Текст книги "Между честью и истиной (СИ)"
Автор книги: Эгерт Аусиньш
сообщить о нарушении
Текущая страница: 62 (всего у книги 69 страниц)
20 Ледяной рассвет
Третьего января, в последний день, отведенный на отдых гвардий и спецподразделений, гвардейцы вдруг заметили, что, судя по рациону, праздник и не думает заканчиваться. Да и не только на столе обнаружились изменения. В кордегардиях обсуждали многомясый суп солянку и смешную еду вареники. И говорили о новых развлечениях, подхваченных у местных. Одни гвардейцы рассказывали про кино с живыми людьми, которые играют других живых людей, другие – про игру в доминошки и в лотошки. Между разговорами парни и девицы изобретали способы эти самые доминошки и лотошки добыть себе в казармы. Я хихикала в кулак над гвардейцами, которым утка, курица и гусь в одном супе было уже слишком шикарно, и рассказывала девчонкам Асаны, как сделать домино из дощечек. Без всяких подвохов, честно. Подвохом была сама идея домино в гвардейской казарме. Правила карт русского лото я не помнила, их там было за два десятка, но в Интернете их вроде еще можно было найти. Правда, с бочонками возни предстояло столько, что поиграть в это удалось бы только к весне, даже если озадачиться этим прямо завтра. А еще надо было найти, из чего их смастерить. С выходных ребята приходили совершенно очумевшие, и было с чего. В городе начали открываться игорные клубы, причем двух разных категорий: «детские» и «взрослые». Во «взрослых» цвело: рулетка, покер, бридж, блэкджек, преферанс, кости, бинго и еще какая-то сааланская хрень, примитивная, но жутко прилипчивая. В «детских», как назвали клубы с настолками, за совсем смешной взнос можно было поиграть в трик-трак, лото, домино, мафию, манчкин и еще с десяток игр, которые не возбранялись и досточтимым. Каптеры, слегка растерянные открывшимися возможностями, составляли сметы на закупки мыла и моющих средств в крае, чтобы Асане не платить ощутимые пошлины за пользование порталами, и хотя местные средства на мой вкус были дороговаты, выходило все равно дешевле, чем то, что гвардейцы и мы получали из-за звезд. Да и, честно говоря, оно было более привычным, а то сааланский национальный мыльный ароматизированный песок наши так и не научились даже толком различать за четыре года. А еще Асана где-то добыла договор на пошив форменного белья нам всем, и мы должны были вот-вот получить комплекты. В подразделении это довольно активно обсуждалось. Все прикидывали и соображали, как это носить, насколько часто менять, и можно ли летний комплект носить прямо на белье, упразднив футболку, и что лучше – хлопковые носки или шерстяные окрэй. За этим всем я совершенно не заметила, что князь не звал меня к себе с Длинной ночи. Потом заметила, призадумалась, пришла к выводу, что когда позовет, мне будут разборки за Полину по полной программе. И решила, что чем дольше этого не случится, тем лучше.
А потом наступило пятое января, я вылезла в сеть и увидела интервью Полины в "Невской газете". Быстро пробежала глазами, закусила губу и прочитала еще дважды, остро жалея, что принтера нет, а за цветными маркерами все равно идти к досточтимому. Есть тексты, с которыми, когда они на бумаге, работать легче, даже если они кажутся маленькими, но и с экрана было понятно, что она ставит точку в истории с порталом, да такую, что не заметить ее невозможно. Вряд ли после такого заявления кто-то решится отстаивать тезис, что Полину заставили передать портал, даже если продолжит так считать. И, значит, все, что пока бушевало только в сети, уйдет в реал. Кто-то замолчит и будет ждать весны, возможно, заморозит бизнес, чтобы открыться вновь, если политика имперской администрации не изменится, а Полина не даст другое интервью, скажем, за пределами края. Кто-то молча подаст заявление на выезд, а кто-то, и они будут самыми громкими и опасными, с полным на то правом объявят Полину предательницей их светлых идеалов борьбы с оккупацией.
Понятно, что примирение князя с теми, кого его администрация теперь называла "Союзом свободных предпринимателей", и участие боевых групп в зачистке города ставило крест как на надеждах правительства в изгнании перестать таковым быть, так и на планах ребят Эмергова получать выгоды от бардака в крае. Ну а московские либералы сперва проорутся в сети, потом посмотрят, чего они собственно, потом подерутся, выясняя, кто из них раньше понял, что Полина – предательница и вообще засланный казачок, прямо как я, ну а дальше будут искать новое знамя. Будь у меня чуть больше времени на сеть, я бы даже вычислила, кто им станет. Впрочем, все это было головной болью князя и да Айгита. Будет надо – снимут с дежурства и выдадут свободный ноутбук.
Я прижала ладони к вискам и закрыла глаза. Это уже все было. Красное дело, белое дело. И выбор, который делали лишенные гражданских прав "бывшие", когда им стало понятно, что большевики – навсегда и восстановлением страны будут заниматься их враги и разрушители всего, что было страной и жизнью "бывших людей". Им тогда пришлось выбирать из двух неизвестных. Идти ли на службу новой власти и быть со своей страной, сколько получится, с риском кончить жизнь от рук новых союзников, или затаиться и ждать освободителей. В прошлый раз освободители пришли со свастиками и идеями расового превосходства. В этот раз будут говорить о мире и гуманистических идеалах.
Я вдруг поняла, что надо быстро думать, как отвечать ребятам из боевого крыла. Про Полину они теперь обязательно спросят. По-хорошему, стоило выключать комм и идти либо в наш зимний сад, продышаться, либо на стадион, побегать. Но я продолжила бездумно листать новостную ленту ВКонтактика и в одной из групп с красивыми фотографиями города наткнулась на комментарий девочки, которую я помнила по чату "детей пепла". Она появлялась очень недолго, не успела поучаствовать ни в чем серьезном, потому что сперва у нее были выпускные экзамены, потом поступление, затем учеба, и в довершение всего вдруг сложился брак с однокурсником, удачно пристроившимся на работу в администрацию города. Разумеется, он очень быстро заинтересовался Путем – без фанатизма, ровно настолько, чтобы быть принятым среди других таких же. Алика была подчеркнуто нейтральна, но... Всем все сразу стало понятно. Из общих чатиков она исчезла незадолго до новгородских арестов, успев призвать всех к миру и пониманию напоследок. И вот теперь...
Все беды этого города из-за нежелания слушать и видеть друг друга. Нельзя было считать, что все саалан ответственны за то, что делали только некоторые из них. Если бы мы все прислушивались к друг другу, то крови в городе пролилось бы намного меньше. А теперь те, кто призывал нас жертвовать своими жизнями и выбирать свободу, братаются с бывшими врагами, но погибших не вернуть. И всего этого можно было бы избежать! Мы хотели только мира. Мы искали возможности понять друг друга и то общее, что связывает нас с гостями, они лишь разрушали и сеяли ненависть. И теперь именно террористы и их пособники называли и продолжают называть моего мужа и моих родителей «коллаборационистами», как будто у них был настоящий выбор.
А дальше она сослалась на текст, после чтения которого мне захотелось одновременно швырнуть комм об стену, вымыть руки и дать кому-нибудь по морде. Просто так, чтобы поверить, что я жива, а результат в виде гауптвахты и нарядов явится в ощущениях немедленно, как Сержант подойдет. Отложив комм и протерев лицо вдруг задрожавшими руками, я прошла по всем ссылкам и нашла источник репоста. Он оказался очень старым, лет восемь ему было точно. Писала какая-то москвичка, для московского же "фемьюнити", оттуда и разошлось. Живой журнал авторки был давно удален, так что мысль выяснить о ней хоть что-то я забыла сразу. И перечитала текст снова.
Тогда, больше девяти лет назад, летом перед аварией, над жителями края посмеивались, объясняя растущее число проблем их же собственным свободным выбором. Некоторые прямо говорили: за что боролись, на то и напоролись. После октября восемнадцатого года говорить это стало как-то не слишком прилично, но отношение осталось. Досталось его и мне, в том числе от того же «фемьюнити», ясное дело, к Манифесту поначалу отнесшегося с сочувствием – до первых наших акций. Этот пост можно было бы принять за голос в мою защиту, вот только такой защиты я не просила. И хорошо, что на глаза он мне попался лишь теперь. Потому что защищал он на самом деле тех, кто бросил город не в день аварии и даже не зимой девятнадцатого года, когда от холода умерла учительница Полины и многие другие питерские старики, отказавшиеся покинуть город и пытавшиеся быть ему полезными до последнего дня. А написан он был гораздо раньше, задолго до аварии.
Я ткнулась взглядом в очередной абзац и замерла. В нем авторка рассказывала про то, что отсутствие информации о возможных дверях ничем не отличается от стенки. А потом еще поясняла, что отсутствие знания о возможности выбора нужно, типа, учитывать как внешнее ограничение. Вроде того, что если информации нет, то на антенну ее никак не поймаешь, и значит, если тебе повезло и ты информирован, нечего кичиться большей осведомленностью. По этой логике получалось, что деятели, написавшие донос на Полину, ничем не хуже ее самой, просто потому что они не знали, что можно иначе. Не, ну реально, не из космоса же они возьмут идею о другом поведении, когда желаемое так близко, а хозяйка желаемого сама виновата со всех точек зрения. Так что они нормальные, хорошие даже, люди, а она – не хозяйка и была. Ну так получилось. Дальше там было еще краше и в ту же струю. О том, что выбор между тем, что общее мнение поддержит, и тем, что общим мнением будет осуждаться, не выбор и был. И если есть свобода, то не может быть ни плохих условий, ни враждебно настроенных людей, ни социальных ограничений, да хоть и созданных властью. А иначе не свобода, и нечего.
Дочитав эти несколько фраз, я пожала плечами. Ну да. Социально одобряемой была как раз помощь Святой страже. Эти, которых мы эмерговским сдавали, и помогли. У них же выбора не было. А их ни за что в "Кресты", а потом из края нафиг, бедных. А они всего-то законопослушные граждане и вообще нормальные люди своего времени. Я поморщилась, нашарила в кармане сигареты, но решила дочитать и наткнулась на следующий тезис авторки. Переварить его без мата было той еще задачей.
Кроме всего уже изложенного, она еще заявляла, что есть разница между выбором, который свободный, и насилием, когда за выбор надо платить, и платить дорого. Потому что нормальный человек по своей воле жертвовать собой ради свободы выбора не станет. По этой мерке ненормальными выходили и Витыч, и Полина, и Марина Викторовна Лейшина, рискнувшая одновременно и жизнью, и именем, когда пошла к наместнику договариваться по-хорошему, и все, кто вышел на улицы в мае. Да чего там, и я тоже. Шкурно-то нас не припирало, свалить вполне могли. Однако и благополучие, и здоровье, и безопасность, и близкие отношения, и убеждения пришлось положить ради чего-то другого, чего авторка поста не видела. В ее системе координат увидеть это было нереально. И понятно, что выбор, по ее определению, выходил возможностью двигаться в каком-то из нескольких одинаково хороших направлений, вот только кто нам их тогда давал. Она еще замечала, что вокруг выбора из нескольких приятных вариантов споров почему-то никто не затевает.
Прочитав последнее, я криво усмехнулась. Авторка, видимо, никогда не выбирала между вечером с любимым мужем, который наконец-то не на смене, и возможностью метнуться в Тайланд на три дня, потому что наркобарона там берут вот прямо завтра. И рванув прямо сейчас, еле успеваешь доскакать с камерой и диктофончиком.
Дальше было неинтересно и противно. Последний пассаж, про наших людей, которые выбирать не любят и боятся, и ответственности за свой выбор совсем не хотят, вообще-то перечеркивал все, написанное до него. Но авторку это ничуть не смущало. Как и то, что этим самым "нашим человеком" вообще-то была она сама. И то, что эти самые, которые боятся, не любят и не хотят, и указывают пальцем на других, говоря, что вот у них выбор был, – это, вообще-то, тоже она, ей видно не было. Да и откуда бы ей это видеть с ее кочки зрения. Ведь с этой кочки любой, кто требовал, в том числе с нее, ответа за ее собственный выбор, оказывался манипулятором и насильником.
Я убрала комм и вышла на двор перекурить и додумать. Мы все в восемнадцатом году делали выбор в условиях неполной информации. Да, когда я писала Манифест, я знала про саалан больше, чем самые продвинутые аналитики спецслужб, просто потому что я с ними, считай, одной крови. И все равно я знала недостаточно. Но выбирала, потому что промолчать – значит одобрить то, что они сделали с городом и нами, и согласиться, что сгоревший Эрмитаж – досадная случайность, а разрушенный цирк – всего лишь острая фаза кросскультурного конфликта. Даже дозвонись я тогда до Лелика, все равно написала бы те же слова. Впрочем, по посту получалось, что именно я и есть насильник, предлагающий другим жертвовать собой и своим благополучием, оставаясь в безопасности благодаря Созвездию. Не саалан. Не «потекшие», всерьез двинутые на принесенной из-за звезд вере и ничуть не смущенные тем, что доступа к магии или хотя бы гражданства империи им эта вера не даст никогда, – ведь они «хотели только мира, а новый наместник за грехи предыдущего не отвечает». А я. И Полина, с ее отказом сотрудничать и вести дела с любым частным лицом или предпринимателем, работавшим с имперской администрацией. Ведь для многих это как раз стал выбор между близкими отношениями, благополучием и чем-то совершенно эфемерным, таким, как право считать себя петербуржцем, не замаранным сотрудничеством с врагом.
Выбор под давлением общества не может быть свободным? А что, где-то вообще бывает общество без давления и определения границ дозволенного? Разве что в Созвездии, но Саэхен по другую сторону звезд. Да и сам текст авторки, ратующей за осведомленность и свободу выбора, по ходу, и есть то самое социальное давление. И цель его – заставить замолчать тех, кто имеет силы выбирать между миской с баландой и свободой, понимая, что последствия решения будут оплачены потом и кровью. Тех, кто не стесняется громко говорить об этом своем выборе и спрашивать, где был лично ты, когда саалан разрушали нашу историческую память. В восемнадцатом году мы все выбирали вслепую, и те, кто не плыл по течению, прекрасно понимали, чем и за что они платят.
А этот текст, добытый Аликой из недр сети, – уж не знаю, зачем он был написан, – стал аргументированной защитой коллаборационистов от результатов их выборов. Под ее репликой он выглядел стройным ответом на любую попытку ткнуть "потекших" носом в то, чем заплатил город за их мнимую нейтральность: в расстрелянных коллекционеров и историков, в судьбы покинувших край по своей воле и в жизнь ученых, узнавших, что им нет места на родине, при въезде в край с научной конференции в Московии. Да и в крае, так-то, вариантов было не до фига. Выбор между смертью от рук террористов и гибелью в зубах оборотней – и расстрелом, кстати – по этой логике фиктивный, и значит, выбора нет. И тогда можно заявить, что у тех, кто этот выбор все равно делал, были дополнительные особые возможности, и следовательно, с них, выбравших, требовать можно, а с бедных заек, ничего не выбиравших, и спрашивать нечего. Но дополнительных возможностей никаких не было. Была храбрость отчаяния, знание, что терять больше нечего, и чувство, что если сидеть сложа руки дальше, можно ведь и досидеться. И выбирали в тех условиях из плохого, очень плохого и полного треша.
Текст, который Алика вытащила, был написан еще до аварии и вообще не здесь, так что товарищи с такой позицией были всегда и есть всюду. И если спросить их прямо, они всегда заявят, что свободы им было недостаточно, направления оказались навязанными, знали они мало и плохо и нечего тут приосаниваться, кичась своими дальновидностью и широким кругозором. И впишут всем, кто не испугался сделать выбор, блага и возможности, которые якобы позволили это сделать. А потом пойдут делать то же, что и делали до этого: ныть об отсутствии возможности выбора, находясь в относительной безопасности – по сравнению с теми, кого Алика вот так походя оплевала. Ведь в меню одни макароны социального давления и кетчуп недостаточной информированности, и значит, никакой ответственности за принятые решения нет и быть не может. Да и о результатах говорить не приходится, откуда бы им взяться, если никто ничего не выбирал, все действовали под давлением обстоятельств.
Я посмотрела в небо. Решения там не нарисовалось. Мелькнула шальная мысль завести аккаунт снова, назвать его "я вернулась" и пойти шуровать по сети. И не спрашивать Дейвина. Меня остановил вопрос о содержании блога. Постить в соцсетях фото с Охоты нам запретили под угрозой отстранения еще в прошлом сезоне. И рекомендовали вообще не сильно распространяться в сети где, что, сколько и какой ценой. А одними политическими прениями интерес к странице не удержать. И я задумалась на целых три дня.
Димитри в это время был занят вещами очень далекими как от простых радостей земли, так и от философских рассуждений о свободе выбора. Он обсуждал с досточтимыми дела давно прошедших лет. Не то чтобы ему было приятно это делать, но он помнил, как удачно закрылись некоторые вопросы, не дававшие ему покоя многие годы, после всего лишь одного разговора, и решил продолжить. Несколько конфиденций с Айдишем они готовились к этому разговору, и вот, настало время выяснить, что же из его детской жизни и юности стало причиной неверных или слишком дорого обошедшихся поступков.
Начался разговор с обсуждения очень давней истории, которую князь не любил вспоминать примерно настолько же сильно, как и историю своего отъезда из столицы. Точнее, сперва все было довольно невинно. Айдиш решил разобрать в деталях эпизод с появлением старшего сына графини да Гридах у досточтимого местного храма и задал грустные вопросы, ответов на которые маленький Ди не мог знать, а вот князь Кэл-Аларский не мог не видеть в этой истории очевидного. Задавал вопросы Айдиш, а Хайшен, с разрешения их обоих, присутствовала безмолвно.
– Итак, Димитри, ты пришел к досточтимому и домой уже не вернулся, так?
– Да, Айдиш. Так и было.
– Хорошо. Ты взрослый человек с большим опытом управления, что думаешь теперь об этой истории?
– А что я могу думать? – Димитри пожал плечами и чуть наклонился вперед в кресле. – Что меня решили не возвращать домой, а сразу отвезти в интернат и известить об этом семью по результатам. Силу моего Дара досточтимый видел, решение было очевидным – интернат в Исюрмере.
– Димитри, сейчас ты говоришь, как дитя, желающее казаться взрослым. Попробуй представить себе, что речь не о тебе. Допустим, я рассказываю тебе историю о том, что я сегодня принял в интернат еще одного воспитанника. Допустим, я сказал тебе, что досточтимый, доставивший его, сказал, что ребенок сам пришел к нему просить о помощи для младших братьев и сестер, а самому ему лет восемь или девять по местному счету. Допустим, на вопрос, сколько у него сестер и братьев, мальчик ответил, что с кузенами их пятнадцать и дома нет еды досыта, мыльной соли и топлива. Лекарств тоже нет, мама давно уже нездорова, а дедушка умирает. Допустим, мальчик одарен – скажем, как музыкант, – и достоин обучения в особой школе. Димитри, мы с тобой два взрослых мужчины, видевших многое и знающих правила хорошо. Как называется решение, которое принял досточтимый?
– Эээ... – сказал князь.
Айдиш видел, что Димитри тяжело задумался, но не спешил ему помогать и молча ждал. Князь положил голову на спинку кресла, посмотрел в потолок, потом снова выпрямился – и вдруг взглянул на Айдиша с недоумением.
– Это же изъятие из дома, Айдиш? Я был изъят?
– Во всяком случае, это выглядит как изъятие, – подтвердил конфидент. – И если даже досточтимый храма решил не поднимать шума и не позорить графиню и старого графа, суть остается той же. И пусть даже благодаря твоему Дару место в знаменитом интернате тебе было обеспечено, это не меняет дела, все равно все указывает на то, что ты был изъят. Иначе досточтимый зашел бы в дом твоих родителей и выполнил все формальности, а это не было сделано. Ты помнишь, в каких условиях Святой страже предписывается изъять дитя из дома?
– В условиях, когда неясно, останутся ли сайни в доме, чтобы позаботиться о нем... Но Айдиш, я же выполнял договор огня! Что могло случиться, чтобы наши сайни ушли?
– Давай сперва посчитаем, что случилось на тот день уже, – предложил досточтимый.
– Хорошо, – Димитри нервно растер руки.
Хайшен, глядя на это, удивленно вскинула брови. Впервые она видела у князя столько эмоций и такие сложности в самых простых логических построениях. Но это был не последний сюрприз.
– Помогай мне, Айдиш, – сказал Димитри. – У меня мысли путаются.
Хайшен удивленно подняла брови. И не стала вмешиваться.
– Может быть, чай? – спросил досточтимый.
– Да, чай, – согласился князь.
Взяв в руки горячую чашку, он вроде бы смог успокоиться и говорить более связно, по крайней мере, про печенье и засахаренные фрукты. Но едва короткий перерыв закончился, все вернулось в прежний режим. Айдишу пришлось задавать по пять раз один и тот же вопрос, по три раза переспрашивать, что может значить только что сказанное князем, и, не получив ответа, вновь говорить с Димитри о его прошлом, как о чьей-то чужой истории, чтобы он мог хоть как-то связать факты между собой. С великим трудом за час удалось выяснить то, что и так было известно Хайшен, но чего Димитри, видимо, до этого дня не понимал.
Когда он научился писать достаточно хорошо, чтобы на его письмо наконец соизволили ответить, он узнал, что досточтимые забрали сайни и самых младших детей в один монастырь, а старшие попали в два других. После этого его мать родила двух близнецов, но они умерли, потому что за ними некому было присматривать, как и за другими детьми. И, конечно, старый виконт сообщил об этом Димитри. Юный наследник получил из дома ответ на свое письмо с поучением: "Вот что бывает, когда вмешиваешь в семейные дела чужих, да еще Академию", – и винил себя и в разрушении семейного очага, у которого вырос, и в этих смертях. Действительно, из почти четырех пятерок детей дома да Гридах до совершеннолетия дожили только четверо. Да, в том, что эти дети выжили, не было никаких заслуг графини или женщин семьи, не говоря уже о мужчинах. Правда, все дети, кроме Димитри, были болезненно привязаны к родному дому и совершенно не интересовались судьбой погибших родичей и сверстников, хотя обычно дети, растущие в одном гнезде, очень заботятся о своих братьях и сестрах по гнезду, неважно, сайни они или люди. Да, графиня действительно рожала снова и снова, пока не истощила свои силы и не умерла, и тогда брат ее отца потребовал того же от других женщин семьи, а не получив желаемого, собрал под крышу выживших детей. Да, двое из четырех после возвращения домой окончательно и безвозвратно сошли с ума, и досточтимый принял их кольца магов, но их решили не помещать в закрытую лечебницу при монастыре, а оставить дома, поскольку старый виконт да Гридах пообещал надзор за ними. Хайшен слушала это все и понимала, что решение загадки, которую она не смогла разгадать больше сотни лет назад, опять где-то рядом, но она снова не видит его. О семье да Гридах Хайшен знала больше, чем Димитри. И это не было ей удивительно: перемещаясь между Хаатом, Ддайг и Кэл-Алар, увидеть северную оконечность Герхайма довольно затруднительно даже магическим зрением.
Сайни из дома да Гридахов действительно ушли, но досточтимые следили за семьей старого графа очень пристально после явления его внука в храм. И, поскольку малышей в этом доме для гнезда одного монастыря было слишком много, их распределили по разным замкам Академии. А сайни, покинувшим дом да Гридахов, предложили хлеб и кров в одном из северных монастырей. Монастырь, в отличие от дома, позволяет нескольким гнездам сайни быть под одним кровом, и это не влечет за собой ни болезней, ни драк, ни вырождения щенков. Значимый Дар из всех детей графини проявился только у Димитри и его младшего брата, Артораи. Его в свой срок перевели в ту же школу, где учился Димитри. Старший брат был к тому времени уже выпускником, а младший много болел, так что близко они не общались, хотя Димитри все время переживал, что не может себя заставить чаще навещать братика в госпитале. Младшему было, в общем, все равно. Он интересовался красивыми безделицами – слишком сильно, пожалуй. Еще вкусной едой и свежими фруктами – не нарушая приличий, впрочем. Но больше всего он интересовался вниманием сверстников и сверстниц. Так сильно, что к выпуску заработал прозвище "милый друг всей школы". Хайшен не знала только, устояли ли перед фамильным обаянием да Гридахов учителя. Димитри тоже был боек, даже чересчур, но все-таки знал границы. Арторая слишком мало колдовал, чтобы продлить свою жизнь в бессмертие, хотя был одарен и мог сделать это легко. Димитри все перипетии с братом и его Даром объяснял тем, что его очень рано забрали из дома, а сайни были слишком заняты в монастыре и не могли ему уделять много времени. А того, что его братика привезли в монастырь с воспалением легких, он не знал. Как и того, что инициировали его именно потому, что терять было уже нечего, и целитель решил попробовать хоть таким способом дать ребенку шанс. Поток действительно подхватил Артораю, и он выжил.
Главным, что привлекало внимание Святой стражи к семье после появления Димитри в храме, было нечто, о чем князь не знал. Но знала половина Академии и вся Святая стража. Хайшен пока что не собиралась ему говорить это, пусть с тех пор прошли почти два столетия. Более того, она строго сказала Айдишу, тоже бывшему в курсе дел семьи да Гридах, что Димитри не должен это узнать ни от кого из близких к Академии людей, неважно, связаны ли они обетами или свободны.
Этим фактом, заставлявшим досточтимых пристально следить за детьми графини да Гридах, было то, что многие из них были рождены от брата ее отца. Вот что было реальной причиной, по которой после смерти графини семья прекратила бесконтрольно и бездумно плодить новых детей. Святая стража выяснила эту подробность семейных отношений графини уже через несколько лет после того, как Димитри забрали в монастырь. Он был один из немногих, рожденных не от родственника, и сумасшествие не грозило ему, а знание о позоре матери только ранило бы его напрасно. Семья переехала в столицу, когда Димитри там уже не было, все предложения Академии он получил в отсутствие двоюродного деда. Как раз тогда, когда Арторая так и не получил кольца мага. Так что старый виконт изрядно прогрыз теменную кость молодому виконту посланиями в стиле "не будь ты таким себялюбцем, ты помог бы младшему брату хорошо подготовиться к экзамену и занять подобающее место в обществе". После гибели милой подруги Димитри получил письмо от брата деда, ставшего главой семьи. Оно содержало сухое извещение о том, что в столице негодного родича видеть не хотят, ритуальные три монеты и мешочек зерна в знак того, что семья больше не нуждается ни в его золоте, ни в его пище.
Знала Хайшен и кое-что еще, о чем князь предпочел не думать. Кроме его сестер, братьев и кузенов, умерших в младенчестве, до подросткового возраста дожили все дети графини да Гридах. А достигнув возраста недомага, они начали гибнуть один за другим настолько глупо, что Димитри был вполне вправе трактовать происходящее так, как он публично не раз заявлял в молодости. Он говорил, что Академия избавляется от наследников старинного рода и носителей древнего знания. И был в этом вполне солидарен с семьей, видевшей в нем всего лишь инструмент достижения своих неблагих целей. Академию это не слишком беспокоило, так многие говорили в тех кругах, где да Гридахи вращались. Там считали, что Святая стража сперва опозорила наследника и надежду рода, потом не дала второму наследнику занять подобающее ему место, и таким путем от них избавились, чтобы не терпеть конкурентов. Академия всегда так поступает с теми, кто идет своими дорогами и думает своей головой, говорили они. Именно это было заявлено причиной переезда семьи в Исанис, а не то, что да Гридахи пренебрегали своей землей до тех пор, пока их крестьяне не разбежались. Кстати, случилось это задолго до того, как семья переехала. Да Гридахи быстро забыли, что сперва они пытались перебраться в столицу герцогства, – возможно причиной семейного провала в памяти стало отношение старой герцогини, четко показавшей, что им тут не рады. Несмотря на всю северную гордость и традиционную нелюбовь к Академии и ее практикам. Столица оказалась более терпимой – и все сложилось так, как сложилось.
На начало дознания о сомнительной дуэли молодого виконта да Гридаха Академия знала о семье Димитри следующее. Об одном его брате уже носилась слава неразборчивого молодого человека по всей столице, и его двоюродный дед ничего не делал с этим. Еще двое к тому году сошли с ума и находились под присмотром семьи. Двое, о которых Димитри не знал, были обвинены во многих преступлениях. В списке, кроме воровства и мошенничества, были и изнасилования, и принуждения к сожительству, и неоднократное похищение в рабство. Виновные не пожелали предстать перед судом, оказались вне закона и спрятались где-то в Хаате. У них хватило ума не попадаться на глаза Димитри. Будучи уже членом совета вольного братства Дальних островов, он в лучшем случае вернул бы их правосудию, но мог, из родственных чувств, решить не экономить на веревке, отправляя их за борт к пьеврам и донным мусорщикам. Был еще один из этого поколения, тогда он числился погибшим. Сам Димитри к тому времени уже лет десять жил на Кэл-Алар и в Большом Саалан не появлялся. Уехал он при очень темных обстоятельствах.
Дело о дуэли молодого виконта стало вторым самостоятельным расследованием Хайшен, и потому она продолжила интересоваться историей семьи Димитри и после его формального окончания. Ей удалось выяснить, что числившийся погибшим кузен Димитри умудрился убраться в Дарган и там очень неплохо устроиться. Он не был да Гридахом, хоть и родился в доме. Умер он бездетным, но о нем пели дарганские ддайг, а его хрустальная могила хорошо известна по ту сторону границы и теперь, так что у него, в общем, неплохо сложилась жизнь. У беглецов в Хаат дети были, но заявить права на имя да Гридах их потомки могли только с согласия нынешнего главы рода, и вряд ли эти люди помнили, кто они. Время шло, смертные умерли, а маги...
