Текст книги "Живописец смерти (СИ)"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

Соавторы: Кейт Эллисон,Карло Лукарелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 110 страниц)

– Хлои увидела фотографию этой женщины и сказала, что знает ее. – Мисс Антробус нервно улыбнулась. – Я знаю, что это не может быть правдой… Должно быть, она спутала ее с кем-то.

– Да, воображение у нее развитое, – ответила Наташа, бросая взгляд на Хлои.

– Вы слышали об этом случае?

Наташа нахмурилась.

– Я не уверена, что понимаю…

– В субботу убили женщину. Ее фотография была в «Вашингтон пост». Хлои сказала, что узнала ее. Она не… Вы ведь не знали ее, не так ли, мисс Джойс?

Наташа покачала головой.

– Нет. Я даже не представляю, кого она может считать нашей знакомой, – ответила она и услышала беспокойство в своем голосе.

Наташа попыталась улыбнуться, но улыбка получилась вымученной, скорее похожей на гримасу. Она подошла к двери, потянулась к ручке и поманила к себе Хлои.

Хлои мгновенно оказалась рядом, глядя на нее блестящими внимательными глазами.

– Мама! – воскликнула она. – Эта дама… Ты помнишь? Она приходила с мужчиной, когда они искали папу, и тот мужчина дал тебе деньги… Помнишь, когда он дал деньги, мы еще купили Полли Педаль…

Наташа распахнула дверь и вытащила Хлои в коридор, оглядываясь на мисс Антробус и изо всех сил пытаясь удержать на лице улыбку.

– Я видела ее сегодня в газете… ту милую даму…

Наташа снова бросила взгляд на мисс Антробус. Она смотрела на них, и у нее было такое выражение лица, словно ее так и подмывает взять телефон и кое-куда позвонить.

– Это была другая женщина.

Наташа сказала достаточно громко, чтобы услышала мисс Антробус. Она испытывала замешательство и тревогу. Она не понимала, что происходит, но знала, что лжет дочери.

В трех кварталах от школы Наташа купила «Пост», посмотрела на фотографию Кэтрин Шеридан и прочла первые два-три абзаца статьи.

– Это ведь она, да, мама?

Наташа покачала головой.

– Не знаю, милая… Похожа на нее. Возможно, это просто кто-то похожий на нее.

Она молила Бога, чтобы это было так. Она надеялась, что на черно-белой фотографии в газете изображена другая женщина. Сегодня она видела ее уже второй раз – сначала по телевизору, теперь в газете. Она боялась. Страшно боялась.

– Я думаю, это она, мама. У нее такое же выражение глаз.

– Какое выражение?

Хлои пожала плечами.

– Не знаю. Может, она знала, что кто-то доберется до нее.

Наташа нервно хохотнула. Она вспомнила, как стояла рядом с этими двумя на пронизывающем ветру. Рядом с женщиной и мужчиной. Сколько времени прошло с тех пор? Пять лет. Святой боже, уже целых пять лет прошло. Женщину звали не Кэтрин Шеридан. А мужчина… Он жевал жвачку и все время оглядывался, словно «нервный» – его второе имя. Казалось, он постоянно настороже, постоянно следит, не привлекают ли они к себе излишнего внимания.

Они расспрашивали Наташу о ее парне, отце Хлои. Его звали Дэррил Кинг. Наташа вспомнила, что все пыталась понять, кто эти двое и откуда они знают Дэррила.

Хлои подняла на нее взгляд лучистых глаз, непорочных, словно первый снег.

– Как ты считаешь, кто ее убил?

Наташа снова рассмеялась.

– Это не она, – ответила она. – Я уверена, что это другая женщина.

Она сложила газету, сунула ее под мышку и взяла Хлои за руку.

Они молчали до самого дома. Войдя в квартиру, Наташа посидела немного в прихожей. Словно ждала чего-то. Она слышала, как Хлои играет у себя в комнате. Наташа размышляла: о чем дочка могла догадаться? Она казалась спокойной. Наташа всегда хотела, чтобы Хлои знала: мама может оградить ее от внешнего мира. Им с Дэррилом это удавалось. Когда он умер, Хлои было всего четыре года, но Наташа знала, что дети очень восприимчивы и зачастую бывают невероятно сообразительными. Было сложно. Действительно сложно. Наташа не должна была допустить мир Дэррила в мир Хлои. Ни при каких обстоятельствах. Задача непростая, практически невыполнимая, но Хлои, похоже, смогла выжить, оставаться несломленной… до тех пор, пока не увидела эту газету.

Она посмотрела еще раз на лицо на фотографии и попыталась вспомнить, когда в последний раз видела эту женщину. За несколько недель до смерти Дэррила – до того, как Дэррил покончил с собой из-за того, что оказался замешанным в том, в чем ему не стоило быть замешанным. Независимо от того, та это была женщина или нет, Наташе стало не по себе. Она осознала, что Хлои понимала тогда, что происходит, и могла теперь вспомнить события, которые произошли перед смертью ее отца. Тогда приходила эта женщина, чтобы поговорить с Дэррилом. С ней был мужчина. Он был очень внимателен к Хлои, словно чувствовал себя в чем-то виноватым. Он дал Наташе двадцать баксов. Просто вытянул деньги из кармана и отдал ей. Тогда они купили куклу, которая так долго была любимой игрушкой Хлои. Полли Петаль. Глупая чертова кукла Полли Петаль! И теперь, пять лет спустя, Хлои увидела лицо этой женщины в газете.

Наташа поежилась. Ей стало не по себе, даже страшно. Она не хотела думать об этом. Не хотела вспоминать прошлое. Она хотела, чтобы прошлое оставалось там, где она его оставила.

Позже она вышла из кухни и остановилась в коридоре, наблюдая за дочерью. Она вздрогнула, когда увидела эту куклу, которая лежала как раз напротив двери. Словно они вдвоем смотрели телевизор.

«Все полетело к черту, ведь так?» – подумала Наташа и вспомнила, какая у них с Дэррилом была жизнь. Как сильно он ее любил. Как она верила, что он – ее единственный, любовь всей жизни. И даже потом, когда он стал другим. Она помнила его отношение, его поведение, когда жизнь начала расползаться по швам.

– Это герыч, детка! Это дурь, понимаешь? Это героин, как его ни назови. Я седлаю его, или он седлает меня. Да кому какое дело?.. Это не крек, милая. Это штука покрепче. Это слон, кэг, перец, мультяшка, хлеб, лекарство. Я заправляю трубу и получаю приходы… У меня весь мир в кармане, милая. Ты тоже должна попробовать. Эта дрянь сделает из тебя горячую цыпочку.

Иногда он впадал в истерику, обвиняя весь мир в своих проблемах:

– Ты знаешь, что мир думает о таких людях, как мы? Такие, как мы, не оглядываются назад, не думают о последствиях. Мы берем то, что хотим. Внаглую грабим. Обворовываем собственных бабушек. Черт подери, вот кем они нас считают и кем мы станем!

Сколько раз Наташа думала о том, чтобы покончить с подобной жизнью! Она думала об этом постоянно, особенно после того, как Хлои рассказала, что кто-то назвал ее шлюхой-наркоманкой: «Что такое шлюха-наркоманка, мама?» Нельзя называть пятилетнего ребенка шлюхой-наркоманкой!

И что в результате? В результате оказалось, что Дэррил не был для нее всем. Как бы сильно Наташа его ни любила и какой бы глупой эта любовь ни была, она знала, что его представления о мире неверны. Она не жила, словно животное. Она не жила в грязи и дерьме, в убогих комнатушках, заваленных крадеными телевизорами, игровыми приставками и покрытыми жиром пакетами с едой навынос. Здесь не было сыро, не пахло мочой, рвотой и смертью. В коридорах дома ее мечты не было слышно, как харкают больные туберкулезом старики и кричат от колик нежеланные новорожденные. Возможно, ее презирали и ненавидели, как Дэррил и хотел, чтобы она думала. Но она так не думала. Во всяком случае, не всегда.

У нее была девятилетняя дочка. Ее звали Хлои. Она не была нежеланной и неухоженной. Ее не звали Делиция, Лакейша или Шенайнелекванда.

Отец Хлои умер. Его звали Дэррил Кинг. Он был безумен, но Наташа любила его: поначалу отчаянно, без оглядки, но и потом, когда все пошло наперекосяк, продолжала любить, надеясь, что все станет как прежде. Она любила Дэррила достаточно сильно, чтобы подарить ему ребенка, а позже, когда наступили тяжелые времена, – чтобы быть рядом, когда у него прыгало давление и была гипервентиляция, когда он потел и исходил рвотой, когда ему казалось, что у него под кожей ползают жуки. Она выдержала все: его паранойю, эйфорию, депрессию, ликование, панику, психоз, припадки.

Она любила его достаточно сильно, чтобы сделать все возможное, только бы он прекратил принимать наркотики.

Но зависимость была сильнее любви и верности. Он забрал все, что у них было, даже то, что им не принадлежало.

Однажды Дэррил покинул их. Его не было два дня.

Наташа знала, что в один прекрасный день он уйдет и не вернется.

Она знала, что в жизни ты убегаешь от того, что тебе не нужно, пытаясь держаться поближе к тому, что тебе необходимо. Ты либо упорствуешь в своем стремлении, либо принимаешь то, что люди думают о тебе, и приходишь к выводу, что не способен измениться.

Дэррил так и поступил: он стал тем, кем, как считали окружающие, он должен быть. Неудачником. Подонком. Черным наркоманом.

Газета заставила Наташу вспомнить все. Это лицо на первой странице «Пост»… Наташа не хотела, чтобы эта женщина оказалась той, которая приходила к ней в поисках Дэррила. Она была хорошо одета, вела себя очень вежливо. Она пришла с каким-то мужчиной. Он жевал жвачку и молчал. Когда они уходили, он дал ей двадцать баксов для Хлои. Наташа думала, что они легавые. Но это было не так. Говорила только женщина. Она казалась нормальной. Хотя и испуганной. Она назвала свое имя. Наташа не помнила его, но была уверена, что она представилась иначе, не Кэтрин Шеридан. А теперь какой-то псих, прозванный Ленточным Убийцей, лишил ее жизни. Говорят, это его четвертая жертва. Одно Наташа Джойс знала наверняка. Она знала, что убийца был белым.

А что, если окажется, что это именно та женщина? Она на нее похожа. Похожа. И только-то. Многие люди на кого-то похожи.

Но интуиция подсказывала ей, что это не так. Интуиция или шестое чувство, называйте, как вам угодно.

Хлои увидела это лицо в газете и не колебалась ни секунды.

Наташа посмотрела на дочь и подумала: «Я должна забрать тебя отсюда. Забрать любой ценой. Ты не должна прожить мою жизнь. Ни мою, ни Дэррила, ни ту, которую, как считают напуганные белые из Джорджтауна, ты заслуживаешь. Я сделаю все, что нужно».

Что-то вроде того. У нее уже возникали подобные мысли, но на этот раз Наташа была уверена, что надо что-то делать, причем как можно быстрее.

Она снова вспомнила Дэррила. «Кем бы ты ни был, в какое бы дерьмо ни влез, твоя дочь, наша дочь заслуживает лучшего. Что думаешь, ты, конченый, обдолбанный, черномазый неудачник? О боже, Дэррил, я ведь так любила тебя! Видя, как ты рассыпаешься на глазах, я испробовала все. Я отдала все, что могла. А потом я решила, что смогу все забыть. Я не хотела знать, что случилось. Я сделала вид, что все дерьмо осталось позади. Но это не так. Правда, что проблемы, с которыми ты отказываешься иметь дело сейчас, однажды тебя отыщут».

Потом она снова посмотрела на газету: «Чертова сука! И почему тебя угораздило быть убитой каким-то конченым ублюдком?!»

Она подумала и решила, что не стоит ждать, пока перепуганная мисс Антробус позвонит легавым и начнет рассказывать им басни. Эта мисс, горячо любящая Иисуса, вполне может так поступить. Наташа поняла, что ей придется самой позвонить в полицию и сказать, что она, возможно, знает кое-что об этом деле.

Наташе Джойс было двадцать девять лет. Отец Хлои умер пятью годами раньше. Какой бы ни была его жизнь, ей пришлось наблюдать, как наркотики медленно уничтожают его изнутри. Теперь к ней домой снова придет полиция. Если мисс Антробус уже позвонила, то полиция нагрянет довольно скоро. Они захотят узнать, откуда Хлои знает женщину из газеты. Наташа никогда не умела врать. Она скажет, что кто-то приходил, чтобы поговорить с Дэррилом Кингом. Потом они захотят узнать, в чем был замешан Дэррил Кинг, откуда он знал эту мертвую женщину. Наташа ответит, что не уверена, что это именно та женщина. Они увидят по ее глазам, что она не хочет впутываться в эту историю. Наташа не хотела ничего знать пятью годами раньше и не желала ничего знать теперь. Но что-то внутри подсказывало, что, если она поймет хотя бы часть из того, что произошло пять лет назад, ей станет легче. И не потому, что это будет хорошая новость. Когда Дэррил подсел на героин, хорошие новости прекратились. Просто это должно принести ей облегчение. Тогда было сумасшедшее время, действительно безумное, но это была ее жизнь. Жизнь, которая подарила ей Хлои. Этой причины было достаточно, чтобы она захотела разобраться в этой истории. Почему? Да потому что тогда она сможет рассказать Хлои правду. Когда Хлои станет достаточно взрослой, чтобы понять, она, возможно, сможет посмотреть ей в глаза и сказать, что ее отец был не совсем конченым человеком. Что он был личностью. Что он сделал по крайней мере одно доброе дело. Возможно, эти люди были хорошими. Возможно, они хотели помочь Дэррилу. А может, он помогал им. Возможно, он даже хотел изменить что-то в своей жизни, и эти люди пытались сделать так, чтобы ему это удалось.

Не исключено, что все это неправда.

Возможно, они были всего лишь козырными тузами с Капитолийского холма, которые приехали в трущобы толкнуть немного дури. А потом эту женщину убили. Эту Кэтрин Шеридан. И если это она искала Дэррила, то, возможно, ее убил тот парень, который ее сопровождал. Возможно, они поспорили из-за чего-то и он избил ее до полусмерти, а потом задушил. Возможно, и других тоже убил он. А может, он убил ее так, чтобы все подумали на Ленточного Убийцу.

Это было бы умно.

Наташа знала, что ей придется позвонить в полицию, сказать им, как ее зовут и где она живет, рассказать, что Кэтрин Шеридан искала Дэррила Кинга пять лет назад, что, возможно, существует какая-то связь.

Ей придется рассказать, как Дэррил Кинг исчез, а потом его нашли мертвым. Она до сих пор не знает, что же случилось.

Наташа взяла газету, оторвала первый лист и швырнула его в раковину. Потом взяла зажигалку, подожгла его и смотрела, как он чернеет и сморщивается.

Газетный лист горел от краев к центру – медленно, неумолимо, распространяя неприятный запах.

Наконец исчезло лицо женщины. Последней частью ее лица, пожираемого пламенем, были холодные, безжизненные глаза. Глаза, которые глядели на Наташу Джойс, словно Наташа была как-то замешана в ее смерти.

Глава 6

Роберт Миллер и Эл Рос стояли в зале пиццерии недалеко от пересечения Эм-стрит и Джанкшн. Миллер полагал, что Рос провел бы время с большей пользой для дела, если бы занялся всеми файлами и отчетами по предыдущим трем убийствам, но обход и опрос свидетелей всегда должен был проводиться двумя детективами. Доказательная база должна была быть создана в любом случае.

Менеджер оказался молодым человеком. На вид ему было не более двадцати трех или двадцати четырех лет. У него было приятное лицо, честный взгляд и аккуратно подстриженные светлые волосы.

– Привет, – поздоровался он и улыбнулся.

– Вы Сэм? – спросил Миллер.

– Да, я Сэм. – Он посмотрел на каждого из них по очереди. – Это вы звонили, да?

Миллер показал жетон.

– Вчера вечером, где-то без пятнадцати шесть, был сделан заказ и доставлен в дом на Коламбия-стрит около шести.

– Мертвая женщина, понятно. Не знаю, что вам сказать. Разносчик… Господи, даже не знаю, что бы я делал в подобной ситуации!

– Вы сами приняли заказ? – спросил Миллер.

– Да.

– Какой у нее был голос?

Сэм нахмурился и покачал головой.

– У нее? Нет, заказ делала не женщина. Это был мужчина.

Миллер посмотрел на Роса.

– Мужчина?

– Да, определенно мужчина. Я уверен в этом. Я записал детали: тонкая корочка, монтерейский джек, двойная порция грибов… Ну, вы поняли. Я записываю заказ. Потом я спросил у парня номер. Он дал мне номер. Я спросил его имя. Он ответил «Кэтрин». Я удивился. Он рассмеялся и пояснил, что пицца для этой женщины. Я говорю, что, мол, хорошо. Я прочитал ему заказ, чтобы он проверил. Потом он повторил его за мной. Поэтому мне этот разговор и запомнился.

– Словно он хотел, чтобы вы запомнили разговор?

– Сейчас я думаю, что да. Он хотел, чтобы я его запомнил.

Миллер посмотрел на Роса. Все, что надо было сказать, можно было прочесть по выражению лица Роса. Убийца Кэтрин Шеридан позвонил и заказал пиццу. Он хотел, чтобы ее нашли поскорее.

– Какой у него был голос? – спросил Миллер.

– Как у обычного жителя Вашингтона. Ничего особенного. Таких сотни. Если бы я знал, что меня будут о нем спрашивать, я бы прислушивался внимательнее.

– Ничего страшного, вы молодец. Вы сохранили номер, который он назвал?

– Он на бланке с заказом.

– Он у вас?

Сэм порылся под стойкой, заглянул еще в пару мест и вернулся с желтым листом размером с игральную карту.

– Вот, – сказал он и протянул бланк Миллеру.

– Можно нам его забрать?

– Конечно.

Миллер взял листок и посмотрел на него.

– Телефонный код три-один-пять, – сказал он. – У нас есть такой в городе?

Сэм пожал плечами.

– Я не знаю. Не уверен. Честно говоря, я даже не подумал об этом, записывая номер. В субботу у нас много работы…

– Хорошо, – подытожил Миллер. – Мы проверим. – Он протянул Сэму визитку. – Если вдруг что-нибудь вспомните…

– Я вам позвоню, – перебил его Сэм, улыбаясь, словно говоря: всегда рад помочь.

– Спасибо, – сказал Миллер и пожал ему руку.

– Без проблем.

Миллер подошел к двери и остановился.

– Еще один вопрос. Насчет оплаты. Разве вы не выясняете номер карты по телефону?

– Конечно, выясняем, но в большинстве случаев с нами расплачиваются наличными.

– Это был как раз такой случай?

– Да. Обычный заказ. Единственное, что запомнилось, так это то, что он назвал женское имя. Во всем остальном заказ ничем не отличался от других.

– Хорошо, – сказал Миллер. – Спасибо, что уделили нам время. – Он помахал желтым листом. – И за это тоже.

Идя к машине, Рос и Миллер молчали.

Миллер был практически уверен, что в обозримом будущем для него нормальной жизни не будет. Не будет, пока они кого-нибудь не найдут, и этот самый кто-нибудь не окажется именно тем, кто им нужен. Так было всегда.

Оказавшись в машине, Миллер посмотрел на номер на бланке.

– Я все-таки думаю, что в Вашингтоне такого телефонного кода нет, – заметил он. – Мне кажется, это что-то другое.

– У меня другой вопрос. Кто, черт побери, будет заказывать пиццу для мертвой женщины? – спросил Рос.

– Он хотел, чтобы ее обнаружили, – сухо ответил Миллер. – Он хотел, чтобы все узнали, что он сделал. Предыдущих троих обнаружили случайно, обычное дело. В последнем случае иначе.

Он покачал головой. Почти все было также: отсутствие взлома, избиение, лента и бирка, даже запах лаванды. Все то же, кроме лица Кэтрин Шеридан, которое осталось нетронутым. А теперь еще это. Килларни сказал бы, что убийца перешел в стадию украшательства. Изменения, поправки, понимание того, что так он завоюет больше внимания.

– Вот чего он хочет, – тихо сказал Миллер. – Он хочет, чтобы люди видели, что он сделал.

Вернувшись в участок, Миллер набрал номер, который дал Сэм. В трубке послышался длинный гудок… и больше ничего. Он прицепил желтый лист на стену рядом со своим рабочим столом. Он не хотел, чтобы бланк затерялся в потоке бумаг, который, как он знал, скоро появится. Они с Росом запросили необходимые файлы по Мозли, Райнер и Ли. Миллер поговорил с Ласситером и попросил, чтобы записи по трем делам привели в какое-то подобие порядка. Ласситер выделил ему Метца, Оливера и несколько ребят из административного отдела. К двум часам в кабинете на третьем этаже их уже было шестеро.

– Мне нужны данные о телефонных разговорах, – распорядился Миллер. – Стационарный и мобильный телефоны. Мне нужны банковские записи, все компьютеры и ноутбуки из соответствующих домов. Мне нужны записи о трудовом стаже, членстве в каких-либо клубах, библиотеках, спортзалах, торговых ассоциациях. Я хочу знать, какие журналы они выписывали. Все в этом роде. Мы должны относиться к этому как к поиску отпечатков, вернуться назад, исследовать все сантиметр за сантиметром, увидеть, есть ли что-то общее, что связывает этих женщин с определенным местом, человеком либо друг с другом.

Потом Миллер позвонил в офис коронера. Ему сказали, что вскрытие Шеридан еще не сделали и что помощник коронера Хэммингз сможет принять их только на следующий день. Миллер не видел Хэммингз со времени запроса коронера второго ноября. Тогда это помогло снять с него все подозрения. Это был кошмар. Одно время в полиции думали, что этот случай можно будет замять, но произошла утечка. Обычное расследование убийства, визит к проститутке Дженнифер Энн Ирвинг с целью ее допроса как потенциального свидетеля, препятствование совершению насилия закончилось продолжительным внутренним расследованием и отстранением Миллера от работы на три месяца.

После этого были публичные заявления Ласситера и шефа полиции. Настоящий цирк! Выйдя из зала суда после рассмотрения последней улики, в крытой галерее, которая отделяла главный коридор от кабинетов судей, Миллер перекинулся парой слов с Хэммингз. Вдали от вспышек камер газетчиков он воспользовался случаем и поблагодарил ее, а когда они прощались, обнял в знак признательности. Именно этот момент успел запечатлеть один из корреспондентов газеты «Глобус». Смысл этой фотографии не нуждался в объяснении. С тех пор прошло девять дней. Смерть Кэтрин Шеридан помешала возникновению нового скандала. Теперь ему снова придется общаться с Мэрилин Хэммингз. Миллер знал, что ему будет неловко. Он не хотел этого разговора.

В то воскресенье Рос и Миллер с головой зарылись в документацию по убийствам. К концу дня у них было больше вопросов, чем ответов. Миллер прочел все рапорты, которые, казалось, теперь не имели смысла. Он выделил места, где можно было задать вопросы и где их задавать не имело смысла. Во всех случаях, вплоть до убийства Маргарет Мозли в марте, были определенные зацепки, которые можно было разрабатывать, но теперь, в ноябре, толку от них уже не было. Люди жили. Люди забывали. Люди сталкивались с трагедией и делали все возможное, чтобы быстрее забыть о ней.

В шесть вечера ребята из административного отдела ушли. Метц и Оливер остались до восьми, чтобы обработать карты и фотографии по всем четырем убийствам. К девяти у Миллера разболелась голова. Кофе нисколько не помогал заглушить боль. Были вещи, которые ничем не могли помочь расследованию. В основном это касалось определения личности жертв. Даты рождения не соответствовали больничным и официальным записям. Предыдущее расследование по каждому убийству велось спустя рукава. Нужно было выполнить большой объем работы, но Миллер чувствовал, что внимание его рассеивается.

В начале десятого Рос собрался уходить. Он остановился в дверях и пригласил Миллера к себе.

Тот улыбнулся и покачал головой.

– Не хочу быть пятым колесом в телеге.

– Тогда поезжай домой, – посоветовал Рос. – Прими душ и выспись. Сейчас от тебя мало толку.

– Я надолго не задержусь, – ответил Миллер. – Поезжай, повидайся с детишками… воспользуйся моментом.

Рос махнул рукой на прощание и ушел.

Миллер встал из-за стола, подошел к окну и подождал, пока машина Роса проедет мимо здания. Миллер был знаком с женой напарника, Амандой Рос. Это было шапочное знакомство, но она ему нравилась. Он знал и трех детей Роса, которым было четырнадцать, одиннадцать и семь лет. Родители Аманды помогли им купить облицованный бурым песчаником трехэтажный особнячок без лифта, когда у Эла было еще маленькое жалование. Эл и Аманда терпеливо ждали, пока МСИ, теперь Веризон, снова начнет способствовать развитию района. Им обещали модернизацию – и обманули. Со сменой мэра обещания вернулись. Когда наконец цифры начали улучшаться, дом Росов стал стоить почти четыреста тысяч долларов, большая часть из которых у них была выплачена, о чем имелись подтверждающие документы. Альберт и Аманда были типичными жителями Вашингтона. Все, что у них было, они заработали, а заработанное заслужили. Люди вроде них, которые отчаянно цеплялись за еврейские корни, очень импонировали матери Миллера. Она хотела, чтобы Миллер был похож на них. Но это невозможно.

На стоянке Миллер сел в неприметный седан. Он ехал домой, а у него перед глазами стоял текст рапортов, записи допросов, недостающие подробности, которые напоминали ему, каким непоследовательным и поверхностным было расследование трех первых убийств – Маргарет Мозли, Энн Райнер и Барбары Ли. Но с Кэтрин Шеридан все будет иначе. Она вернула книги в библиотеку, купила еду, которую не съела, и переспала с кем-то где-то между половиной одиннадцатого утра и четырьмя часами дня.

Миллер проехал по освещенным улицам и оставил машину в начале Черч-стрит около одиннадцати часов вечера. Магазин уже был закрыт, но в окнах горел свет. Он постучал в дверь, и Зальман открыл ему. Старик был Миллеру по плечо. У него были редеющие волосы и лицо, изборожденное морщинами. Зальман Шамир был олицетворением всего того, чем должен быть пожилой еврей. Его манера держаться выдавала незаурядную личность. И хотя он позволил жене заниматься делами магазина, Миллер знал, что если бы не Зальман, то дело у нее не спорилось бы.

– Ох и злится она на тебя! – сообщил он Миллеру. – Ты ушел сегодня не позавтракав. И вчера вечером мы были здесь, но ты проскочил мимо.

– Здорово, Зальман! – отозвался Миллер.

– Какое там «здорово»! – ответил Зальман. – Быстро заходи и объясняйся. У меня уже голова разболелась.

Миллер прошел мимо нескольких столиков вдоль стены магазина, вокруг которых были расставлены стулья для старых друзей, приходивших сюда по понедельникам и четвергам поиграть в шахматы. Слева находилась стойка и стеклянные полки, на которых Хэрриет расставляла драники, шарики из мацы, фаршированную рыбу.

Хэрриет и Зальман Шамир были хорошими людьми. Все они делали неспешно, как привыкли делать с 1956 года, когда купили столовую на углу Черч-стрит. Раньше они жили в квартире над магазином. У их сына хорошо шли дела, и он купил им трехэтажный дом, облицованный коричневым песчаником, куда они и переехали одиннадцать лет назад. Миллер въехал в квартиру, когда его сделали детективом. С тех пор он виделся с Шамирами почти каждый день. Хэрриет готовила еду, слишком много еды. Когда ей казалось, что Миллер недоедает, она заходила к нему в квартиру и оставляла еду в холодильнике. Чаще всего он разговаривал с ними по утрам и вечерам. Хэрриет всегда готовила завтрак на троих и даже на четверых, если Мэри Макартур оставалась у Миллера на ночь. Иногда по вечерам, когда он возвращался и видел, что магазин еще открыт, они усаживались в задней кухне, и Хэрриет расспрашивала Миллера о его жизни, о том, что прочла в газетах. Зальман обычно молчал. Он нарезал мясо птицы или рогалики, выдавливал апельсиновый сок и занимался прочими хлопотами по хозяйству. А Миллер рассказывал им, этим странным престарелым евреям, которые стали для него чем-то вроде приемных родителей, о своей жизни. Они были своеобразной отдушиной в его мрачной жизни, которая начиналась за стенами магазина. Хэрриет расспрашивала его о делах, об убийствах. Ее глаза завороженно блестели, когда Миллер с улыбкой начинал рассказывать о работе.

– Ты скрываешь от нас неприятные стороны своей работы, – говорила она и накрывала его ладонь рукой, давая понять, что их ничем не удивишь. – Мы с Зальманом были детьми, когда заканчивалась Вторая мировая. Мы видели, что люди могут сделать друг с другом. Мы видели тех, кто возвращался из концлагерей.

Миллер считал, что не имеет права выплескивать на них подробности своей работы, поэтому о многом умалчивал. Он улыбался Хэрриет, брал ее за руку, обнимал, а потом поднимался к себе в квартиру. Бывало, она кричала ему вдогонку, чтобы он нашел себе новую девушку, лучше прежней. Миллер слышал, как Зальман говорил жене, что это не ее дело, на что она возражала, что это как раз ее дело.

В тот вечер Миллер услышал, как Хэрриет зовет его из задней части магазина.

– Привет, – поздоровался он и улыбнулся.

– Я слышу тебя, – отозвалась она. – Я слышу, как ты смеешься надо мной.

– Я не смеюсь над тобой.

Хэрриет показалась в дверях. Ее волосы были собраны в пучок, схваченный сеткой, а руки покрыты мукой. Она была на несколько сантиметров ниже мужа. Под фартуком на ней был домашний халат, а через плечо переброшено полотенце. Она всегда выглядела одинаково – пожилой женщиной. Но, казалось, что она больше уже не старела.

– Вы только посмотрите на это безобразие! – возмущенно начала она. – Я уже два дня готовлю завтрак, а ты куда пропал?

– Мне приходилось рано уходить, извини.

– Твое «извини» меня не устраивает. Ты похож на человека, который питался одними гамбургерами и содовой водой. Ты ведь это ел, да?

Миллер пожал плечами.

– Заходи в кухню. Заходи и хоть раз в жизни поешь нормальной еды.

– Хэрриет, я не голоден. – Миллер обернулся и посмотрел на Зальмана. – Ну скажи ты ей!

Зальман поднял руки, давая понять, что бессилен помочь Миллеру в этом деле.

– Я ничего не скажу. Здесь я тебе не помощник, Роберт.

Он пожал плечами и отправился готовиться к следующему рабочему дню.

– Тогда хоть выпей кофе с медовиком.

– Один кусочек можно, только маленький, хорошо?

– Глупости какие!

Хэрриет взяла его под руку и повела в кухню.

– Значит, тебе дали серьезное дело, да? – спросила она, нарезая медовик и наливая кофе.

Миллер кивнул.

– Да, очень серьезное.

– Что же это за дело, что ты не можешь с утра даже поздороваться?

Миллер улыбнулся.

– Давай не будем сейчас об этом, Хэрриет. Я расскажу подробности, когда раскрою дело.

– А что с Мэри? С ней покончено?

– Думаю, да. Покончено.

Хэрриет покачала головой.

– Глупости. Молодые люди забыли, что такое настойчивость. Одна размолвка, и все кончено, да?

Миллер не ответил и посмотрел на Зальмана, но тот только покачал головой, давая понять, что не хочет влезать в разговор.

– Тогда ешь! – скомандовала Хэрриет. – Ешь, пока не свалился от истощения!

Миллер покорно взял кусочек медовика.

Мир и все его невзгоды подождут до утра. В понедельник, тринадцатого числа, он получит отчет о вскрытии, вернется в дом Шеридан, проверит и изучит каждую деталь, которую можно будет извлечь из предыдущих дел. Ожидание этого одновременно радовало и пугало Миллера. Он ощущал, что у него появилась цель. Он не вспоминал о бывшей подружке Мэри Макартур уже добрых шесть часов. О ней ему напомнила Хэрриет, а также ящики в коридоре возле ванной комнаты. В ящиках были некоторые ее вещи – те, что сохранились после нескольких месяцев, проведенных вместе. Возможно, эти ящики останутся ему на память.

Он пожелал Зальману и Хэрриет спокойной ночи, когда на часах было уже почти двенадцать. Он принял душ и загрузил кучу одежды в стиральную машину. Было уже далеко за полночь, когда Роберт Миллер лег в постель и закрыл глаза. Из приоткрытого окна доносились звуки ночного города.

Однако заснул он не сразу. Он лежал без сна и думал об одной вещи, которая тихо заговорит с ним, когда больше никто не сможет услышать.