Текст книги "Степная полоса Азиатской части СССР в скифо-сарматское время"

Автор книги: Эльга Вадецкая

Соавторы: Бэлла Вайнберг,Наталья Членова,Ольга Вишневская,Юрий Заднепровский,Анатолий Мандельштам,Эльга Вадецкая,Химра Юсупов,Эльвира Стамбульник,Лариса Левина,Борис Андрианов
сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 64 страниц)

Как и в ранний период, значительное количество курганов оказалось без следов захоронения. Так, в Акбеите примерно треть всех раскопанных насыпей (51) составляют кенотафы.

В сопровождающий погребальный инвентарь входили глиняная посуда, ножи и бусы, которые встречались как в мужских, так и в женских захоронениях. Но только в мужских погребениях найдено оружие и конское снаряжение, а в женских – украшения, предметы туалета и косметика.

Большинство могил бедно находками, но выделяются богатые захоронения (Акбеит, курган 3; Аличур II, курган 3 и др.). В них с мужчинами-воинами, перекрытыми боевым щитом, положены, как обычно, колчан со стрелами, железные кинжал и клевец, а также нож. У некоторых погребенных перед лицом поставлены бронзовая плоскодонная чаша и деревянная тарелка с остатками пищи. Погребенных хоронили в одежде из шерсти, кожи и войлока. К поясу подвешивали кожаные мешочки с бронзовыми украшениями. Конская сбруя, чаще всего уздечка, заменяла захоронение коня.

Очень редко встречаются мумифицированные останки погребенных (Акбеит, курган 94). Изделий из благородных металлов мало. Так, в кургане 47 Акбеита найдена золотая серьга. Богатые захоронения, которые с уверенностью можно считать женскими, не обнаружены.

В погребальном обряде и в составе сопровождающего инвентаря наблюдается преемственность между памятниками раннего (VIII–VI вв. до н. э.) и более позднего (V–III вв. до н. э.) периодов. Однако последние имеют существенно новые черты. Это прежде всего разнообразие намогильных сооружений. Значительные различия проявляются и в основных категориях предметов материальной культуры. Отметим, что среди наконечников стрел на позднем этапе количественно преобладают железные черешковые. Только в Акбеите обнаружен один бронзовый трехлопастный черешковый наконечник наряду с костяным и деревянными. Деревянные наконечники стрел были широко распространены на Памире и у ранних кочевников, и хронологически их различить невозможно.

Ассортимент железных изделий в этот период сильно увеличился и включал ножи, кинжалы, акинаки, клевцы, удила и браслеты. Большая доля железных предметов в инвентаре служит показателем более позднего времени. В курганах этого периода найдены железные акинаки с сегментовидным навершием и таким же перекрестьем, а также с бабочковидным перекрестьем (табл. 36, 7, 8). Именно в V–III вв. до н. э. широко распространяются боевые чеканы, представленные несколькими разновидностями (табл. 36, 9) (Литвинский Б.А., 1972б, с. 120). На смену бронзовым приходят железные двухпетельчатые удила. Псалии были железными и бронзовыми в виде плоского стержня с двумя отверстиями. Бронзовый псалий с одним отверстием найден в могильнике Акбеит (Литвинский Б.А., 1972б, табл. 46).

Особый интерес представляют четыре ритуальных бронзовых котелка. На одном из них имеются две горизонтальные кольцевидные ручки, между которыми помещена рельефная голова грифона (табл. 36, 49). На другом – две такие же ручки и между ними две вертикальные ручки в виде фигурок горных баранов (табл. 36, 48). Третий котелок – с двумя горизонтальными и двумя вертикальными ручками (табл. 36, 47). Четвертый – бронзовый бокал конической формы (табл. 36, 44). Большой серией представлены глиняные сосуды (табл. 36, 40–43). Имеются также сосуды из дерева (табл. 36, 45). Относительное обилие сосудов из бронзы составляет отличительную особенность захоронений рассматриваемого периода.

Замечательные образцы звериного стиля происходят из могил этого времени (табл. 36, 32, 35, 36, 38, 39).

Отметим украшение в форме «лягушки» (табл. 36, 23). Своеобразны ажурные украшения из могильника Акбеит с пламевидными отростками (табл. 36, 24, 25), которые имеют аналогии в Южной Сибири и Ордосе (Членова Н.Л., 1967, табл. 34; Бернштам А.Н., 1956). По-прежнему встречаются сердоликовые бусы индийского происхождения (табл. 36, 26–30). Есть украшения из раковин (табл. 36, 31).

История ранних кочевников Памира восстанавливается главным образом на основе данных археологии, а также палеоантропологических материалов. Антропологи пришли к заключению, что в то время на всей территории Памира население было однородным. Оно относилось к долихокранному европеоидному типу и характеризовалось длинной, узкой и высокой черепной коробкой, узким и высоким лицом. Этот расовый тип – средиземноморский – был характерен для древнего населения Передней Азии и юга Средней Азии. Очевидно, кочевники Памира были генетически связаны с населением эпохи бронзы, обитавшим к юго-западу от Памира.

Ранние кочевники Памира по антропологическому типу резко отличались от саков Тянь-Шаня, Семиречья и Приаралья (Гинзбург В.В., 1960; Гинзбург В.В., Трофимова Т.А., 1972; Кияткина Т.П., 1976). Одно это заставляет предполагать их иное происхождение и иные пути развития.

Археологические материалы указывают на культурные связи с северо-восточными и восточными областями степей Евразии, включая Центральную Азию и Туву. Об этом прежде всего свидетельствуют устройство погребального сооружения и появление в V–III вв. до н. э. прямоугольных каменных выкладок, находящих аналогии в Туве (Кызласов Л.Р., 1979; Грач А.Д., 1980).

Преобладание скорченной позы и восточной ориентировки также отличает погребальный ритуал Памира от обряда среднеазиатских саков и сближает с ритуалом скифского времени Тувы. Добавим еще обычаи окрашивания трупов, а также трепанации черепа. В отличие от среднеазиатских памятников, на Памире необычайно велико количество изделий из железа, наиболее ранние из которых встречены в комплексе кургана 10 Памирского I могильника. Отметим сочетание в этом комплексе черешковых и втульчатых наконечников стрел, что особенно типично для восточных областей Евразии (Мандельштам А.М., 1978б). Еще одна характерная особенность культуры кочевников Памира – широкое распространение боевых чеканов-клевцов. Напомним также о своеобразии художественных изделий звериного стиля, об особой манере стилизации животных и об украшениях явно восточного происхождения из могильника Акбеит (табл. 36, 23–25, 38, 39).

Немаловажное значение имеет своеобразие керамического комплекса, на что обратил внимание еще А.Н. Бернштам. Большинство форм сосудов имеет не среднеазиатское происхождение. В связи с этим напомним, что и бронзовые котелки с кольцевидными ручками находят близкие аналогии в памятниках Тувы и Минусинской котловины. В целом в погребальном обряде и сопровождающем инвентаре у кочевников Памира много общего с населением Тувы, особенно для V–III вв. до н. э.

Все приведенные факты приобретают важное значение в вопросе о происхождении ранних кочевников Памира. В литературе уже было высказано сомнение в том, правомерно ли рассматривать это малочисленное население как «памирские сакские племена» (Сорокин С.С., 1975, с. 22). Основываясь на том, что у памирцев в культуре мало общего со среднеазиатскими саками, но имеются многочисленные черты сходства с населением восточных районов, было высказано предположение, что памятники Памира принадлежали «кочевым обитателям соседних областей Центральной Азии, временами использовавшим эти высокогорные пастбища» (Мандельштам А.М., 1978б, с. 20). С этим вполне можно согласиться.

Проникновение кочевников из Центральной Азии на Памир и освоение высокогорных пастбищ восточного Памира стало возможным с началом использования коня как верхового животного. Учитывая аржанские параллели, это можно отнести к VIII–VII вв. до н. э. Более основательно кочевники осваивают Памир на следующем этапе – в V–III вв. до н. э. В это время кочевое население появляется в долинах западного Памира, о чем свидетельствуют могильники Чильхона, Рычив и др. (Бабаев А.Д., 1968; 1973а; 1973б).

О проникновении на Памир собственно среднеазиатских саков можно говорить лишь по сообщениям письменных источников и только со II в. до н. э. Под давлением юечжей, вторгшихся на Тянь-Шань и в Семиречье, саки двинулись на юг и прошли через Памир. Об этом прямо свидетельствует китайская хроника: «Первоначально сия страна (Тянь-Шань и Семиречье. – Ред.) принадлежала народу сэ. Большой юечж на западе разбил и выгнал сэского владетеля. Сэский владетель перешел на юг за Висячий переход; Большой юечж удалился на запад и покорил Дахя» (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 190, 191). В другом месте сказано, что сэский владетель занял на юге государство Гибинь где-то в северо-западной Индии (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 179). «Висячий переход» А.Н. Бернштам (1956, с. 132) отождествлял с Лянгарским спуском. Но Б.А. Литвинский вслед за А.Н. Зелинским считает, что невозможно точно определить его местоположение. Ясно только, что путь в Гибинь через «Висячий переход» мог проходить лишь через южное Припамирье.

Из всего сказанного вытекает, что сакские племена, проникшие на Памир и затем вторгшиеся в северо-западную Индию, приняли активное участие в важнейшем событии древней истории, каким явился разгром в 140 г. до н. э. Греко-Бактрийского царства на юге Средней Азии и северной Индии.

Кроме китайских источников, о саках на Памире имеются сведения у античных авторов, в частности у Птолемея. На рубеже нашей эры весь Памир был заселен саками (Мандельштам А.М., 1957, с. 84).

Памятники II в. до н. э. – III в. н. э.

В первые века нашей эры Памир входил в орбиту влияния Кушанского государства, но археологических материалов этого времени на Памире очень немного. К поздней группе II–I вв. до н. э. Б.А. Литвинский отнес курганы могильников Рангкуль I и Аличур I, курган 11 Памирского I могильника и несколько других.

Захоронения в Рангкуле отличаются главным образом вытянутым положением умершего. В раскопанных четырех курганах оказалось мало находок: фрагменты бронзовой и глиняной чаш, бронзовый проволочный браслет и др. Все вещи существенно не отличаются от предметов, встреченных в захоронениях предшествующего периода. Среди них нет никаких специфических находок, датирующих эти погребения именно II–I вв. до н. э. В могильнике Аличур I под насыпью трех раскопанных курганов оказались ямы, несколько похожие на могилы с подбоем (Литвинский Б.А., 1972б, с. 12). Устройство кургана 1 напоминает катакомбу-подбой. Погребенный лежал скорченно на боку, головой на восток. Такое положение костяка продолжает раннюю традицию. Погребения в курганах 7, 11, 12 Памирского I могильника А.Н. Бернштам предположительно отнес ко II–I. вв. до н. э. Они незначительно разнятся устройством могилы, окруженной валунами. Кстати, подобная особенность обнаружена и в могильнике Акбеит. В составе находок нет ничего, указывающего на более позднюю дату перечисленных курганов. Поэтому нам представляется, что они, по-видимому, не отличаются от большинства курганов Памирского I могильника, которые относятся к V–IV вв. до н. э.

Курганы II в. до н. э. – III в. н. э., изученные А.Д. Бабаевым преимущественно в долинах западного Памира, полностью не опубликованы. Отрывочные сведения о них, к которым добавим описание могил, раскопанных А.Н. Зелинским, дают возможность отметить лишь некоторые особенности погребальных обрядов. Погребения совершали в мегалитических сооружениях, которые отмечены на поверхности очень большими камнями или врытыми плитами в окружении валунов меньших размеров. В простых неглубоких грунтовых могилах, обычно разрушенных и ограбленных, находят обломки костей человека, иногда двух-трех. Встречены (например, в могильнике Змутк) и останки коллективных погребений в круглых (диаметр 3,4 м) наземных сооружениях. Стены их выложены из камней. Все они сильно разрушены (Бабаев А.Д., 1973б). В погребальном инвентаре представлены точно не датируемые железные ножи и пряжки, бронзовые проволочные браслеты с утолщенными краями, бронзовые колокольчики, каменные острия для сурмления, украшения.

В могильнике Касвир захоронения совершали в каменных ящиках в вытянутом положении, реже – в скорченном, головой, как правило, на восток. В могилах найдены железные кинжалы с прямым перекрестьем, бокаловидные кубки, покрытые красным ангобом, терракотовая статуэтка лошади. Могильник относится к рубежу нашей эры, ко времени вхождения Памира в состав кушанских владений (Бабаев А.Д., 1976). Из датирующих находок заслуживает внимания бронзовое зеркало (диаметр 6 см) с валиком по краю и небольшой боковой ручкой-выступом. Это зеркало найдено в могильнике Чильхона на южном Памире (Бабаев А.Д., 1968). По классификации сарматских зеркал (Хазанов А.М., 1963) оно ближе всего к типу IV (I в. до н. э. – I в. н. э.).

Железный кинжал из могильника Рычив относится к типу двулезвийных с прямым перекрестьем (Бабаев А.Д., 1978, рис. 13). Навершие разрушено, и трудно составить представление о его первоначальной форме. Найденная в курганах керамика резко отличается по форме от посуды сакского времени. Преобладают сосуды с плоским дном в виде конических бокалов. Они украшены росписью, которая ранее совсем не встречалась на памирской керамике. В узорах преобладают геометрические мотивы. Известна и плоскодонная чаша с изображением козла, выполненным желто-белой краской по коричнево-красноватому фону (Зелинский А.Н., 1960, рис. 3, 2).

Материалы по памирским памятникам II в. до н. э. – III в. н. э. явно недостаточны, чтобы сделать обоснованные выводы. Можно отметить переживание древних традиций в погребальном обряде, выразившееся в сохранении скорченной позы. Наглядно выступают хронологические отличия в инвентаре (появление железных кинжалов с прямым перекрестьем, зеркал с валиком и небольшой ручкой). Своеобразие культуры проявляется в самобытной расписной керамике.

Глава третья
Ташкентский оазис, средняя Сырдарья и Среднеазиатское междуречье

Ранние кочевники Южного Казахстана и Ташкентского оазиса
(Ю.А. Заднепровский)

В последних веках до нашей эры и в первых веках нашей эры на большей части Средней Азии господствующее положение занимали кочевые племена и созданные ими государства, прежде всего Парфянское и Кушанское. Важная роль в истории Среднеазиатского междуречья (Сырдарьи и Амударьи) принадлежала и Кангюю. По сведениям китайских хроник, это кочевое владение во II в. до н. э. располагалось к северо-западу от Давани (Ферганы), к западу от территории усуней и к северу от юечжей. На северо-западе оно граничило с владением Яньцай (Приаралье). В зависимости от Кангюя находилось пять небольших владений (Бичурин Н.Я., 1950б, с. 184–186, 229). Указанные сведения позволяют предположительно определить местонахождение этого государства, в состав которого бесспорно входили Ташкентский оазис, граничивший с Ферганой (области средней Сырдарьи), и прилегающие районы Среднеазиатского междуречья. Но они не дают основания наметить конкретные границы Кангюя, и по этому вопросу среди историков нет единого мнения. О локализации пяти зависимых владений также высказаны разные суждения. Среди этих владений, как полагают, был и Хорезм (Толстов С.П., 1948а; Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964).

Жители Кангюя, в отличие от соседних кочевых усуней и юечжей, которые первоначально обитали в Центральной Азии и лишь во II в. до н. э. переселились в Среднюю Азию, являлись коренным местным кочевым населением Среднеазиатского междуречья. Имеются достаточные основания считать кочевых «кангюйцев» прямыми потомками сако-массагетских племен предшествующего периода и относить их к кругу ираноязычных кочевых народов Евразии (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Кляшторный С.Г., 1964; Литвинский Б.А., 1968, с. 14).

Кангюйское владение объединяло ряд областей с оседло-земледельческим и кочевым населением. Существовало оно до V в. н. э. В источниках рассказывается о посольстве из этой страны, отправленном в 436 г. Следовательно, Кангюй сохранял политическую самостоятельность более 700 лет. Многочисленные оседлые поселения времени Кангюя изучены археологами в Ташкентском оазисе и на средней Сырдарье и отражают значительное развитие здесь земледельческой культуры (эти материалы рассмотрены в кн.: Древнейшие государства Кавказа и Средней Азии. Сер. Археология СССР. М., 1985). В свете исторических и археологических данных Кангюй представляет собой яркий пример особо тесного сосуществования в рамках единого объединения населения, разнородного по хозяйству, культуре и образу жизни. О кочевой его части можно составить представление преимущественно по археологическим материалам.

В рассматриваемых районах обследованы сотни могильников, насчитывающих порой по нескольку тысяч курганов. В них раскопано большое количество погребений древнего периода (карта 3). Этот регион по насыщенности памятниками кочевников мало уступает таким кочевым центрам, как Семиречье и Тянь-Шань.

Изучение курганов в Ташкентском оазисе, в окрестностях Ташкента, было начато Н.П. Остроумовым еще в конце XIX в. Систематические научные исследования ведутся здесь с 1934 г., когда ленинградский археолог Г.В. Григорьев осуществил первые раскопки на городище Каунчи, выделил своеобразную культуру древних земледельцев Ташкентского оазиса и разделил ее на три этапа – Каунчи I, II, III. Одновременно он зафиксировал несколько могильников в долине р. Чирчик и около городища Каунчи (на арыке Джун). В 1937–1938 гг. Г.В. Григорьев раскопал 13 курганов с захоронениями в катакомбных камерах. В 1940 г. А.И. Тереножкин исследовал подобные курганы в зоне Ташкентского канала. В 1948 г. появилась статья Г.В. Григорьева, в которой раскопанные курганы были датированы I–III вв. и отнесены к памятникам кочевников. По находкам керамики Г.В. Григорьев сопоставил их с этапом Каунчи III, а также с известным Кенкольским могильником (Григорьев Г.В., 1948). Тогда же анализ материала из курганов Ташкентского оазиса, раскопанных главным образом Г.В. Григорьевым, был проделан Т.Г. Оболдуевой (1948). Она разбила все известные памятники на две группы – каунчинскую (синхронную этапу Каунчи II) и джунскую. Первая группа датирована рубежом нашей эры; джунская, названная культурой, – III–IV вв. Последняя, по мнению Т.Г. Оболдуевой, принадлежит местному оседлому населению, а не кочевникам. Так возникли разные подходы к изучению курганов Ташкентского оазиса, разные суждения об их хронологии и культурной принадлежности.

Разделение курганов на две хронологические группы поддержал А.И. Тереножкин (1950), который, однако, предложил иные датировки. Время существования этапов I и II культуры Каунчи он определил в пределах II в. до н. э. – I в. н. э. (при этом Каунчи I к II–I вв. до н. э.), а джунскую культуру отнес к I–IV вв., допуская, следовательно, частичное сосуществование памятников обеих групп. В отличие от Т.Г. Оболдуевой, А.И. Тереножкин «удревнил» и расширил хронологические рамки джунской культуры. Он впервые высказал предположение, что комплекс Каунчи и изученные курганы характеризуют культуру древнего объединения Кангюй, существовавшего, по данным китайских источников, как раз в указанный период.

В итоге раскопок в 1938–1939 гг. могильника Берккара в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выдвинул гипотезу о принадлежности этого памятника кочевому населению Кангюя. Обстоятельно кангюйская проблема была поставлена в более поздней его работе (Бернштам А.Н., 1949в (1950)). На основе исследований в Южном Казахстане А.Н. Бернштам выделил кангюйско-каратаускую культуру, считая открытые им могильники на склонах хребта Каратау кангюйскими, как и ранее изученный могильник Берккара. Широко привлекая данные китайских источников и открытые им поселения и могильники, А.Н. Бернштам первым поставил вопрос о существовании кочевого и оседлого населения Кангюя. Он отметил важнейший факт сходства материалов синхронных могильников и поселений. Кочевое население Кангюя, по заключению А.Н. Бернштама, было сакского происхождения и тюркоязычно. Последнее утверждение, выдвинутое априорно, не было обосновано и не получило признания.

Новый этап изучения памятников Ташкентского оазиса охватывает 40-60-е годы. В 1947 г. небольшие раскопки курганов с катакомбами провел М.Э. Воронец (1951). В 1957–1960 гг. изучением погребальных памятников занимался Т. Агзамходжаев, раскопавший в нескольких пунктах около 100 разнотипных курганов (Агзамходжаев Т., 1961; 1966а; 1966б).

А.Н. Бернштам, продолжая исследования в Южном Казахстане, зафиксировал большое количество могильников в долинах Каратау и на правом и левом берегах Сырдарьи, вплоть до г. Кзыл-Орда. В 1947 г. на северном склоне Каратау его экспедиция раскопала несколько курганов в Тамдинском могильнике (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Дальнейшие исследования памятников кочевников в этом районе были предприняты в 1957–1959 гг. археологами Казахстана (Максимова А.Г., 1962; Мерщиев М.С., 1962). Одновременно А.Г. Максимова продолжила раскопки могильника Берккара и датировала вскрытые ею курганы I–III вв. (Максимова А.Г., 1962, с. 115).

Особенно значительные материалы по культуре кочевников получены в 1959–1963 гг. на правобережье Сырдарьи, в зоне строительства Чардаринской ГЭС. Здесь исследованы поселения и несколько крупных могильников (Максимова А.Г., 1968).

В 60-е годы начато систематическое изучение курганов древнего периода на средней Сырдарье и особенно в Отрарском оазисе. Работы продолжаются до настоящего времени (Нурмуханбетов Б.Н., 1974; 1975; 1976; 1978).

Накопление новых материалов вызвало и попытки их обобщения. В интерпретации рассматриваемых памятников значительная роль принадлежит монографии Л.М. Левиной (1971), в которой обобщены материалы по трем культурам в долине Сырдарьи – джетыасарской, отрарско-каратауской (кангюйско-каратауской, по А.Н. Бернштаму) и каунчинской. Основу работы составляет детальная хронологическая классификация керамического материала по трем периодам, даты которых, в отличие от всех предыдущих исследований, значительно омоложены (Каунчи I – от рубежа нашей эры или I в. до н. э. до конца III – начала IV в.; Каунчи II – конец III–V в.; Каунчи III–VI – начало VIII в.). В работе широко использована керамика из могильников и в связи с этим охарактеризованы основные виды погребальных памятников региона. В целом исследование Л.М. Левиной составляет важный этап в археологическом изучении района. Характеристика трех локальных вариантов, а возможно, и культур не вызывает сомнения. Однако изменение дат, в частности Каунчи II, по сравнению с хронологией А.И. Тереножкина почти на 200–500 лет недостаточно обосновано.

Б.А. Литвинский в статье о памятниках джунской культуры (1967) вслед за Т.Г. Оболдуевой и А.И. Тереножкиным, в отличие от Л.М. Левиной, датирует их I–III или более узко – II–III вв., что означает возврат к дате Г.В. Григорьева. Большое внимание Б.А. Литвинский уделяет историко-культурным аспектам. Не рассматривая ранее высказанных суждений, он выдвигает свою гипотезу о принадлежности каунчинско-джунской культуры населению древнего Кангюя.

С начала 70-х годов начинается современный этап изучения. В ходе сплошного обследования Ташкентского оазиса в связи с составлением археологической карты проводятся небольшие раскопки курганов в разных районах. Обобщенная характеристика и перечень погребальных памятников даны в публикациях Ю.Ф. Бурякова, М.Р. Касымова и О.М. Ростовцева (1973) и в книге Ю.Ф. Бурякова (1982).

Этот краткий обзор показывает, что раскопки погребальных памятников проводились спорадически, материалы их опубликованы только частично и в полном объеме еще не систематизированы. Сейчас известно во много раз больше памятников по сравнению с начальным периодом, когда на очень небольших материалах были намечены определения археологических культур. Особое внимание обратим на слабую аргументацию изменений в датировке памятников. Целесообразно провести заново систематизацию погребальных памятников в масштабе всего региона. Некоторые вопросы истории кочевого населения Кангюя вообще мало разработаны. На основе одних и тех же данных население, оставившее могильники, считают то оседлым, то кочевым. Нет единого мнения не только о культурно-хозяйственной принадлежности создателей курганов, но и об их этнической принадлежности. До сих пор не выделены погребальные памятники земледельческого населения Кангюя. Необходимо учесть открытие в последние годы оседло-земледельческих поселений бургулюкской культуры начала I тысячелетия до н. э., которая в своем развитии прошла ряд этапов и послужила основой для сложения культуры Каунчи.

Надо учитывать также, что в рассматриваемом регионе распространены захоронения в катакомбных и подбойных могилах, которые по форме во многом сходны с аналогичными памятниками кочевого населения соседних районов Средней Азии.

Памятники VII–VI–III вв. до н. э.

Наряду с земледельческим населением бургулюкской культуры (Дуке Х., 1982) в первой половине I тысячелетия до н. э. на окраинах Ташкентского оазиса и в соседних районах Южного Казахстана от Сырдарьи до хребта Каратау обитали кочевые племена сакского круга. Известны единичные памятники.

Наиболее ранним является комплекс находок в кургане 1 могильника Жаман-Тогай в районе Чардары, на правом берегу Сырдарьи. В курганной насыпи на слое камыша внутри угольного кольца обнаружены остатки тризны. Здесь найдены железный кинжал с бронзовым брусковидным навершием и бабочковидным перекрестьем (табл. 37, 5), восемь бронзовых наконечников стрел, в том числе пять черешковых (двух– и трехлопастные и ромбические в сечении) и три двухлопастных втульчатых (табл. 37, 12–19). Они достаточно твердо датируются VII–VI вв. до н. э. (Максимова А.Г., 1968; Медведская И.Н., 1972). Кроме них, найдены каменные точильные бруски, железный нож, бронзовые пряжка и кольцо (табл. 37, 5, 9, 26, 27). Все эти изделия типичны для раннего этапа скифской эпохи степей Евразии и имеют аналогии в сакских памятниках Средней Азии. Можно говорить о распространении на территории Южного Казахстана предметов вооружения – одного из ведущих компонентов «скифской триады». Об изделиях скифского звериного стиля – второго элемента «триады» – можно судить по случайной находке литого бронзового ножа с изображением головы птицы на рукояти (табл. 37, 8) (Ставиский Б.Я., 1955). Очевидно, к этому времени относится и бронзовый кельт (табл. 37, 10).

Все эти материалы явно недостаточны для каких-либо определенных заключений. Можно лишь утверждать, что в VII–VI вв. до н. э. рассматриваемый регион был заселен сакскими племенами.

К более позднему времени – V–III вв. до н. э. – принадлежит курган на правом берегу р. Чаткал, у с. Бурчмулла. Под каменной насыпью находились две могилы. В одной из них в грунтовой яме лежал костяк в вытянутой позе на спине, головой на юго-восток. В ногах стоял грушевидный лепной кувшин, украшенный треугольниками, заполненными насечками (табл. 37, 51) (Древности Чарвака). Аналогичный орнамент известен на сосуде сакского времени из Центрального Тянь-Шаня (Кибиров А., 1959б). Обнаруженный в насыпи кургана бронзовый втульчатый наконечник стрелы дает некоторое основание относить это захоронение к сакскому периоду. В том же могильнике найдены украшения и бронзовый наконечник стрелы (табл. 37, 21, 22, 43).

В западной части хребта Каратау выявлена группа «царских» курганов. Огромные каменные насыпи в плане имеют вид многолучевой звезды. С восточной и западной сторон к ним примыкают каменные выкладки длиной 100 м (Акишев А.К., 1976).

В этом же районе обнаружены курганы «с усами», сходные с памятниками тасмолинской культуры эпохи саков в Центральном Казахстане. Открытие этих курганов свидетельствует о распространении на территории отрарско-каратауской культуры типичных для саков сложных намогильных сооружений.

Памятники III–I вв. до н. э.

В могильнике Берккара на северо-восточных склонах хребта Каратау насчитывается более 30 групп курганов, общее количество которых доходит до 450. В 1938–1939 гг. А.Н. Бернштам раскопал более 40 могил (Бернштам А.Н., 1939), в 1957 г. вскрыто еще 10 курганов (Максимова А.Г., 1962). Насыпи резко различаются по величине: диаметр крупных достигает 50 м, средних – 25 м, малых – 4-12 м. Насыпи часто сопровождаются выкладками из камней в виде колец, полумесяца или дорожек (табл. 37, 1, 2). Могилы выбиты в твердом каменном грунте. Они вытянуты с запада на восток. Погребенные положены на спину, головой на запад, иногда с отклонением к северу. Разнообразен погребальный инвентарь: лепные глиняные сосуды, железные ножи, предметы вооружения и украшения, хотя в результате ограблений находок оказалось мало (табл. 37, 3, 23–25, 28–30, 32–34, 36–42).

Выделены две хронологические группы погребений: более ранняя (I) – IV–III вв. до н. э. и более поздняя (II) – II в. до н. э. – I в. н. э., к которой относится бо́льшая часть исследованных курганов. Ранняя группа выделена главным образом по типам глиняной посуды, среди которой преобладают круглодонные чаши, кружки с ручкой и чайникообразные сосуды с носиком (табл. 37, 57–64). Дата, предложенная для этой группы могил (Бернштам А.Н., 1947; Бабанская Г.Г., 1956; Агапов П., Кадырбаев М.К., 1979), опиралась в основном на находку бронзовой пряжки с изображением льва, держащего в пасти птицу (табл. 37, 20). Представляется более вероятным временем ранних могил Берккары III–II вв. до н. э.

Материалы III–I вв. до н. э. обнаружены в могильнике Тамды на северном склоне Каратау (Бернштам А.Н., 1949в (1950); Маловицкая Л.Я., 1949 (1950)). Курганы выделяются каменной выкладкой – «усиками» (табл. 37, 44). Захоронения совершены в больших грунтовых ямах, перекрытых деревянным накатом. В некоторых могилах оказалось до четырех погребенных, положенных головами на северо-запад. В мужских захоронениях Тамды найдены железные акинаки в обломках, набор железных черешковых трехперых наконечников стрел с опущенными жальцами (табл. 37, 45, 46), железный втульчатый наконечник копья листовидной формы, предмет неизвестного назначения и крючок от колчана (табл. 37, 49, 50). Лепной круглодонный горшок с двумя ручками и чайникообразный кувшин с носиком (табл. 37, 47, 48) сходны с сосудами Берккары.

В других могильниках III–I вв. до н. э. обнаружены железные булавка с круглым навершием и ножи, каменная мотыга (табл. 37, 6, 7, 11, 31, 35, 37), круглодонные чаши, кувшины и кружки (табл. 37, 52–56).

В рассмотренных памятниках заметны традиции погребального обряда сакских племен предшествующего времени. Вместе с тем наблюдается значительная близость с синхронными памятниками типа Буранинского могильника раннеусуньского времени в Семиречье. На материалах Берккары и Тамды подтверждается установленное для Семиречья положение о сходстве погребальных сооружений, обряда и основных видов инвентаря сакского времени и части памятников последующего, усуньского периода. Применяемый в литературе термин «сако-усуньский период» отражает преемственность в развитии культуры ранних кочевников на юге Казахстана во второй половине I тысячелетия до н. э.