первую очередь керамику, он пришел к выводу о ее местном происхождении (Сорокин С.С., 1954; 1956а). На основании анализа железных наконечников стрел С.С. Сорокин предложил иную дату Кенкольского могильника – II–IV вв. н. э. (Сорокин С.С., 1956а; 1961а).

Позднее И.К. Кожомбердиев, исследовавший Кенкольский и некоторые другие могильники Таласской долины, предложил для них дату I–V вв. н. э. (Кожомбердиев И.К., 1963), с чем согласилась и Л.М. Левина (1971, с. 192). И.К. Кожомбердиев выдвинул идею о существовании кенкольской культуры местных племен Таласа и Кетмень-Тюбе и продлил время ее бытования до VII в. н. э. (Кожомбердиев И.К., 1983б, с. 51, 52; 1986, с. 17). Как памятники местных ферганских племен, но с участием культуры пришлого населения рассматривали «подбойно-катакомбные» могильники Ю.Д. Баруздин, Б.А. Латынин и Т.Г. Оболдуева (Баруздин Ю.Д., Брыкина Г.А., 1962, с. 68; Латынин Б.А., Оболдуева Т.Г., 1959). В то же время Ю.А. Заднепровский высказал предположение, что среди многочисленных погребений этого типа необходимо выделить отдельные группы, оставленные, по-видимому, разноэтничным населением (Заднепровский Ю.А., 1959, с. 28). В одной из своих работ он связывал эти памятники с движением юечжийских племен (Заднепровский Ю.А., 1960, с. 137, 138), в другой высказывал предположение о возможности отождествления катакомб кенкольского типа с усунями (Заднепровский Ю.А., 1971). Им же было предложено выделение внутри «подбойно-катакомбных» могильников нескольких типов погребальных сооружений: Кенкольская группа – катакомба расположена перпендикулярно длинному дромосу со ступеньками; Лявандакская – катакомба служит продолжением дромоса; Тулхарская – подбой в восточной или западной стенке входной ямы; Айгырджальская – подбой в северной или южной стенке входной ямы. Он же рассматривал возможность сопоставления грунтовых могильников с саками, подбойных – с юечжами, катакомбных – с усунями (Заднепровский Ю.А., 1962, с. 159–168). Ранее Ю.А. Заднепровский выделял локальные группы внутри Ферганы (Заднепровский Ю.А., 1960, с. 128–138).

Исследованию «подбойно-катакомбных» могильников Ферганы посвящены несколько работ Б.А. Литвинского (1972а; 1973а; 1973б; 1978). Еще в 50-е годы, в самом начале своих исследований, он отметил определенные, с его точки зрения, сарматские элементы в культуре населения, оставившего эти могильники, и затем неоднократно возвращался к этому вопросу (Давидович Е.А., Литвинский Б.А., 1955; Литвинский Б.А., 1968; 1969). Б.А. Литвинскому принадлежат первый подробный анализ всех известных к началу 70-х годов материалов ферганских «подбойно-катакомбных» могильников, первичные классификации категорий инвентаря, суждения о хронологии могильников и, наконец, рассмотрение всех данных на широком фоне археологии и этнографии. С его точки зрения, основная масса исследованных погребений относится ко II–IV вв., но есть более ранние – I–II вв. и более поздние – вплоть до VII в. н. э. (Литвинский Б.А., 1972а, с. 132). Погребальные сооружения, по мнению Б.А. Литвинского, не могут служить этническим индикатором (Литвинский Б.А., 1972а, с. 71, 72). Кроме того, он полагал, что форма катакомбных могил сохранилась в Средней Азии еще с эпохи бронзы и существовала в несколько измененном облике в сакских погребениях типа больших Бесшатырских курганов в Семиречье или Чирик-Рабата в низовьях Сырдарьи (Литвинский Б.А., 1972а, с. 64–72). Отсутствие истоков погребений нового типа в Средней Азии было главным аргументом Б.А. Литвинского в споре со сторонниками гипотезы о пришлых племенах.

Исследователь подбойных и катакомбных могил Согда О.В. Обельченко отмечал генетическую связь населения, оставившего эти могилы, с сарматской культурой Южного Приуралья и Нижнего Поволжья (Обельченко О.В., 1956, с. 226; 1961, с. 163). Близость курганных могильников Согда к погребениям сарматов позволяет, как он считал, высказать предположение о появлении подбойных погребений в связи с движением во II в. до н. э. юечжей, тоже относившихся, по его мнению, к кругу сарматских племен (Обельченко О.В., 1961, с. 173–176). Позднее О.В. Обельченко выделил две группы погребений: более раннюю – II в. до н. э. – I в. н. э., близкую сарматским погребениям, и более позднюю – II–IV вв., материалы которой имеют облик, характерный для культуры южных областей Средней Азии. Первую группу он связывал с племенами, участвовавшими в разгроме Греко-Бактрийского государства (Обельченко О.В., 1974, с. 202–208).

Материалы массовых раскопок могильников с подбойными погребениями в Бактрии привели А.М. Мандельштама к убеждению, что они оставлены теми самыми юечжами, которые сыграли основную роль в разгроме Греко-Бактрии и создании Кушанского государства. Он считал, что несомненное влияние культуры земледельцев на культуру пришлых кочевников свидетельствует о сложении особых отношений между этими двумя группами населения (Мандельштам А.М., 1974, с. 196). Исследования курганов Хорезма позволили Б.И. Вайнберг высказать предположение, что погребения в подбоях и катакомбах с южной ориентировкой умерших принадлежат юечжийской группе племен, которая отличалась от кушан и относилась к сарматскому кругу в широком понимании этого термина (Вайнберг Б.И., 1977, с. 73). Близкой точки зрения о катакомбах с южной ориентировкой придерживался и А.М. Мандельштам, полагавший, что они оставлены особой восточной группой сарматских племен (Мандельштам А.М., 1978а, с. 139–141). Несколько позже Б.И. Вайнберг высказала идею, что курганные могильники, изученные на периферии Хорезма, оставлены постоянными скотоводческими племенами, тесно связанными с оседлым населением Хорезма (Вайнберг Б.И., 1981б, с. 129).

Таким образом, подбойные и катакомбные погребения различаются хронологически и территориально (Горбунова Н.Г., 1981). Есть районы, где в могильниках явно преобладают те или иные типы погребений (Семиречье, Талас, Кетмень-Тюбе, Бактрия), и районы, где совершенно очевидно представлены могильники более «смешанного» типа (Ташкентский район – средняя Сырдарья, Фергана, отчасти Тянь-Шань), но в пределах каждого района инвентарь однообразен для погребений всех типов.

Помимо грунтовых, подбойных и катакомбных могил с ранними кочевниками связывается обычно еще одна группа погребальных памятников. Это наземные погребения либо просто под курганными насыпями, либо в каменных ящиках и склепах, либо в сырцовых склепах. Датировка их часто затруднена из-за неодновременности коллективных захоронений. Насколько можно судить, наиболее ранние из них – V–III вв. до н. э. – известны в Закаспии (Мандельштам А.М., 1976, с. 21–26). А.М. Мандельштам отождествлял эти памятники с массагетами Геродота и Страбона. К тому же времени и, по мнению исследователей, к тому же этносу относятся подбойные погребения Устюрта (Древняя и средневековая культура юго-восточного Устюрта, с. 188, 189). Вопрос о происхождении каменных склепов западной Ферганы подробно рассмотрел Б.А. Литвинский, сопоставивший их с погребальными обычаями эфталитов (Литвинский Б.А., 1976, с. 56). Для более раннего времени наибольшее количество погребальных наземных сооружений известно в Закаспии, на Узбое и Устюрте, а для первых веков нашей эры – в горных районах западной Ферганы, на Чаткале и средней Сырдарье. Связаны ли между собой эти погребения или их развитие в разных районах шло спонтанно, сказать пока трудно, так как погребальный инвентарь в каждом районе имеет локальные и хронологические различия.

Слабым местом всех исследований остаются вопросы хронологии, для разработки которых необходимы тщательный анализ и типология местных форм всех категорий вещей и в первую очередь оружия. Подавляющее большинство исследователей при датировке памятников Средней Азии и Казахстана обращается к уже имеющимся типологиям савромато-сарматского оружия. Однако накопленный по Среднеазиатскому региону материал свидетельствует о своеобразии местных форм, что показано на примере ранних бронзовых наконечников стрел (Медведская И.Н., 1972), железных кинжалов и мечей (Мандельштам А.М., 1966а; Литвинский Б.А., Седов А.В., 1983). В археологическом материале второй половины I тысячелетия до н. э. из левобережного Хорезма как будто прослеживаются местные переходные формы для перекрестий длинных мечей и некоторые особенности в хронологии луков с костяными накладками. Все это ставит перед исследователями первоочередную задачу разработки типологии всех видов оружия. Исследование оружия ранних кочевников Средней Азии и Казахстана должно быть проведено с учетом аналогичных материалов из земледельческих областей и данных о развитии оборонительных сооружений региона. В отличие от памятников степного пояса (например, наиболее близких савромато-сарматов Южного Приуралья), в погребениях скотоводов Средней Азии, особенно с VI–V вв. до н. э., нет больших колчанных наборов. Возможно, это объясняется боевой тактикой местных племен. Оборонительные стены крепостей и даже простые сырцовые ограды поселений могли надежно защитить живших там людей от лавины стрел, характерной для наступательной тактики степняков. В условиях Среднеазиатского региона на первый план выступала тактика ближнего боя, что должно было повлечь за собой развитие связанного с ней вооружения. Вероятно, именно это и послужило основой для распространения здесь длинных мечей. Исследователи неоднократно отмечали, что Средняя Азия (во всяком случае Приаралье) входит в зону раннего распространения подобного оружия. Можно отметить ряд особенностей в употреблении оружия этого вида в Среднеазиатско-Казахстанском регионе. Длинные мечи, появляющиеся не позднее V в. до н. э. (Тагискен, Иссык, Чирик-Рабат), всегда встречаются в ненарушенных погребениях в сочетании с коротким кинжалом. Мечей средних размеров практически нет. Короткий кинжал всегда помещен у правого бока и может находиться в могиле без длинного меча, но меч без кинжала не встречается. Длинный (до 1 м и более) меч – это всадническое оружие, он часто помещается в погребениях слева от погребенного и не связан с его амуницией (поясом и т. д.). Он либо поднят на уровень плеча, либо лежит в некотором отдалении. Изредка длинный меч лежит справа от погребенного, чуть в стороне. На смену мечам V в. до н. э. со сложными по форме металлическими перекрестьем и навершием приходят довольно однообразные мечи с прямым металлическим перекрестьем и без металлического навершия, которые повсеместно распространены в Средней Азии в последние века до нашей эры. Эволюция кинжалов, встречающихся с этими мечами, гораздо сложнее. Как правило, кинжалы имеют одинаковое прямое перекрестье, но различные металлические навершия. Уже сейчас можно наметить ряд локальных групп кинжалов, различающихся по формам наверший: кольцевидные навершия – Хорезм и западная Туркмения; волютообразные и рожковидные – Бактрия, юг Среднеазиатского междуречья; брусковидные – вероятно, Ташкентский оазис и Кызылкумы. Согд дает сочетание разных типов, что объясняется его географическим положением.

Приведенные примеры, как нам представляется, достаточно убедительно демонстрируют своеобразие развития местных типов вооружения и особенности их хронологии. Имеется своеобразие и в типологии бронзовых и железных наконечников стрел для всей Средней Азии в целом и, например, Ферганы, в частности (Медведская И.Н., 1972; Брыкина Г.А., Горбунова Н.Г., 1984).

Особого внимания требует изучение керамики из погребений ранних кочевников Средней Азии и Казахстана. Если этнографы иногда считают, что у кочевников нет своей керамики, то археологи, напротив, утверждают, что у всех скотоводческих племен был свой керамический комплекс. Конкретные археологические памятники демонстрируют разнообразные варианты решения этой «проблемы» в быту скотоводов Средней Азии и Казахстана. Обнаруживается явная закономерность: удаленные от земледельческих центров ареалы имеют свою керамику, как правило, ручной выделки и напольного обжига, а памятники скотоводов, соседствующих с земледельческими оазисами, содержат ремесленную керамику этих оазисов. Наиболее ярко этот процесс выявляется в левобережном Хорезме, где самые ранние курганы в подбоях содержат импортную гончарную керамику, чуждую не только Хорезму, но и другим среднеазиатским центрам. Позднее ее сменяет местная гончарная посуда, производство которой вынесено к местам расселения скотоводов, за границы земледельческих оазисов. Близкая картина наблюдается в Фергане, Бактрии и Согде.

Таким образом, только на базе четкой периодизации и хронологии памятников ранних кочевников Средней Азии и Казахстана можно вести дальнейшую работу по выделению локальных групп и их этнической атрибуции[9]9
  Ср., например, подход к хронологии и этнической атрибуции курганных могильников южного Таджикистана в работах А.М. Мандельштама (1966а, с. 137–162) и Б.А. Литвинского и А.Б. Седова (1983, с. 27 и след).


[Закрыть].

Глава первая
Саки Приаралья

Ранние саки Приаралья
(М.А. Итина)

Открытие сакских древностей в низовьях Сырдарьи связано с многолетними комплексными исследованиями Хорезмской экспедиции Института этнографии АН СССР на территории древней Сырдарьинской дельты (Кзыл-Ординская обл. Казахской ССР), которые выявили на ее древних руслах памятники от неолита (III тысячелетие до н. э.) до позднего средневековья (XVI в.), включая и раннесакские (VII–V вв. до н. э.). Работы эти, начатые С.П. Толстовым еще в 1946 г., продолжаются по сей день (Толстов С.П., 1948а, с. 53–62, 123–140; 1962б, с. 77–88, 136–204; Итина М.А., 1981, с. 7, след.; 1984б, с. 57–59).

Древняя дельта Сырдарьи расположена между ее современным руслом и самой южной системой сухих русел Инкардарьи (карта 1). Этот огромный треугольник, ограниченный с юга массивом песков Кызылкум, а с запада – Аральским морем, заполнен бесчисленным количеством староречий, тянущихся то в широтном, то в меридиональном направлении. По-видимому, в целом вся система дельтовых протоков в связи с характерным для дельтовых областей непостоянным водным режимом функционировала спорадически в разные хронологические периоды. Так, например, система Инкардарьи (самая южная) и система Пра-Кувандарьи (самая северная, близкая к современному руслу Сырдарьи) функционировали в эпоху неолита и бронзы (III – начало I тысячелетия до н. э.). На Инкардарье открыты и более поздние памятники – сакские курганные могильники (VII–V вв. до н. э.), и средневековые поселения (X в.). На Жаныдарье и Пра-Кувандарье открыты памятники середины I тысячелетия до н. э. – первой половины I тысячелетия н. э., а также, особенно на Жаныдарье, средневековые (XII–XIII вв.) и позднесредневековые (XVI в.). Эти археологические свидетельства наглядно демонстрируют пульсирующий режим Сырдарьинской дельты и связь па протяжении тысячелетий систем расселения человека в этой аридной зоне с естественными водными источниками (Андрианов Б.В., Итина М.А., Кесь А.С., 1974). Памятники первой половины I тысячелетия до н. э., относящиеся к периоду поздней бронзы и раннего железа, открыты преимущественно в южной части Сырдарьинской дельты. Они представлены множеством развеянных пастушеских стоянок с амирабадской керамикой (X–VIII вв. до н. э.), расположенных по берегам мелких дельтовых протоков, и таких же стоянок с грубой лепной керамикой и трехперыми бронзовыми наконечниками стрел скифского типа (не ранее VI в. до н. э.) – в котловинах выдувания песчаных массивов на внутридельтовом пространстве.

Карта 1. Памятники восточного Приаралья VII в. до н. э. – V в. н. э.

1-14 – городища урочища Джеты-асар (в том числе: 2 – Бедаик-асар, 3 – Алтын-асар, 6 – Коралы-асар, 12 – Томпак-асар); 15 – Карак-асар; 16 – Унгурлы-асар; 17 – Кескен-Куюккала; 18 – Алыб; 19 – Жомпак-асар; 20 – Домолак-асар; 21 – Кара-асар; 22 – Сарлы-асар; 23 – Кабулкала; 24 – Чирик-Рабат; 25 – Бабиш-Мулла; 26 – Сенгиркала: 27 – Баланды; 28 – Тагискен; 29 – Уйгарак; 30 – Коянкала; 31 – Тас-асар; 32 – Ак-курган; 33 – Тобе-курган; 34 – Ок-тоган; 35 – Барактам.

а – городища и крепости; б – поселения; в – стоянки; г – погребальные сооружения; д – могильники; е – I–VI: I – стоянки VII–V вв. до н. э. бассейнов Северной Акчадарьи и Жаныдарьи; II – поселения, городища и погребальные сооружения чирикрабатской культуры (конец V–II в. до н. э.); III – городища и могильники джетыасарской культуры в урочище Джеты-асар (памятники середины I тысячелетия до н. э. – середины I тысячелетия н. э.); IV – восточная группа джетыасарских памятников; V – юго-восточная группа джетыасарских памятников; VI – ранние городища отрарско-каратауской культуры (II–I вв. до н. э. – V в. н. э.).

Однако основной материал для исследований дали погребальные памятники, к числу которых относятся курганные могильники и сооружения типа мавзолеев. Все они расположены или на внутридельтовой равнине, или там же, но на уплощенных вершинах (типа плато) останцовых возвышенностей. В отдельных случаях курганы обнаружены на площади городищ (Чирик-Рабат) (Толстов С.П., Жданко Т.А., Итина М.А., 1963, с. 53–56).

На плато Тагискен (200 км к западу от г. Кзыл-Орда) в 1960–1963 гг. раскопано два могильника – Северный Тагискен, относящийся к периоду поздней бронзы (X–VIII вв. до н. э.), и Южный Тагискен – раннесакский (VII–V вв. до н. э.) (Толстов С.П., 1962а; 1962б, с. 79–88; Толстов С.П., Жданко Т.А. Итина М.А., 1963, с. 36–53; Толстов С.П., Итина М.А., 1966). На плато Уйгарак (30 км к юго-востоку от плато Тагискен) в 60-е годы велись раскопки раннесакского могильника Уйгарак VII–V вв. до н. э. (Вишневская О.А., 1973).

Скопление поблизости друг от друга погребальных сооружений периода поздней бронзы и раннесакских открыло перед исследователями возможность не только изучить культуру раннесакских племен юго-восточного Приаралья, но и рассмотреть проблему ее генезиса, что придало особую значимость раскопкам некрополя Северный Тагискен. Он расположен в северной части плато, на высоком обрывистом берегу одного из протоков Инкардарьи. Первоначально могильник выглядел как группа курганов разной высоты, разбросанных на значительной площади (табл. 1, 1). Но раскопки показали, что курганы содержат погребальные сооружения разного времени и разного типа. В состав их входили курганы сакского времени, два мавзолея, выстроенные из сырцового кирпича и датирующиеся концом I тысячелетия до н. э., и наиболее интересный и важный комплекс – группа погребальных сооружений, сложенных из прямоугольного сырцового кирпича в виде мавзолеев и прямоугольных оград, относящихся к периоду поздней бронзы. Дискуссионность вопроса о начальной дате раннесакских и раннескифских комплексов заставляет нас достаточно подробно остановиться на характеристике и хронологии погребальных сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена, непосредственно предшествовавших раннесакским курганам Южного Тагискена.

Северный Тагискен – памятник позднебронзового времени.

Наиболее ранние среди сооружений периода поздней бронзы Северного Тагискена – мавзолеи 4, 5а и 7 (табл.1, 3, 4) построенные из прямоугольного (54×28×10–12, 48×32×10–11 см) сырцового кирпича рыжеватого цвета, сделанного из местной песчаниковой коренной породы. Основой планировки был круг (диаметр 14 м), вписанный в квадрат внешней стены, ориентированной сторонами по сторонам света (длина стороны 17,5-18 м). По кольцу, на расстоянии 1,6 м от внешней стены, располагались восемь или 12 прямоугольных (1,2×1,4 м) кирпичных колонн, максимально сохранившаяся высота которых приближалась к 2 м (мавзолей 5а). Далее к центру, на расстоянии 1,3 м от этого кольца, располагались четыре или восемь таких же колонн, образовывавших в плане прямоугольник. По одной такой колонне имелось в каждом из четырех углов внешней стены сооружения (мавзолеи 4 и 5а). Колонны первого, большого, кольца были соединены между собой тонкой кирпичной стенкой (мавзолей 5а) или двумя плетневыми стенками с забутовкой между ними (мавзолей 4), покрытыми глиняной обмазкой. В мавзолее 5а с внутренней стороны к кирпичной стенке пристроены скамейки, заполнявшие пространство между колоннами, причем кирпичная стенка выполняла функцию спинки. Колонны второго ряда, ограничивавшие площадь камеры, в мавзолее 5а между собой никак не соединялись (табл. 1, 5).

Таким образом, системой колонн погребальное сооружение делилось на два коридора – внешний и внутренний – и расположенную в центре прямоугольную камеру. Последняя в мавзолеях 4 и 5а не углублена, а лишь ограничена колоннами; в мавзолее 7 она углублена на 0,2–0,3 м, и стенки ее обложены горизонтально лежавшими деревянными плахами, нижние из которых упирались в канавку по периметру ямы. Вход в мавзолеях был в восточной стене и вел прямо во внутренний коридор. Во внешний коридор попасть было невозможно (мавзолеи 5а, 7), так как он был перегорожен двумя тонкими (в один кирпич) стенками, между которыми и находился проход. В других случаях (мавзолей 4) подобной кирпичной стенкой был отсечен вход во внешний коридор лишь с одной стороны. Все мавзолеи были сооружены на материковой поверхности плато, она и служила их полом. В полу по кругу, вдоль колонн, с их внешней и внутренней сторон, равно как и вдоль внутренней стороны внешней стены мавзолеев, отмечены столбовые ямки (диаметр 15–20 см). С конструктивной точки зрения, никакой необходимости в столбах не было, а то, что они были, объясняется, видимо, тем, что «жилище» для умершего подражало дому, в котором он жил при жизни. По-видимому, жилые дома местного населения имели столбовую конструкцию, которая в погребальные сооружения была перенесена традиционно. Обилие дерева в мавзолеях способствовало также осуществлению зафиксированного на Северном Тагискене ритуала – трупосожжения, который предполагал не только сжигание покойника в центральной камере, но и кольцо огня вокруг нее.

В камере и внутреннем коридоре размещался погребальный инвентарь: керамика, орудия из бронзы, бронзовые, золотые и каменные украшения и пр. Необходимым элементом погребального ритуала было захоронение вместе с умершим частей туш животных. Ямы с костями животных, среди которых представлен крупный (преобладает) и мелкий (в частности, козы) рогатый скот, встречались внутри погребальных сооружений и рядом с ними.

Коридоры и камеры мавзолеев были перекрыты, причем есть основания предполагать, что мавзолеи представляли собой цилиндро-конические сооружения из сырцового кирпича и дерева. С помощью кирпичных колонн в углах наружной стены квадратное в плане сооружение выше переходило в круглый барабан. Этот прием, видимо, предшествовал появлению тромпов. Таким образом, внешняя, квадратная в плане стена являлась конструкцией, несущей перекрытие, чем можно объяснить и ее весьма значительную толщину. В момент совершения обряда трупосожжения горело все здание. В каком виде оно продолжало существовать в дальнейшем, сказать трудно.

Вокруг каждого из мавзолеев группировались более скромные по масштабам погребения, которые пристраивались к основному с северной и южной сторон, образуя с ним единый комплекс. При такой ситуации предположение о том, что после совершения обряда над мавзолеем насыпался курган, отпадает. С другой стороны, сомнительно, что здание так и оставалось стоять в разрушенном виде. Возможно, что после совершения обряда мавзолей заново перекрывали, причем в этом случае опорой для перекрытия служили кирпичные колонны.

Более поздние, пристроенные места для погребений представляют собой прямоугольные ограды или круглые в плане сооружения (4а, 5в, 15), сложенные из голубовато-белого сырцового кирпича (табл. 1, 3, 4). Стены оград толщиной до 1 м поставлены на древней дневной поверхности, причем могильная яма углублена в материк на 0,6–0,8 м, а ее стенки, как правило, идут заподлицо с кирпичными. Площадь оград колеблется от 30 до 50 кв. м. Среди сооружений этого типа особое место занимает комплекс 56, который пристроен к северной стене мавзолея 5а, но конструктивно с ним не связан. В центральной его камере находилось, видимо, женское захоронение с набором сосудов и украшениями (золотые и сердоликовые бусы, массивная золотая серьга, бронзовая булавка). К западу от камеры находилось помещение, в котором вокруг очага стояло 34 сосуда различных форм и размеров. Это погребальное сооружение, как, впрочем, и все погребения Северного Тагискена, было ограблено еще в древности. Круглые в плане сооружения сочетали в себе почти все основные принципы конструкции больших мавзолеев, но были меньше. Здесь отсутствует внешний квадратный контур, внешняя стена мавзолея круглая, и между ней и прямоугольной камерой есть кольцевой коридор. Вход по-прежнему в восточной стене, система столбовых ям та же, но кирпичных колонн нет, и столбы уже играют в конструкции активную роль. Так же, как и в мавзолеях 6 (см. ниже) и 7, место трупосожжения обрамлено канавкой и имеет вид как бы земляного стола, но центральная камера не всегда углублена (мавзолей 5в).