Текст книги "Между честью и истиной (СИ)"
Автор книги: Эгерт Аусиньш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 36 (всего у книги 69 страниц)
Димитри понимал, что если это случится, то акулы, кружащие вокруг него с мая, уступят место рыбам поменьше, но тех будет больше, и они будут наглее и жаднее. Журналисты, в отличие от чиновников международных организаций, не заинтересованы договариваться. Так что трясти его простыни вся эта публика будет прилюдно и максимально шумно: в конце концов, они именно этим и зарабатывают на жизнь. И в его интересах продолжать кормить пираний из СМИ крошками, оставшимися после акул. Князь с сожалением качнул головой, отвечая комиссару:
– До конца месяца не успеем. Приговоры по августовскому суду были отложены на месяц, так что все процедуры придутся как раз на эту неделю, а потом нужно будет оформлять отчетность и списываться со столицей. И, – он вздохнул, – соотносить правоприменительные практики. В этом месте у нас вышла существенная коллизия, я пока не представляю, как ее разрешать. Так что давайте договоримся на начало октября?
– Да, – кивнул комиссар, – конечно. Первое число или пятое?
– В конце месяца уточним, – и Димитри использовал самую обаятельную из своих улыбок.
Когда Иджен, провожая комиссара в приемную, прикрыл дверь кабинета, Димитри прижал пальцы к виску и поморщился.
– Дейвин, к октябрю Алиса должна быть готова встречаться с журналистами как автор "манифеста убитого города". Он, – князь кивнул на дверь, – мне сказал в прошлую встречу все то, что я хотел бы знать в двадцатом году. Инструктировали Алису британцы, он в этом уверен. По его мнению, инструкторы, способные обучить человека за два месяца так, как обучена она, есть только в Британии, но заказчик точно американец: у британской короны нет таких интересов на этом клочке земли. Так что отпечатки пальцев и данные анализа ДНК Алисы в базе и у американских ее друзей, и у британских учителей, нанятых ими для нее. И если данные о том, что Алиса и Лиска – одно лицо, попадут в Ассошиэйтед Пресс или в ВикиЛикс, шум будет на весь этот мир. И я не представляю, Дейвин, как я смогу после этого посмотреть в лицо государю.
Дейвин мрачно кивнул и сказал, что пока что он вместе с Асаной займется фавнами, а эти тонкие материи лучше доверить Хайшен и мистрис Полине.
Утро семнадцатого числа началось у наместника рано и гадко. Город еще неделю назад прислал официальный отказ предоставлять место и исполнителей для отправления правосудия по смертным приговорам, вынесенным осужденным лицам из контингента присутствия. В переводе с канцелярита на нормальный язык это значило: «разбирайся с ними где угодно, хватит трупов в нашем городе». Смертная казнь в резиденции, рядом с госпиталем, детским приютом и казармами была невозможным решением по целому ряду причин. Топить преступников в Ладоге князь тоже не хотел, они выбрали не эту смерть. Вот так и вышло, что в пять утра Димитри вышел из личных покоев, одетый в чернильно-фиолетовые жойс, сиреневую люйне и синий кожаный эннар, с кристально-белым шелковым платком на шее, сел в джип и приказал водителю:
– Пять километров по дороге на Кутузовское, там остановишься. Два часа можешь быть свободен, к семи утра вернешься на это место и будешь ждать.
Когда он оказался на месте, придя по маяку Лийна в точку в трех километрах от дороги, картонные щиты уже были установлены и их нижний край был скрыт от линии огня фанерным заграждением. Осмотрев позицию, Димитри кивнул. Он сделал все, что смог, чтобы ребята, вынужденные стрелять в приговоренных этим утром, не чувствовали себя убийцами безоружных, не способных защититься.
Гвардиям объявили обычные стрельбы по мишеням на скорость. Выходя на линию огня, гвардейцы видели картонный прямоугольник, приподнятый над фанерным основанием, и два белых круга с красным центром, прикрепленные на картонный щит один под другим. Солдатам следовало по команде дважды поразить каждую мишень, затем отойти и дать место для выстрела следующей десятке. Они не знали, конечно, что за одной из мишеней стоит человек, прикасаясь к картонному листу затылком и спиной. К какой мишени и когда именно подведут кого-то из приговоренных, знали только досточтимые, доставившие осужденных к месту казни. Замену мишеней на картоне тоже доверили им. Димитри стоял сбоку от линии огня и видел весь процесс целиком. К половине восьмого утра гвардейцев отправили в автобусах обратно в резиденцию вместе со стопкой мишеней, а досточтимые после окончания отправки начали снимать размочаленные выстрелами картонные листы. Князь не стал дожидаться, пока они закончат превращать в пепел картон и трупы, обменялся кратким рукопожатием с Лийном, сказал ему: "До встречи в городе", – и собрался ставить портал к машине. На полдень была назначена гражданская казнь преступников, приговоренных к лишению имен. Увидев у себя под ногой красное пятно, Димитри едва не выругался, но, присмотревшись, увидел бруснику и снова развернулся в сторону мертвых тел. То ли мысль, то ли фразу о том, что не будь преступления совершены, и эти люди, и почти три десятка человек, семерик дней назад ушедших под огненным парусом к неведомой земле, завтра пили бы пиво в Приозерске или в Сосново, наслаждаясь выходным, князь так и не произнес вслух. Но держал ее в голове и глядя на трупы, и разворачиваясь к дороге, и отходя от места казни по тропе, ведущей к шоссе, на котором его ждала машина.
В резиденции Димитри отказался от завтрака, потребовал камериста, массажиста и кофе, а после короткого отдыха перешел по порталу в Адмиралтейство. Время близилось к полудню, наместнику предстояла вторая часть плохого дня. Ему удалось настоять на своем требовании закончить эту историю там же, где она и началась, хотя бы в той части, в которой город был способен принять происходящее. Помост был еще вчера построен перед зданием, называвшимся Биржей в память о первом назначении постройки, малая наковальня и большая стальная чаша уже были помещены на него. Ради этого движение через Стрелку было прекращено, и транспорт шел в обход. Недовольные в том числе и этим полицейские чины присутствовали тоже.
Димитри занял место, предназначенное ему, на крыльце здания, перед колоннами. Рядом с ним расположилась в таком же жестком деревянном кресле досточтимая Хайшен.
Отец Серафим, в миру Алексей Васильевич, муж и отец, увы, уже не сын, а горькая сирота, начал день рано и беспокойно. Собираясь служить вечерню в небольшом храме на окраине, он поднялся рано, чтобы успеть до выхода сделать свою часть домашних дел, за завтраком увидел по единственному официальному каналу новости и охнул. Камера выхватила из кучки растерянных и поникших людей, глядящих в пол, одного, развернувшегося лицом к снимающему. Темноглазый и светловолосый, как все сааланцы, он смотрел прямо в объектив, и в больших карих глазах его светилась мысль и тихая печаль. «Ангел Златые Власы» – мелькнуло в памяти у священника. Отец Серафим встал, собрался и двинулся к порогу.
– Не рано? – спросила матушка, выйдя проводить.
– Пойду, – вздохнул отец Серафим, – взгляну на их позорище. – Обнял жену и вышел.
Когда он подошел к лобному месту, казнь уже шла. Протискиваясь между людьми к помосту, отец Серафим видел, как с первого из приговоренных сорвали одежду и обувь, оставив в рубахе, кое-как прикрывавшей срам, как развернули лицом к наковальне, на которой сломали его оружие. Люди стояли и смотрели на происходящее молча. Когда священник подошел к помосту, одежда преступника отправилась гореть в стальную чашу, а сам он был усажен на доски помоста, и ему стали брить голову. Сааланцы не носили бород и усов, но не стригли волос иначе, чем от горя или за провинность. От горя они остригали волосы до плеча, а провинившихся насильно брили. Казнимых на помосте должны были обрить. Вокруг помоста стояла порядочная толпа, но было так тихо, что отец Серафим слышал, как жужжала машинка, когда на ткань, расстеленную на помосте, сыпались пряди льняных волос. А осужденный на казнь тупо молчал, глядя в пространство перед собой. Закончив процедуру, палач поднял его за плечи и отправил к краю помоста. Затем поднял полотенце с волосами и бросил в чашу к догорающей одежде. Казненный, дойдя до края помоста, посмотрел вниз, на человеческое молчаливое море, занявшее всю площадь между Ростральными колоннами и весь сквер, отшатнулся, опустился на доски и остался сидеть, уронив руки на колени, немо и безучастно. Толпа на площади молча смотрела на то, как сааланцы у всех на глазах убивали второго своего преступника, оставляя его при этом живым. Отец Серафим услышал сбоку шепоты: "Это что, он так и будет сидеть?" – "Ну пока не шевелится..." – но не повернул головы. На помосте как раз творили расправу над мужчиной с лицом ангела Златые Власы, и его меч кричал в клещах, а вишневые и зоряные одежды, сорванные с него, превращались в огонь. Когда его стригли, сперва он зябко шевелил босыми ногами, а потом перестал, одеревенел, как и предыдущие.
Живыми выглядели только двое, мужчина и женщина, казненные через двоих после него. Претерпев процедуру, они спустились с помоста и как есть, в исподнем и босиком, неровным спотыкающимся шагом направились куда-то в сторону Малого проспекта. Толпа пропустила их, брезгливо отстранившись.
Наблюдая это, человек в штатском, стоявший в стороне от кресла наместника на крыльце Биржи рядом с графом да Айгитом, тихо и очень зло сказал:
– Я предупреждал вас, Дэн. Письменно предупреждал.
Дейвин, не поворачивая головы, произнес так же тихо:
– Это ненадолго. До следующего раза, а тогда их можно будет застрелить при задержании и закончить эту историю.
– Следующий раз будет, Дэн, – почти неслышно ответил человек в штатском, – и он будет опять в городе.
– И что ты хочешь от меня сейчас, Данила? – скорбно вздохнул Дейвин.
– Только одного. Чтобы ты всех их искал вместе с нами в этот "следующий раз".
– Хорошо, – коротко кивнул граф. – Буду искать вместе с вами. А куда это они пошли?
– Куда им еще в "Крестах" сказали, туда и пошли, – хмыкнул полицейский офицер. – За углом их сто пудов подберет кто-то на машине, чтобы отвезти в место, которого мы не знаем. – Данила вздохнул и злым шепотом продолжил. – Дэн, мы сейчас в реальном времени получили двух Медуниц одновременно себе на голову, ты понял или нет? Только та была сама по себе и с политической позицией, и, как мы теперь уже в курсе, позиция у нее образовалась по вполне уважительным причинам. А эти без принципов, зато с наставниками, без присутствия которых в городе мы бы легко обошлись. Но не обошлись, потому что после того, как вы придавили оппозицию, криминал опять попер. И только ваших технологов нам не хватало в этой среде для полного счастья.
– Мы придавили? – удивился Дейвин.
– А кто? – хмыкнул шепотом Данила. – Охоту на ведьм не мы начали.
– Зато поучаствовали вы в равной мере, – ядовито усмехнулся Дейвин. – Ладно, проехали. Разберемся по мере поступления неприятностей.
Данила отвернулся так резко, что Дейвин услышал хруст его позвонков.
Отец Серафим не слышал этот разговор, конечно, поскольку стоял от беседующих по другую сторону помоста. Зато он видел, как палач, сломав последний меч, шевелил щипцами в чаше обгорелое тряпье и клоки волос, и от чаши над площадью в сторону реки летела струя черного едкого дыма. Он слышал, как молчали люди, стоявшие рядом с ним, и в этой тишине кто-то полушепотом сказал соседу: «Пошли, на что тут смотреть-то». Он видел казненных, сидевших на помосте безжизненными деревянными куклами, и понимал, что невозможно уйти отсюда просто так, но не знал, что он может и что вправе сделать. Толпа разошлась, осталось только полицейское оцепление, и сааланцы, судя по оживлению на крыльце Биржи, собирались уже распорядиться его снять. Заместитель наместника пошел с крыльца к помосту. Именно тогда ему навстречу из сильно поредевшей толпы вышла женщина. Между ними случился короткий разговор, после которого граф кивнул ей в сторону казненных, и полицейские пропустили ее. Она подошла к помосту, прошла вдоль края, осматривая сидяших недвижно людей каким-то оценивающим взглядом. «Как на рынке», – мелькнула мысль у священника. Женщина взяла одного из мужчин за руку, потянула с возвышения на асфальт проезжей части и повела куда-то. Остальные даже не глянули ему вслед. Полицейские снимали оцепление и уходили. К помосту подошла еще одна женщина, протянула руки сразу двоим, женщине и мужчине. Не получив ответа, сама взяла их за руки и сказала: «Пойдемте».
– Куда ты их? – не удержался от вопроса отец Серафим.
– К нам в товарищество. Годик поживут, поработают, а за это время мы им гражданство выбьем. Паспорта получат, потом определятся, куда им и зачем. Как говорится, было ваше, стало наше, – она усмехнулась, держа за руки обоих сааланцев, и слегка встряхнула их. – Не спи, замерзнешь! Шевели ногами, не май на дворе.
Священник проводил ее глазами, оглядел площадь. Больше никто к казненным не подошел, полиция уже заканчивала посадку в автобусы, сааланцы построили свое молочное окошечко прямо на крыльце Биржи и собирались уходить через него куда-то к себе. Комендант здания вносил в дверь кресло, в котором сидел наместник, наблюдая казнь. Второе кресло еще стояло, но сааланская жрица, сидевшая в нем, уже собиралась войти в молочную мглу, обрамленную радужным краем. Люди, сидящие на помосте, никому не были интересны. Солнце клонилось к закату, до службы оставалось два часа.
– Ох, горе, – вздохнул отец Серафим. И решительно взялся за древний смартфон.
Вызвонив церковного старосту из лавры, выслушав все неизбежные вопросы и разъяснив все важные и второстепенные детали, он остался с казненными ждать машину. Когда она наконец пришла, солнце уже клонилось к невской воде. Каждого из безмолвных оцепеневших людей отец Серафим ввел за руку в пассажирскую "газель" и усадил на сиденье, сам сел с ними в салоне на кресло у двери и сказал: "Ну, с Богом".
Тот, кто был до полудня Кайбен да Дис, а через час с небольшим после полудня стал никем, вновь почувствовал свое тело уже почти перед закатом, после того, как его увезли с места позора, привели в просторный дом, посадили за стол и дали горячее сладкое питье. Он выпил половину, вздрогнул и заплакал. Немолодой мужчина в длинном темном фаллине, забиравший его с эшафота, сказал ему: «Ничего, ничего», – и погладил по обритой голове. Тот, кто стал никем, послушно допил сладкое питье и съел кусок хлеба, который ему дали. Потом пошел за другим мужчиной в таком же фаллине, как и первый, куда тот велел. Его вместе с другими казненными привели в красивый высокий зал, освещенный вечерним светом из-под купола и наполненный множеством маленьких огней, горевших перед картинами, изображающими людей. В зале то пели, то говорили нараспев красивыми голосами. От этого становилось теплее. Никто сидел на деревянной скамье вместе с остальными безымянными и ждал, как ему велели. Он успел заслушаться, отвлечься и заслушаться снова. Потом пение кончилось. Никто снова услышал: «Ну, пойдем», – и послушно пошел, куда показали. Его привели в другое здание, показали постель и сказали, что он будет спать тут. Он покорно вымылся, как велели, лег в постель и уснул. Утром тот, кто стал никем, проснулся от звона большого колокола за окном, сел на постели и увидел на стуле рядом с постелью штаны, рубаху, короткие носки и пару обуви. Он оделся и вышел в коридор. Вчерашний мужчина, забравший его с места позора, спросил:
– Ну как, получше теперь?
Никто кивнул и встал прямо перед ним. Мужчина опять погладил его по голове и хотел было идти.
– Какова моя часть работы? – спросил Никто.
Мужчина ободряюще улыбнулся ему и сказал:
– Выйдешь на улицу, придешь в трапезную, там спросишь.
– Как долго мне отрабатывать? – спросил Никто.
– Тебя не купили, – возразил ему мужчина. – Хочешь, делай, что можешь, не хочешь – не делай, можешь идти, куда тебе хочется.
– Кому я должен? – переспросил Никто.
– Это сделано ради Иисуса Христа, – услышал он в ответ.
– Я найду его, чтобы вернуть долг, – проговорил Никто.
– Если ты его найдешь, – ответил ему собеседник, – это будет уже не долг, а совсем другое.
Никто кивнул и пошел в трапезную. Получив тарелку каши и стакан горячего чая с сахаром, он съел еду, вернул посуду и спросил, нужно ли что-то сделать. Ему дали ведро с водой и тряпку. Никто принялся мыть пол. У него появилась задача, а значит, жизнь продолжалась. Задача была простая: найти Иисуса Христа и спросить у него, как отработать то, что он велел своим людям сделать для потерявшего имя.
Вечером того дня Димитри чувствовал себя так гадко, что не знал, идти ли ему на урок. К несчастью, это была как раз пятница, на которую пришлось перенести урок с четверга, потраченного на встречу с комиссаром ОБСЕ. Но после утренних событий, продолжившихся дневными, князю было настолько плохо, что даже мысли об уроке вызывали у него тоску и стыд. «Диктатору не положено танцевать танго» – вспомнил он письмо человека из Аргентины. И вспомнив, решительно встал, выбрал одежду для урока, собрал волосы и перешел по порталу в зал. Полина уже была там, конечно. Взглянув на него, она приподняла бровь, открыла ноутбук и предложила ему посмотреть несколько роликов – «для воодушевления». Первый из них Димитри посмотрел с каким-то саднящим ощущением внутри вместо интереса. Заметив это, она нашла какие-то комические танго-выступления, и хотя он не смог сосредоточиться на картинке, это было по крайней мере не мучительно видеть. Начало четвертого ролика привлекло его случайно. Он решил, что видеотрек запущен по ошибке, и как раз хотел сказать об этом Полине. На экране двое рабочих несли и ставили на паркет стол под руководством какого-то немолодого мужчины. Димитри успел сказать «о!» – и вдруг увидел, что камера повернулась в сторону женщины, стоявшей за кадром. Он не поверил своей догадке, но пара действительно станцевала танго на чайном столе. Димитри спросил:
– Долго ли этому учиться, Полина? – и вдруг заметил, что дышит полной грудью.
Ее ответа он не запомнил и все, что она говорила, выслушал скорее как обещание, что все будет хорошо, чем как рассказ о том, что надо будет делать и в каком порядке. С этим он и ушел спать, не забыв обнять ее на прощание.
Дейвин да Айгит тем вечером был на конфиденции у досточтимого Айдиша. До событий штормовой ночи, которые он планировал обсудить с досточтимым, разговор так и не дошел, потому что в него вмешалась лошадь. Звали ее, то есть его, Булька, или Булыжник, официально – Болид, и это была та самая сволочь, ссадившая графа на конюшне в девятнадцатом году. Гнедой поганец уже, наверное, забыл не только Дейвина, но и Женьку, которому благоволил и соглашался даже делать все положенные обученной лошади шаги и трюки. Дейвин даже не стал запоминать их названия, просто оценил всю разницу между поведением лошади под ним, случайным всадником, и с Женькой. Прошло восемь лет, конь – точнее, мерин – успел состариться, и в воскресном разговоре с Дейвином Женька посетовал, что Бульку собираются то ли усыпить, то ли сдать на мясо, а из Львова он ничего не может сделать, да и денег на покупку лошади у него сейчас нет. Надо же было так случиться, что директор как раз этой самой конюшни оказалась именно в тот день на Васильевском острове по своим делам. Разумеется, она не смогла выехать, потому что движение перекрыли, и пошла посмотреть, что там опять затеяли «гости». В отличие от коня, память у нее была хорошей, да и не часто аристократов саалан можно увидеть на конюшнях края. Пронаблюдав происходящее почти с начала и до конца, она пошла к заместителю наместника, вот так запросто приведенному когда-то к ней в конный клуб каскадером Женей, тогда уже давно не работавшим, но заезжавшим поддержать форму. И прямо там, представившись еще раз и убедившись, что ее помнят, попросила разрешения забрать с собой на конюшню хотя бы одного из казненных. Дейвин, сперва несколько шокированный простотой подхода, вдруг вспомнил и предложил ей ддайгский обычай «жизнь за жизнь». Она спросила, как это, и он назвал имя лошади, которую был согласен взять в обмен. Это как раз и был гнедой мерин Болид. Женщина согласилась и забрала кого-то из безымянных, сидевших на помосте. А Дейвин получил жизнь, ценную для его друга.
– Так что, досточтимый, – закончил он, – у твоего выводка теперь будет живая лошадь для общения, правда, ездить на ней нельзя, по крайней мере пока. Зато можно кормить, выгуливать и лечить, и на зиму им точно хватит занятий, чтобы отстать от моих гвардейцев. Завтра я еду за этим гнедым мерзавцем, ждите и готовьте место.
Айдиш в волнении сложил руки на груди.
– Дейвин, это так мило, спасибо.
Он был бы растроган неожиданной заботой обычно сухого и отстраненного графа даже и в любой другой день, настолько это было несвойственно да Айгиту. Но в тот день, не задавшийся у досточтимого Айдиша с утра, единственным проявлением человеческого участия к нему он оказался обязан именно тому, кого считал способен на подобный жест в последнюю очередь.
Утро у директора школы началось с визита досточтимой Хайшен, появившейся сразу после линейки с целым ворохом вопросов, заданных раздраженным тоном, о местных традициях и ритуалах. Кроме самого содержания местной мистической традиции, ее интересовал ряд деталей организационного характера, например, что Академия делала здесь тринадцать лет, если события начала месяца оказались для досточтимых сюрпризом.
Айдиш, представив перспективы расследования оценки работы двух экспедиций, предшествовавших объявлению открытого присутствия, судорожно сжал руки, чтобы они не дернулись к лицу по детской привычке, и рванулся спасать честь собратьев по обетам. Целых три удара сердца он потратил на то, чтобы прийти в нужное расположение духа для ответа. Все это время он смотрел на дознавателя с мягкой полуулыбкой человека, знающего ситуацию с самого ее начала. А получив в конце ее реплики раздраженную фразу: "Досточтимый, прекрати улыбаться мне, как конфиденту, и отвечай, наконец, хоть на какой-то вопрос!" – он собрался и заговорил.
– Досточтимая сестра, при всей правоте твоих упреков, эта земля действительно абсолютно чиста – по сравнению с соседними и более дальними. Ничего лучше тут нет и быть не могло.
Хайшен вдохнула, задержала выдох и посмотрела на него в упор.
– Хайшен, я могу поклясться тебе под присягой, что тут вообще ничего нет – по сравнению даже с тем городом, где я натурализовался, Казанью. Я уж не буду упоминать про Екатеринбург или Кемерово. Ну, не считая вот этой военной темы. Но кто мог знать, что умершие смертные способны на такую, – Айдиш сокрушенно развел руками, – бурную активность?
– Да, – согласилась она, успокаиваясь, – в этом ты прав. Мы не ждали такого и не были готовы. Но делом экспедиций и было выявление подобных сложностей. Так что мне очень интересно, Айдиш, что ты встретил там, где был? И с чем нужно было сравнивать эту землю, чтобы решить, что она чиста?
Айдиш поднялся из-за стола, вышел из кабинета в приемную, дал знак не беспокоиться приподнявшемуся было секретарю и, достав из книжного шкафа толстый зеленый том с картинкой на обложке, вернулся с ним в кабинет.
– Вот, возьми. Все это записано довольно недавно, всего сотню местных лет назад. С тех пор там спокойнее не стало, я проверил сам.
Хайшен посмотрела на обложку лежащей перед ней книги. На обложке было написано: "Сказы. П.П.Бажов". Книга была очень толстой, настоятельница сразу поняла, что раньше чем через десять местных коротких дней она не сможет вернуть ее прочитанной. Она открыла том, не обратив внимания на картинку на обложке и прочла название первой истории: "Медной горы хозяйка". Решительно закрыв книгу, настоятельница взяла ее в руку и поднялась. Это чтение требовало одиночества и не терпело спешки.
– Благодарю тебя, Айдиш. Ты отвечал на мои вопросы ответственно и добросовестно. Мы продолжим разговор, когда я буду готова, – сказала она, подходя к двери.
Распрощавшись с ней, Айдиш поставил локти на стол, опустил лицо в ладони и долго сидел, унимая дрожь в спине. Только что в его руках была судьба обеих экспедиций. И кажется, у него хватило силы не допустить ее падения. Когда он поднял голову на звук, в дверях стоял его секретарь.
– Граф да Айгит пришел на конфиденцию, мастер.
– Зови, – вздохнул Айдиш. – И принеси нам чай. Графу местный красный с лимоном, а мне завари ддайгский.
Он готовился к беседе на тяжелую тему ночного шторма, но Дейвин порадовал его историей спасенного с бойни коня, и хотя это опять ставило с ног на голову школьный режим, событие было скорее хорошим. Обсудить с князем практику для медиков можно было и позже, а пока следовало проверить пригодность сарая и распорядиться купить для лошади корм. И Айдиш занялся этими простыми и понятными хлопотами, прервавшись только на сон, и потратил на них все следующее утро и день, и начало вечера, пока, наконец, коневоз не въехал во двор и из кабины не вышел совершенно ошалевший Дейвин. Айдиш стоял во дворе и наблюдал, как граф, открывая замок и выводя наружу животное, ласковым голосом на сааланике обещал коню страшное будущее в лице полутора сотен маленьких мерзавцев, каждый из которых стоит его и по упрямству, и по коварству, и которые теперь-то и будут им заниматься всю его оставшуюся жизнь. Конь раздувал ноздри, махал головой и скалил зубы. Кажется, он так смеялся. Во двор выбежали школьники, и Болид стал звездой дня. Внимание ему нравилось. Еще больше понравилось то, что дети предусмотрительно ограничились словесным выражением восторгов, не пытаясь к нему подойти. Это дитя донского жеребца и кобылы владимирской породы могло когда-то легко нести на себе даже самого крупного и массивного из гвардейцев саалан. Но не теперь. Сейчас при одном прикосновении к спине конь орал на весь двор и пятился.
После того как воспитатели забрали детей обратно в здание, вокруг Болида совершили круг почета – на том же разумном расстоянии – студенты Димитри и практиканты Дейвина. А затем подошли юные целители из госпиталя под руководством досточтимой Эрие. Уже начинало смеркаться, когда они закончили осмотр. Конь успел устать и выразил свое возмущение тем, что опорожнился прямо на двор: ему надоело внимание, он хотел, чтобы от него отстали. Честно говоря, и Дейвину надоело его контролировать. Граф вполне понимал коня, он тоже хотел под крышу, к огню и книгам.
– Забирай его, – сказал он Айдишу, – я выполнил все, что обещал.
Айдиш бережно подхватил связь с животным и повел мерина в сарай, где уже был устроен денник. Развлечений с Болидом действительно могло хватить до весны и детям, и студентам. Несмотря на то, что ездить на нем верхом было невозможно.
Димитри заметил весь этот ажиотаж уже к вечеру. Весь день он провел в обществе начальника своей пресс-службы, докладывающего ему сперва реакцию мировой общественности на исполнение приговоров, затем отрицательные ответы из Московии и Беларуси на требования выдачи участников преступных схем за пределами края.
Ответы, в целом, сводились к совершенно детскому "вот мы вам их выдадим, а вы их расстреляете, а это негуманно и так нельзя", хотя процесс и был демонстративно и подчеркнуто разделен, и каждый из преступивших закон был осужден в соответствии с законодательством, которому должен был подчиняться. Закончив объяснять старшему пресс-секретарю идею выставить счет за участие в преступных схемах, нанесших вред жителям края, Димитри наконец отпустил его, посмотрел в окно большого кабинета на двор – и вызвал Дейвина, едва дошедшего до своих апартаментов.
– Мой князь? – Входя, граф поклонился и вопросительно взглянул на сюзерена.
– Что это у нас во дворе, Дейвин?
– Лошадь, мой князь.
– Откуда? – князь слегка приподнял бровь и посмотрел на двор, где гвардейцы заканчивали убирать следы конского неудовольствия.
– Я привез, – просто сказал граф. – Это конь Евгения. Его больше не хотят держать на конюшне, потому что он не может теперь возить на себе человека, а Евгению будет грустно знать, что он был убит лишь потому, что для него не нашлось места.
Князь отвернулся от окна и смотрел на вассала с задумчивым сочувствием.
– Как ты намерен поступить с ним?
– Я уже отдал его в школу. Детям полезно учиться заботиться о живой твари. Малым созданием его не назовешь, но, – граф пожал плечами, – его можно кормить, расчесывать шерсть, чистить копыта и выводить на прогулку. И он нуждается в лечении. Возможно, когда он выздоровеет, его характер улучшится, но и сейчас он достаточно сообразителен, чтобы с ним мог договориться любой из недомагов.
Димитри одобрительно кивнул. Мерзкая манера местных избавляться от своих бессловесных слуг, едва они перестают приносить выгоду, коробила его, как любого из саалан. И ему было приятно знать, что Евгений Ревский за несколько лет в другом городе и в счастливом браке не забыл существо, служившее ему здесь, и сумел позаботиться о нем.
– Хорошо, Дейвин. Но я пригласил тебя не за этим.
– Слушаю, мой князь.
– Мне нужны некоторые сведения от твоих местных коллег. Я хочу знать все, что они смогут найти об операции "Кондор". И, если они смогут, какие-нибудь данные о судьбе пассажиров "рейса обреченных" с парохода "Сент-Луис".
– Хорошо, мой князь. Что я могу ответить, если меня спросят, зачем нам это понадобилось?
Димитри немного помолчал, размышляя.
– Скажи им, что я уже знаю, о чем именно со мной хотят говорить и как примерно планируют строить разговор. И что мне нужны аргументы в местном стиле.
Дейвин еле заметно улыбнулся.
– Да, мой князь. Еще что-нибудь?
– На сегодня все. Но если ты найдешь что-нибудь еще в этом роде, будет удачно. Доброй ночи, Дейвин.
Конфиденция с Хайшен после всех событий этой недели у меня пришлась на субботу. И она захотела, чтобы я ей рассказала, как так вышло, что я вытащила погибшего бойца из подразделения Магды с самой границы зеленки, в которой было полно оборотней.
– Да обыкновенно вышло, – пожала я плечами. – Стояли, отстреливали на движение, я увидела, что боец рядом оставил позицию и пошел туда. И как-то странно идет, то ли пьяный, то ли засыпает, в общем, себя не контролирует. А мы с одиннадцати вечера на позиции, напиться ему было негде. Я пошла его забирать и увидела, что он падает. Его позиция была рядом с моей, а к четырем утра я уже слегка путала право и лево, вот и решила, что это Серг. А это был сосед. Серг справа стоял, а он слева, там уже ребята Магды были, но цепь у нас одна, вот я и запуталась.
