Текст книги "Между честью и истиной (СИ)"

Автор книги: Эгерт Аусиньш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 69 страниц)

   Айдиш молча кивнул с очень задумчивым лицом.

   – Айдар Юнусович, если я вам больше не нужна, то я хотела бы успеть закончить с бумажной работой сегодня, чтобы на понедельник не оставлять.

   – Да, конечно, Полина Юрьевна, идите.

   Она попрощалась, тихо пройдя по кабинету, вышла и беззвучно прикрыла за собой дверь. Айдиш вздохнул и отправился к Хайшен. Пешком, чтобы успеть восстановить равновесие. Разговор вышел удручающий и печальный.

   – Здравствуй, досточтимая сестра, – сказал он входя.

   Хайшен перевела на него вопросительный взгляд от каких-то бумаг и карты края. По вороху на столе было очевидно, что она уже пообщалась с графом да Айгитом и получила подробную сводку. Айдиш добавил еще каплю в ее котел. Капля была лилового цвета, размером с небольшую сливу, огранена в двуострый кристалл и содержала запись беседы с мистрис Бауэр.

   Хайшен взяла кристалл за острые концы и погрузила взгляд в грань. Мельком заметив Айдишу: "Присядь, обсудим", – она просмотрела беседу. Затем отодвинула от себя кристалл и перевела взгляд на собрата по обетам.

   – Айдиш, она на самом деле именно так думает о князе Димитри?

   – Хайшен... – Айдиш помолчал, собирая мысли, потом бросил это дело. – Да, досточтимая. Именно так и думает. И обо мне тоже.

   – Но это же неприемлемо, – сказала настоятельница. – Я не могу назвать это ложью или клеветой, но от этого не легче. Ей самой не будет хорошо с такими заблуждениями.

   – Ей уже не слишком хорошо, – вздохнул Айдиш, – но ее, как видишь, это не смущает. Насколько я понял, она даже не рассматривает мысль о том, чтобы закрыть свое дело, потому что это решение противоречит интересам города. И если ее что-то и беспокоит, то только судьбы людей, которым она дала обещания как хозяйка торгового дела.

   – Делай что хочешь, – сказала Хайшен, – но добейся того, чтобы она думала о князе так, как он того заслуживает. То, что она говорит... Это несправедливо. Просто несправедливо. Так не должно быть.

   Айдиш даже не стал задумываться о том, кто именно сейчас требует от него защиты честного имени князя в глазах мистрис Бауэр. Для столицы сплетня была бы весьма удачной, она могла дать пищу для разговоров от Долгой ночи до Короткой, или наоборот. Вот только вокруг был Озерный край, и здесь никого не интересовали отношения вице-императора Ддайг и дознавателя Святой стражи, бывших одноклассников, не друживших в детстве и встретившихся через какой-то десяток лет после школы так, что их до сих пор предпочитали не приглашать в один и тот же дом в один и тот же день. Выслушав Хайшен, Айдиш против воли невесело засмеялся:

   – Досточтимая, а что нам считать крошки? Может, сразу убедить ее принести вассальную присягу князю?

   Хайшен вежливо улыбнулась, и Айдиш немедленно пришел в себя.

   – Нормального договора о сотрудничестве вполне довольно, – сказала настоятельница.

   Директор школы понял, что эту задачу с него никто не снимет, вздохнул, пожелал сестре по обетам удачного вечера и пошел к себе. Возвращаясь в кабинет, досточтимый Айдиш увидел своего секретаря за проверкой какого-то рукописного текста.

   – Что это, мальчик? – спросил он на ходу.

   – Мистрис Бауэр попросила немного помочь ей с саалаником, мастер Айдиш, – ответил юноша. – Вот, принесла очередной рецепт местного блюда, когда шла к тебе.

   – Кулинария? – удивился Айдиш. – Почему вы выбрали эту тему?

   – Она решила, что ей будет так проще усвоить падежи, склонения и числительные. Но мне кажется, пока она перестанет их путать, у меня соберется неплохая кулинарная книга, – вздохнул секретарь.

   Айлиш заглянул в листок.

   Один большой земляной клубень, два красный корень, два луковиц неважный цвет, три мясных колбасок, пятерых кусочков вареных сыра, перец, сушеные травы. Клубень вари, луковица и корень жарь в плоскости кастрюли до мягкий и розовый, затем вари вместе с клубень. Колбасок порезать и положить к овощи в кипяток. Отнять у супа две чашки кипятка, растереть сыр в кипяток, вылить опять в кастрюля, всыпать пряности. Пробуй и соли, вари десять минут и отнять суп у огня.

   – Да, – сказал Айдиш задумчиво. – Это, кажется, надолго. Крепись, малыш.

   – Мастер, с ней совсем несложно заниматься, она старается, – заулыбался секретарь, – но она не маг, поэтому выходит медленно.

   Шестое июня удачно пришлось на воскресенье, и у графа да Айгита был выходной. Законный выходной, с разрешения князя. Дейвин решил остаться на ночь в городе, не сумев выбрать, что ему нравится меньше: самостоятельно строить портал после безумной недели с парой бессонных ночей или садиться за руль и ехать до Приозерска. В теплом Женькином доме с непустой морозильной камерой можно было поужинать, спокойно посмотреть фильм из коллекции, оставленной Женькой, или из собственных запасов и выспаться, не опасаясь никаких форс-мажоров.

   Дейвин, закончив плескаться в ванне, расслабленно бродил по квартире, выбирая между ужином на кухне и фильмом под бокал вина и ужином в гостиной перед экраном, когда услышал чье-то присутствие на лестнице. Он остановился в коридоре на полушаге. Масса объекта соответствовала человеческому телу, скорее подростка, чем взрослого, или массе небольшого фавна. Швыряться поражающим заклятием через стену было по меньшей мере расточительно: ремонт мог дорого обойтись. Маг вышел на лестничную клетку. Соблюдая необходимые предосторожности, прошел из холла к лестнице – и увидел сидящую на ступеньках женщину. Она была, как многие в этом городе, невелика ростом, худощава, печальна и, в отличие от большинства виденных Дейвином за день людей, очень пьяна. С трудом сосредоточив на нем взгляд, она сказала:

   – О. Ведьмак. Ну, привет.

   Шутка была грубовата на вкус графа, но он решил не обижаться и ответить тем же.

   – О, – ответил он, – привидение. Доброй ночи.

   – Еще вечер, – возразила она.

   Он принюхался.

   – Кто же вечером мешает коньяк и виски? Судя по твоему состоянию, точно ночь. Ты встать можешь?

   – А зачем? – она пожала плечами и сунула руку в карман тонкой куртки, наброшенной на платье, сравнимое по длине с короткой мужской люйне.

   Ниже платья были прозрачные чулки, острые колени под ними, прямые лодыжки, на вкус графа, слишком сухие, и туфли, напомнившие сааланцу копыто квама, только совершенно черные. Пока Дейвин разглядывал женщину, она достала из кармана "вечную" сигарету – тонкую, тоже черную, с алым кантом – и затянулась. К запаху коньяка и виски, наполняющему воздух, добавился запах яблочной шкурки. Маг наклонил голову и вежливо улыбнулся.

   – Ну вот что, милый призрак. Сейчас ты встаешь, а если не встаешь, то я тебя поднимаю, и мы идем в квартиру. Потому что комендантский час начался сорок минут назад, и ты сейчас должна быть в месте более надежном, чем лестница жилого дома. Даже если лестница закрыта и освещена.

   Пьяное привидение криво посмотрело на него из-под черной челки:

   – В тридцать вторую? А чья она теперь?

   – Ты бывала раньше в этом доме?– удивился Дейвин. – Вставай, вставай, пойдем.

   – А почему еще, по-твоему, я могла бы тут сидеть? – хмыкнула женщина. – Где сейчас ее предыдущий хозяин, кстати?

   Граф остановился:

   – Ты знакома с Женькой?

   Дейвин никак не ожидал, что после его вопроса женщина развернется к нему всем телом прямо на ступеньках, вцепится в его руку и совершенно трезвым, срывающимся на шепот голосом спросит: "Так он жив?" Но случилось именно это. Граф понял, что, кажется, фильм по меньшей мере откладывается. Вечер стремительно превращался из уютного в интересный.

   – Да, он жив. – Да Айгит потянул женщину за руку и поднял со ступеней. – Но давай все-таки зайдем в квартиру и хотя бы назовем друг другу свои имена. А потом сперва ты мне расскажешь, как ты тут оказалась и что тебя сюда привело, а после я тебе расскажу... что-нибудь, что тебе будет интересно знать.

   И уже через час он знал, что ее звали Дина и что Женьке она приходилась сослуживицей, а он ей – безнадежной и отчаянной любовью, ставшей ее тайной. Она, оказалось, бывала у него дома – чаще с рабочими обсуждениями, но пару раз и просто заезжала попить чаю и поболтать за жизнь. Из ее рассказа, а больше из умолчаний, граф понял, что за три года ее тайна прогрызла в ней порядочных размеров дыру, в которую свободно помещался литр крепкого алкоголя. Дейвин приготовил ужин на двоих, но она почти не ела, а только жадно слушала его рассказ о том, как Женька собирался, как переезжал во Львов и как вышло, что он почти никому не мог рассказать ни о датах отъезда, ни о том, куда и зачем переезжает. Потом граф перенес ее, уснувшую прямо за столом, на диван в гостиную, укрыл пледом, поставил на журнальный столик стакан и кувшин с водой и вышел. В коридоре усмехнулся, качнул головой и ушел в кабинет спать.

   Утром его разбудил запах очень прилично сваренного кофе. Он вышел в кухню в халате поверх люйне, перебросив волосы на плечо, увидел краску стыда поверх всех следов похмелья на ее лице и сказал:

   – Дина, только не извиняйтесь, пожалуйста. И у меня осталось два вопроса, которые я вчера не успел вам задать.

   У нее задрожали руки, но кофе она все-таки не пролила. Глотнув и облизав губы, она произнесла:

   – Да, конечно.

   – Вы живете одна, или сейчас вас кто-то ищет? Вам не нужно позвонить или написать близким, что с вами все хорошо?

   – Это терпит до вечера. Мои близкие привыкли.

   Беда, похоже, была больше, чем показалось сперва. Но это могло и подождать.

   – Хорошо. Теперь скажите, ваши с Евгением разговоры за жизнь – буду ли я прав, если предположу, что они касались не настоящего времени, а давно прошедших лет?

   – Вы правы. Именно так и было, – она вдруг вскинула голову и собралась. – Нет, у меня дома не хранится ничего запрещенного вами. Я – историк кино. У меня есть только книги и фотографии. И цифровые копии старых кинолент.

   – Допустим, запрещено все-таки не мной, – улыбнулся Дейвин, пытаясь смягчить острый угол в разговоре. – Лично я запрещаю только две вещи: инородную фауну и теракты. Остальное не в моем ведении, и если честно, я не со всеми решениями согласен. Скажите, вам же не нужно убегать прямо сейчас? Если вы позволите, я приведу себя в порядок, и мы продолжим разговор. Да, кстати, могу предложить вам полотенце, если вас не смутит принимать душ в чужом доме.

   – Я... Ну... Наверное, да. То есть, спасибо.

   – Вот и отлично. Все необходимое вы найдете в шкафчике на полке за правой дверцей.

   Выходя из кабинета уже одетым и причесанным, Дейвин надеялся, что не слишком ее напугал. Она была на кухне, курила свою сигарету и глядела куда-то в стену. Судя по тому, что волосы у нее были еще влажными, для разговора было не меньше получаса.

   – Дина, – сказал он, присаживаясь к столу, – позвольте мне быть откровенным. Я хотел бы продолжить знакомство.

   Она повернула голову и так прищурилась на него, что ему стало не по себе.

   – Извините, если я что-то не то сказал, русский язык все же не родной для меня. Я могу быть неточным в словах, но мне не хотелось бы быть понятым неверно. Мне очень не хватает общества Жени, и дело не только в том, что мы дружили и продолжаем дружить, хотя сейчас возможностей для общения у нас меньше. Дело еще и в том, что мне бывают нужны справки по истории этой земли, а дергать его каждый раз, когда у меня возникает такая необходимость, просто бессовестно. И были вещи, о которых я его не спросил тогда, а теперь мне очень неудобно без этого знания.

   Она снова выдохнула пар с яблочным запахом куда-то в угол стола.

   – Так. И о каких же вещах идет речь?

   – Дина, меня интересуют реалии второй мировой войны.

   – Только второй?

   – Не только. Но они в первую очередь.

   – Хорошо. В этом объеме – хорошо. Извините, у меня нет при себе визиток...

   – Это неважно, просто назовите мне свое имя и дату рождения, я все выясню сам. Обещаю не пользоваться для этого ресурсами полиции. И кстати, в ответ на вашу любезность, кроме компенсации за потраченное время я могу обещать иммунитет от преследований по... как это... религиозным основаниям, да?

   Она вдруг взглянула ему прямо в глаза с каким-то странным отчужденным интересом:

   – Только мне?

   – Нет, не только, – улыбнулся он, – но не половине города, разумеется.

   – Понимаю, – она кивнула, слегка поморщившись, и Дейвин вдруг понял, как сильно она была сосредоточена в предыдущие несколько минут. Похмелье все еще глодало ее голову, но только теперь она почувствовала это снова.

   – Дина Яновна Воронова, семнадцатого октября тысяча девятьсот девяносто шестого года рождения, Санкт-Петербург. Запомните?

   – Да, конечно. Я напишу вам в Фейсбук, не возражаете?

   – Лучше используйте ВКонтакт, он менее публичен.

   Дейвин наклонил голову:

   – Я понимаю, общение со мной может вам испортить репутацию.

   – Ну, репутация Ревского как-то выжила, – усмехнулась она, – хотя он сильно рисковал.

   – Да, – Дейвин сделал неопределенный жест рукой, – но это было три года назад, тогда досточтимые еще только начинали браться за дело всерьез. А теперь они наделали, а князь отвечает.

   – В смысле, наместник? – прищурилась Дина

   – Да, наместник края. Я с ним связан вассальной клятвой... впрочем, неважно.

   – Почему же, – возразила она, – по крайней мере, теперь я знаю, откуда и как Ревский брал материал для первых двух своих статей про национальный костюм саалан.

   Дейвин улыбнулся.

   – Вы правы, именно у нас. И не только для первых двух. Но я, пожалуй, не буду рассказывать, как именно он это делал. Могу только отметить, что он был очаровательно бесцеремонен.

   – Я его другим и не помню, – улыбнулась она, и Дейвин вдруг увидел, что снова сделал ей больно этим напоминанием и извиняться ни в коем случае не следует, чтобы не сделать хуже. И решил свернуть беседу, чтобы не испортить едва налаженный контакт.

   – Дина, мне хорошо бы быть в Приозерске не позже заката. Куда вас отвезти?

   – Спасибо, я лучше пешком. После вчерашнего, знаете...

   – Дина, но зачем же вы вчера... – Дейвин вдруг понял и прервался. – Стойте. Не говорите. Афтепати после ежегодной городской премии, так?

   Дина удивленно качнула головой:

   – Да, судя по этой вашей фразе, вы с Ревским действительно дружили, – и после короткой паузы добавила. – Знаете, вы передайте ему привет.

   Последние слова она проговорила уже вставая. Дейвин вместе с ней вышел из дома и прошел к проспекту, откуда она направилась пешком в сторону Комсомольской площади. Граф приподнял брови ей вслед и пошел за машиной на парковку. Когти фавна вскрывали двери и капот минут за пять, и бросать машину в темном дворе было неразумно, так что он предпочитал пройтись пешком лишние четверть часа, но найти машину целой. По дороге до Приозерска Дейвин вспоминал весь разговор раз за разом и пытался осмыслить случившееся. Почти к концу пути он пришел к выводу, что нашел себе забавных сложностей в виде обязательного приложения к полезному контакту.

   Явившись в Приозерск и доложив секретарю князя о своем появлении, он узнал, что досточтимой Хайшен в резиденции князя нет, она как раз ушла по порталу в город и сейчас, вероятно, уже беседует с графом да Онгаем. Тему этой беседы граф даже не взялся бы угадывать. Впрочем, Скольян появился сам в Приозерске после полудня, выловил Дейвина, осчастливив этим студентов, и пожаловался ему на требование Хайшен. Дознаватель захотела ни больше и ни меньше, чем встречи с Мариной Лейшиной, правозащитницей, автором и инициатором майского тинга. Сказав это, Скольян да Онгай некоторое время молчал. Молчал и граф да Айгит. Потом заместитель мэра посмотрел на заместителя наместника и самым невинным тоном осведомился:

   – Дэн, у тебя, случайно, нет ли ее личной почты или телефона?

   Дейвин в ответ посмотрел на Скольяна очень большими глазами и некоторое время не знал, что сказать. Потом, наконец, ответил:

   – Знаешь, не повезло. И ключа от ее дома у меня тоже нет, увы. Меня пока что даже на кофе в этот дом не приглашали.

   – Я просто спросил, – пожал плечами Скольян.

   – Я понимаю, – усмехнулся Дейвин, – когда жареная рыба кусает за нос, и не то спросишь. Но Скольян, когда князю потребовалось связаться с ней, он воспользовался ее юридическим адресом, и знаешь, все получилось.

   – Дэн, но если она ответит отказом? Что я скажу Хайшен?

   – Лие, но это же дознаватель! – удивился Дейвин. – Ты просто покажешь ей ответ, и все.

   Сказав это, Дейвин собрался было идти назад к студентам, но Скольян остановил его.

   – По крайней мере, – сказал он совершенно отчаянным голосом, – помоги мне составить письмо так, чтобы не я был виновником этого отказа.

   – Почему я? – удивился граф.

   – Твой донор – преподаватель изящного стиля. Ты чувствуешь местные традиции лучше. Дэн, у меня нет права на ошибку, я и так в очень неудобном положении.

   – Ну хорошо, – вздохнул Дейвин. – Сейчас я посмотрю образцы.

   Потратив двадцать минут на поиск в шаблонах писем, он вывел на экран необходимое и развернул к Скольяну монитор:

   – Запоминай. Но на твоем месте я бы не рассчитывал на согласие.

   Скольян перечитал тексты несколько раз, поблагодарил и ушел в Адмиралтейство.

   К концу дня он получил ответ, показал его досточтимой Хайшен и переслал Дейвину.

   «Уважаемый вице-мэр! Мы ценим интерес к нашей деятельности и благодарны вам за попытку прояснить ситуацию. К сожалению, пока нет ответов администрации наместника на наши вопросы, с проверяющими из империи никакие встречи невозможны, это нарушение субординации, и оно может помешать и нам, и вам добиться тех целей, ради которых вы предлагали встречу. С уважением, администрация „Света в окне“: М. Лейшина, В. Рубинчик, Е. Саамо. 07.06.2027».

   Судя по адской головной боли, вид у меня был бледный. Машину трясло на ухабах, и каждый удар отдавался набатом под черепом. Еще и Сержант рокотал, что твой гром. Я было заикнулась с просьбой быть чуть потише, но он рявкнул так, что я заткнулась до самого Приозерска.

   – Увольнительная... – и дальше шла непереводимая игра слов, причем сразу на трех языках. – Да чтоб я... – и тирада продолжалась, с рядом весьма обидных определений в мой адрес. – Да когда-нибудь... – и все узнавали много нового о сексуальных практиках моих предков до седьмого колена и их предположительном родстве с представителями флоры и фауны заповедных мест.

   – Да что я такого сделала-то!

   Еще до ответа Сержанта наши заржали, причем всем составом.

   – Ничего. Совсем ничего! Кто в соседний бар на полчасика отпросился?

   – Я-я-я, – протянула я после короткой паузы, помня, что свой ответ Сержант получит, и он не в гляделки играть будет, как князь, он у нас существо грубое и неинтеллигентное.

   – А кто там нажрался, как последняя скотина, за эти "полчасика"??

   – Да я ж...

   Но он уже не слушал.

   – Кто на стволе оружия чужие лифчик с трусами крутил и кричал про "феминизм – сила"?! Какой, твою мать, феминизм?! Весь кабак аж рыдал... А что ты, пташка наша голосистая, за песню своему белобрысому спела, что у него глаза стали шире стакана?? Я такой гадости, как эта, век не слыхал. Кто и какого губернатора приказал скормить волкам?

   – Да это "Аквариум"!

   – Какой, чтоб тебя, аквариум?! Натуральный деревенский бунт!

   – Да песни Гребенщикова тут все сто лет знают...

   – Ну, блин, у вас и традиции... А на кой предмет ты стриптиз пыталась устроить в кабаке? И почему обязательно на фоне пожара?! – я мучительно зажмурилась, припоминая дорожку догорающего виски на стекле стойки, спину уходящего Эгерта и внезапно тесный ворот футболки, жаркий и мешающий дышать. Форменная куртка куда-то пропала еще раньше. – Не-е-ет, ты не молчи, ты говори! Не все ведь видели, пусть люди хоть послушают!

   – Э-э-э, – я резко перестала быть, как там Полина выражается... речевым существом, вот. Впрочем, у моих сослуживцев со словами было не лучше: они хрюкали, фыркали, давились хохотом и пытались упасть с рыданиями под сидения.

   – А кто на потолке бара очередью из автомата сердечко нарисовал, а потом сказал: "Какая хорошая жопа, жаль, ничья"??

   Сержант остановился перевести дух и закончил контрольным в мою и так больную голову:

   – И каким попугаям ты требовала свободы, когда тебя, дуру бешеную, наконец скрутили? И чьи это стихи ты в казарме читала матом, про селедку? Вряд ли ведь собственные?

   Сержант вдруг переменил тон и тему:

   – Между прочим, спиши потом слова. Стихи ничего так, прочувствованные. Знал человек жизнь, сразу видно, – и вернулся к прежнему. – А тебя мы воспитывать будем. Не-ет, пороть я тебя не стану, и не надейся. Все равно без толку.

   – Да ты даже не проверял, – вскинулась было я, но заткнулась под его взглядом.

   – До конца месяца будешь приводить одежду в порядок и думать, шнурки гладить и внимать отеческим наставлениям досточтимого Нуаля, пряжки полировать и устав цитировать. А чтобы тебе точно скучно не было, сдадим напрокат в детский сад, они сильно просили и плакали. Тебе там самое место.

   Утром после развода Сержант поднял меня с плаца за воротник, прошипел "прекрати паясничать" и повел сдавать с рук на руки Полине. Я пыталась было упереться, что дорогу знаю, но он мило улыбнулся, очень-очень мило, и сказал, что нет-нет, ему совсем не сложно, а так оно будет надежнее. Я вздохнула и поплелась за ним.

   Когда мы пришли, Полина сказала, что очень рада, поблагодарила за то, что нашли возможность выделить человека в сезон, и сразу вытащила из шкафа два с лишним метра шнура толщиной примерно с мизинец. Я попыталась попятиться, но сзади стоял Сержант. Полина коротко объяснила ему суть дела: ей был нужен кто-то, играть за "взрослого" в ее играх с детьми, потому что сама она правила рассказать может, бегать и лазать тоже справляется, а вот прыгать и падать – нет, врачи давно запретили. Меня она все же знает, ну и вот. И как здорово, что Сержант так любезно согласился, и когда же ей меня вернуть ему в целости и сохранности? Сержант хмыкнул, что, мол, до конца месяца, а то и далее, я совершенно, просто абсолютно свободна, потому что никто в своем уме мне, такой, сортир и половую тряпку не доверит, разве что берцы в зеркало полировать, да к концу месяца, если замечаний не будет, картошку чистить допустят. И поделился причинами, то есть утренней их частью. А потом и вечерней, в общих чертах. А потом сказал, что берцы почистить я и вечером успею, а дети – это святое.

   Полина посмотрела на него неожиданно задумчиво:

   – Картошка. Какая хорошая мысль! Детям, кстати, будет полезно освоить этот навык, но ближе к осени.

   Внутри себя я замерла в тоске – сейчас они как сговорятся, и я весь сезон в казарме просижу. Они, можно сказать, ударили по рукам, и Сержант наконец ушел, пообещав вечером вернуться и оставив меня у Полины в кабинете. В качестве игрового школьного инвентаря, не иначе.

   Полина кивнула мне на стул

   – Присаживайся и рассказывай. Сама рассказывай. Честно.

   – Дак а чего, – я с удовольствием плюхнулась на стул. – Я это... До конца месяца тут.

   – Дак – это утка, милая, – заметила она с нехорошей прохладцей. – И что было на этот раз? Мордобой, пьянка, самоход?

   – Ну-у-у, – и я поняла, что рот у меня сам растягивается в улыбке до ушей. В баре все же было очень весело.

   Но Полина косо глянула на меня:

   – Зая, давай без сцен. Или я спрошу это вечером у твоего начальства и буду все знать на несколько часов позже, вот и все.

   Когда она, обращаясь к кому-нибудь, говорила "зая", это всегда было очень плохим признаком. Я за ней такое давно знала. Не стоило дожидаться обращения "драгоценная моя".

   – Дебош, вообще-то, – призналась я. – Но было весело.

   – Ахха... Стекла в кабаке целы?

   – Конечно.

   – А теперь, заинька, пожалуйста, внятно и подробно назови причины, по которым ты осталась в казарме на месяц, без увольнительных и Охоты.

   Вздохнув, я посмотрела на руки и начала перечислять.

   – Я пела. Песню "Аквариума". Требовала освободить попугаев. Читала стихи в казарме, матом. Судя по записи, душевно вышло, со слезой в голосе в нужных местах. Еще выступала за феминистическую платформу и ее срочное внедрение в жизнь.

   – Все? – бесцветным голосом спросила Полина.

   – Еще немножко постреляла, – призналась я. – Но не по окнам.

   – Стены, потолок?

   – Потолок, – разговор мне нравился все меньше.

   – Дай-ка догадаюсь... слово из трех букв, так?

   – Нет.

   – Формально цензурно? И сразу второй вопрос – только пьяный стриптиз был или, может быть, признания в любви первому не увернувшемуся?

   – Формально даже гламурно. А может, оставим это?

   – Нет. И давай не затягивать.

   – Пожар был... Маленький... А перед этим я за феминистическую платформу и ее претворение в жизнь и выступила. А белье я одолжила у стриптизерши, отличная сцена была: она у пилона во всей красе, а рядом я в форме с ее бельем на стволе. А футболку порвала, потому что душно вдруг стало. Это не стриптиз был.

   – И сколько в тебе было?

   – Не помню. Но не очень много.

   – Если стало душно в футболке – было слишком много. Но это бывает, когда пьешь поверх нервов и недосыпа... Алиса. У меня к тебе очень серьезная просьба.

   – Да? – я посмотрела на Полину.

   – Я очень прошу тебя не позорить память Леонида такими выходками. Между нами, мои аплодисменты шутке на плацу. Она, конечно, за гранью добра и зла, но безусловно удачна. Он тоже оценил бы.

   Я довольно улыбнулась. За два года неожиданных отжиманий в любом месте и в любое время я неплохо подтянула физическую форму и сегодня, когда Сержант скомандовал "разойдись", упала в упор лежа и попыталась уйти с плаца так, потому-то он меня за ворот и поднял. Отделение, разумеется, полегло в корчах на травку за плацем. Но Полина продолжила говорить, и настроение у меня упало делений на пять, если не на восемь, и продолжало падать с каждой ее фразой.

   – Я могу понять, и даже поприветствовать отчасти, матерную поэзию, он тоже был знаток и умелец.И стрельбу в потолок он бы понял и, наверное, даже одобрил. Ход со стриптизершей – да, смешно и в чем-то даже эстетично. Но свободно распространяющийся огонь в помещении – тупая шутка. Неумная. Мы обе знаем, он такие не любил. Больше так... – она вдруг вздохнула. – Просто не надо, пожалуйста. Ради него.

   Я хватанула ртом воздух. Казалось, что меня ударили под дых. Я не знала, что сказать и даже что думать. Потому что позавчера было весело. И вчера, несмотря на похмелье. И сегодня утром. А теперь – совсем нет. Потому что он бы правда не одобрил. И будь он в том баре, моя эскапада даже до брудершафта со стриптизершей не дошла бы. Но Лелика больше не было. Нигде не было.

   Первый час после кислого разговора в кабинете Алиса была заторможенной и апатичной, потом все-таки распрыгалась и к вечеру бодро скакала с ребятами серии по двадцать и больше прыжков в подходе, когда девочки уже устали и отвалились на скамейки. А утреннего разговора уже почти не помнила. Сержант пришел за ней перед полдником, посмотрел на ее футболку, слегка потемневшую от пота на спине, выразительно промолчал – и вернулся через несколько минут, видимо, отправив свою подопечную в казарму.

   – Даже удивительно, – сказал он. – Наше чучело у вас с утра, а школа до сих пор стоит.

   Полина махнула рукой вполне философски:

   – Да тут их полторы сотни таких красивых, так что одной больше, одной меньше... Алиса разве что постарше, но могут-то они не меньше, чем она. Все если не прямо с улицы, то около того, и примерно настолько же разобранные.

   – А вы-то ей кто? Она о родне вообще ничего не говорила, а тут прямо светится вся.

   – А я и не родня, – Полина улыбнулась, – я подруга. Была. А сейчас не знаю, как это можно назвать... В общем, она мою жизнь у наместника как-то выпросила. После чего он мне вручил ответственность за ее благополучие в той области, где не может доверить никому другому.

   – Я на вашем месте выбрал бы расстрел, – ухмыльнулся Сержант. – На своем тоже, но...

   – Можно подумать, меня спросили, – с улыбкой развела руками Полина. – Поставили перед фактом прямо в камере, дали десять минут на сборы и привезли сюда.

   – Эк вас угораздило-то...

   – Да не то слово, – засмеялась Полина. – Но пролитого не соберешь, и наши пули уже не улетели. Мой приговор был заморожен первым, все последующие дела приостановили до выяснения, и это само по себе уже неплохо, что бы лично я ни думала про свои планы на жизнь. Теперь осталось Алисе помочь восстановиться.

   – Она всегда такой, как сейчас, была?

   – Нет, совсем нет. Честно говоря, я не уверена, что на ее месте вообще возможно выглядеть и вести себя иначе, но она не просила меня об этом рассказывать. И что бы ни было раньше, дальше ей жить именно с этим. А нам всем жить с ней, поэтому вводить ее в рамки придется все равно. И кстати, мы утром поговорили с ней на довольно грустную тему, так что если для нее перед сном найдется работа типа колки дров или штабелирования ящиков, будет очень хорошо. Ненадолго, часа на полтора. Чтобы ей уснуть нормально. А то сейчас остынет после площадки, задумается – и будет вам веселое утро.

   – Даже удивительно, – задумчиво проговорил Сержант. – Сколько забот и беспокойства может всем доставить одна маленькая девочка. Каждый раз удивляюсь, так и не привык за два полных года.

   – Ничего, – засмеялась Полина. – На время присоединим к моим гаврикам, глядишь и подрастет. В общем, раз уж это наше с вами общее горюшко, то вы заходите, если что. И я тоже, если позволите, к вам иногда заглядывать буду.

   Следующим вечером Сержант после ужина остановил меня, кивнул в сторону окон комнат Нуаля и сказал:

   – Иди, тебя уже ждут.

   Я только вздохнула. Профилактическая беседа – не называть же это действо конфиденцией, в самом деле. Я не выбирала и не принимала Путь. Где-то замполит, где-то полковой священник, а у нас – досточтимый Нуаль. Могли еще психолога завести, но не стали, историческое время гостей не располагает к таким изыскам. Впрочем, ничего плохого от Нуаля я не ждала. Он не станет проверять правильность моих реакций и ответов, да и степень моей лояльности саалан досточтимому побоку, это все забота князя, раз у меня его кольцо. Так что все, что Нуаль мог мне предложить, это понадеяться вместе, а потом посочувствовать друг другу, что чаяния опять не сбылись. Ну и печеньки с чаем, как без них беседовать-то. Саалан считали, что сказанное досточтимому во время таких бесед не покинет стен комнаты, и, пожалуй, этой своей уверенностью делали Нуаля куда более приятной компанией, чем любого замполита при части, даже если он маскируется под психолога.