Текст книги "Живописец смерти (СИ)"

Автор книги: Джонатан Сантлоуфер

Соавторы: Кейт Эллисон,Карло Лукарелли
сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 110 страниц)

На совете Музея другого искусства практически никто не возражал, чтобы оплатить расходы Уилли. Его оформили сопровождающим Чарли. Правильно. Морти Бернстайну, президенту совета и коллекционеру работ Уилли, эта идея очень понравилась. Он думает, что получит что-нибудь из его новых картин. Как бы не так. Чарли уже обо всем позаботилась, так что Морти придется наклониться и поцеловать ее в зад.

Она улыбнулась и посмотрела на картину в раме, подарок Уилли, висящую над кроватью рядом с другими работами, тоже подарками многообещающих художников. Все должно сработать прекрасно.

Чарли вовсе не собиралась всю жизнь сидеть в Музее другого искусства. Она уже встречалась с несколькими членами совета Музея современного искусства и дала понять, что знает, как достойно вывести их музей в XXI век. На это, разумеется, не способен зануда Рафаэль Перес или чистоплюй Скайлер Миллс. Нет уж, место директора музея будет за ней.

Она посмотрела на полки. Может быть, захватить еще одну пару? Туфли-лодочки от Шанель, голубые с белым, которые Чарли в Нью-Йорке надевала всего два раза. А в Венеции они будут то, что надо.

Рафаэль Перес сунул в небольшую кожаную дорожную сумку четыре пары шортов «Перри Эллис». Сумка стояла на диване, а на стене рядом висел освещенный специальной лампой плакат, посвященный его первой выставке в Музее современного искусства «Красота тела. Пищевые расстройства в искусстве». Рафаэль вспомнил женщин, вставляющих себе пальцы в рот, чтобы вызвать рвоту, блюющих, делающих себе клизму, и улыбнулся.

Он знал, что в Венеции будет много работы. Нужно побывать на важных приемах, поболтать с полезными людьми, пообщаться со стервой Чарлин Кент, постараться не замечать старшего хранителя музея Скайлера Миллса. На бьеннале приедут масса музейных работников и коллекционеров.

Рафаэль выдвинул верхний ящик гардероба, в котором царил полнейший беспорядок, и выбрал два носовых платка – голубой шелковый, самый любимый, и с пестрым рисунком, – которые сунул рядом с шортами. Директор Музея современного искусства. Да, на эту должность он вполне мог рассчитывать. Сейчас, когда Эми Шварц уходит на пенсию, а Билла Пруитта нет.

После недолгих раздумий Уилли все-таки решил, что возьмет с собой кожаный пиджак. Если в Венеции будет жарко, его всегда можно снять. Он положил в рюкзак две белые рубашки и одну черную, которую подарила Элена в честь его первой выставки. Туда же отправил плеер с семью компакт-дисками, а также нижнее белье и туалетные принадлежности. Подумал, не положить ли флакон дорогого английского одеколона, который месяц назад подарила Кейт. Отвинтил крышечку, вылил немного на ладонь, промокнул щеки. Аромат легкий, свежий, цитрусовый. У Кейт превосходный вкус.

Уилли бросил взгляд на картину, над которой сейчас работал. Ею восхищался Дартон Вашингтон, даже намекал, что не прочь купить. И было это всего несколько недель назад. Уилли старался ни о чем не вспоминать – ни о гибели Дартона, ни о том, как он тогда разозлился. Но если бы только этим все и ограничивалось.

Уилли сунул в рюкзак несколько пар носков. Он тогда разозлился, потому что чувствовал свою вину. Он обманул Кейт. Дал брату Генри денег, чтобы тот залег на дно. Вот в чем все дело. Уилли потянулся за телефоном. Нужно позвонить Кейт. Ей пришлось несладко. Может быть, даже тяжелее, чем ему. Он взял трубку в руки и… не решился.

Интересно, она по мне скучает? Так же, как я по ней? Хорошо, что подвернулся случай уехать на несколько дней. Он сунул в рюкзак черный кожаный пояс. И вдруг перед глазами возникло видение. Причем так быстро, что Уилли дернулся назад. То же самое, что и тогда, в последний раз, в машине. Кейт барахтается в воде, тонет. Но на этот раз Уилли тоже там присутствует. Но не барахтается, не сопротивляется. Он вообще не двигается.

Уилли попробовал открыть глаза, прогнать видение, но снова: темная вода, он и Кейт.

Потом все прошло.

Браун барабанил пальцами по краю стола. Мид шумно втягивал в себя воздух. Митч Фриман, обычно такой спокойный, теперь громко вздыхал, а в перерыве щелкал суставами пальцев. Слаттери жевала резинку, громко выдувая пузыри.

Кейт подняла голову.

– Морин, пожалуйста, перестань издавать этот противный шум.

– Я? – Слаттери тут же выплюнула жвачку в урну.

Вся группа сгрудилась над последним опусом Живописца смерти. Он заставил их ждать. Но не долго.

– Ладно, давайте обсудим.

Кейт еще раз посмотрела на репродукцию. На картине был изображен мужчина, привязанный к античной колонне. Его тело пронзали более десяти стрел, а рядом с его лицом было наклеено лицо Кейт.

– «Святой Себастьян», – сказала она. – Кисти Андреа Мантенья, итальянского художника пятнадцатого века.

– А зачем твое лицо? – спросила Слаттери.

– Это вырезка из «Нью-Йорк тайме», – проговорил Браун. – Снимок сделан во время благотворительного вечера.

Кейт этого ждала. Ждала, когда же Живописец смерти доберется до нее. Это было неизбежно. Она чувствовала, как он подбирается все ближе и ближе. И вот…

– Я завершаю его композицию, – промолвила она. – Ему не хватало только искусствоведа.

– Но вы много больше, чем просто искусствовед, – заметил Фриман. – Вы – его стимул.

Его стимул. Эти два слова долго звучали в голове Кейт, пока она перемещала лупу по репродукции.

– На этот раз никаких дополнительных рисунков. Он взял репродукцию картины «Святой Себастьян», на нее приклеил вырезку из газеты с моей фотографией и все это приклеил к репродукции другой картины, которая называется «Вид на Большой канал» и принадлежит кисти известного итальянского художника восемнадцатого века Каналетто. – Она перевела дух. – Тут ошибиться невозможно. Он указывает, с кем собирается расправиться и где. Со мной, в Венеции. – Кейт замолчала на пару секунд. – Как видите, Живописец смерти прислал мне приглашение. Придется поехать. Я должна.

– Но это опасно! – возразил Мид.

– Очень опасно, – добавил Фриман.

Кейт подняла голову.

– Но он меня ждет. Разве можно его разочаровывать?

Мид насупился.

– Но вы подвергаете себя смертельному риску.

Кейт заставила себя улыбнуться.

– Честно говоря, Рэнди, я не знала, что это вас беспокоит.

– Я поговорю с Тейпелл, – продолжил Мид. – Она свяжется с Интерполом и итальянской полицией.

– ФБР это может организовать проще, – сказал Фриман. – Мы работаем в постоянном контакте с Интерполом.

– Позвольте мне сопровождать Макиннон, – попросила Слаттери.

– Это было бы полезно, – согласился Фриман.

– Мне нужно подумать, – сказал Мид.

– Я тоже поехал бы, – подал голос Браун.

– А вот это исключено! – крикнул Мид. – Я не могу отправить туда всех сотрудников. Кто-то должен остаться и здесь. Тем более что это все может оказаться уловкой. Вдруг Живописец смерти хочет, чтобы Макиннон уехала, а сам…

– Нет, – возразила Кейт. – Он так не работает.

– А звонок перед благотворительным вечером? – Мид шумно втянул в себя воздух. – Он вас обманул.

– Это была просто игра, – сказала Кейт. – Ему захотелось, чтобы я ощутила его присутствие, поволновалась. Вот и все. Он не предлагал никаких загадок вроде этой. – Она постучала по репродукции картины, на которой святой принимал мученическую смерть. – А сейчас другое дело. И он постарается довести его до конца.

Фриман подался вперед.

– Я думаю, она права. Ей следует поехать. А ФБР организует бригаду для ее защиты.

Кейт покачала головой.

– Если я буду ходить в окружении американских роботов с короткой стрижкой, от которых за милю пахнет ФБР, он просто не решится действовать.

– Роботы будут держаться на расстоянии, – произнес Фриман.

– Тогда другое дело. – Кейт бросила взгляд на коллаж Живописца смерти. – Венецианский бьеннале открывается завтра. Значит, выступить он может в этот уикэнд. И мы должны быть готовы.

Обычно, собираясь в поездку, Кейт тщательно укладывала вещи. Между блузками прокладывала папиросную бумагу, каждый предмет косметики и туалета находился в отдельном полиэтиленовом пакете. А сейчас она положила в вещевую сумку всего один вечерний костюм, кое-что из белья, туалетные принадлежности.

– Я собирался с тобой в Венецию, – сказал Ричард, – все спланировал заранее, но ты поездку отменила. А теперь я завяз в делах по уши, так что составить тебе компанию не могу.

– Извини, что так получилось, дорогой. – Кейт уткнулась взглядом в сумку. – Я действительно не думала, что меня отпустят. Но сейчас расследование зашло в тупик. Живописец смерти совершил пятое преступление и опять затих, поэтому я решила устроить себе небольшой отдых. Он мне действительно необходим.

– Ну что ж, – Ричард подошел и обнял ее сзади, – я рад, что ты едешь. Будешь представлять там нас двоих.

Кейт машинально сунула в сумку флакон духов «Бал в Версале» и тут же удивилась, зачем они ей нужны в этой поездке. Для кого я буду душиться? Для убийцы?

– Несколько дней отдыха тебе действительно не помешают, – продолжил Ричард.

– Да.

Если бы он знал о «Святом Себастьяне», то ни за что бы не позволил мне уехать. И был бы прав. Но я должна. Ведь сейчас впервые представилась возможность выиграть у Живописца смерти на его поле.

– И постарайся расслабиться. – Ричард обнял ее крепче.

– Хорошо.

Он погладил ей волосы.

– Если хочешь, я все отменю и поеду с тобой.

Кейт поцеловала Ричарда в щеку.

– Нет, не стоит. – Боже, да я больше всего на свете хочу, чтобы он поехал. Но нельзя, потому что меня на бьеннале ангажировал Живописец смерти. – Я привезу тебе все каталоги и прокомментирую каждый.

– Прекрасно. – Ричард поцеловал ее в губы. – И возвращайся поскорее. Я буду скучать.

Глава 41

На протяжении всей своей истории Венеция постоянно погружалась в море со скоростью примерно от восьми до десяти сантиметров в столетие. А в XX веке скорость увеличилась до двадцати пяти сантиметров и продолжает расти. Все пришлось поднять: тротуары вдоль каналов, телефонные и силовые линии. Люди тоже перебрались с первого этажа на второй. Если все будет так продолжаться, то скоро венецианцы переберутся на чердаки, а туристы смогут любоваться жемчужиной Адриатики только с вертолетов.

Но Морин Слаттери ничего этого не замечала. Для нее жемчужина сияла как обычно. Вапоретто^[50] скользили по Большому каналу, а она не могла насмотреться на лазурное небо, темную изумрудную воду и позолоченные дворцы. Жаль только, что итальянские полицейские, Маркарини и Пассатта, не отходили ни на шаг.

После долгих дебатов и консультаций решили, что двадцать четыре часа в сутки Кейт будут охранять двое полицейских и каждые два часа докладывать в свое управление и Интерпол. Слаттери мысленно называла их Макарони и Паста. Маркарини было около тридцати, темноволосый, симпатичный. Пассатте можно было дать лет сорок, красивый, неулыбчивый, нервный, во рту постоянно торчит сигарета. Оба довольно бегло говорили по-английски.

День был теплый, влажный, в воздухе плавал сладковатый запах гнили.

– Красота, – промолвила Слаттери.

– Да, – отозвалась Кейт, глядя на дворец.

– Что тебя беспокоит? С тех пор как мы приземлились, ты не сказала и двух слов.

Кейт усмехнулась:

– Да, ты права, Морин. Меня много чего беспокоит.

– Я понимаю, – спохватилась Слаттери. – Извини. Этот город меня просто потряс. Я вся переполнена впечатлениями.

– Прощаю, – промолвила Кейт, глядя в темную венецианскую воду.

Она постоянно ощущала присутствие Живописца смерти. Ей казалось, что сейчас он притаился где-то на берегу и наблюдает.

Вапоретто доставил их на площадь Святого Марка. Слаттери восхищенно смотрела на базилику, Дворец дожей, великолепную площадь.

– Как же, черт возьми, этому городу удается плавать в воде?

– Он плавает уже много столетий, синьорина, – хмуро проговорил Пассатта. – Думаю, до вашего отъезда продержится.

Слаттери улыбнулась:

– Спасибо, приятель.

Маркарини и Пассатта проводили их до отеля «Гритти-Палас», самого старого и комфортабельного в Венеции, где Кейт и Ричард провели медовый месяц. Довели до номера и остались дежурить в коридоре. Носильщик поставил сумки на стойку. Кейт протянула ему банкноту в двадцать тысяч лир. Слаттери обвела глазами роскошный номер, посмотрела в окно на Большой канал, гондолы и церкви.

– О Боже! Мне кажется, что я уже умерла и попала на небо. Если бы только эти зануды полицейские не ходили по пятам. Хотя они оба симпатичные, особенно Макарони.

– Макарони? – удивилась Кейт и впервые улыбнулась.

– Да, – сказала Слаттери. – А Паста – мрачный ворчун.

Кейт не выдержала и засмеялась. Как хорошо, что я не одна и рядом Слаттери.

– Учти, итальянские полицейские все красивые. Внешность – одно из их важных профессиональных качеств. – Кейт двинулась по номеру. – Морин, иди сюда.

– Боже мой. – Слаттери остановилась на пороге ванной комнаты. Мрамор и позолота. – Да здесь больше места, чем во всей моей квартире.

– Нужно доложить Миду. – Кейт сняла трубку. – О, узнаю Италию. Линия занята.

– Даже в таком шикарном отеле?

– Телефоны в Италии работают отвратительно. А в Венеции хуже всего. – Она достала мобильный. – Вот черт, забыла зарядить аккумулятор.

– Позвоним позднее, – успокоила ее Слаттери. – Послушай, неужели я буду спать на такой большой кровати?

– Конечно, – сказала Кейт

Фасад полицейского управления Венеции украшали скульптуры и позолота, правда, уже изрядно осыпавшаяся, потому что примерно треть высоты здания покрывала плесень.

Внутри Кейт и Слаттери пришлось пройти проверку на выносливость так называемой итальянской пунктуальностью. Для начала они прождали почти час. Потом еще час провели в обществе какого-то важного чина. Он усадил их в кресла, угостил кофе и долго распространялся о своем прошлогоднем визите в Большое Яблоко^[51]. После чего для них организовали экскурсию по полицейскому управлению, которая продлилась еще час.

Выбравшись наконец на волю, Кейт повела Слаттери к мосту Риальто и дальше по живописным маленьким рынкам и магазинчикам. Маркарини и Пассатта по-прежнему следовали за ними. Куда бы Кейт ни бросала взгляд, ей повсюду чудились мрачные зловещие тени, а Слаттери смотрела на все и восхищалась, как ребенок в Диснейленде.

– А что это за церковь?

Кейт подняла голову.

– О, это церковь Святого Захария. Маленькая. Эпохи Возрождения. Боже, кажется, что с тех пор, как я ходила сюда полюбоваться Беллини, прошло уже несколько столетий.

– Кем-кем?

– Джованни Беллини. Я имею в виду его картину. Это величайший венецианский художник, один из моих самых любимых.

– Мы можем войти в церковь?

Кейт вздохнула.

– Слаттери, у нас мало времени. Мы должны идти на бьеннале и…

– Ладно тебе, Макиннон! – Она с мольбой посмотрела на Кейт. – Я наверняка больше никогда не попаду в Венецию.

– Ты права, – согласилась Кейт. – Грех не использовать возможность приобщиться к мировой культуре.

– И это называется маленькая? – воскликнула Слаттери, разглядывая высокий сводчатый потолок, декоративные колонны, узорчатый мраморный пол, резные скамьи и картины, которых здесь было множество.

– Для Италии – да. – Кейт поежилась. В этой замечательной церкви было темно и сыро.

Слаттери по привычке опустилась на колени и перекрестилась. Маркарини й Пассатта остались у входа, а Кейт повела ее по северному проходу ко второму алтарю.

– Это она? Картина Беллини?

– Да. Но подожди.

Кейт подала знак ризничему, который направился к ним легким неторопливым шагом. Его фигура в рясе отбрасывала длинную тень. Кейт почувствовала, что дрожит, и ей показалось, что не только от сырости. Она вложила в руку ризничего несколько тысяч лир, и через пару секунд он включил свет. Шедевр Джованни Беллини возник из мрачной тени и предстал во всем великолепии.

– Ого! – восхитилась Слаттери. – Здорово. Как же он догадался написать колонны рядом с настоящими и купола тоже? То есть еще одна церковь в миниатюре. И эти фигуры внутри.

– Послушай, Морин, у тебя задатки настоящего искусствоведа.

– Я, наверное, слишком много болтаю. – Она прижала ладонь ко рту.

– Не беспокойся, Бог тебя не слышит. – Кейт не была уверена, прислушивается ли он вообще к тому, что делается на земле.

Морин подошла поближе к церкви на картине Беллини, которая находилась внутри настоящей.

– Как же возможно создать такое? Что касается меня, то я не только рисовать, даже прямую линию провести толком не сумею.

– Их с раннего детства отдавали в учение крупным художникам, где они вначале мыли кисти для мастера, потом постигали науку смешивания красок и, наконец, выполняли различные детали на его картинах. Конечно, незначительные.

– В общем, они были его рабами?

– Ты поняла правильно. Но Джованни Беллини и его брата Джентиле учил их отец, Джакопо, который тоже был большим художником.

Пассатта и Маркарини напряженно прислушивались к их разговору, затем подошли.

– Вы преподаете искусство, синьора? – спросил Маркарини.

– Что-то вроде этого, – ответила Кейт.

– Не вроде этого, – вмешалась Слаттери. – Она знаменитость.

Пассатта удивленно вскинул брови, но Слаттери не стала уточнять. Ее вниманием сейчас завладела Мадонна.

– Она такая красивая, прямо как живая. Хочется войти и положить голову ей на колени.

– В этом и состоит прелесть живописи эпохи Возрождения, – сказала Кейт. – Обтекаемые формы, много воздуха, пространства. Картины приглашают зрителя заглянуть в окно, войти в комнату. Художники тогда вновь открыли искусство создания перспективы.

– Оно было потеряно?

– Да, в мрачную эпоху средневековья, особенно раннего, – ответила Кейт, вглядываясь в тени рядом с нишей, куда была помещена картина Беллини.

Нужно во что бы то ни стало положить конец мрачной эпохе Живописца смерти. Пресечь его злодейства.

В полдень Кейт повела Слаттери обратно на площадь Святого Марка. Маркарини и Пассатта держались чуть поодаль. Дворец дожей поблескивал на солнце изысканной позолотой.

– На меня уже начинает действовать разница во времени, – сказала Слаттери. – Давай посидим немного?

Они устроились за столиком в кафе с видом на площадь. Слаттери заказала капуччино, Кейт – двойной эспрессо. Маркарини оперся о колонну в нескольких метрах справа. Пассатта, дымя сигаретой, расположился в аркаде. Оба не сводили глаз с Кейт.

Она надеялась расслабиться, но у столика постоянно останавливались знакомые нью-йоркцы, приехавшие на бьеннале. При приближении очередного приятеля Кейт невольно морщилась. То же самое делали и Пассата с Маркарини.

– Вот это да, Макиннон, – удивилась Слаттери. – У тебя есть знакомые во всем мире?

– Нет, только в Венеции. И они собрались здесь лишь на неделю. Это искусствоведы, художники и коллекционеры. – Она расплатилась с официантом. – Ладно, пошли. Надо наконец показаться и на выставке. Посмотрим экспозицию Уилли.

Но Кейт стремилась в выставочные павильоны не только за этим. Она знала, что где-то там ее ждет Живописец смерти, и не хотела его разочаровывать.

Международный бьеннале в Венеции был похож на всемирную выставку ЭКСПО, но только без аттракционов, детей и веселья. Его устраивали раз в два года в большом парке Джардини, в стороне от главных туристических маршрутов. Существующие здания переоборудовались в национальные павильоны, где художники разных стран размещали свои экспозиции. Из павильона в павильон мигрировали толпы искушенных европейцев и американцев. Почти каждый нес в руке большой пакет с эмблемой бьеннале, набитый каталогами.

Они суетились, нервничали, что могут пропустить кого-нибудь или что-нибудь, беспокоились, что их не пригласят на нужный прием. Выставка работала несколько месяцев, но эксклюзивными считались только три первых дня после открытия. Потом экспозиции мог посмотреть каждый.

Со стороны четверка, наверное, производила впечатление двух влюбленных пар. Слева Маркарини и Слаттери, справа Кейт и Пассатта. Во всяком случае, смотреть на них было приятнее, чем на экспонаты выставки. Они переходили из павильона в павильон, и всюду было примерно одно и то же. Депрессия, уныние, мрачное смакование человеческих пороков. Огромные фотографии гениталий и трупов, расчлененные животные в формалине, головы и конечности отдельно, странные, перегруженные деталями инсталляции, смысл которых был совершенно непонятен, – все это резко контрастировало с красотами Венеции. Жутковатые, вызывающие чувство гадливости экспонаты окончательно испортили Кейт настроение.

Американский павильон был, разумеется, одним из самых больших, но впечатления не производил, поскольку был до отказа набит инсталляциями. По полу в беспорядке, без всякой внятной системы разбросаны коллажи и скульптуры, созданные из предметов, найденных большей частью на помойках. Понять, где кончается одна вещь и начинается другая, было совершенно невозможно. Работы Уилли выгодно отличались от других экспонатов не только высоким качеством, но также и тем, что висели на стене, как обычные картины. В данный момент перед ними стояла небольшая группа. Пояснения давал Рафаэль Перес.

– Уилли Хандли – Один из наших самых одаренных молодых художников, – сказал он.

Кейт увидела Уилли. Он чуть ли не спрятался за колонну, а Перес настойчиво махал ему рукой. Тот наконец приблизился, поклонился и смущенно пробормотал:

– Спасибо.

– А он симпатичный, – сказала Слаттери.

– Разве ты его раньше не видела?

– Нет. Наверное, Уилли Хандли допрашивал тогда кто-то другой. Я имею в виду, по делу об убийстве Соланы.

На мгновение Кейт увидела Элену. Мертвую, на полу. На щеке написанный кровью автопортрет Пикассо. Живописец смерти сейчас здесь, может быть, совсем недалеко. Выжидает. Она пристально вгляделась в центральный проход. Остановишься перед каким-нибудь экспонатом, а он подкрадется сзади и перережет горло. Кейт вдруг стало так страшно, что она чуть не закричала.

– Что с тобой? – Слаттери проследила за ее взглядом. То же самое сделали и Пассатта с Маркарини. – Ты что-то увидела?

– Ничего, все в порядке. – Кейт улыбнулась и взяла Слаттери за руку. – Пошли. Я познакомлю тебя с Уилли.

Они перехватили его в тот момент, когда он отошел от Переса.

Кейт наклонилась к Уилли поцеловать в щеку.

– Твои картины в павильоне самые лучшие.

– Я бы принял это как похвалу, если бы здесь были выставлены еще какие-то картины. – Уилли избегал смотреть ей в глаза. – Я не знал, что ты здесь.

– Решилась в самый последний момент. Сейчас вот рада, что удалось вырваться. – Кейт поймала его взгляд. – Я горжусь тобой. Экспозиция действительно талантливая.

– Да, очень красиво, – подтвердила Слаттери.

Уилли с удивлением рассматривал странную новую подругу Кейт, совершенно нетипичную для ее круга. Подошел Перес. Поздоровался.

– Гордитесь своим мальчиком?

Кейт внимательно посмотрела на молодого хранителя музея. А может быть, это он? Мгновенно сработал полицейский инстинкт Слаттери. Почуяв что-то неладное, она нарочито лениво сунула руку в карман и сжала рукоятку пистолета. Кейт показала ей взглядом, что все в порядке. Перес взял Уилли за руку, приглашая вернуться к экспозиции.

– Я не могу весь день стоять перед своими картинами, – сказал он и быстро двинулся к инсталляции в небольшом зальчике, стены, пол и потолок которого были обклеены вырезками из порнографических журналов, где были изображены одни женщины. Поверху вырезки все были небрежно исписаны протестами против женщин и порнографии.

Слаттери обвела взглядом стены.

– Что-то я не вижу здесь твоей фотографии.

Кейт засмеялась, но в этот момент ее вдруг кто-то тронул за плечо. Она резко развернулась и толкнула мужчину. Он неловко попятился и упал. Слаттери полезла за пистолетом. Маркарини и Пассатта сделали то же самое.

– О Боже, Джадд, извини. – Кейт подала испуганному искусствоведу руку. – Я сегодня такая неуклюжая.

Джадд нервно улыбнулся.

– Я думал, Кейт, что написал достаточно хорошую рецензию на твою книгу.

– Извини… Я…

– Все в порядке.

Они поговорили пару минут, и Джадд растворился среди публики. К ней тут же подошли Маркарини и Пассатта.

– Пошли на выход, – сказала Кейт. – Здесь дышать нечем.

К ним присоединился Уилли.

– Кто этот тип? – спросил он.

– Знакомый искусствовед.

– Мне показалось, что он собирался…

– Не беспокойся. – Кейт неожиданно прижала Уилли к себе.

– Ты сегодня вечером будешь на приеме? – спросил он, когда она его наконец отпустила.

– Обязательно. Разве можно пропустить такое шоу?

Красота. Старая каменная лестница спускается к черной воде. Ржавые ворота. В канале плавает мусор. Надо было подумать, прежде чем выбирать в качестве фона для святого Себастьяна эту милую картину Каналетто. Слишком милую. Впрочем, сейчас это не важно, потому что впереди много работы, а времени в обрез.

Он видел ее только один раз. Наблюдал, как она потягивала кофе. Вроде не нервничала. Впрочем, присутствия духа она никогда не теряла. Это одно из качеств, которыми он восхищался. Холодная элегантность всегда, при любых обстоятельствах.

Сможет ли она остаться такой же, когда он будет вгонять в ее плоть стрелы? Святая Кейт. Это должно получиться по-настоящему живописно. Он представил цветную репродукцию в альбоме. Внизу значатся его фамилия, дата и материалы: стрелы, женское платье, человеческое тело. Чувствует ли она его присутствие? Ждет ли, когда он явится к ней как любовник? Эта мысль приводит его в восторг. Он закрывает глаза.

Потерпи, Кейт. Я скоро приду.

Кейт посмотрела на часы. Все, пора одеваться. Заглянула к Слаттери. Та сладко зевнула и с трудом разлепила веки.

– Морин, сегодня ты можешь никуда больше не выходить, – сказала Кейт.

– Честно говоря, – Слаттери зажмурилась, подавляя очередной зевок, – я весь день мечтала принять ванну.

– Ну так и принимай на здоровье. А я вернусь не поздно, не беспокойся.

– Нет, я должна быть с тобой.

– Но мне вполне хватит Макарони и Пасты. Куда больше?

– Уговорила. – Слаттери улыбнулась и снова откинулась на подушки.

Кейт застегнула жакет.

– К тому же при мне неразлучный друг тридцать восьмого калибра, в наплечной кобуре под жакетом.

Слаттери улыбнулась:

– Счастливо.

Кейт вышла за дверь и кивнула итальянским полицейским.

Зал приемов в здании Музея Пегги Гуггенхейм напоминал галантную сцену с картины Антуана Ватто XVIII века. Элегантно и по-декадентски, всюду принцы крови и придворные, ищущие славы или стяжавшие ее, но желающие еще. И все при деле.

– Представьте только на мгновение, что будет, если сюда бросить бомбу, – прошептал Скайлер Миллс, наклонившись к Уилли. – В одночасье прекратит существование весь мир изобразительного искусства.

В центре зала действительно собрался весь мир изобразительного искусства в количестве двухсот человек. Причем каждый из заметных и влиятельных был сейчас заметен и влиял больше обычного. Разноязыкая речь сливалась в равномерный гул, будто потревожили пчелиный рой. Официанты с трудом прокладывали себе путь, разнося «беллини», специальный венецианский напиток, шампанское с персиковым соком.

Скайлера Миллса заметил многолетний президент бьеннале Массимо Сантасьеро и подошел пожать руку, попутно пожимая руку кому-то еще. Сантасьеро был в костюме, в каком могут появляться только итальянцы. Ворсистый, голубовато-серый и мятый, словно несколько недель провалялся на полу в гардеробе. По контрасту безукоризненный костюм Скайлера от братьев Брукс выглядел так, будто его только что сняли с вешалки. Уилли был в своих обычных черных джинсах, новой белой рубашке, галстуке и, конечно, кожаном пиджаке.

– Американский павильон – это… как бы сказать… он в этом году получился у вас такой смелый, – проговорил Массимо.

– Вы же знаете, как трудно составить грамотную экспозицию, – сказал Скайлер. – Но кажется, мне удалось с этим справиться. А вы сделали просто невозможное… управлять такой махиной…

– Я восхищен вашими работами. – Массимо повернулся к Уилли. – Это настолько… индивидуально.

– Разумеется, индивидуально, потому что сделано мной.

Итальянец вопросительно посмотрел на него, не вполне понимая остроту. Скайлер бросил на Уилли выразительный взгляд.

– Молодые художники получают огромное удовольствие, когда сами себя подстрелят в ногу. Верно, Уилли?

Сантасьеро этого тоже не понял, но реплика предназначалась Уилли.

– Надеюсь, вы приедете летом на мою выставку в Музее современного искусства? – спросил он, на этот раз заслужив от Скайлера одобрительный кивок.

Чарлин Кент в черном облегающем костюме из эластичной лайкры, от середины бюста до середины бедра, оторвалась от беседы с двумя коллекционерами-европейцами и направилась к Уилли. На ногах – потрясающие зеленовато-лимонные туфли-лодочки.

– Массимо. – Она протянула руку.

Итальянец несколько мгновений задумчиво ее рассматривал.

– А, синьора Кент. Здравствуйте. А я вот только что принял приглашение Уилли Хандли посетить его выставку в Нью-Йорке в музее синьора Миллса.

Чарли поморщилась. Ей очень не понравилось, что он назвал Музей современного искусства музеем Миллса.

– Заодно посмотрите новые экспонаты в моем музее. А потом мы вместе поужинаем. Вы, я и Хандли. – Она подмигнула Уилли.

В зале возникло небольшое волнение. Это появилась Кейт в белом вечернем костюме и туфлях-лодочках на тонких каблуках. Она была великолепна.

Уилли отошел от Скайлера Миллса и присоединился к нескольким мужчинам и трем официантам, которые ее окружили. Маркарини и Пассатта не знали, в какую сторону смотреть.

– Синьора Ротштайн, очень приятно вас видеть. – Массимо поцеловал Кейт в щеку и медленно прошелся взглядом по ее телу сверху вниз. – Вы сегодня просто bellissima^[52].

– Grazie, – сказала Кейт, поднимая с подноса «беллини».

Наконец дошла очередь до Уилли.

– Как дела? – прошептал он, целуя ее.

– Прекрасно, – ответила Кейт.

Массимо взял ее за руку и начал представлять всем, кому считал нужным. Кейт улыбалась, произносила какие-то слова, а в голове постоянно вертелась одна мысль.

Он здесь. В Венеции. Наверное, сейчас в этом зале. Но действовать, конечно, не станет. Обстановка неподходящая. Чтобы превратить меня в святую, нужен интим. Здесь такого быть не может. А что касается деталей, то Живописец смерти проявляет особую педантичность.

Прошел час, потом другой. Напряжение не спадало.

– Кейт! Ты потрясающе выглядишь! – Рядом стояла давняя нью-йоркская знакомая. Кожа ее лица была неестественно натянута и блестела из-за многочисленных подтяжек. – А где же твой красавец муж?

– К сожалению, Ричард приехать не смог. Слишком много работы.

– Перестань шутить, Кейт. Я его сегодня видела.

– Это невозможно.

Знакомая наморщила нос – настоящий подвиг, если учесть натянутую кожу.

– Я уверена, что это он.

– Нет, такого быть не могло. – Ричард в Венеции? – Он сейчас дома, работает.

Кейт вся подобралась. Вдруг он действительно здесь? В сознании вспыхнули сначала поблескивающая на полу запонка, потом Пруитг, мертвый в ванне. Кейт провела рукой по лбу. Жарко. Не нужно было поглощать в таком количестве этот напиток. Вот, пожалуйста, воображение разыгралось. Разве можно подозревать Ричарда, что он тайком приехал сюда и где-то скрывается? Абсурд какой-то.