Текст книги "Живописец смерти (СИ)"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

Соавторы: Кейт Эллисон,Карло Лукарелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 64 (всего у книги 110 страниц)

Миллер на секунду закрыл глаза. Он чувствовал что-то, но не сразу понял, что это страх. Он долго притворялся, что эти вещи его не коснутся, что они не способны его коснуться, но каждый раз, закрывая глаза, он видел Дженнифер Ирвинг, а рядом с ней – Наташу Джойс на собственной кровати, избитую и мертвую.

– Лаванда, – сказал вдруг Роби.

Миллер вздрогнул.

– Что?

– Он оставляет запах лаванды на месте преступления?

Миллер не мог поверить своим ушам. Роби никак не мог узнать о лаванде. Об этом не писали в газетах, не упоминали в официальных заявлениях. Миллер вспомнил разговор с Росом и Хэммингз, их версию, что преступник имел доступ к полицейским базам данных, к отчетам о вскрытиях… Либо сам оставлял лаванду.

– Как…

– Как я догадался? – спросил Роби.

– Вы не догадались, профессор Роби. Это невозможно…

– Возможно, детектив. Определенно существует способ узнать это. Я продолжаю рассказывать вам разные вещи. Я продолжаю указывать вам верное направление. Я продолжаю оставлять намеки и знаки, чтобы вы смотрели на то, что у вас прямо перед глазами. Но по какой-то причине вы ничего не можете разглядеть. Это все, о чем я прошу, детектив: просто посмотрите! Раскройте глаза пошире и посмотрите на то, что у вас перед носом. Задайте вопросы, которые вы действительно хотите задать. Пойдите и пообщайтесь с людьми, которые были замешаны в этом деле. Выясните, что они готовы рассказать. И, что намного важнее, что они рассказать не готовы. Только тогда вы увидите картину целиком. – Роби говорил терпеливо, словно учитель, привыкший объяснять элементарные вещи снова и снова. – Самое главное, – добавил он, – вы начнете видеть то, что вижу я.

– Я не знаю, есть ли в этом всем какой-то смысл…

– Лаванда, – сказал Роби. – Он оставляет на месте преступления запах лаванды, не так ли?

– Я не могу вам этого сказать, – ответил Миллер.

– Значит, оставляет, в противном случае вы бы просто отрицали это.

– Тот факт, что вы так уверены в этом, дает мне достаточно прав для того, чтобы превратить наш разговор в официальный допрос.

Роби рассмеялся.

– Ничего подобного. Что вы сделаете? Арестуете меня? Отвезете во второй участок и допросите?

– Да, основываясь на факте, что вы показали, что обладаете информацией, которой нет в свободном доступе.

– Кто сказал, что я ею обладаю?

– Я.

– Значит, это будет мое слово против вашего. Мое слово уважаемого и респектабельного профессора из колледжа Маунт-Вернон и ваше слово полицейского, который совсем недавно стал причиной серьезного скандала, связанного с убийством сутенера. Вы хотите сыграть в эту игру, детектив? Вы действительно хотите этого?

Миллер не ответил.

Роби покачал головой.

– Мне так не кажется. Все, что вам удалось подтвердить, так это то, что он действительно оставляет на месте преступления запах лаванды. – Роби сделал паузу, на мгновение закрыл глаза и сказал: – А еще он оставляет ленту, повязанную вокруг шеи жертвы, верно?

– Об этом было написано в газетах, – ответил Миллер.

– А также он оставляет бирку, пустую бирку. Такие бирки используют в моргах для учета трупов.

– Да, верно.

Миллер понял, что ему нечем крыть. Если бы он не выкрал щетку для волос из квартиры этого человека, он бы чувствовал себя более уверенно. Но он ее брал, он втянул в это другого человека, и если дело запахнет жареным, станет ли подобное свидетельствовать в его пользу? Поверит ли мир ему во второй раз?

– Так зачем лаванда и бирка, детектив? Зачем он оставляет вам эти вещи?

– Он не оставляет их мне.

– Вы так считаете?

Миллер нервно улыбнулся.

– Нет, он не делает это для меня. Конечно, нет.

– Он прикончил Наташу для вас, – сказал Роби.

– Для меня? Вы с ума сошли? О чем вы говорите? Он не убивал Наташу для меня.

Роби покачал головой.

– Увы, это так. Вынужден признать, если бы вы с напарником не ходили к ней в гости, она была бы жива, а ее дочь не находилась бы на попечении службы по уходу за детьми…

– Как, черт вас дери, вы это узнали?

Роби отмахнулся от вопроса Миллера.

– Я уже говорил, что кое-что разузнал. Покопал сам. Я читал о подобных вещах, поэтому представляю, кого вы во мне подозреваете…

– Это чушь собачья, Роби!

– Чушь собачья? Неужели? Боже, детектив, да чего вы боитесь? Вы хоть представляете, насколько все это сложно? Вы хоть понимаете, с чем столкнулись? Дело тут вовсе не в каких-то убитых женщинах. Дело в убийстве целого поколения.

– Довольно, – перебил его Миллер. – Говорите, что хотели, или молчите.

– Иначе что? – спросил Роби. – Вы меня арестуете? За что? Ответьте хотя бы на этот вопрос. За что вы можете меня арестовать?

Миллер посмотрел на Роби. Профессор не держался заносчиво, он был просто уверен в себе. Никакого высокомерия, абсолютное спокойствие. Он пристально смотрел на Миллера, и когда он улыбался, это не была ухмылка гордеца.

– Я всегда говорю то, что имею в виду, – сказал Роби. – Всегда.

– Тогда я вас просто не понимаю, – ответил Миллер.

– Понимание – это не то качество, которое можно купить или продать, детектив Миллер. Понимание – это то, что возникает в результате наблюдений и личного опыта. – Роби уперся локтями в колени и сложил ладони, словно для молитвы. – Я видел вещи, от которых стошнило бы даже собаку. Я видел, как дети выбегали из пылающих домов с горящими волосами. Я видел, как мужчина застрелил жену, чтобы защитить от того, что, как он знал, ее ожидало. Я видел, как людей хоронили заживо, как сносили им головы, как их вешали и разрезали на кусочки. Я видел, как несколько сотен людей истребили за несколько минут… И все это делалось во имя демократии, единения, солидарности, во имя великих и прекрасных Соединенных Штатов Америки. А может, я сошел с ума? Возможно, все эти вещи существуют только в моем воображении? И я самый безумный человек из тех, что вы когда-либо встречали?

– Вы мне расскажете, профессор Роби, как все это относится к нашим убийствам? – спросил Миллер. – Может, вы намекнете, как это связано с этими женщинами?

– Нет, детектив, не намекну. Я вам ничего не скажу; Я собираюсь показать вам кое-что, а потом вы сможете это разработать. Вы можете пойти и взглянуть. Вы можете принять решение, хочется вам гоняться за этим кошмаром или нет.

– Покажете мне? Что вы мне покажете?

– Я покажу вам священное чудовище, детектив. Я собираюсь показать вам священное чудовище.

Глава 44

– Никому из них ничего не принадлежало, насколько я могу судить, – сказал Крис Метц и швырнул на стол перед Росом светло-коричневую папку. – Мы копнули максимально глубоко. Все трое – Маргарет Мозли, Барбара Ли, Энн Райнер – снимали квартиры и дом. Оплачивали помесячно. Как я уже говорил, первые две – квартира Мозли на Бейтс и дом Райнер на Паттерсон – сданы новым жильцам. В квартире Барбары Ли на Морган сделан ремонт. И, – продолжал Метц, – ни в одном случае завещание не оставлено, никто не приходил, чтобы предъявить права на имущество. Все их вещи и записи были переданы в суд округа по делам о наследстве…

– Значит, у нас все это есть? – спросил Рос.

– Требуется письменное заявление. Минимальное время ожидания составляет месяц вне зависимости от того, кто запрашивает.

– Значит, мы возьмем ордер. Мы возьмем ордер, пойдем и заберем это дерьмо из суда.

Метц покачал головой.

– Это не так легко, как кажется…

– Ты же не хочешь сказать, что суд…

– Мы с ними разговаривали, – перебил его Метц. – Мы пообщались с регистратором округа, и он сказал, что, будь у нас даже ордер, подписанный Верховным судом, бумажная волокита все равно заняла бы не меньше недели. У них на месяц приходятся сотни дел, бывает даже до тысячи. Вся эта дрянь отправляется в разные хранилища, поэтому может понадобиться несколько дней только для того, чтобы определить, где все это лежит.

– Боже, я не верю своим ушам! – воскликнул Рос. – Ладно, мы оставим это дерьмо и будем заниматься Маккалоу, хорошо? Вот чем мы займемся, ты и я. Мы должны его наконец вычислить.

Метц удивленно поднял брови.

– Маккалоу?

– Сержант в отставке из седьмого участка.

– А чем Миллер занимается?

– Чем-то.

Метц нахмурился, улыбнулся.

– Чем-то? И что это означает?

– Это означает, что он чем-то занимается.

– Помощницей коронера, да?

– Короче, – отрезал Рос, – Миллер занимается одним делом, и это не помощница коронера. Боже, да ты просто животное!

– Ну расскажи мне хоть что-то, – взмолился Метц. – А эта история с сутенером… Как ты думаешь, он его действительно убил?

– Он защищался от этого ублюдка, – ответил Рос. – Ты же знаешь, как газеты умеют все перекрутить. Последнее, что ему нужно, так это чтобы люди в его участке…

– Да ладно тебе! – возразил Метц. – Ты, похоже, думаешь, что меня волнуют вопросы морали. Половина людей, с которыми мы имеем дело, заслуживают того, чтобы их спустили с лестницы. Я никого не обвиняю, Эл, просто…

– Ты говоришь о том, о чем я ничего не знаю. Вот что ты делаешь.

– Эй, ты же его напарник…

– И что? – спросил Рос. – Я должен быть в курсе всего, чем Миллер занимается в нерабочее время?

– Но вы же общаетесь как напарники. Ну, когда часами сидите в машине и болтаете. То, что он был один, когда пошел к той даме…

– Хватит! – отрезал Рос. – Миллер хороший детектив. Так сложилось, что он еще и мой друг. Мне плевать, что ты о нем думаешь. Он поступил так, как поступил бы любой из нас на его месте, и точка.

– Хорошо, хорошо, – ответил Метц. – Черт, парень, я не хотел, чтобы ты завелся!

– Тогда чего ты меня накручиваешь?

– Ладно, проехали. Будем заниматься Маккалоу, договорились?

– Да, ищем Маккалоу.

– Так что у тебя есть?

– Копия его идентификационной карты.

– Старого образца или нового?

– Старого.

– Значит, там нет фото. Нашел фотографию в архивах?

– Долго рылся, но ничего не нашел. Надо еще поискать.

– Что еще?

– Карточка социального страхования. Ее номер ассоциирован с Майклом Маккалоу, который умер в восемьдесят первом году. У нас есть поддельный телефонный счет и счет в банке, который Маккалоу открыл, положив на него пятьдесят долларов, и на который так ни разу и не получил пенсионный перевод.

– Сколько он проработал в полиции?

– Шестнадцать лет, похоже.

Метц покачал головой.

– Бессмыслица какая-то.

Рос улыбнулся.

– Если бы мне каждый раз давали доллар, когда кто-то, занятый в этом деле, так говорит…

– Так что ты хочешь делать? Все обычные варианты ничего не дали.

– Парень по имени Билл Янг был капитаном в седьмом участке, когда Маккалоу туда перевелся. Он его помнит. У него случился удар, но память он не потерял. Янг видел этого парня, поэтому мы знаем, что он существует.

– Или кто-то, кто выдает себя за Маккалоу.

– Верно.

– И как найти человека, у которого поддельное имя и поддельный номер социального страхования, а ты даже не знаешь, как он выглядит?

У Роса на лице появилось выражение, которое уже начала замечать и Аманда, – смесь недоверия и обескураженности.

– Мы поедем в седьмой участок. Найдем кого-нибудь, кто с ним работал. И будем задавать вопросы, пока не узнаем, откуда он перевелся. Может, удастся найти его фотографию, что угодно. Надо проверить эту облаву две тысячи первого года. А еще нам нужны отчеты судмедэкспертизы из квартиры Джойс.

Метц встал и надел пиджак.

– И оставим Миллера в покое.

Рос кивнул.

– Оставим.

* * *

Не было причин начинать бежать. Я уже начал бежать. Как Форрест Гамп.

Однажды, стоя возле своего дома на заднем дворике под палящими лучами летнего солнца, я почувствовал, что сейчас рухну на землю. Солнце вытягивало из меня все соки, у меня голова шла кругом.

Я вышел на улицу и остановился. Постояв немного, я направился в сторону Роудайленд-авеню, а потом побежал. И в первый же день я почувствовал, как болят мышцы, о существовании которых уже давно забыл. Я проснулся воскресным утром, чувствуя себя преданным и обиженным. Хотелось пить, во рту ощущался отвратительный привкус. В тот день я решил бросить курить. И бросил. Я курил почти двадцать лет, а тут бросил. Через неделю я уже мог пробежать километр – полкилометра туда и полкилометра назад. Я почти ничего не чувствовал. Через месяц я смог добежать до парка Рок-Крик. Я хитрил. Я бежал по Шестнадцатой улице, потом поворачивал на Милитари-роуд и пересекал парк посередине. Мне понадобилось еще две недели тренировок, чтобы обогнуть парк и добежать домой. Я сделал это. Я не останавливался. Меня не тошнило. Я бежал медленно и уверенно. И не останавливался, пока не добегал до угла Нью-Джерси и Кью-стрит.

Через какое-то время я перестал думать о себе и начал смотреть.

Я обегал территорию университета Говарда. Я смотрел на молодых людей, держащих в руках книги, рюкзаки и пакеты, CD– и MP3-проигрыватели. Они были так молоды и энергичны, так преисполнены уверенности, что из них выйдет что-то достойное!

Я бегал по Флорида-авеню до самой Седьмой улицы, мимо такси, выстроившихся на углу Четвертой улицы, видел таксистов, которые стояли, облокотившись на капоты машин, курили, пили колу, смеялись над какой-то шуткой и замолкали один за другим, стоило симпатичной девушке пройти мимо. Они поворачивали головы ей вслед, и каждый думал: «Эх, мне бы десять минут с этой красоткой на заднем сиденье, я бы заставил ее покричать!» Но они понимали, что, если у них появится такой шанс, они засмущаются, почувствуют себя глупо, стушуются и уйдут с ощущением вины.

Я добирался до Конститьюшн-гарденз, обегая его из конца в конец, мимо здания Федерального резерва, мемориала ветеранам, вдоль Охайо-драйв, мимо парка Уэст-Потомак и моста на Четырнадцатой улице. Я прикинул, что, будь это Нью-Йорк, я бежал бы под песню Саймона и Гарфанкела.

Я бежал под музыку. Я купил себе CD-проигрыватель и слушал Синатру и Шостаковича, Келли Джо Фелпс и Нину Симоне, я слушал Гершвина и Бернштейна, а также Билли Холидей. Однажды я включил диск, который шел бесплатно с одним журналом. Диск назывался «Звуки Амазонки». Я швырнул его с Клара Бартон-парквей в реку Потомак, потому что он напомнил о другом времени, другом месте. Я расстроился и испугался.

Я бежал мимо беременных женщин и чиновников в дорогих костюмах; мимо магазинов и салонов, мимо жилых кварталов, в которых ощущение одиночества и опустошенности, казалось, витало в воздухе, как запах дешевого одеколона; мимо фабричных комплексов и гаражей из гофрированного железа, где из полумрака на меня глядели люди с темными лицами, пахнущие дизельным топливом, краской, машинным маслом и потом; мимо холодильных установок, где тоннами разгружали мороженую рыбу, а свежую подвозили на грузовиках и вываливали прямо на улицу, и рабочие грузили ее в контейнеры лопатами, понимая, что им никогда не суждено ее попробовать.

И я думал. Когда вы мечтаете, когда ваше сознание отправляется по неизведанным дорожкам, оно всегда возвращается в определенное место. Я думал о разном, вспоминал места, где побывал, и она всегда была там – с ее улыбкой, теплотой и человечностью, с ее любовью к беретам ярких расцветок.

Как сказал Кафка? Клетка отправилась на поиски птички.

Клетка нашла меня, она была притягательная и соблазнительная, и все, что она сулила, оказалось ложью.

Я бежал мимо воспоминаний и эмоций, мимо страха, несостоятельности и разочарования, мимо смутного сомнения в том, что я делал, которое превратилось в сомнение в моей собственной сущности.

Я бежал мимо этих вещей и оставлял их позади. Я думал: «У победы сотни отцов, а поражение – всегда сирота», и никак не мог вспомнить, кто это сказал.

Когда вступаешь в схватку с подобными вещами, все остальное в твоей жизни перестает казаться важным.

Я бежал мимо лиц. Мимо тех, кого застрелил, кого задушил, кого отправил к праотцам с помощью самодельных взрывных устройств, гранат, бомб в конвертах и газа. Мимо тех, кто смотрел на меня, когда я поднимал пистолет и жал на спусковой крючок, и тех, кто не знал, что их ждет, – к ним понимание приходило слишком поздно, когда пуля уже с силой ударяла в грудь. И мимо тех, которые не успевали понять, что произошло, когда пуля попадала им в лоб, и они падали на землю, как мешок с картошкой.

Иногда поздно ночью или рано утром, когда темно и холодно, услышав чьи-то шаги, не понимаешь, приснилось тебе это или нет, и сердце замирает от страха. Ты гадаешь, не вернулся ли один из них за тобой.

Я бежал мимо них всех, потом просто шел. Я не был настолько наивен, чтобы предполагать, что убегаю от чего-то, или что то, от чего я бегу, это я сам. Глупости! Это было бы такой ханжеской, своекорыстной, узколобой, жалкой глупостью. Нет, я не был настолько глуп. На один очень краткий миг мне показалось, что я бегу к чему-то. Я не знал, что это. Милосердие, прощение, отпущение грехов. Мир? Но потом я отбросил этот вариант, ведь движение к чему-то одновременно означает движение от чего-то. Логическое следствие. Нельзя двигаться от пустоты. Кэтрин рассмеялась бы и сказала, что человек с таким поверхностным мышлением не способен на подобную глубину. Кухонная философия не нашла места во мне – ни в моем сердце, ни в моей жизни. Люди вроде нас не могли позволить себе роскошь философствования. Мы делали правильное дело. Мы это знали. Мы знали это так хорошо, что не было нужды подвергать сомнению природу нашей правоты.

Я бежал мимо людей, которых мы засовывали в мешки, нумеровали и складывали рядами. Мы спрыскивали их лавандой, пытаясь заглушить смрад, пока они разлагались у нас на глазах. Этот смрад проникал в тебя, коварный и непрощающий. Я все еще ношу этот смрад в своих порах, волосах, нервах и жилах, синапсах и мышцах – смрад, который стал частью моих ноздрей. Я буду ощущать его вечно. В конце концов этот смрад стал альфой и омегой.

Я знаю, что кто-нибудь обнаружит меня через три дня после моей смерти, и я буду смердеть точно так же.

Я вырываюсь из прошлого в нынешний день, и мертвые следуют за мной. Я видел их лица и слышал их голоса, и я понимаю, что буду нести этот груз до конца жизни. И если Кэтрин была права, я пронесу его в свою следующую жизнь, и еще в одну, и так далее…

Нас одурачили, как простофиль, которыми мы и были.

Мы так сильно верили во все это, что даже готовы были ради этого убивать.

Этим мы и занимались. Когда война закончилась, мы верили, что все это прекратится: оружие, наркотики, убийства, неуемная жадность, растление, коварная ложь, достойная Макиавелли. Но этого не произошло. Ничто не остановилось. Мы покинули Никарагуа, а оно приехало с нами.

И что она мне сказала? Кэтрин Шеридан сказала:

– Я не могу больше жить в мире, который слеп и темен. Который не видит, что мы натворили. Апатия – это не то решение, которое меня устраивает, Джон. Понимаешь? Ты согласен со мной, верно?

Так мы привезли священное чудовище домой, и оно было достаточно велико, чтобы сожрать нас всех.

Глава 45

– Давайте прогуляемся, – сказал Роби. Он стоял на тротуаре и смотрел на Миллера.

– Куда? – спросил Миллер.

– Туда, – ответил Роби и повернулся к Миллеру спиной.

Они пошли по Нью-Джерси-авеню. Роби шел быстро, и Миллеру пришлось постараться, чтобы не отстать.

– Куда мы идем? – спросил он, понимая, что на этот вопрос ему не ответят.

– Вы когда-нибудь слышали о человеке по имени Роберт Макнамара?

– Макнамара? – спросил Миллер. – Нет. А должен был?

Роби пожал плечами и сунул руки в карманы пальто.

– Сначала он работал в Управлении национальной безопасности, потом стал первым директором компании «Форд Моторз», который не был членом семьи Фордов. Министр обороны с шестьдесят первого по шестьдесят восьмой год. Он знал очень много о тайных операциях и военных действиях во время войны во Вьетнаме. Работал с Кеннеди до шестьдесят третьего года, потом с Джонсоном до шестьдесят восьмого. – Роби посмотрел на Миллера, который по-прежнему пытался от него не отставать. – Вы знаете, какой урок вынес Макнамара из тех лет?

Миллер покачал головой.

– Он понял, что нельзя контролировать другое государство с помощью оружия.

Миллер промолчал.

– И знаете, куда он подался, когда к власти пришел Никсон?

– Понятия не имею.

– Стал президентом Мирового банка. Занялся программой, которая предполагала контроль финансов максимального количества стран третьего мира. Выдал займов в первые пять лет президентства Никсона на сумму семьсот восемьдесят миллионов долларов. Он доказал Никсону, а потом Форду и Картеру, что в этом есть своя логика и последовательность…

– В чем? О чем вы говорите?

– В контроле нации, детектив Миллер, в контроле нации. Не с помощью оружия. Не с помощью войны, пока война не становится последним доводом. Начинаете с экономического контроля, а если экономический контроль не удается, прибегаете к ресурсам, доступным с помощью разведки.

Они прошли Кью-стрит и повернули на Нил-плейс.

– Вы организовываете секретные операции, политические убийства, как было в Эквадоре и Чили. Вы расшатываете работу действующего правительства, внедряете своих людей и только потом, если эти действия не дают вам контроля над нацией, начинаете войну. Если вы видите, что Соединенные Штаты начинают войну против какого-то государства, имейте в виду, что этому предшествовал год, может два, напряженной деятельности по захвату контроля над этим государством, которая не увенчалась успехом.

– Вы снова говорите о Никарагуа? – спросил Миллер.

– Никарагуа, Гватемала, Куба, Конго, Камбоджа, Гренада, Ливия, Сальвадор, Афганистан, Югославия… Черт, список бесконечен! И это только те, о которых вы знаете.

И снова Роби улыбнулся, словно выдал весьма забавную шутку. Он улыбался, потому что Миллер не понял, в чем ее соль. Он не был уверен, что Миллер когда-либо сможет ее понять.

Оставив слева Морган-стрит, они направились в сторону перекрестка на Нью-Иорк-авеню.

Миллер подумал, что они направляются к рабочему месту Роби.

– Колледж? – начал он.

– Подождите и увидите.

В конце Нью-Йорк-авеню стоял гул послеобеденных дорожных пробок, которые образовались на Массачусетс-стрит, Кей-стрит и Седьмой улице.

Миллер совсем выбился из сил. Он остановился, чтобы перевести дух, и на секунду отвернулся. Когда он повернулся к Роби, того уже не было. Профессор переходил улицу, ловко уворачиваясь и лавируя между автомобилями. Ему сигналили со всех сторон, а какой-то таксист даже высунулся из окна и прокричал ему вслед ругательство.

– Боже! – воскликнул Миллер и зажмурился, когда темно-синий «понтиак» чуть не сбил Роби.

Но Роби двигался быстро и ловко. Миллер наблюдал за ним, и ему казалось, что профессор совершенно не нервничает, словно идет по спокойной пешеходной дорожке.

Прошла минута, прежде чем поток транспорта уменьшился, и Миллер решился бегом пересечь дорогу. Очутившись на другой стороне, он продолжил бежать, чтобы догнать Роби. Перед площадью Маунт-Вернон Роби повернул у парка направо.

И только тогда Миллер понял, куда Роби привел его.

Перед ними возвышался фасад библиотеки Карнеги.

Миллер посмотрел направо и налево, обернулся назад, посмотрел на другую сторону улицы, на церковь на углу Массачусетс-авеню и почтамт на углу Ай-стрит и Седьмой.

Роби пропал. И не потому, что Миллер его не догнал. Не потому, что Миллер позволил ему уйти. Роби никогда не ставил под сомнение свою способность исчезать и буквально растворился в воздухе.

Миллер глубоко вздохнул и почувствовал, что сердце больше не стучит в груди как бешеное.

Библиотека. Одно из последних мест, которые посетила Кэтрин Шеридан. Она вернула книги. Вернула книги…

Миллер был в том же пальто, которое надел в воскресенье, на следующий день после убийства Шеридан. Из левого кармана он достал лист бумаги, который дала ему Джулия Гибб. Он и не предполагал, что это может иметь хоть какое-то значение. До сих пор все так и было. Пока Джон Роби не привел его в библиотеку.

Почему?

Вероятно, чтобы сказать ему что-то.

Миллер взглянул на названия книг, выведенные красивым почерком Джулии Гибб.

«Равельштейн» Сола Беллоу, «О мышах и людях» и «К востоку от Эдема» Стейнбека, «Беовульф», «Илиада» Гомера.

Миллер прочел список несколько раз. Он пошел, потом побежал.

Книги. Она вернула книги, но новые не взяла.

«Равельштейн», «О мышах и людях», «Беовульф», «Илиада»…

Боже, это же так просто! Первые буквы названий этих книг складывались в слово «Роби». Р-О-Б-И. Эти книги имели какое-то отношение к профессору.

Кэтрин Шеридан вернула книги, чтобы рассказать им что-то о Роби.

Миллер бросился по ступенькам лестницы, ведущей ко входу в библиотеку, и столкнулся в дверях с Джулией Гибб, которая как раз собиралась запереть главный вход на ночь.

Глава 46

– Маккалоу? Конечно, я помню его.

Сержант Стивен Таннахилл, представитель седьмого участка, сидел в задней комнате, за конференц-залом. По другую сторону овального стола напротив него устроились Метц и Рос. Окно справа выходило на пересечение Рэндольф и Первой улицы. У Таннахилла был такой же усталый, загнанный вид, как у Оливера, Риэля, Фешбаха и даже Ласситера. Выражение его глаз говорило, что он занимается этим делом слишком долго, чтобы не начать думать о смене профессии. И подобная ситуация была характерна не только для полицейских. Метц и Рос подъехали к седьмому участку, когда Таннахилл уже собирался уходить домой. То, как легко он согласился с ними поговорить, означало, что дома ему особо и заняться-то нечем. Возможно, он жил один. Не исключено, что у него была жена, но они не ладили. Среди полицейских было много людей с неудавшейся личной жизнью. Это лишний раз напомнило Росу, как ему повезло с Амандой и детьми, которые с нетерпением ждали его дома. Многие из тех, кого он встречал в участках, вели образ жизни, который мало чем отличался от быта людей, чьи преступления они расследовали. Жаль, это было так.

– Говорите, вы общались с Биллом Янгом? – спросил Таннахилл.

Это был человек невысокого роста, но с широкими плечами и узкой талией. Он не смог бы носить готовую одежду и выглядеть кем-то иным, кроме как полицейским, привратником или уголовником, которого временно выпустили, чтобы проводить в последний путь близкого человека.

– Да, общались.

Таннахилл кивнул, словно припомнив что-то.

– Он в порядке?

Рос пожал плечами.

– Настолько, насколько это возможно в его состоянии.

– Это просто трагедия! Он был настоящим адмиралом. Полицейским с большой буквы. Мировым человеком.

Рос промолчал. Таннахилл вошел в раж, и он счел неразумным его перебивать.

Таннахилл довольно долго распинался о достоинствах Янга, потом посмотрел на Роса и Метца и улыбнулся.

– Вы занимаетесь этой ленточной дрянью, верно?

– Да, – подтвердил Метц.

– Ну вы даете, ребята! – хмыкнул Таннахилл. – Значит, вам нужен Маккалоу?

– Нам надо с ним повидаться, – сказал Рос. – Он работал у вас в две тысячи первом…

– Очень недолго, – перебил его Таннахилл. – Должен был перевестись другой человек. Я тогда в рядовых ходил, пушечное мясо. Стал сержантом в середине две тысячи третьего. Я знал парня из Порт-Окэда по имени Хэйс, Дэнни Хэйс. Его жена забеременела, родила близнецов. Проблема. Она захотела переехать поближе к родным в Порт-Окэде, и Дэнни перевелся туда. Предполагалось, что мы получим парня из девятого участка, но вместо него к нам попал Маккалоу.

– Вы помните, откуда он перевелся? – спросил Метц.

Таннахилл покачал головой.

– Он никогда не говорил, а я не спрашивал. Маккалоу был довольно скрытным, необщительным типом.

Рос нахмурился.

– В смысле?

– Я не знаю, откуда он перевелся. Может, из полиции нравов. А может, из отдела по борьбе с наркотиками. Он был психом. Настоящим психом! – Таннахилл ухмыльнулся. – Вы видели когда-нибудь парней, которые выглядят как не от мира сего, тем не менее могут выполнять работу, производить задержания?

Рос кивнул.

– Маккалоу был из таких. В нормальном мире его бы заперли в тихом месте, чтобы он никому не навредил, дали бы ему бумагу и цветные фломастеры… Ну, вы понимаете. Но, насколько я знаю, у него был хороший послужной список, и когда он устроил захват той партии наркоты, все просто пели ему дифирамбы и называли героем. Я? Я не мог понять, что он за фрукт. Слишком уж странный.

– Вы тогда взяли кокаин? – спросил Метц.

– Да. Какую-то высококачественную дрянь.

– И она исчезла из хранилища?

– Мгновенно, – ответил Таннахилл. – Тут же появились ребята из отдела внутренних расследований, допросили Маккалоу, но он был тертый калач. Он таких, как они, на завтрак ел и сидром запивал. Это был настоящий цирк! Никто не знает, что случилось на самом деле. Никого тогда не арестовали, потому что некого было арестовывать. Парень из хранилища проработал чуть не сотню лет, был надежным чуваком. Это был настоящий призрачный кокаин, я вам говорю.

– Вы считаете, что Маккалоу его забрал? – спросил Рос.

– Естественно, – ответил Таннахилл, ни секунды не колеблясь. – Не удивлюсь, если окажется, что он пошел в хранилище и выудил мешочек с дрянью в тот же день.

– Считаете, что он принимал наркотики?

– Сложно сказать. Может, принимал. Может, он был просто сумасшедшим. Может, брал взятки, покрывал проституток, приторговывал краденым на стороне. Одному Богу это известно. Я понятия не имею. Я только знаю, что это дерьмо закончилось, когда исчезли наркотики. Отдел внутренних расследований побушевал и успокоился. Все затихло до октября.

– До облавы на наркоторговцев, – сказал Рос.

– Облавы? – переспросил Таннахилл и улыбнулся. – Кто назвал это облавой? Это было фиаско. Информатора застрелили, Маккалоу ранили. Кого бы они там ни пытались захватить, он скрылся.

– То есть вы утверждаете, что это не была облава? – спросил Метц. – Маккалоу пошел туда сам?

– Конечно.

– Но в отчете в газетах сказано другое…

– Отдел по связям с общественностью, – пояснил Таннахилл. – Неудавшаяся облава звучит намного лучше, чем чокнутый полицейский и его информатор, пытающиеся изменить мир в одиночку.

Рос помолчал, пытаясь это переварить.

– Маккалоу уже собирались уволить, понимаете, – продолжал Таннахилл. – После сентябрьских событий он начал лажать. Опаздывал на работу. Билл Янг распекал его столько раз, что я уже и не упомню. Насколько я знаю, Янг собирался начать с дисциплинарных взысканий, но потом нам сообщили, что у Маккалоу есть зацепка по поводу еще одной партии наркотиков, на этот раз гораздо большей. Все уже готовились к брифингу, накручивали себя для дела, и тут внезапно мы узнаем, что Маккалоу пошел на дело сам с каким-то чернокожим парнем, которого потом застрелили, а Маккалоу опять начал теребить отдел внутренних расследований и еще непонятно кто.

– Если верить Янгу, отдел внутренних расследований не смог полностью изучить это дело, – сказал Рос.

– Маккалоу исчез, как кокаин в сентябре. Пропал, и больше мы о нем не слышали.

Рос молчал. Лицо Метца ничего не выражало.

Таннахилл пожал плечами.