Текст книги "Живописец смерти (СИ)"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

Соавторы: Кейт Эллисон,Карло Лукарелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 110 страниц)

– Почему? То, что я прокололась, не значит…

– Значит. – Браун поднял руку, останавливая ее. – Понимаете, Макиннон, прежде чем что-то делать, надо подумать.

– Согласна, я действительно не подумала, нарушила несколько правил…

– Несколько? Может, почитать вам наставление и перечислить хотя бы первые десять?

– Но тогда все решали какие-то секунды. Потеря времени была равносильна провалу. Я просто…

– Вы сейчас сами признали, что хорошенько не подумали о последствиях.

– Просто я… должна была… – Кейт умолкла. Ей не хотелось обманывать Брауна. – Это все ради него, Ричарда. Я… я пообещала ему, что… – Она взмахнула рукой. – Ладно… это не важно.

– Вы правы, это не важно. – Браун смягчился. – Я все понял. И поверьте, если бы это зависело от меня, вы бы остались. Но Грейндж этого не допустит, не стоит и надеяться. К сожалению, в этом деле у него больше власти.

Кейт вздохнула.

– Не понимаю, чего он добивается. Бальдони спускался по лестнице с пистолетом, направленным прямо на меня. Еще пара секунд, и я была бы мертва. Что, Грейндж стал бы от этого счастливее?

– Возможно.

– Комиссия признала, что я действовала в пределах необходимой самообороны. Какие у него после этого претензии?

– А такие: он имеет на вас, извините за прямоту, большой зуб. Вынашивает идиотское предположение, что вы подставили Стоукса и намеренно навели на него Анджело Бальдони.

– Зачем?

– Чтобы затруднить расследование убийства Ричарда.

– Ч-что?.. – Кейт не находила слов. – Вы это серьезно? Да я… я… больше, чем он, заинтересована в успехе расследования.

Браун потер ладонями лоб.

– По версии Грейнджа, убийство Ричарда заказали вы.

Кейт невесело рассмеялась.

– Погодите, вы это серьезно?

– Я – нет. Но Грейндж – да. Вы же знаете, при расследовании такого рода убийств первыми подозреваемыми становятся супруги. – Браун вздохнул. – Представьте себе, как рассуждает Грейндж. Вы работаете в бригаде, расследующей убийство вашего мужа. Обнаруживаете какую-то нить, ведущую к его сотруднику. Беседовали с его женой. Получили какую-то информацию, которой, видимо, не намерены делиться, и…

– Это неправда. Я просто хотела…

– Дайте мне закончить. Вы не позвонили, не попросили помощи. Последовали за Норин Стоукс. Она привела вас к своему мужу, располагающему какими-то сведениями об убийстве Ричарда. За вами последовал человек, который скорее всего убил художника, автора картины, обнаруженной на месте убийства вашего мужа. Этот наемный убийца прикончил Стоукса, а затем вы прикончили его. Таким образом, в один прием вы убрали всех свидетелей. Вот как видит это Грейндж.

– Боже мой, неужели вы думаете, что мне не хотелось взять свидетелей живыми?

– Не важно, что я думаю. – Браун нахмурился. – Грейндж также обыгрывает факт, что у Ричарда оказался страховой полис на пять миллионов долларов. Это тоже работает не в вашу пользу.

– Да разве деньги для меня что-то значат? Боже, мой муж погиб, а тут… – Кейт вскочила, едва сдерживая слезы. Ей не хотелось, чтобы Браун видел ее плачущей. – Я пойду.

Браун схватил ее за руку:

– Погодите. Не обижайтесь. Я вам выложил все начистоту.

Она устало опустилась в кресло. Только сейчас до Кейт дошло, что ее действия действительно можно истолковать подобным образом. И в этом есть своя логика.

– Хорошо хотя бы то, – сказал Браун, – что у Грейнджа нет никаких доказательств. Он способен добиться одного – отстранить вас от дела.

– Молодец.

– Уверен, в душе он прекрасно понимает, что все это чепуха. Но ему не нравится в первую очередь то, что в расследовании принимает участие женщина, причем не работающая в полиции. Он убедил руководство, что свою часть работы вы уже сделали – расшифровали картины маньяка из Бронкса – и теперь ваша миссия закончена. – Браун быстро сжал ее руки, затем потер виски. – Вам нужно немного отдохнуть, Кейт. Поезжайте куда-нибудь, хоть на недельку. Не давайте агенту Грейнджу повода для суеты.

Кейт достала коробочку с таблетками и положила две на раскрытую ладонь Брауна.

– А как же маньяк из Бронкса?

– А что с ним?

– По этому делу я тоже не могу работать?

– К сожалению, нет, – проговорил Браун, запивая экседрин.

Кейт вышла из участка. Посмотрела на серые нагромождения низких, тяжелых облаков. Остановилась.

Она знала, что без последствий это не останется. Но такого не ожидала. Ее отстранили от работы. Катастрофа.

Голова трещала. Пожалуй, нужно тоже принять пару таблеток экседрина и поспать. Просто поспать.

Может, пойти к Тейпелл? Но зачем подставлять шефа полиции в такое трудное для нее время? Это исключено.

– Кейт. – Митч Фримен мягко тронул ее за руку.

Ей очень не хотелось сейчас разговаривать с психоаналитиком ФБР. И вообще ни с кем.

– Вы уже знаете, что меня отстранили?

Фримен кивнул.

– Пойдемте куда-нибудь, выпьем по чашечке кофе. У вас есть время?

Кейт вздохнула.

– Сейчас у меня полно времени. Просто некуда его девать.

Они прошли несколько кварталов молча, выбрали почти настоящее французское кафе, устроились за небольшим столиком. Фримен заказал для обоих кофе с молоком и миндальные круассаны.

– Как у вас со сном? Вы выглядите усталой.

– На ночь принимаю амбьен. Вроде помогает.

– Гипнотик.

– Я не знала, что амбьен гипнотик.

– Да, это лекарство относят к гипнотикам. Правда, мягкого действия. Но его следует принимать только в том случае, если впереди хотя бы семь часов сна. Иначе может возникнуть «синдром амнезии пассажира».

– Что это такое?

– Некоторые ошибочно принимают амбьен в самолете и просыпаются через три-четыре часа, когда он еще продолжает действовать. Сходят с самолета в состоянии, близком к гипнотическому. В принципе открыты для внушения. А потом ничего из того, что происходило, не помнят.

– Ладно, я буду принимать амбьен, только когда есть время для сна. Обещаю.

Фримен улыбнулся.

– И не увеличивайте дозу. Гипнотики воздействуют на передачу импульсов между клетками головного мозга, увеличивая или снижая их электрическую активность.

– Уж больно сложно звучит.

– Для миллионов страдающих бессонницей эти таблетки – благо. Но принимать их следует строго по предписанию. Иначе порой возникают не только проблемы с памятью, но и отклонения в поведении.

Они помолчали пару минут.

– Вы могли погибнуть, – сказал Фримен, когда официантка поставила чашки размером с кувшин.

– Я не думала о себе.

– А не пора ли подумать?

Подняв кружку обеими руками, Кейт почувствовала тепло на лице.

– Зачем?

– Что значит зачем? – Фримен посмотрел ей в глаза.

– Доктор, вы пытаетесь провести со мной сеанс психотерапии?

– Да. Так что значит это ваше «зачем»?

– Мне было безразлично, что станет со мной.

– Это не ответ.

– А что вы хотите услышать? Что сожалею о случившемся? Что сожалею о том, что Энди Стоукс убит и Бальдони тоже? Так я сожалею, очень сожалею о том, что… – Кейт перевела дух, стараясь сдержать слезы, – что потерпела неудачу.

– Но это еще не повод для того, чтобы потерять интерес к жизни. Всякое случается, Кейт. Порой ужасное, но…

– Я знаю, Митч, вы пытаетесь утешить меня, но, пожалуйста, не надо. Я действительно тогда не думала о себе. Такое случалось и раньше, во время работы в полиции.

– Но подобные настроения иногда, рано или поздно, перерастают во что-то серьезное. Это опасный путь, Кейт. – Фримен внимательно посмотрел на нее сквозь очки. – Перестаньте размышлять об этом.

– О чем?

– О смерти. Я понимаю, потеря ужасная, но вы должны найти в себе силы продолжать жить. Поезжайте куда-нибудь, смените обстановку. Это поможет.

Кейт заставила себя улыбнуться.

– Пожалуй, я воспользуюсь вашим советом.

Антисептики не заглушали запахов человеческой хвори. Приоткрытые двери позволяли мельком взглянуть на то, что происходит в палатах. Больные, лежачие и выздоравливающие, с некоторыми друзья или родственники.

Что не любила посещать Кейт, так это больницы. Это осталось еще со времен болезни матери. Она быстро шла по коридору, не вполне понимая, почему ей захотелось увидеть Норин Стоукс. Возможно, потому, что через пару часов ее сюда никто не пустит.

Полицейский у двери палаты мельком взглянул на временное удостоверение, которое забыл отобрать Браун, и посторонился.

Внутри задвинутые шторы, бледный свет флюоресцентных ламп.

Норин Стоукс в постели, в полусидячем положении. Одеяло натянуто до шеи, руки лежат поверх него. Из вены торчит игла капельницы. Лицо белее подушки.

Когда вошла Кейт, Норин повернула голову и тут же зажмурилась, видимо, желая, чтобы та исчезла.

– Как вы?

Норин не ответила, но ее веки дрогнули.

– Я искренне вам сочувствую.

Глаза Норин открылись, как у куклы.

– Неужели?

– Да.

– Вы привели человека, который убил моего мужа, а теперь, значит… сочувствуете? – В словах, произнесенных хриплым шепотом, звучала ненависть.

– Нет, Норин, Бальдони явился сам. А я собиралась поговорить с Энди. Выяснить, что произошло.

– Что произошло? Я скажу вам, что произошло. Ваш муж приговорил Энди к смерти, а вы помогли казнить его.

– Это неправда, я…

– Вы спросили, я ответила. Ваш муж залез в долги, поставил фирму на грань финансового краха. Энди пытался помочь… – Норин тяжело вздохнула. Жилки на ее висках напряженно пульсировали. – Бальдони, обязанный Энди, который успешно защитил в суде его дядю, дал Ричарду деньги, что спасло его от разорения.

Кейт внимательно слушала, не понимая ни слова. Как будто Норин говорила на каком-то незнакомом языке. Ричард залез в долги и связался с бандитами?

– Ричард не выплатил вовремя долг. И вот теперь они оба мертвы.

– Откуда вам это известно?

– Энди рассказал мне все. Как Ричард пришел к нему, просил помочь, умолял. – Норин снова глубоко вздохнула. – После убийства Ричарда Энди знал, что он следующий. Естественно, у него не было денег выплатить долг. Он решил сбежать. – Норин злобно посмотрела на Кейт. – А вам было мало того, что ваш муж убит. Понадобилось следом за ним отправить и Энди. Чтобы скрыть правду.

– Какой вздор! Норин, положение больной не дает вам права делать такие безответственные заявления. Какие у вас доказательства, кроме слов мужа? Вы уверены, что он говорил правду?

– Уверена. Энди знал, что вы будете приставать с расспросами, и предупредил, чтобы я ничему не верила. Ясное дело, вам важно защитить своего мужа.

Кейт нащупала на цепочке обручальное кольцо Ричарда и успокоилась.

– Вы знали о связи Энди с некой Сузи Уайт?

– С кем?

– С Сузи Уайт, уличной проституткой, зверски убитой в Бронксе.

– Теперь вы хотите приписать Энди еще и убийство.

– Я этого не сказала. А только спросила, известно ли вам об их связи.

– Я не желаю отвечать на такой вздор.

– Это не вздор, Норин. Квартира, где скрывался Энди, принадлежит наркоторговцу и сутенеру Ламару Блэку. Сузи Уайт работала на него.

– Как вы смеете?!

– Не прикидывайтесь, Норин. Разве не вы нанимали частного детектива следить за мужем? И какие фотографии были в отчете?

Норин Стоукс начала хватать ртом воздух.

– По заключению медэксперта, в крови Энди обнаружены героин, кокаин, а также…

– Убирайтесь! Убирайтесь отсюда!

Норин Стоукс дернулась так сильно, что игла выскочила из вены. По руке заструилась кровь.

Кейт вышла позвать сестру.

Глава 24

На диване разложены два пакета печенья «Туинкиз» с кремовой начинкой, пакет сырных палочек, литровая бутылка колы. Он ждет. Закапывает по нескольку капель в каждый глаз. Потому что горят. Еще бы, за такой короткий срок создать шесть картин. Несколько кистей полностью износились, десяток карандашей исписаны до основания. Теперь он готов показать их ей. Но где? И как?

– Эй, Тони, скоро начнется. Донна, ты будешь смотреть? Тогда поторопись! – Он выкрикивает это в темноту, кивает, улыбается друзьям. – А где Брендон и Бренда?

– Брендон работает, а Бренда говорит, что у нее болит голова, – произносит он фальцетом Донны. – Но думаю, она врет. Потому что ревнивая.

– Вот они какие, девушки, – шепчет он, толкая локтем воображаемого тигренка-Тони.

«Это здор-р-рово!»

– Да, конечно. Иногда.

Он наклоняется, настраивает изображение на экране.

– Все. Замолчите. Сейчас начнется.

Титры сменяет панорама улицы. Офисные здания, кафе, магазины. Камера следует за красивым плотным мужчиной, идущим легким неторопливым шагом. Крупно название улицы: Малбери-стрит. Понятно, понятно. Жирным черным фломастером он записывает название в блокнот. Человек на экране открывает дверь, монтажная перебивка, и он входит в кабину большого грузового лифта. Вид снизу на поднимающуюся кабину. Следующий кадр: огромная мастерская, везде картины, большие окна, много света. Наплыв, и весь экран заполняет лицо Кейт. И вновь происходит чудо. Он видит, что волосы у нее каштановые, а глаза голубые.

– Видишь, Донна? Что я тебе говорил?

– Не знаю, – отвечает он голосом Донны. – Может, и не голубые. Ты вечно ошибаешься.

– Почему это ты всегда права, а я не прав?

– Потому что.

– Заткнись!

– Сегодня, – произносит Кейт с экрана, – у нас редкая возможность пообщаться с одним из крупнейших художников нашего времени, Бойдом Уэртером. – Камера дает панораму мастерской художника. Прислоненные к стенам картины, на полу лабиринт бутылок с грунтовкой и маслами, банок со скипидаром, краской. На одной лежит кисть. Возле какой-то картины по полу разбросаны несколько тюбиков с краской, как будто художник уронил их в творческом порыве, тогда как на самом деле его помощники перед прибытием съемочной группы тщательно все разложили в соответствии с подробными инструкциями. Камера берет крупным планом фрагмент одной картины, затем другой. За кадром бесплотная Кейт комментирует. – В «Арт ньюс» картины Бойда Уэртера называют соединением утонченной японской каллиграфии с безудержным абстрактным экспрессионизмом.

Он напрягается, пытается что-то увидеть. Но для него все на экране серое. Нет больше каштановых волос и прочего. Цвет полностью исчез. Как будто пролился через днище телевизора на пол. Он смотрит, но и там ничего нет.

– Тони, ты понял эти картины?

«Это здор-р-рово!»

– Неужели? – Ему кажется, что Тони говорит так обо всем, что видит.

После картин Уэртера показывают работы Кандинского и фрагменты стенной росписи в пещере Ласко.

– …все это повлияло на творчество Уэртера…

Он хватает горсть сырных палочек, запихивает в рот. Громко чавкает.

Теперь Кейт сидит в мастерской рядом с красивым грузным человеком, который переоделся во что-то свободное, вроде пижамы. Вокруг расставлены большие холсты.

– Мы с вами в нью-йоркской мастерской Бойда Уэртера. Он назвал ее «НоЛиТа…» – произносит Кейт.

Он хватает жирный черный фломастер и пишет в блокноте под названием улицы слово «НоЛиТа».

Кейт и Уэртер беседуют. На экране возникают фрагменты картин. Скоро сырные палочки кончаются, и он вскрывает пакет с печеньем. Пытается запомнить разговор, где мелькают такие выражения, как «вскрытие противоречий», «формальное в противовес антиформальному» и «модерн в отличие от постмодерна». Ничего из этого в его голове не откладывается, но неожиданно вспыхивает ослепительной зеленью свитер Кейт и тут же гаснет. Затем Бойд Уэртер произносит, почесывая свой объемистый живот:

– В самом деле, зачем вообще заниматься живописью, если не собираешься использовать такой замечательный инструмент, как цвет?

– Да, да, – говорит он в экран. – Я согласен. И тоже хочу его использовать.

– Художник, отказывающийся от цвета, впустую тратит время.

– Но я пытаюсь, пытаюсь увидеть. – Он наклоняется ближе к экрану. – Действительно пытаюсь.

– Что касается меня, – говорит Бойд Уэртер, – то я в нем существую. Сны у меня тоже цветные.

Цветной сон. Да, тоже видел цветной сон. Видел? Когда? Он пытается вспомнить. Обхватывает голову, которая начинает болеть. Вместе с болью накатывает волна тошноты, и перед глазами возникают мужчина и женщина в постели, вспышка лезвия ножа, красное, черное, черное, красное.

Художник делает жест в сторону больших холстов, прислоненных к стенам мастерской.

– Посмотрите, чего можно достичь с помощью настоящего цвета. Разве это не чудо?

Чудо? Он вглядывается в экран и не видит ничего, кроме мертвых картин. Вскрикивает:

– Где же, черт возьми, мое чудо?

Камера перескакивает на Кейт, и он получает свое чудо. Великолепные волосы Кейт сияют. Они золотисто-каштановые. А ее свитер цвета прекрасного нефрита. Теперь он понимает: это она. Только она может сотворить чудо.

Он лижет экран. Верит, что действительно чувствует вкус ее удивительного зеленого свитера.

– Смотрите, – говорит художник и поднимается с кресла. Подходит к длинному столу, заваленному тюбиками с краской и банками с пигментом. Поднимает стеклянный сосуд с темным порошком. Камера дает крупный план.

– Порошок черный, верно?

– Да, да, – отвечает он с восторгом, приблизив лицо почти вплотную к экрану.

Уэртер снимает крышку и высыпает на стеклянную палитру горку порошка.

– Это сырой пигмент. Накладывается перед основной работой. – Художник отвинчивает крышку с металлической банки, добавляет в пигмент капельку маслянистой жидкости. – Поясняет: – Льняное масло, – а затем с помощью плоского мастихина начинает перелопачивать порошок, пока он не превращается в искрящуюся пасту. – Уэртер вытаскивает из банки из-под кофе кисть, погружает в только что приготовленную масляную краску и накладывает на чистый холст длинный мазок. – Видите, он стал голубым. Похоже на волшебство, верно?

Голубой? Для него паста по-прежнему черная.

– Конечно, для получения идеальной смеси сырой пигмент и льняное масло следует растереть в ступке пестиком, – говорит Уэртер, усаживаясь на свое место рядом с Кейт. – Но вы убедились, как масло оживило пигмент.

– Действительно красиво, – соглашается Кейт.

Красиво? Почему?

– Живопись маслом придумали очень давно, – продолжает Уэртер. – Но для меня она по-прежнему numero uno.^[85]

– Да, – произносит Кейт, и камера показывает ее крупным планом, – изобретение живописи маслом (где-то в первой трети четырнадцатого века) приписывают голландцам. Возможно, это великий Флемальский мастер^[86] или братья Губерт и Ян Ван Эйк. Масляная краска позволяла добиться более ровных тонов и великолепных оттенков, которых не позволяла достичь быстро высыхающая яичная темпера.

– Это было величайшее изобретение, – подтвердил Уэртер.

– Что вы сказали бы художникам, которые сознательно ограничивают свою палитру или вообще не используют цвет? – спрашивает Кейт.

– Я бы посоветовал зря не суетиться. Посмотрите на работы Франца Клина. Он уже все сделал, лучше не получится. А работать в подобной манере сейчас… было бы очень скучно. В общем, это не для меня. Ни при каких обстоятельствах. – Бойд Уэртер пожимает плечами. – Признаться, я покончил бы с собой, если бы лишился цвета.

В его ушах снова и снова звучат эти слова. «Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета… Покончил бы с собой, если бы лишился цвета…»

На экране панорама рабочего стола Уэртера.

О, как же ему хочется увидеть! Смешать свой собственный цвет, как это только что сделал художник, и увидеть.

Он хочет, чтобы художник научил его.

– В следующий раз, – говорит Кейт, – мы посетим с вами Часовню Ротко^[87] в Хьюстоне, одно из крупнейших явлений искусства двадцатого века. – Она тепло улыбается. – И не забудьте посетить выставку Уильяма Хандли, которая открывается в «Галерее Винсента Петрикоффа» в Челси. – Еще одна последняя улыбка, и ее лицо сменяют титры.

В блокноте, где уже написано «Малбери-стрит» и «НоЛиТа», он пишет: «Уильям Хандли, УЛК, Галерея Винсента Пе-три-коффа, Чел-си», затем поднимается с дивана, убеждается, что картины высохли, и подрагивающими от волнения руками начинает заворачивать их в пленку. Затем осторожно снимает со стены несколько репродукций великих. По одной Френсиса Бэкона, Сутина и Джаспера Джонса. Он хочет знать мнение художника о них. Если разговор получится интересный, то, может быть, он какую-нибудь подарит. В знак уважения.

Он задумывается, роется в рюкзаке и вытаскивает кисти. У художника их полно.

Ему предстоит разговор с настоящим художником. Он трепещет от восторга.

Берет лупу, внимательно изучает карту Нью-Йорка. Находит Малбери-стрит и ближайшую станцию подземки. Затем прикрывает глаза, пытаясь вспомнить начало передачи. Художник шагает по улице, открывает дверь ключом. Над дверью номер – 302. Замечательно.

Глава 25

Нола настояла на том, чтобы они посмотрели «Портреты художников», хотя у Кейт никакого настроения не было. Она все прокручивала в голове события дня. Вначале разговор с Брауном и Фрименом, а затем вздорные обвинения Норин Стоукс. Беседа с Бойдом Уэртером на экране в данный момент ее совершенно не интересовала. Потом она о чем-то поболтала с Нолой, заставила себя улыбнуться, пожелала спокойной ночи. Когда та ушла спать, налила себе виски «Джонни Уокер» и начала размышлять, поставив на проигрыватель любимый диск Джулии Фордем. Кейт ни разу не слушала его после гибели Ричарда и думала, что не вернется к нему никогда. Там слишком много песен о несчастной любви. Но сейчас она негромко подпевала одной из своих любимых, «Как мне тебя не хватает», вдруг осознав, что этими стихами пропитано в квартире все – стены, ковер и, самое главное, ее стонущее сердце. Она поняла, что эта песня звучала в ее голове много дней. Мантра по Ричарду, которого ей так не хватает.

Прошла на цыпочках по полутемному коридору, заглянула в комнату Нолы. Прислушалась к мерному дыханию девушки. Осторожно закрыла дверь и вернулась в гостиную, где налила себе еще скотча под чарующий голос Джулии Фордем.

Днем Кейт позвонила бухгалтеру мужа, и тот подтвердил, что за неделю до гибели Ричарда со счета фирмы были сняты крупные суммы. Без объяснений. Он звонил Ричарду, они условились встретиться после его приезда из Бостона. Но не получилось.

Неужели Ричард действительно задолжал и снимал деньги, чтобы заплатить ростовщикам? Но разве не проще было взять деньги с личного счета? Бухгалтер заверил Кейт, что их личный капитал в полном порядке. Очень странно. При этом Норин Стоукс утверждала, будто Ричарда убили, потому что он не выплатил долг. А выходит, выплатил. Почему же его убили?

Кейт мерила шагами гостиную, посматривая на картины. Она не колеблясь отдала бы их, лишь бы узнать правду о Ричарде.

Потянувшись к телефону, Кейт уже начала набирать номер Флойда Брауна, чтобы просить восстановить ее в группе расследования. Сказать ему, что тут все очень запутанно.

Но как докопаться до правды, если Стоукс и Бальдони мертвы?

И Ричард – тоже. Кейт похолодела. Ричард мертв. Не важно, по какой причине, перепутали его с кем-то или убили намеренно. Какая разница? Главное, его нет. И нет людей, способных прояснить ситуацию.

Кейт посмотрела в окно на ночное небо, потом вниз, на чернильно-черный парк.

В ванной комнате вытряхнула на ладонь таблетку амбьена. Наверное, не следовало бы принимать его после скотча, но еще одна бессонная ночь будет непереносимой. Митч Фримен прав. И Браун тоже. Наверное, ей нужно послать все к чертям и лечь в клинику Бетти Форд.^[88]

Она чувствует пальцы на своей груди. Они медленно ласкают сосок, затем спускаются вниз, к промежности. Она выгибает спину, прижимаясь к его телу. Покрывает поцелуями шею, вдыхая аромат цитруса.

Его пальцы очень нежные и умелые. Он целует ее в губы, мягко раздвигая их языком.

Это так знакомо.

Но почему она ничего не чувствует? Шепчет: «Ричард, Ричард…» – поднимает бедра, готовая встретить его, но картина смазывается, и возникает проход, который теперь темнее, чем тогда, и длиннее. Он бесконечный. Туфли липнут к тротуару, как будто она идет по только что положенному асфальту. Серебристый свет в конце прохода тускнеет. Она протягивает руки, касается стены, и они погружаются во что-то теплое и вязкое.

Кейт охает, чувствуя, что попала в ловушку. Свет в конце прохода гаснет, словно кто-то щелкнул выключателем. Полная темнота. Черно.

Она идет, пошатываясь, волоча ноги по мерзостной грязи. С рук что-то капает, какая-то гадость.

Внезапно в проходе чуть светлеет, и она видит в конце его Леонардо Мартини. Он лежит, а над ним склонился человек с ножом. Это Ричард. Он вонзает нож в тело художника много-много раз. Из ран хлещет кровь, широким ручьем течет по проходу, омывает ее туфли.

Красная.

Постепенно кровь розовеет и превращается в облако на картине маньяка из Бронкса. Затем картина оживает. Кейт идет по улице мимо оранжевых домов и ослепительно-желтых мусорных баков. Это Ричард раскрасил все в такие дикие цвета.

– Нравится?

– Нет, – отвечает Кейт. – Это как на картинах маньяка.

– Жаль.

– Почему ты убил его?

– Кого?

– Мартини.

– Так надо, – говорит Ричард, продолжая рисовать на тротуаре розовые полосы. – Он слишком много знал.

– Как в кино, – произносит неожиданно появившийся Ники Перлмуттер. – Помните фильм Альфреда Хичкока «Человек, который слишком много знал»? – Он начинает напевать глубоким басом мелодию из этого фильма.

– Перестаньте, – говорит Кейт. – Это серьезно.

– Конечно, серьезно, – соглашается Ники и продолжает петь.

Карамельные цвета бледнеют, и Кейт оказывается в полутемном подъезде. Гулкие шаги навстречу. Отчаянно колотится сердце. Прямо перед ней возникает Анджело Бальдони. Она вскрикивает. Он широко улыбается, приставляя пистолет к ее животу. Медленно взводит курок. Кейт пятится, спотыкается и падает. Падает, падает, падает сквозь тьму, назад, в проход. Там уже два Ричарда. Один, мертвый, лежит на тротуаре, другой, живой, занят живописью. Он заканчивает небольшую картину, прислоняет ее к стене.

– Хорошо?

– Неплохо. – Кейт рассматривает натюрморт с вазой в голубую полоску. – Но что все это значит?

– Имитирую свою смерть. Хорошо получается?

– Конечно. Но… зачем?

– Милая, я должен уйти. Увидимся. – Он улыбается. Его живая ипостась рассеивается, превращаясь в дым – как в мультфильме с призраками, – и проникает в мертвого Ричарда, лежащего на тротуаре.

– Нет, Ричард. Подожди! Пожалуйста. Скажи мне, почему все так получилось?

– Ш-ш-ш… – Глаза мертвого Ричарда оживают. Он смотрит на нее. – Это тайна.

В проходе темнеет, а затем Кейт оказывается в очень яркой комнате. Здесь все белое – стены, пол. Она поднимает глаза и не видит потолка. По бледно-голубому небу проносятся серые облака. Словно она попала в картину сюрреалиста Рене Маргита. Перед ней белый стол. На нем Ричард. Медэксперт Даниел Маркович пытается снять с его пальца кольцо.

– Не снимается, – огорченно произносит он. – Придется так. – Он берет пилу Страйкера.

– Погодите. Лучше я. – Кейт выхватывает у него пилу и начинает отпиливать палец. Брызжет кровь, окрашивая все в глубокий алый цвет.

Кейт вскрикнула и проснулась. Несколько минут лежала не двигаясь, желая убедиться, что кошмар наконец закончился. Нащупав кольцо Ричарда на цепочке, она вскочила с постели.

Такие сны к ней еще не приходили. Прежде снились большей частью приятные. Они с Ричардом наслаждались друг другом, он начинал удаляться, Кейт всеми силами пыталась удержать его. На этом обычно все заканчивалось.

Она сбросила его пижаму, приложила к лицу. Запах Ричарда уже почти не ощущался.

Схватила с туалетного столика фотографию в серебряной рамке, посмотрела в смеющиеся глаза.

– Во что ты впутался, Ричард? Почему тебя убили?

Но он продолжал улыбаться, прикрываясь ладонью от солнца.

Кейт посмотрела на выгоревшие до основания свечи. Поставила фотографию на место.

«Фримен прав. Мне нужно уехать. Подумать. А может быть, вообще не думать».

Съемочная группа сейчас в Хьюстоне, снимает часовню для следующей передачи. Они вполне обойдутся без Кейт, но у нее был бы подходящий предлог для отъезда. До родов Нолы еще недели две, Лусилл присмотрит за ней пару дней. Так что прочь из этой квартиры, прочь из Нью-Йорка. Это хорошо. В Хьюстоне она избавится от воспоминаний. Они с Ричардом там никогда не были.

За час Кейт все уладила – билет на самолет, отель. Еще час, и она дозвонилась приятельнице, работавшей в знаменитой часовне.

Кейт вытащила из стенного шкафа небольшой чемодан. Положила на кровать, начала укладывать вещи.

Часовня Ротко. Место поклонения цвету. Живопись, возведенная в ранг религии. Религия в форме живописи. Когда-то она действительно верила, что такое возможно. Но сейчас веры нет. Ни во что.

Глава 26

Бойд Уэртер вошел в лифт. Недовольный. Ему уже пришлось сегодня принимать визитеров. Вначале кураторов лондонской галереи «Тейт модерн», а потом нового директора Музея Уитни. Отпустил помощниц и охранников и собирался немного отдохнуть, когда снизу позвонил знакомый Кейт Макиннон. Парень оказался настырным, все звонил и звонил. В конце концов Бойд плюнул и решил уделить ему несколько минут. До прихода Виктории. Потом они будут готовить к отправке рисунки, и парня он спокойно спровадит. «Ладно, посмотрю его работы, – думал Уэртер. – Это же не кто попало, а приятель Макиннон. Выскажу несколько мудрых замечаний, потом он повиляет хвостом перед моими картинами. Все как обычно».

Парень оказался чертовски красив. С очень милой застенчивой улыбкой.

– Откуда вы знаете Кейт Макиннон? – спросил Бойд, когда они поднимались в лифте.

– Она была моей… преподавательницей.

– В Колумбийском? История искусств?

– Да. А потом мы подружились.

– Это она посоветовала вам встретиться со мной?

– Да. Сказала, что вы можете дать много ценных советов. Я вас долго не задержу.

– Ну и славно.

Уэртер привел парня в мастерскую.

Тот сразу же развернул свои картины, разложил на полу. Уэртер едва сдержал стон. Они были хуже некуда. Непрофессионально сделанные, неуклюжие, цвета кричащие, безвкусные. «И я должен обсуждать такое барахло?» Придется позвонить Макиннон, спросить, зачем она присылает идиотов. Уэртера также раздражало, что парень даже не взглянул на его картины. Он к этому не привык. Молодые художники обычно глаз не отводят от его работ, трепещут от восторга.

Парень, разложив свои холсты, отошел в сторону. Упер руки в узкие бедра.

– Что скажете?

– Хм… – Уэртер почесал подбородок. – Для начала я предложил бы вам снять темные очки.

– Извините, забыл. – Парень снял солнечные очки и заморгал.

Уэртер заглянул ему в глаза и отшатнулся. Столько в них было страдания и боли.

– Вы здоровы?

– Конечно.

– Но вы так щуритесь и моргаете, что я подумал, может быть…

– Не-а, это нормально. Я просто… привыкаю к освещению.

«Да, – размышлял Уэртер, разглядывая картины, – именно освещение. Талантом тут и не пахнет».

– Так что скажете?

Боже, какая мука!

– Ваши работы, хм… интересные.

– В каком смысле?

«О черт!»

– Хм… во-первых, то, как вы используете цвет. Довольно… необычно.

– Да? – Молодой человек вгляделся в свои работы. – Не понимаю почему. – В его голосе чувствовалось нетерпение.

– Но… вы должны признать, что это нестандартно. Пурпурные облака, синие яблоки. Вы видели картины фовистов?