Текст книги "Между честью и истиной (СИ)"

Автор книги: Эгерт Аусиньш

сообщить о нарушении

Текущая страница: 56 (всего у книги 69 страниц)

   Никакого суда над декабристами в сущности не было. Пародия на суд происходила при закрытых дверях, в глубокой тайне. Вызываемым декабристам спешно предлагали засвидетельствовать их подписи под показаниями на следствии, после чего читали заранее заготовленный приговор и вызывали следующий «разряд». «Разве нас судили? – спрашивали потом декабристы. – А мы и не знали, что это был суд...»

   Ну да, печально кивнул граф, суд. В протоколе же расписаться дали? Вот и суд. Интересно, местные этому тогда научились или еще раньше? Он протер вдруг начавшие слезиться глаза и перешел к следующей цитате.

   10 июля 1826 г. Николай писал матери: «Я отстраняю от себя всякий смертный приговор, а участь пяти наиболее жалких представляю решению суда». Насколько лицемерно и ложно это заявление царя, мы можем судить из другого его письма, написанного брату Константину 6 июня 1826 г.: «В четверг (3 июня) начался суд со всей приличествующей обрядностью; заседания не прерываются с десяти часов утра до трех часов пополудни; при всем том я не знаю еще, к какому приблизительно дню это может быть окончено. Затем наступит казнь... Я предполагаю приказать произвести ее на эспланаде крепости». Это говорилось три дня спустя после начала работы Верховного уголовного суда. Таким образом, казнь пяти декабристов была решена Николаем I еще до окончания деятельности суда, а суд в своей работе должен был подвести под это решение лишь «юридическую» базу. 13-я статья в указе Николая I появилась с целью скрыть роль царя-палача, подчеркнув «независимость» решения суда по этому вопросу. В действительности суд, утвердив смертный приговор пяти декабристам, только выполнил волю царя, который руководил всей его работой.

   Граф, кривясь, покачал головой. Матери лгать письмом, зная, что брату написано другое? Они что там, между собой совсем не общались? Или это такие родственные отношения? И вот этот-то человек – государь и первый голос в стране? Но его горькие прозрения только начинались. Дальше в выписках пошло еще краше.

   Официально смертная казнь в России в тот период считалась отмененной. Указ Елизаветы от 29 апреля 1753 г. предписывал «не исполнять смертных приговоров» даже по политическим преступлениям. Это положение подтвердил 20 апреля 1799 г. указ Павла I, который говорил: «Запрещение смертной казни по силе общих государственных узаконений существует в нашей империи».

   Еще и нарушение договора с народом, зафиксированного в законе. Ай, молодец Николай Павлович... Дейвин, морщась, прокрутил экран ниже.

   Для декабристов этот трагический день стал радостным событием. После шестимесячного одиночного заключения они наконец встречаются друг с другом. По одному их вводят в комнату присутствия Верховного уголовного суда и сообщают приговор. Здесь они, к своему великому удивлению, узнают, что их уже судили и осудили.

   Их ведь удивил не приговор, вдруг понял граф. Их удивило то, что им настолько мастерски заткнули рты. Они-то рассчитывали на публичную возможность высказаться в зале суда, на, может быть, два-три слова в толпу с эшафота. Но и этой возможности им не оставили. Ну что же, тем понятнее поведение лидеров Сопротивления, которые не тратились на слова. Они ждали, что им заткнут рты, поэтому их высказываниями и становились действия.

   На всем протяжении следствия и суда Следственный комитет, а потом суд пытались оклеветать движение декабристов, запятнать их, уронить не только в глазах общественного мнения, но и в глазах будущих поколений.

   Выдержка Дейвина хрустнула, как каменная пенна под слишком сильным нажимом неумелого писца. Это было слишком похоже на то, что прокатилось по нервам князя и самого Дейвина несколько раз за последние шесть лет. И то, что могло бы размолоть их обоих, если бы не подсказки в дневнике Полины.

   Когда он оказался в знакомом кабинете на Литейном с распечаткой в руках, на улице было еще светло. Это значило, что он успел пройти в зал Троп в замке, выйти в Адмиралтействе и снова построить портал – и сделал все это прежде, чем понял, куда и зачем он идет. Будь Дейвин чуть менее уставшим за эту осень и чуть менее шокированным прочитанными статьями, он, немедленно отменив все свои планы, пошел бы сперва на конфиденцию, а затем спать, но отследить свои намерения и действия ему было уже нечем. Движением руки погасив портал, он кивнул подполковнику и шагнул к столу.

   – Несколько вопросов, Иван. Я готовлю представление дознавателю, мне нужны твои комментарии.

   Подполковник вздохнул, предчувствуя очередные неприятности, потянул к себе листы и удивленно взглянул на коллегу.

   – Что вас понесло в это старье? Вы бы еще Екатерину Вторую припомнили с ее гвардейской поддержкой и Орловыми. Тому уж двести лет, все поменялось сто раз.

   – Не все, – возразил Дейвин, чувствуя, как в затылке закипает ледяной ключ. – Мы выявили сходство, и я пришел спросить о нем.

   – Ну спрашивай... – Иван Кимович обреченно вздохнул.

   – Иван, скажи мне одно: вы этого от нас ждали? – спросил граф, указывая на распечатки. – Вы хотели, чтобы мы так поступали с вашими соотечественниками?

   Иван Кимович вздохнул, слегка исподлобья глянул в глаза собеседнику.

   – Есть такое понятие, Дэн, – благо страны. Благо государства. Да что я тебе объясняю, ты же все сам понимаешь. Вот скажи, ты позволил бы хоть и той же Медунице второй раз подготовить покушение на твоего князя? Забудем на минуту, что он наместник края, он же твой личный господин. Ты же ему присягал.

   – Это их личные отношения, – отмахнулся Дейвин, – не сравнивай.

   – Ну, знаешь... – Иван Кимович крутанул головой, как будто ворот форменной сорочки вдруг стал ему тесен. – Ну ладно, хорошо, давай другое. Оскорблять его публично, как это делала Бауэр до ареста в каждой своей заметке, тоже можно? Если да – какой он тогда глава края?

   – Так вы из-за этого нарушили все возможные процедуры с ее делом? – спросил граф.

   – А ты только сейчас понял, да? – Подполковник смотрел на него с раздражением и досадой.

   – Ты вообще понимаешь, кем вы выставили наместника империи? – поинтересовался Дейвин, еле видя собеседника из-за кипящего в теле Потока, наполняющего поле зрения цветными лучами и бликами.

   – Мы сохраняли его репутацию, – тяжело ответил Иван Кимович. – Если уж он сам о ней не побеспокоился.

   Дейвин молча сжал и разжал кулак. С его пальцев лиловой осой взлетел вертящийся и жужжащий комочек света. Спохватившись, граф все-таки успел направить его в окно. Сверкнуло, грохнуло, запахло паленым пластиком, осколки стекла, немного покачавшись в треснувшем стеклопакете, со звоном упали на подоконник.

   – Мало нам разгромленного архива, теперь ты мой кабинет уничтожаешь? – скорбно посмотрел на графа подполковник. – На дворе, между прочим, не май.

   – Извини, нервы, – процедил Дейвин. – Иван, давай договоримся сегодня, раз до сих пор не договорились. Вот так, как до сих пор, сохранять репутацию князя не надо. И заботиться о репутации империи так не надо. И вообще никак не надо. Это моя работа, а не твоя. И делать свою работу так, когда ты гражданин империи, тоже не надо.

   – А как? – терпеливо и печально спросил Рудой. – Как мою работу надо делать, Дэн?

   Да Айгит некоторое время молчал. Рассказывать этому человеку про честь и достоинство он не видел смысла. Вспоминать про уважение к себе после всего, что он знал об этих людях и их работе, он тоже не хотел. Точнее, хотел, но понимал, что правильно понят не будет.

   – Иван, надо просто выполнять процедуры без отклонений и соблюдать закон до буквы. Ничего больше мы не просим.

   – Пойдем-ка отсюда, – вздохнул подполковник, – зябко. А нервы, Дэн, лечить надо.

   Дейвин посмотрел на него, прищурясь. Иван Кимович увидел, как в глазах сааланца загорелись холодные желтоватые огни.

   – Лечить, говоришь... А вот возьму я твоих орлов прямо завтра и отправлю с нашими магами на зачистку. А ребята из Сопротивления, от которых вы нас защищали, пускай хоть пару дней поспят после пяти недель скачек по подвалам и канализационным коммуникациям. Как тебе идея? – И, увидев закаменевшее лицо Ивана, цинично усмехнулся. – Да ты не волнуйся. Их еще учить не меньше месяца, а у нас времени нет. Сопротивление-то уже знает, что делать с фауной. Так что без вас обойдемся... защитнички.

   С Литейного Дейвин пошел пешком до Адмиралтейства, чтобы остыть и проветриться. И то и другое ему вполне удалось, полчаса на холодном и мокром ветру при температуре около нуля вполне хватило, чтобы успокоиться в первом приближении. Но граф понимал, что нуждается в дружеском участии и поддержке. И конфиденция не может их заменить. Поймав Скольяна да Онгая на входе в приемную, Дейвин сказал:

   – Лие, я случайно разбил окно в офисе на Литейном. Оплати им счет, будь так мил, и извести меня о сумме. И дай мне комм, я как обычно без всего. Я... мне надо за пределы края за ответами на несколько вопросов, вернусь вечером или утром.

   Увидев Дейвина в своей прихожей, Женька только присвистнул и крикнул куда-то вглубь квартиры:

   – Мариша! У нас коньяк еще остался?

   – Не поможет, – Дейвин качнул головой, сбросил плащ, обнял друга и почувствовал, что плачет.

   – Тогда чай. Пойдем в зал.

   Женька, не отпуская Дейвина, перехватил его за спину и осторожно повел в гостиную. Уложив друга на диван, он попросил подошедшую Марину:

   – Сделай чай, пожалуйста. И сахара не жалей.

   Полчаса Дейвин рыдал и матерился как сапожник, лежа на диване в гостиной друга и глотая чай из чашки, которую держал для него Женька. Еще полчаса, не меняя позы, сбивчиво и отрывочно рассказывал о своих архивных и литературных находках в сети и в офлайне. Потом наконец сел, взял в руки вторую чашку чая, вытер лицо и спросил:

   – Жень, вот объясни мне. Это же царь. Правитель страны. Первый голос в государстве. Как он мог так поступить? Тайный процесс, который и на суд-то не похож. Отказ присутствовать на казни. Как такое вообще возможно, Женя?

   – Ну, ты нарвался все-таки, – грустно вздохнул Ревский. – Я надеялся, что хотя бы мои воспоминания и знания смогут тебя защитить. Вы все такие... наивные и нежные, что даже страшно за вас.

   – Ну да, вы прочнее, – вздохнул Дейвин. – Но я все равно не понимаю... И это важно. Нам надо знать, мы примем настолько хорошее решение, насколько ясно будем понимать, с чем встретились.

   – Ну ладно. – Евгений обреченно посмотрел на друга. – Надо так надо. Но если ты хочешь понимать поведение этого царя, то начинать нужно с его отца. Точнее, с истории воцарения его брата, царя Александра. Ты ведь не знаешь, как именно он получил корону, конечно.

   Дейвин предполагал, что услышит очень большую гадость. Но все равно ошибся с размером. Услышав об убийстве царствующего императора его подданными, он успел отдать Евгению чашку и на всякий случай опять прилег. Женька было прервался, но Дейвин сделал ему знак продолжать и выслушал все мерзкие подробности заговора, его причин и самого преступления до конца. Комната слегка вертелась у него перед глазами, когда Женька завершал рассказ.

   – О заговоре против отца принц знал, но почему-то не думал, что это закончится убийством царствующего императора. И вот, Дэн, когда к принцу пришли убийцы сообщать о смерти Павла, он зарыдал. И тогда один из них сказал ему: "Хватит ребячиться, ступайте царствовать".

   – Что стало с этими... этими людьми? – спросил шокированный Дейвин.

   Женька положил руку ему на запястье.

   – Они все попали в опалу. Одного отправили в его имение, до конца жизни. Другого новый император лишил поста, отправил в отставку в родовое имение и запретил его покидать. Третий потерял всякое влияние при дворе. От него постарались как можно быстрее избавиться и отправить на постоянное место жительства.

   – В родовое имение? – догадался Дейвин.

   – Ну да, – усмехнулся Женька. – А тот, который первым ударил императора, тоже попал в немилость и скоропостижно скончался через четыре года.

   – А что сам принц? – садясь на диване, спросил граф. – То есть уже император?

   – А с ним, Дэн, вышло тоже интересно. Эпитафию ему один поэт написал знатную, вышло коротко и точно, как все у него. "Всю жизнь свою провел в дороге, простыл и умер в Таганроге" – это об Александре Первом. Таганрог – это дальние выселки, глухая провинция по тем временам. Александру всю его жизнь писали в свойства характера любовь к путешествиям, но до восшествия на престол эта черта заметна не была. А после воцарения он колесил по стране не останавливаясь, дома почти не бывал и как-то не рвался. Знаешь, вина за смерть отца – штука тяжелая. И упорная, от нее фиг убежишь. С этого эпизода вопросы к легитимности власти и права царствующего государя на престол стали совсем острыми. Тень упала на всю династию. А Николай занял место брата на троне, чего так боялись заговорщики.

   – Жень, и все-таки. Если так сложилось, разве не должен царь делать все возможное, чтобы завоевать доверие народа? Чтобы его не согласились терпеть, сжав зубы, а приняли и полюбили?

   – Дэн, это было уже бессмысленно. Он был не первым императором, в легитимности власти которого сомневалось дворянство. И вообще, скажу тебе, то общество представляло собой слоеный пирог ненависти, в котором каждый пытался урвать побольше с тех, кто стоял ниже на социальной лестнице, и отдать поменьше тем, кто стоит выше. А царская семья вообще лазила в казну, как в собственный кошелек, и брала оттуда, не считая. Пока там вообще все не закончилось. Собственно, эта практика тогда и была начата, а прекратили ее... ну... я хотел бы сказать, что в революцию, но нет. После революции она, к сожалению, продолжилась, только в пользу новой власти. Но это было уже настолько привычной частью жизни, что заметили происходящее далеко не сразу.

   – Да, сталинские репрессии тридцатых, – кивнул Дейвин, – мне рассказывали. Марина Лейшина, есть такой человек в Санкт-Петербурге. Но Женька, откуда такое сходство? Сталин же не из правящей семьи. Или... – Дейвин вдруг понял сходство окончательно, – или первым диктатором был тот самый император? Николай?

   Женька мрачно вздохнул.

   – Знаешь, Дэн... никогда не думал, что скажу тебе это, но с этим вопросом тебе лучше дойти до моей матери. Только так не спрашивай. Для начала выясни, что такое диктатура вообще. И если ты с ней будешь встречаться, то передай еще раз, что мы ждем ее в гости. Я уже писал, но она вопрос замяла.

   Вернувшись в Приозерск утром, да Айгит написал Инне Ревской на имейл и попросил ее о встрече. Через три часа получив в почту «приезжайте сегодня», время и адрес, он посмотрел на календарь и поморщился, увидев субботу. Поездка на машине отменялась: ползти улиткой до таможни у графа не было времени. Между зачистками подвалов и коммуникаций в городе перерывы делались не больше трех суток, так что все свои частные дела ему приходилось укладывать в один короткий зимний день. Дорога оставалась одна – через зал Троп. Прыгать до Иматры пришлось в четыре приема, а потом еще пешком топать от реки до Кондитории. Но когда Дейвин добрался до места встречи, маленький эспрессо Инны Ревской еще не успел остыть.

   Он поздоровался, махнул официанту и, не дожидаясь, пока тот подойдет за заказом, спросил:

   – Инна Владимировна, что такое диктатура?

   – Быстро учитесь, – она качнула головой и повернула чашку на блюдце. – Я предполагаю, материалы вы уже посмотрели сами и успели запутаться, так?

   – Не вполне, – признался Дейвин, указывая официанту на два фото в меню, выглядящих убедительнее других. – Я консультировался у Жени по другому вопросу, кстати, он и Марина приглашали вас в гости. Во время разговора с ним я сам для себя связал две формы правления и удивительно похожие их результаты. И когда я задал вопрос, почему царствование Николая Первого не диктатура, а такое же по стилю правление Иосифа Сталина – диктатура, он сказал, что с этим лучше к вам...

   – Понятно, – кивнула она и отодвинула пустую чашку. – Что же, слушайте. Диктатуру можно определить по четырем признакам, – в голосе Ревской послышалась еле заметная усмешка, – причем два будут от левых идеологов, а два – от правых.

   Дейвин аккуратно подвинул на столе тарелку со своим десертом, поставил локоть на край стола и оперся виском на ладонь.

   – Что, уже запутались? – спросила Инна Владимировна.

   – Знаете, да, – признался граф. – Левые, правые...

   – Ничего сложного, правые защищают собственность и приватность, а левые – человеческое достоинство и право на жизнь.

   – Но оно же не существует в отдельности! – Дейвин в отчаянии прикрыл лицо рукой.

   – Существует. В условиях производственного мышления, в рамках которого человек или владелец производства, или его часть, и третьего не дано.

   – Я не понял, Инна Владимировна. Не понял, но запомнил.

   – Граф, запомните еще два слова: кодекс Наполеона. И не поленитесь его прочесть.

   – Наполеон? Тот самый, который проиграл военную кампанию в России?

   – Именно этот, да.

   Дейвин спрятал подальше глубокие сомнения в том, что правитель, бездарно проигравший войну и пустивший чужие войска на свои земли, мог написать что-то хорошее, и ответил:

   – Хорошо, спасибо, я запомнил и прочту. Но что же диктатура?

   – Это форма власти, отличающаяся от прочих по четырем признакам, – Инна Ревская ненадолго задумалась. – Хотя для вас, наверное, по пяти.

   – Для меня? Лично для меня? – уточнил граф.

   – Нет, для любого сааланца, у вас же, насколько я поняла рассказы сына, общество сословное.

   – Да, правильно, в Аль Ас Саалан общество состоит из трех сословий.

   – Ну так вот, диктатура возможно только в обществах, в которых сословия уже упразднены.

   Дейвин зажмурился, встряхнул головой, собрался и храбро обратил взгляд на собеседницу.

   – Это форма правления для несословных обществ, я понял. Слушаю дальше, Инна Владимировна.

   – Начну с двух признаков от правых. Первый: диктатура начинается не ради денег, хотя от них редко кто отказывается. У любой диктатуры есть две движущие силы: осознание правящей группой, хунтой, ее тотальной нелегитимности и страх разоблачения. Вторым признаком диктатуры будет то, что правящая группа предпримет заведомо преступные действия по легитимизации своего положения и втянет в них максимальное число рядовых участников, которые разделят ответственность за преступления, но не получат благ.

   Дейвин вдруг заметил, что оба его локтя стоят на столе и он держится пальцами за виски. Но все равно кивнул, предлагая Инне Ревской продолжить объяснение. Она кивнула в ответ и продолжила говорить:

   – Теперь два признака от левых. Левые первым признаком диктатуры называют массовые репрессии. Пришедший к власти диктатор и его подручные и подчиненные убивают всех, кого не удается оболванить. А вторым они называют специфические социальные изменения в общественном поведении. Население, не ушедшее в оппозицию к диктатуре сразу, поддерживает репрессии, разделяя позицию хунты и не понимая перспектив. Эти изменения можно заметить по обеднению словаря, формирующейся беспомощности, социальной апатии и деградации вплоть до потери чувства времени и других важных бытовых деталей.

   – Кажется, понимаю, – сказал Дейвин, чувствуя воодушевление, граничащее с радостью, и опустил руки на стол.

   – Вот как? – Ревская приподняла брови. – Не поделитесь?

   – Мне кажется, Инна Владимировна, что те, кто присоединяется к диктатуре, теряют самостоятельность, а за ней и человеческое достоинство. А те, кто сопротивляется, теряют надежду видеть достойных людей рядом.

   Ревская усмехнулась:

   – Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

   – Спасибо, – Дейвин наклонил голову, – я читал Бродского и польщен. Таким образом, администрация империи Аль Ас Саалан в Озерном крае... диктатурой не является?

   – По признакам от правых – нет, – подтвердила Инна Владимировна. – А по признакам левых – увы.

   – Я что-то должен за консультацию? – спросил граф.

   – Заплатите за мой кофе, и мы в расчете, – Ревская пожала плечами и поднялась.

   Дейвин не особенно утруждал себя маскировкой, просто вышел из кафе, дошел до водоската и поставил себе портал. Через час он был уже в резиденции наместника и ждал в приемной, когда Димитри освободится.

   – Мой князь, – сказал он, едва войдя в кабинет, – а ведь Полина была права. Легализация ее торговли сейчас становится вопросом твоей и ее репутации. Несмотря на то, что это решение неизбежно влечет за собой огромный скандал.

   Седьмого декабря мы очередной раз встретились с ребятами, выжившими, миновав бойню в Заходском, и чудом уцелевшими после зачистки двадцать третьего года. На этот раз на системе подвалов и канализационных коллекторов в Веселом поселке. Дейвин, глядя на схему, предоставленную городскими службами, только что матом не крыл неповинных ни в чем проектировщиков, которые в семидесятом году никак не могли предвидеть в этих коммуникациях ничего крупнее крысы. В восьмидесятых, со слов Полины, там завелись беспризорники, а в две тысячи двадцать седьмом пришла и фауна. Задолбанные маги строили системы освещения, способные работать непрерывно до недели, а нам оставалось только надеяться, что этого хватит и фауна не придет сюда еще раз. Гранатами и боевыми заклинаниями в системе коммуникаций пользоваться было запрещено, да и выстрелы не приветствовались. Охотникам выдали огнеметы, а Сопротивление работало напалмом. Естественно, самодельным, липким и жирным. Поэтому их отправили на пустыри за Коллонтай, где начатая и незаконченная стройка опять проросла крысиными ходами беспризорников, половина которых наверняка была уже частью фауны или стала ее едой. Шутки шутками, но это только в зеркале я вижу, как любой маг, девчонку еле двадцати лет. А так-то у нас с Полиной пять лет разницы, а с Мариной Викторовной Лейшиной мы вообще погодки. И я помню, что на этих пустырях было в девяностых, до того, как я наступила в родник, оказавшийся криво свернутым порталом, и угодила в Созвездие. Тогда на этих самых пустырях беспризорные дети обустраивали землянки, соединяли их ходами между собой и маскировали выходы из этих муравейников в подвалы и канализационные шахты. Милиция, потом ставшая полицией, их ловила – не особо, впрочем, старательно – и потом отпускала снова, потому что дома у них было еще хуже, чем в этом помоечном подземном королевстве.

   А теперь выросшие дети выживших граждан этого королевства, ставшие Сопротивлением, разгребали то, что осталось от руин новой помоечной империи, выросшей на развалинах первой. И наш отряд в сопровождении сааланского мага, неведомым образом прибившегося к отряду городской самообороны, работал с ними, потому что другого мага у нас не было. Агнис так и оставили в Торфяновке, а вместо Мейрина нам никого не дали. Мятежный студент Дейвина, ушедший из резиденции в Питер, согласился работать с Охотниками, оставшимися без мага – и на том спасибо.

   Выглядел этот Эник, которого наверняка звали Эньян или Эние, довольно живописно. В джинсах, армейских берцах, свитере и зимней лыжной куртке синего с серым цветов он ничем не отличался от других ребят из "Свободной Невы" – пока не снимал бандану. Вся национальная сааланская любовь к ярким цветам была сосредоточена в его прическе. Вероятно, он недавно остриг волосы и развлекался, как мог: на его голове красовался шикарный фиолетово-алый градиент от висков к макушке. С тоскливой мордой парня, носящей следы мощного недосыпа, это контрастировало очень резко, получался какой-то лютый постпанк. Да Айгит сопел, воротил нос, но придраться не мог. Впрочем, Энику было все равно, как на него смотрят, а фигачил он по-честному, без дураков.

   Мы закончили чистить ближний к дороге кусок пустыря, сняли крыши со всех землянок вместе с ветами, вызвали полицию на останки и кости и курили, дожидаясь машину судмедэкспертов. И тогда кто-то, то ли Соленый, то ли Пряник, спросил меня, что на самом деле было со мной после ареста.

   – Сперва два месяца допросов, – сказала я, притаптывая окурок в снегу. – Я их не помню, допрашивали наши, – я кивнула на да Айгита, – вот под его руководством. По тому, что я знаю от него и Лейшиной, похоже, был конвейер специально для меня. Потом какое-то время мной занимался сам наместник, это было почти терпимо. В смысле, когда я не просыпалась в госпитале после разговора с ним. А потом они закончили, стали решать, что со мной делать, и тут я вдруг свалилась.

   – А что с тобой было-то? – уточнил Пряник.

   – Какие-то проблемы с иммунитетом, – я пожала плечами, – я не вдавалась. Но сдохнуть они мне не дали, как я ни пыталась.

   – Твое дело поэтому прекратили, да? – догадался еще один парень, я его не знала, но ходил он в группе Соленого и меня, хоть и понаслышке, видимо, знал.

   – Да какое там прекратили, – отмахнулась я. – Третий суд еще до весны должен начаться в их столице, меня туда отправят в обязательном порядке. Вот на этом суде и будут выяснять, кто кому что должен.

   – Ага... – кивнула Дохлая. Кто-то еще из "городских партизан" стоял рядом с ней и грел уши, но я не заметила кто, потому что глядела в основном на проспект, откуда должна была появиться машина судмедэкспертизы. – А кольцо наместника у тебя – это из каких соображений?

   – Ну, – пожала я плечами, – это нам он наместник. Своим-то он князь. И ему надо было в их субординацию меня как-то вписывать, чтобы его люди понимали, кто я и что обо мне думать. Лечили-то меня на его деньги.

   – Организационное, значит, – резюмировал кто-то.

   – Типа того, – согласилась я.

   В машине, по дороге в казарму, я очень тихо радовалась тому, что мне не задали вопросов про Полину. Судя по тому, что творилось в сети вокруг ее имени, ответить хотя бы настолько же внятно, как про саму себя, и не сорваться в истерику у меня не было ни одного шанса из ста. В этом раскладе уже даже в теории не было вопроса о ней, который не стал бы намеком. С другой стороны, может, потому и не спросили. Им-то скандал с перестрелкой тоже нахрен не сдался. Кому он реально был нужен, тех после ноябрьского случая одних по городу не отпускали, только с гвардейским сопровождением или с ветконтролем. И на всех навесили оранжевые бейджи с надписью "пресса" с ладонь величиной.

   Асана да Сиалан, незаметно оказавшаяся несколько не у дел, затосковала. Общаться с отрядами Сопротивления она отказалась наотрез, и вышло так, что в начале декабря виконтесса окончательно передала графу да Айгиту командование Охотниками, сказав, что до весны включаться в процесс не намерена. Пользуясь освободившимся временем, виконтесса побывала дома несколько раз, успешно поставила подросших свинок в упряжь и обучила нескольких сайни поумнее управлять повозкой. Но находиться в Исанисе всю зиму было бы дурно для ее репутации, знать могла решить, что Димитри отстранил своего вассала от дел. И она, пообещав челяди и вассалам появиться до начала зимы, вернулась из яркой осени столицы Саалан в Озерный край. Тут зима уже началась, с серого неба сыпался черный снег, становясь белым около земли и оставляя на полях и кронах леса белые пятна. Князь был занят делами, новой подругой и еще чем-то странным в компании мистрис Бауэр. Асана не рискнула спросить его прямо и решила поговорить об этом с женой своего донора, Валерией. После рассказов за чаем об успехах поросят, охотно возящих тележку и почти не сопротивляющихся наморднику, мешающему свинкам рыться в канавах прямо в упряжи, она спросила:

   – Лера, чем могут заниматься мужчина и женщина в пустом зале без мебели, но с зеркалами?

   – Танцуют, скорее всего, – предположила Валерия. – Точнее, учатся танцевать.

   – А что за танцы у вас танцуют? – заинтересовалась виконтесса.

   – О! – улыбнулась хозяйка дома. – Вальс, танго, фокстрот, пасадобль, румба, самба, ча-ча-ча – это самые вероятные версии. Есть еще рок-н-ролл и твист, хастл и линди-хоп, но это другая тема. Не знаю, о каком мужчине и какой женщине речь, но вот эта вторая группа состоит из таких танцев, что даже если любой из них танцуют всего двое, это слышно на весь дом и немного за его пределами.

   – Скажи, а если в комнате после пары остаются следы, по ним можно угадать танец?

   – Давай попробуем, – Лера была заинтригована и понимала, что речь идет о чем-то очень важном для подруги мужа. И возможно, важном и для него самого.

   – Остаются следы поворотов на месте на паркете, – сказала Асана. – Такие круглые пятна, глазами их не видно, но паркет хранит след, видимый магическим зрением еще с десяток часов. Иногда остается cмятая бумага, на которой явно стояли и поворачивались, и еще они часто делают круг из стульев и танцуют в нем.

   – Большой круг? – уточнила Лера.

   – Размером со стол или чуть больше, но не сильно, – пожала плечами Асана.

   – Понятно, – вынесла заключение жена донора. – Танго. Аргентинское. Так только эти мудрят.

   – Ты умеешь это танцевать? – спросила виконтесса.

   – Нет, я не умею. Но мне доводилось шить одежду для этого танца.

   – Он сложный?

   – И да и нет, – озадачилась Лера. – Не знаю, как тебе описать...

   Описания Асана не стала дожидаться.

   – Я смогу научиться?

   – Сможешь, наверное – Лера пожала плечами. – Надо проверять... Ася, скажи, это же наместник, да?

   – Лера, только никому не проговорись, пожалуйста, это очень неловкая ситуация, я не должна была этим интересоваться. В Приозерске кто-нибудь может меня учить или надо искать в городе?

   – Хороший ход! – одобрила Валерия. – Так ты действительно сможешь вернуть его расположение, но в Приозерске учителей точно нет. А в Выборге и Петербурге... вот я даже не знаю. Ходят слухи, что не все студии закрылись, но...

   – Сопротивление, да? – Асана загрустила.

   – Аська, подожди, не унывай. Сейчас что-нибудь придумаем, – сказала Лера и взялась за комм.

   Через полчаса звонков и пятнадцати минут переговоров со знакомым, переехавшим в Питер из Выборга и работающим в частном охранном агентстве, она уговорила его взять в пару совсем не умеющую танцевать даму в хорошей физической форме и сильно мотивированную. Но не назвала ему имени, а дала Асане номер телефона, сказав: "Позвони ему, скажи, что ты Ася и что Лера говорила именно про тебя". Асана позвонила тем же вечером и на следующий день отправилась в Петербург встречаться с будущим учителем. Он оказался очень крупным для человека Нового мира, выше Асаны на половину ладони и тяжелее на половину меры или полтора десятка килограммов, спокойным, даже апатичным на первый взгляд, и очень легким и плавным в движениях. Виконтессе немедленно вспомнился Дейвин.