Текст книги "Между честью и истиной (СИ)"
Автор книги: Эгерт Аусиньш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 69 страниц)
МЕЖДУ ЧЕСТЬЮ И ИСТИНОЙ
Дети серого ветра. Книга 2
Эгерт Аусиньш
11 Майские хороводы
Эгерт Аусиньш, гражданин мира, независимый журналист и путешественник, вышел из поезда «Аллегро» в Выборге майским вечером, совершенно непохожим на весенний. Между предыдущей его поездкой в город, тогда еще принадлежавший России, и нынешней прошло девять лет. Как и полагалось нормальному туристу, он для начала отправился в отель, чтобы получить ключи от номера и положить вещи, и уже по дороге обнаружил значительные различия вида города и людей с тем, что видел в прошлый раз. Во-первых, изменился внешний облик людей: одевались теперь более консервативно, закрыто и строго. Во-вторых, встречные очень четко делились на три категории. Реже всего на улицах мелькали пришельцы, яркие и пестрые, как птицы или тропические бабочки. Большинство встреченных инопланетян оказались одетыми в голубое и белое гвардейцами имперских легионов. Но и таких было немного. Из прочих одетых в нечто, имеющее выраженную форму и цвет, преобладали люди в черных и зеленых форменных комплектах – служащие спецчастей, обеспечивающих защиту края от инородной фауны. Этих оказалось достаточно. На улице в поле зрения постоянно маячило несколько фигур в зеленом или в черном. Изредка мелькали полицейские, МЧС и железнодорожники. Остальные выглядели блекло, бесцветно и невыразительно, создавая общий вид, вызывающий в памяти бытовые фотографии времен СССР. Большинство людей предпочитало короткие стрижки, многие мужчины носили короткие бороды, единственным оформлением которых было выравнивание. У всех шарфы прикрывали горло, но прохожие в перчатках попадались очень редко – так ходили только сааланцы. Жители края предпочитали шерстяные напульсники или митенки. Здания, однако, были в порядке, и улицы тоже. Большинство кварталов и дворов оказались закрыты и очень ярко освещены, это стало заметно, едва наступили сумерки.
Зайдя в кафе поужинать, Эгерт узнал у официанта, что у него есть примерно час, чтобы поесть и добраться до отеля, потом наступит комендантский час до шести утра. До начала комендантского часа требовалось попасть в свой отель, чтобы не пришлось ночевать в полицейском участке, а то и на блокпосту. Следовало поторопиться, чтобы не нарушать закон, визу и так еле выдали. Туристов в крае почти не бывало, отчасти из-за инородной фауны, отчасти из-за санкций. Эгерт хотел видеть изнутри и то, и это и не планировал себе других приключений. Вернувшись в гостиницу, он зашел в бар и снова был удивлен. Из развлечений предлагались дженга, два лото, трик-трак, уно, целая полка головоломок, пять видов азартных игр и плазма с мультфильмами. Ни девушек, по вечерам приходящих в такие места, ни журналов, из которых можно взять их контакты, он не нашел. В туалете бара этих журналов, или хотя бы визиток, тоже не лежало. Тщательность зачистки не могла не вызвать уважения, но все же было слегка досадно: у девушек из гостиничного бара проще всего узнать самые нужные новости и детали. Впрочем, оставались телевещание, пресса и блоги.
По телевизору в номере транслировались, на выбор, все те же мультфильмы и проповеди досточтимых. То и другое перемежалось видами фонтанов и ритуальных хороводов саалан. Это было и к лучшему: ранний подъем позволял попасть в Санкт-Петербург с хорошим запасом времени до комендантского часа, а увидеть предстояло очень многое. И кое-что нужно было еще найти. Эгерт надеялся найти не только что-то, но и кого-то, а именно Алису. Но надеясь найти ее живой и благополучной, он трезво рассчитывал найти прежде всего ее следы и какие-то сведения о ней.
Блоги дали неплохой улов в виде развернутого взгляда со стороны граждан, ориентированных на власть. Нашелся даже разбор от психотерапевта или психиатра: автор не вполне внятно представился, а интересоваться глубже Эгерт не стал. Ему хватило и того, что заметка написана из Кировска, далекого и от Приозерска, и от сосновоборской зоны отчуждения, и от Петербурга – и вполне на свой лад благополучного. В полной мере авторской эту заметку в блоге назвать было нельзя, большая ее часть, почти половина, состояла из включенного в нее целиком другого поста, прямого повествования о событиях. По этой заметке выходило, что «праздник садоводов и огородников», ради проведения которого коммунисты уступили свое традиционное место, стал живым кордоном на пути протестующих – и демонстрация протеста пошла прямо по ним. Кто и зачем принял такие решения, не имело смысла спрашивать: этот обычный прием спецслужб применялся от Москвы до Пекина. Именно он так легко превращал любую политическую демонстрацию как минимум в административное правонарушение, а при хорошей работе провокаторов – и в уголовные дела на участников ненужных выступлений. Или саалан быстро учатся, или местные спецслужбы быстро подружились с новыми хозяевами, больше ничего нового из описания извлечь не удалось. Остальное выглядело вполне традиционно. Страх человека, оказавшегося в толпе, не слышащей и не слушающей его, гнев на тех, кто испугал и отказался слушать, возмущение содержанием мнения второй стороны, донесенного без особых церемоний, и обесценивание сказанного. Разумеется, была в посте и боль за товарищей по несчастью, оказавшихся в той же толпе со своим товаром или выставкой.
Эгерт отвлекся от заметки и посмотрел положение дел с заявкой на митинг. Место для него, конечно, отвели с очень прозрачным намеком: во-первых, поздно, во-вторых, там, добраться куда не представлялось реальным. И это тоже вполне соответствовало стандартной схеме.
Вернувшись к заметке в блоге, журналист нашел в процитированном посте благодарности гвардии саалан, намеки на то, что оппозиция куплена полностью, что видно по одежде и дорогим коммам, бывшим в руках у нарушителей порядка, и возмущение тем, что "чужое мероприятие, согласованное за полгода" было испорчено политическим выступлением, к которому садоводы и огородники не имеют никакого отношения. Беглый поиск по сети показал, что мероприятие согласовывалось властями в последний момент – как всегда и бывает с "живыми кордонами" – просто заявке не давали движения до тех пор, пока она не понадобилась. Например, для подобных целей. При отсутствии нужды – такой или иной – отказ дали бы тоже в последний момент, дня за три, а то и за день до нужной даты. Так делается всегда. Важной, пожалуй, была только дата, первое мая две тысячи двадцать седьмого года, и завершающая фраза процитированного психотерапевтом поста:
И очень жаль 15-летних подростков, которые выпучив глаза орали по команде о нормальной медицине и достойной работе (снимая все на коммы и будучи одетыми в финские шмотки) вместо того, чтобы, попросту, поработать!...
Дальше доктор рассуждал о том, что другая точка зрения на вопрос, разумеется, возможна, и приводил короткий призыв Марины Лейшиной, тоже полностью.
«Будьте завтра со своей землей и своим городом. Не говорите „это бесполезно“. Хуже этого вообще ничего нет. На таких „этобесполезно“ и держатся гости и их „друзья“. Не говорите „у меня нет времени“. У меня и у вас есть эти два часа для мирной прогулки по улице в хорошую погоду. И нет у нас всех более важного дела...»
Блог Марины Лейшиной, запись «Митинг на Марсовом поле 1 мая», от 27.04.2027.
Завершив цитирование, доктор заявил в посте "столкновение позиций с реальностью". Как и следовало ждать, реальностью оказался его собственный взгляд на события и отношение к увиденному. Подкрепленные медицинским авторитетом.
И главное – вы можете не то, что наблюдать – слышать с каким звуком мирная прогулка по улицам города соприкасается с фестивалем садоводов и огородников.
Приведенный им ролик, – явно записанный на комм, но не кем-то из злонамеренных демонстрантов, а из какой-то палатки, бывшей частью живого кордона, судя по ракурсу, – Эгерт посмотрел несколько раз. Ему, еще первокурсником видевшему Грозный в сентябре девяносто шестого, происходящее совсем не показалось страшным, напротив, кадры скорее обнадеживали. Демонстранты разговаривали с кордоном. Да, на повышенных тонах, но разговаривали. Столкновения, однако, нельзя было назвать случайными, хотя вины демонстрантов в них было немного: тенты с выставками и товарами были расставлены так, чтобы максимально затруднить движение, а сзади демонстрацию нагоняли силы охраны порядка. Не сааланские. Местные.
Доктор, однако, видел совершенно другое. Нарушение крайне неудобного для высказывания политической позиции регламента он рассматривал как намеренную провокацию и ответственность за нее, конечно, возлагал на носителей неодобряемой политической позиции. После упреков в недобросовестности следовал обычный для провластной риторики набор обвинений: бездумное тиражирование внешних признаков протестующих и подверженность влиянию "моды на протест", чрезмерность требований, выдвигаемых оппозицией, ангажированность и демонстративность поведения протестующих – и наконец, выгоды, получаемые оппозицией от беспорядков и скандала. Завершал набор довольно циничный намек на манипулирование общественными ожиданиями и на наличие у оппозиции неких скрытых целей. В финальном фрагменте текста доктор в несколько странной форме подчеркивал, что за этот пост он никакого вознаграждения не получал, и ставил оппозиции диагноз. Публично. Провластный набор добросовестного лоялиста в его заметке был представлен очень полно, но медицинская оценка была, пожалуй, уникальным изящным украшением, выделяющим ее из остального массива текстов в защиту саалан и власти в целом.
Дочитав текст, журналист сохранил страницу, протер слезящиеся от авторской пунктуации глаза и поблагодарил судьбу за то, что орфография заметки была, ну, в целом, относительно классической. Оставалось посмотреть на обстановку с натуры, сделать фотографии – и можно отправлять репортаж, папа уже заждался.
С серого неба на мокрую землю, едва видную траву и юную зеленую листву, еле выбравшуюся из почек, сыпался мелкий снег. Он не долетал до земли и таял в воздухе, превращаясь в очень холодную и мокрую водяную пыль. В Озерном крае шла первая декада мая.
Но мирной оппозиции погода ничуть не мешала: город кипел. Причиной очередной волны возмущений выступил пост в блоге правозащитницы Марины Лейшиной. Запись содержала фотографии из квартиры Полины Бауэр, разумеется, так и не приведенной в порядок после обыска, и весьма эмоциональные комментарии к фотографиям. Марина не остановилась на этом, она еще упомянула "внесудебную расправу по политическим мотивам". Действительно, от ареста до вынесения смертного приговора в деле Бауэр прошло меньше месяца. История этого дела заметно выделялась даже в череде подобных процессов, которыми запомнились прошедшая зима и весна. Впрочем, других приговоренных наместнику тоже припомнили. И началось.
Сперва имперская администрация объем проблем откровенно недооценила. В городе и раньше возникали мелкие стихийные митинги вида "повозмущались и разошлись", они стали уже привычным фоном. Подумаешь, местным в очередной раз захотелось постоять с листочками, на которых в этот раз написано от руки или напечатано: "Не дадим Сопротивлению засохнуть" и "Пресветлый князь, выходи". Да и пусть себе стоят, как начнет темнеть – сами по домам попрячутся. Активность оборотней не снизится еще месяц, так что здравый человек предпочтет убраться домой до наступления темноты.
Но в этот раз выступлением "немытых крикунов" дело не ограничилось. Горожане вдруг начали приносить мягкие игрушки к подъездам Большого дома на Литейном. Мэр из местных имел очень бледный вид, объясняя, что он ничего не может сделать с людьми: они идут по улице и просто кладут плюшевого ежика, мишку или зайца на асфальт под стеной. Ежики почему-то преобладали. Остается только убирать, но это бесполезно: гора игрушек мгновенно вырастает вновь, а на каждую попытку сгрести и выкинуть их сбегаются журналисты и фотографы. Сотрудники спецтранса нервничают и отказываются работать в таких стрессовых условиях. А разгонять силой наместник не велит: свободу собраний уважает. Правда, одного особо горластого местные все же арестовали, то ли из личной неприязни, то ли потому что успел достать. Остальные начали орать еще громче, и после обмена звонками между саалан и питерцами крикуна к ночи выпустили. Саалан довезли парня до дома, чтобы уберечь от встречи с оборотнем. "Отблагодарил" он их, едва добравшись до компьютера, рассказом в соцсетях об угрозах жизни и здоровью, самой главной из которых была: "Мы знаем, где ты живешь". Вопли стали громче прежнего. Несчастный завоеватель, принявший решение отвезти нахала домой, так никогда и не был услышан. А на его взгляд, была уже ночь, этот наглец отказывался оставаться в отделении, и сааланец опасался, что защитники правопорядка из местных просто прибьют мирного оппозиционера и попытаются свалить несчастный случай на оборотней. Логично было предположить, что объем причиненного вреда после этого вырастет в разы. Вот и отвезли. Вот и огребли. "А вот скажите мне, – устало произнес заместитель Дейвина во время интервью Фонтанке.Ру, – почему каждый раз, когда мы пытаемся сделать, как будет хорошо, все становится еще хуже?" У журналиста ответа не нашлось, но своего визави он добросовестно процитировал.
Вечером двадцать первого апреля к заявлениям оппозиции прибавилось еще одно, добавившее седых волос графу да Онгаю: мирное крыло Сопротивления потребовало выдать тело Полины Баэур для похорон. Скольян, как и все дни до этого, вышел к протестующим, дал слово, что мистрис Бауэр жива, но уточнить подробности затруднился, лишь подтвердив, что в "Крестах" ее действительно нет.
Попытки переговоров с зачинщиками тоже провалились. Люди расходились по домам, накручивали себя и других за бессонные ночи в социальных сетях, и утром все начиналось сначала: ежики и мишки у Большого дома, пикеты у Адмиралтейства, Смольного и Мариинского дворца.
На третий день бедлама администрация империи сдалась и связалась с наместником, так не вовремя решившим посетить свои земли по ту сторону звезд. Но им это не сильно помогло: Димитри ответил, что будет только через несколько дней, и предложил все-таки поднапрячься и закрыть вопрос без его животворящего присутствия.
В край не спеша стягивались европейские журналисты, представители Хельсинкских групп и прочая демократическая зараза. Приняв их неторопливость за признак, Дейвин сделал вывод, что настоящие проблемы администрации империи еще впереди.
В Московии давно бы уже задействовали ОМОН и объяснили крикунам, где их место, но в крае молчаливые ребята в полусферах и брониках кончились после объявления протектората. Вместо них были имперские легионы, восемьдесят тысяч гвардейцев, большинство которых разместили в Петербурге и Ленинградской области. Но от идеи привлечь их к чему-то, кроме охраны общественного порядка, администрации города пришлось отказаться сразу. "Гости" определили происходящее в городе как "тинг" и считали совершенно нормальным, что собравшиеся на него говорят, что хотят, и могут даже подраться, отстаивая свое мнение.
Солдаты добросовестно стояли в оцеплении в местах, где собиралась оппозиция, следили, чтобы "крикуны" не лезли на проезжую часть и не начинали разбирать мостовую. А еще – общались с местными, к ужасу идеологического отдела Литейного. Впрочем, именно уверенность легионеров, что князь обязательно выйдет к протестующим, работала как фактор, сдерживающий беспорядки. Легионеры спокойно объясняли, что если наместника нет в городе, значит, что-то стряслось на Ддайг, но он обязательно вернется. "Он всегда приходил говорить, почему вы думаете, что к вам не придет?" – повторяли они.
Положение в городе резко обострилось вечером двадцать девятого, когда Марине Лейшиной отказали в согласовании проведения митинга на Марсовом поле. Формальным основанием стало проведение фестиваля садоводов и огородников на Невском и митинга коммунистов на Дворцовой. Власти заявляли, что не смогут обеспечить безопасность участников мероприятий, и предлагали Марине переместиться в Удельный парк. Заявление она подала за десять дней до этого, да Онгай, общавшийся с протестующими каждый день, неформально пообещал, что разрешение будет.
Узнав, что оппозицию обманули с местом проведения акции, граф да Онгай схватился за голову. Доводы про "безопасность" и "общественный порядок" смотрелись нелепо рядом с разрешением на митинг для коммунистов и фестивалем. Отказ был подписан городской администрацией, но графу было очевидно, что инициатива исходила от людей достопочтенного из местных. Граф позвонил Вейлину и раздраженно осведомился, на что надеется достопочтенный и не решил ли достойный служитель Пути таким способом снискать всей администрации империи в крае посмертную славу. В ответ на свои вопросы да Онгай услышал, что не к лицу дворянину и магу принимать всерьез волнения черни, – и терпение его иссякло. Проходящий мимо закрытой двери кабинета заместителя мэра столицы края глава пресс-службы администрации империи покрутил головой, поковырял в ухе, извлекая оттуда застрявшие обороты сааланской обсценной лексики, вернулся в свой отдел и тихо, но очень плотно прикрыл за собой дверь. Оглядел своих подчиненных и сказал: "Парни, на эти десять дней все найдите себе работу в течение часа, и без письменного распоряжения пока больше ничего не публикуем". Беседа дворянина и духовного лица тем временем продолжалась на таких децибеллах, что звенели стекла, и в таких оборотах, что позавидовали бы и портовые хаатские грузчики.
Вейлин Скольяна так и не понял. Беспорядки в городе были делом светских властей, Удельный парк выбрали и вовсе местные, без какого-либо его участия, а что он поддержал, так и правда, зачем тинг в центре города? Здесь нет таких традиций. Разбираться со всем этим вообще долг князя, но он уже несколько дней неизвестно где, причем не один, а в компании некромантки, которую так или иначе увел из-под носа Святой стражи. И стоило бы подумать об этом интересе князя к недолжным ритуалам и практикам.
Скольяна да Онгая этот интерес не сильно заботил, во всяком случае сейчас. Заместитель мэра спросил, чем думал Вейлин, разрешая народные гуляния на Невском и День садовода, и достопочтенный снова его не понял. Он договорился с коммунистами, традиционно ходящими этим маршрутом первого мая, они поддержали идею, потому что это день мира и труда, а через декаду у них второй праздник. Ну, немного расширили, захватив, помимо площади Островского, еще и Малую Садовую, и Невский у Гостиного двора. Зато есть где разместить шатры питомников и показать горожанам, что они могут вырастить у себя на участках. И детскую зону местные пообещали сделать достаточно большой, чтобы семьи могли хорошо отдохнуть. Достопочтенный считал, что очень удачно удалось поделить территорию, поскольку коммунисты отказались от манифестации, уступив проспект садоводам.
Да Онгай нажал отбой, не прощаясь. Говорить тут было не с кем.
Утро первого мая сюрпризов не принесло. Люди ожидаемо подходили к Большому дому на Литейном, клали у входа мягкие игрушки и рисунки надоевших всем за эти дни ежиков. Дейвин сидел на подоконнике, крутил на блюдце чашечку с кофе и смотрел, как на пустой стоянке на углу Захарьевской и Литейного скапливается все больше народу. Машины коллеги убрали загодя. По его оценкам, перед зданием собралось не меньше тысячи человек, они уже начинали перекрывать проспект. Место для тинга было откровенно неудобное, и, похоже, люди это понимали. За дальнейшим развитием событий граф да Айгит следил по докладам коллег, сопровождавших протестующих, и по Народным новостям, чьи корреспонденты предпочли освещать акцию оппозиции, а не городской фестиваль садоводов.
Сперва гуляющие заполнили Литейный, блокировав движение транспорта, потом повернули на улицу Пестеля и дошли до набережной Фонтанки, намереваясь все же провести свой митинг на Марсовом поле. Однако им не повезло: Пантелеймоновский мост был наглухо перекрыт местными силами правопорядка, и людям пришлось свернуть на набережную, слишком узкую для такой толпы, тем более что все это время к протестующим подходили и присоединялись их друзья. На маленькой площади напротив сгоревшего цирка они устроили настоящий митинг, найдя где-то три бочки и с десяток тарных ящиков и собрав из них подобие трибуны. Мост Белинского тоже перекрыли. Смена блокпоста ветконтроля на той стороне моста изо всех сил делала вид, что их тут нет, чтобы не спровоцировать протестующих. Гвардейцы оцепления слушали тезисы митингующих и, как положено на тинге, задавали вопросы, к ужасу коллег Дейвина с Литейного, которые даже вообразить такое непотребство не могли до сего дня.
На этой площади имперской администрации вспомнили все, начиная с самого первого дня Вторжения. И Эрмитаж, и цирк, и пропавших девочек на Алых Парусах, и охоту маркиза да Шайни в зубровнике, и молодежь, не вернувшуюся домой со стрелки Васильевского острова, и арест Алисы, судьба которой так и оставалась неизвестной, и расстрелы лета двадцать четвертого, и бежавших из края ученых, и экономические санкции. Дейвин слушал и читал доклады, прикидывал, как быстро он сам, граф да Айгит, станет должен отвечать своим людям на эти же вопросы, и только вздыхал от открывающихся перспектив.
Устав стоять на одном месте, митингующие, видимо, для себя что-то решили и продолжили движение. Их число с начала акции увеличилось, по оценкам коллег, раз в пять или шесть, и люди продолжали подходить. Прорвать оцепление на мосту Белинского было просто, тем более что гвардейцы получили приказ ни в коем случае не допускать стычек и не давать людям повредить друг другу. А дальше маршрутом, который коллеги предположили сразу, протестующие вышли на главный проспект города и, вдоволь повыясняв отношения с попавшимися им по дороге садоводами и огородниками, дошли в итоге до Исаакиевской площади и продолжили свою акцию там. Разошлись они только с наступлением темноты. Начальник полиции к тому времени успел сорвать голос, напоминая, что до белых ночей еще месяц и что оборотни все-таки проснулись. Ни каких-нибудь некромантов, ни их влияния за весь день Дейвин так и не заметил.
Слушая доклады об обстановке в городе, вернувшийся Димитри постоянно вспоминал сопровожденный смешком издевательский комментарий Полины Бауэр в ответ на его краткое описание происходящего в городе: «Мои друзья? Да это они еще даже не начинали».
Ранним утром следующего дня они, похоже, решили начать. К зданию на Литейном принесли портреты казненных некромантов и расставили на противоположной стороне улицы, перед портретами стали зажигать свечи. Это было уже совершенно не смешно. Димитри решил, что с него достаточно. Он вошел к достопочтенному без доклада, не заметив охрану, и, смахнув секретаря плечом, не спеша прикрыл дверь:
– Вейлин, прими мои поздравления, твоя политика наконец принесла достаточно убедительные плоды, теперь иди и собери их. И заодно объясни горожанам, каких именно благ вы им желали и от чего пытались уберечь.
Достопочтенный сделал неопределенный отрицательный жест, окончательно выбивший князя из равновесия:
– Что значит – не хочешь? Тогда вызывай дознавателя Святой стражи. Я предупреждал тебя, что сделаю это, помнишь? Теперь я хочу видеть здесь Хайшен из замка Белых Магнолий. Нет, ты вызовешь ее сам. И скажешь, что этого потребовал я. – Князь развернулся было к двери, но заговорил снова. – И передай ей, что без нее я тут больше пальцем не шевельну.
Вейлин кивнул, Димитри, сделав шаг к выходу, опять развернулся к достопочтенному:
– И никакие твои рекомендации до окончания расследования больше не приму, если только она мне их не подтвердит.
Закрывая за собой дверь, он с удовольствием услышал судорожный хриплый вдох Вейлина.
Хайшен вышла из портала через три часа – как была, вероятно, когда ее застал вызов, в серебристо-белом платье с вышитым цветком магнолии, символом ее монастыря, с забранными в пучок волосами цвета меда, с кольцом Академии на руке и цепью настоятельницы на груди. Она прошла от Источника прямо в кабинет Димитри. Князь стоял в эркере кабинета лицом к окну и смотрел на воду Ладоги. Женщина подошла к столу, присела в кресло:
– Рассказывай, зачем я здесь, пресветлый князь.
Димитри взял второе кресло, сел напротив гостьи:
– Зачем и обычно, достопочтенная. Кто-то что-то неверно понял, и последствия ошибок не замедлили явиться. У тебя, как всегда, есть задача без решения. Два наместника было у этого края, один без сознания девятый год, второго ты видишь перед собой. В крае волнения, отношения с соседями нельзя назвать даже приемлемыми, я не могу установить здесь законы империи так, как того требует Академия и желает император... в общем, спрашивай.
Настоятельница внимательно посмотрела на наместника. Он выглядел усталым, привычно спешащим и отстраненным, как человек, принявший решение и не намеренный от него отступать. Ни пудрой, ни красками для глаз он не пользовался, видимо, уже давно. Она подумала – недолго, три вдоха – и решила начать с начала:
– Как давно ты был на конфиденции, пресветлый князь?
– Двенадцать дней назад. Здесь считают седмицами, день конфиденции у меня завтра. Предыдущую я пропустил, потому что выезжал на Кэл-Алар. Когда вернулся, застал все то, из-за чего просил тебя прибыть.
– Как быстро ты принял решение вызвать меня?
– На мой взгляд, я промедлил непростительно. Почти девять месяцев по местному счету.
– Чего же ты ждал?
Димитри вздохнул. И рассказал все с начала. Как нашел отравленного местными снадобьями маркиза да Шайни, как осматривал край первый раз, как появились и были обнаружены оборотни. Про вакцину, про то, как исследовали купол, как он доверил досточтимым работу с аварийной зоной, про то, как складывались отношения с местными – точнее, про то, как они не складывались, – и, наконец, про некромантку, арест и приговор которой, вполне будничный в ряду прочих, вызвал в городе такой отклик, что теперь непонятно, как и договариваться. И про то, что прямо сейчас, пока они беседуют, простые горожане, не владеющие магией, кажется, намерены призвать души всех казненных одновременно и вряд ли отдают себе отчет в своих действиях. А досточтимые, наблюдающие за происходящим, не могут понять, где тот маг, который ими руководит. И все это происходит в крае, про который с самого начала утверждалось, что магии в нем нет. Про роль коллег и собратьев Хайшен во всей этой каше он не обмолвился ни словом: выяснить это было ее работой.
Почти законченный разговор все-таки был прерван докладом прибывшего да Онгая, рассказавшего, что люди, стоящие под стенами Большого дома, заявили, что не разойдутся с закатом и что перспектива погибнуть при встрече с оборотнями их уже не пугает. Затем граф перечислил несколько тезисов митингующих, впечатливших присутствующую настоятельницу экспрессией. Выслушав да Онгая, Хайшен посмотрела на Димитри и спросила, нужна ли ему помощь. Он покачал головой:
– Уже нет, досточтимая. Или еще нет... я пока не понимаю, уже или еще. Пойду сперва поищу сам, что там у них за некромант.
И князь отправился в город. Из Адмиралтейства его забрал да Онгай на каком-то старом внедорожнике. Объехав квартал дважды и не найдя ни мага, ни следов воздействий, князь оставил сопровождавших в машине и вышел к митингующим. Дождавшись, когда его наконец заметят, он сказал, что раз его звали говорить – вот он, пришел, давайте говорить. Только тут, наверное, не слишком удобно, улица довольно тесная, так что придется еще раз пройтись пешком, до Адмиралтейского сада. Чтобы все точно поместились и всех слышали. Разумеется, по дороге толпа еще подраспухла, но наместник счел, что так даже лучше, несмотря на мелькавшие в общем потоке европейские облики и вполне очевидную профессиональную фототехнику и видеокамеры. В Адмиралтейском саду, без лишних церемоний зацепившись за Неву и слегка усилив голос магией, господин наместник Озерного края князь Димитри да Гридах сказал, что будет крайне неловко заставлять Полину Юрьевну выходить к людям после всего, что ей уже пришлось пережить. Пресс-конференция будет в конце месяца, и Полина Юрьевна на ней будет, а сейчас он готов обсуждать сложившуюся ситуацию с мистрис Лейшиной и для этого приглашает ее к себе, да хоть и завтра. Вопрос действительно срочный, и нужно решать его, пока он не стал еще и неудобным. Заодно и с Полиной Юрьевной повидается, и выложит отчет у себя в блоге. А сейчас – погуляли и хватит, а то отвечать за массовые простуды всех активистов Сопротивления он не согласен. Вопрос про Алису князь успешно замял.
Иностранные СМИ высоко оценили желание наместника Озерного края решить дело миром. Это намерение подтверждало приглашение правозащитницы Марины Лейшиной на персональную встречу с узницей совести Полиной Бауэр в резиденции наместника.
И вся эта бурная общественная жизнь прошла абсолютно мимо Алисы. Охотники в связи с массовыми гуляниями конца апреля – начала мая были переведены на особый режим несения службы. Отряд Алисы, едва вернувшись с очередного дежурства, двадцать девятого апреля был отправлен в усиление в Ломоносов. Получив прямо на дежурстве очередной нагоняй от непосредственного начальства, Алиса была больше всего озабочена вопросом «как бы добыть еще один хвост, а не очередной подзатыльник» и ни разу за все выходные не открыла новости в комме.
Дознаватель Святой стражи в это время уже знакомилась с отчетами и внутренней документацией представительства Академии. О ее присутствии можно было догадаться только по тому, как вдруг притихли и стали осторожны в словах церковные маги края.
Марина Лейшина, яркая женщина на вид лет сорока, с кудрявыми черными волосами, одетая в джинсы, видавшую виды куртку-косуху и тяжелые армейские ботинки, войдя в кабинет, где уже расположились Димитри, досточтимый Айдиш и Полина, небрежно качнула серьгами вместо приветствия и огласила комнату вопросом:
– Вот мне даже интересно, почему это я здесь не через "Кресты" и не под конвоем?
Наместник устало повернул к ней голову:
– А вас-то за что, по-вашему, должны были отправить в "Кресты"?
Марина не спеша прошла к свободному креслу, устроилась в нем, наполнила комнату мелодичным звоном серебряных браслетов, наливая себе воды, с удовольствием сделала большой глоток, после чего соизволила начать отвечать: