Текст книги "Личностный потенциал. Структура и диагностика"

Автор книги: авторов Коллектив

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 59 страниц)

Третий компонент саморегуляции: сохранение

В ситуации достижения оказываются задействованы две составляющих личностного потенциала; вместе с тем ситуациями достижения, мотивированного активного стремления к более или менее очерченной цели, человеческая жизнедеятельность не исчерпывается. Не менее универсальной оказывается ситуация давления неблагоприятных обстоятельств, которым необходимо противостоять. В этом случае внешняя сила имеет активный и враждебный характер, и пассивность перед ее лицом может привести к разрушительным для субъекта последствиям.

Этот аспект саморегуляции получил отражение, в частности, в упомянутых выше сравнительно поздних публикациях Ч. Карвера и М. Шейера (например, Carver, Scheier, 2003), а также в концепции Т. Хиггинса. Т. Хиггинс в своей теории саморегуляции ввел различение саморегуляции, ориентированной на достижение, и саморегуляции, ориентированной на предотвращение, причем эти две ориентации выступают основанием устойчивых жизненных стратегий. Те люди, которые стремятся к достижению, испытывают в случае позитивного результата чувство радости, а в случае негативного результата – чувство разочарования. Те же, кто ориентирован на предотвращение, в случаях, когда регуляция приводит к успешному результату, испытывают чувство расслабления, а когда она не срабатывает – чувство тревоги и нервозности ( Higgins, Grant, Shah, 1999). Таким образом, сама эмоциональная гамма как в положительном, так и в отрицательном случае оказывается разной в зависимости от того, что было изначально важнее: достижение положительного результата или предотвращение отрицательного. Интересно, что эти идеи перекликаются с «покоем и волей», которые А.С. Пушкин называл в качестве альтернативы счастью: покой – это реализованное стремление к предотвращению, а воля – реализованное стремление к достижению.

Традиционно саморегуляция в неблагоприятных условиях, направленная на физическое и психологическое сохранение субъекта, изучалась в контексте исследований стресса и описывалась в терминах адаптации, защит и совладания. В последнее время связь совладания с саморегуляцией становится все более очевидной, что выражается, в частности, в определении самого совладания как «регуляции действия в условиях стресса» ( Skinner, Edge, 2002, p. 300). Исследования поведения и переживания людьми различных стрессовых ситуаций показывают, что нет прямой связи между психологическими чертами и результатом совладания. Напротив, конкретные черты и стратегии могут формироваться в самой стрессовой ситуации на основе неспецифических психологических ресурсов. Эти данные требуют применения методов, позволяющих оценить пластичность ресурсов человека в стрессовой ситуации.

Необходимым условием успешного адаптивного поведения является способность к предупредительному приспособлению к изменениям внешнего мира, то есть к прогнозированию: человек использует информацию о прошлом для организации процессов в будущем. Адаптация выступала как частный случай саморегуляции в работах таких ученых, как П.К. Анохин, Н.А. Бернштейн, Д.Н. Узнадзе, К. Прибрам, В.П. Симонов, У. Эшби, И.М. Фейгенберг, В.А. Иванников, Дж. Келли и другие. В процессе адаптации к новым, особенно сложным и экстремальным условиям у человека создаются субъективные модели окружающей среды и своего места в ней, которые связаны с особенностями личности и психического состояния человека. Опираясь на прошлый опыт, можно прогнозировать наступление определенных событий, строить вероятностную модель будущего и в соответствии с этим осуществлять преднастройку своих функциональных систем для реализации наиболее оптимальной поведенческой стратегии.

Активно развивающейся областью является сегодня исследование психологических факторов, способствующих совладанию со стрессовыми ситуациями. К настоящему времени предложено несколько валидных психологических переменных, объясняющих различные аспекты реакции человека на стресс: локус контроля (Дж. Роттер), негативные убеждения (А. Бек), базисные убеждения (Р. Яноф-Булман), жизнестойкость (С. Мадди), оптимизм (М. Селигман), чувство связности (А. Антоновский), самоэффективность (А. Бандура) и др. Однако в рамках таких исследований, как правило, остается открытым вопрос о взаимодействии данных конструктов и единой теоретической модели, которая могла бы лечь в основу такого рода исследований. Предварительный анализ дает основания рассматривать структуры личностного потенциала как вносящие существенный, если не определяющий, вклад в осуществление функции сохранения.

Добавление в развиваемую нами модель саморегуляции функции сохранения (наряду с функциями самоопределения и реализации) и выделение потенциала совладания как соответствующей подсистемы личностного потенциала (наряду с потенциалом самоопределения и потенциалом реализации) придает этой модели относительную завершенность. Предложенную модель саморегуляции и личностного потенциала можно рассматривать как конкретизацию известной молитвы, приписываемой Р. Нибуру, а иногда и другим авторам: Боже, дай мне силу, чтобы справиться с тем, что я могу изменить, выдержку, чтобы вынести то, что я не могу изменить, и мудрость, чтобы отличить одно от другого. Потенциал реализации помогает нам изменить то, что изменить можно, потенциал сохранения – выдержать то, что изменить нельзя, а потенциал самоопределения – отличить одно от другого…

Иерархическая архитектоника саморегуляции: духовность как альтернатива аддикции

Все изложенные выше взгляды на саморегуляцию объединяет одна общая посылка: процессы саморегуляции организованы по принципу функциональной системы, взаимодействие элементов которой подчинено необходимости достижения цели в широком смысле слова, выполнения требований, вытекающих из системообразующих критериев. Единая направленность всех элементов и процессов системы саморегуляции является функциональной необходимостью и предполагает иерархическую организацию соответствующих элементов и процессов – дифференциацию высших и низших уровней организации, при которой высшие уровни задают критерии для низших.

Вместе с тем сама иерархия может обладать разной степенью «жесткости» в зависимости от единичности или множественности высших регуляторных критериев. В том случае, когда процесс полностью определяется единичным критерием, не допускающим вариаций и неоднозначности, иерархия имеет форму монархии; в том случае, когда имеется несколько существенно не различающихся критериев, допускающих выбор между ними, смену одного другим или, в оптимальном случае, их симультанное согласование, регуляция строится по более гибкому гетерархическому принципу.

Иллюстрацией жесткой, «монархической» организации регуляторных процессов служат аддикции. Речь идет не только о традиционных наркомании и алкоголизме, превратившихся уже в проблему международного масштаба, но и о патологических зависимостях, биохимическая основа которых, мягко выражаясь, не очевидна, но которые уже попали в поле внимания клинических психологов: интернет-зависимость, шопоголизм, телезависимость, пищевая аддикция, секс-зависимость. В свою очередь, тонкая и трудно различимая грань отделяет их от трудоголизма, всех форм коллекционирования, любовных аддикций, социозависимости, онлайновой и мобильной зависимости… Общее во всех этих случаях – не столько уязвимость саморегуляции, как отмечают некоторые авторы ( Ханзян, 2000), сколько ее избирательность, сверхжесткая «монархическая» организация – все многообразие жизненных отношений оказывается однозначно подчинено единственному мотиву. То, что связано с этим мотивом, регулируется весьма эффективно, но во всем остальном аддикт оказывается несвободен; не случайно исходное значение латинского слова addictus —бывший свободный человек, проданный по приговору в рабство за долги. Аддикт не выбирает, следовать ему главному желанию или нет. Сам по себе верховный мотив не обязательно является вредоносным или разрушительным по своей природе; разрушительной оказывается его бесконтрольность, безальтернативность, неспособность отсрочить, опосредовать, прервать его удовлетворение, пожертвовать им ради чего-то иного. Человек абсолютно поглощен одной страстью и не может дистанцироваться от нее, отнестись к ней, встать в позицию по отношению к ней.

Структурной противоположностью аддикции является гетерархическая структура саморегуляции, которую мы связываем с понятием духовности ( Леонтьев Д.А., 2000; 2005 а). На противоположность аддикции и духовности указывали, в частности, Ц.П. Короленко и Т.А. Донских (1990), однако без раскрытия соответствующего механизма.

Легко показать, что духовность не поддается определению через содержание верований и убеждений, к чему сводится подавляющее большинство толкований этого понятия; человек, глубоко верящий в высшие силы и смысл, в Бога, в истину, в трансцендентные ценности и направляющий в соответствии с ними свою жизнь, может быть и мудрецом, и фанатиком-террористом. Мудрость веков давно нашла способ различить эти два случая: «доверься тому, кто ищет истину, и остерегайся тех, кто утверждает, что нашел ее». Поиск истины, поиск смысла может принести много драгоценных плодов, однако, если это подлинный духовный поиск, его результатом не будет эврика нахождения окончательной истины, смысла в последней инстанции. Духовность и есть непрекращающийся поиск смысла при понимании относительности любого смысла, любой истины. Она несовместима с определенностью истины, с жесткой иерархией критериев. Ее девизом может быть сократовский афоризм: «Я знаю только то, что я ничего не знаю». Фанатизм, напротив, – это разновидность квазидуховной аддикции, когда не только вся жизнь человека, но порой и жизни других приносятся в жертву «истине в последней инстанции» с агрессивным сознанием своей правоты. Духовность и фанатизм противоположны друг другу, как два противоположных варианта иерархической структуры саморегуляции жизни личности: гетерархический и монархический.

В качестве примера теоретической модели духовности как гетерархической организации саморегуляции можно привести теорию метамотивации и бытийных ценностей, изложенную в последних работах А. Маслоу (1999). Эта теория описывает мотивацию людей, достигших самоактуализации и перешедших с уровня становления на уровень полноценного Бытия. Мотивами таких людей выступают уже не базовые потребности (в том числе потребность в самоактуализации), как у остальных, а предельные ценности Бытия: истина, добро, красота, справедливость, смысл, полнота, жизненность, единство противоположностей, игра и др. Эти ценности, в отличие от базовых потребностей, не образуют иерархической структуры и взаимосвязаны между собой. Ориентация лишь на одну из этих ценностей, противопоставление ее другим не имеет ничего общего с метамотивацией и духовностью. Сама ценность в этом случае становится извращенной. Так, наряду с подлинно духовной верой, любовью или нравственностью возможна и бездуховная компульсивная любовь, маниакальная вера и ригидная прямолинейная мораль.

Другой принципиальной характеристикой духовности как основания саморегуляции является самодистанцирование, неравенство самому себе, возможность всегда сохранять дистанцию по отношению даже к тому, что является для человека высшей ценностью, вступить с этой ценностью в диалог ( Франкл, 1990). Таким образом, при гетерархической саморегуляции, связанной с духовностью, поведение управляется полем однопорядковых ценностей или других регуляторных критериев, где выбор приоритетов остается за самим субъектом (подробнее см. Леонтьев Д.А., 2005 а).

Противоположность монархической и гетерархической организации саморегуляции соответствует абстракциям простого и сложного внутреннего мира в теоретической модели Ф.Е. Василюка (1984). Абстракция простого внутреннего мира, по Василюку, описывает как раз ситуацию безальтернативного доминирования единственного мотива или жизненного отношения, при котором не возникает проблемы выбора, согласования или упорядочивания мотивов или ценностей между собой. Абстракция сложного внутреннего мира ближе к реальности: она описывает ситуацию конкуренции мотивов или ценностей при невозможности однозначно разрешить вопрос об их доминировании; в результате задача установления приоритетности конкурирующих мотивов и ценностей решается субъектом каждый раз заново и представляет собой одно из проявлений саморегуляции жизнедеятельности.

Наложение теоретических абстракций Ф.Е. Василюка на феноменологию процессов саморегуляции позволяет говорить о регуляторных стратегиях упрощения и усложнения жизненного мира. Так, в процессе формирования аддикций, как известно, изначально в достаточной степени сложный и гетерархически организованный жизненный мир субъекта претерпевает трансформации в сторону упрощения, постепенно становясь все более и более одномерным и уплощенным. Схожие трансформации регуляторных процессов в направлении упрощения – однако не долгосрочного, а функционального характера – происходят в неблагоприятных жизненных ситуациях, ставящих под угрозу само выживание субъекта (например, тяжелая болезнь или лишение свободы). Напротив, полноценное личностное развитие характеризуется обратной динамикой, разворачивающейся в направлении усложнения жизненного мира, увеличения его мерности, проявления в нем все более разнообразных ценностей и смыслов.

* * *

Таким образом, обзор ряда современных подходов к проблеме саморегуляции и дискуссий вокруг ключевых вопросов позволил обосновать несводимость саморегуляции к обеспечению достижения целей и вписать эту проблему в более широкий контекст взаимодействия субъекта с миром. Все более широкое теоретическое обоснование и эмпирическое подтверждение получает двухфазная модель саморегуляции в ситуации достижения, включающая в себя две дополняющих друг друга функции – функцию самоопределения и функцию реализации, привязанные к определенным фазам цикла взаимодействия с миром, сменяющим друг друга. Включение в контекст рассмотрения ситуаций стресса, характеризующихся нежелательными давлениями извне, прибавляет к модели третью функцию, функцию сохранения. Личностный потенциал предстает как структурное образование, соотносимое с неспецифическими функциями саморегуляции, проявляющимися в самых разных ситуациях: достижения, угрозы, неопределенности и др.; сформированность личностного потенциала делает субъекта готовым к формированию адекватного ситуациям поведения не на основе выученных автоматических реакций, а на основе гибкого ситуационного приспособления, учитывающего множественные критерии.

Литература

Василюк Ф.Е. Психология переживания. М.: Изд-во Моск. ун-та, 1984.

Величковский Б.М.Успехи когнитивных наук: технологии, внимательные к вниманию человека // В мире науки. 2003. № 12. С. 87–93.

Величковский Б.М.Когнитивная наука: основы психологии познания: В 2 т. М.: Смысл; ИЦ «Академия», 2006.

Дикая Л.Г.Психическая саморегуляция функционального состояния человека. М.: ИП РАН, 2003.

Дорфман Л.Я. Метаиндивидуальный мир. М.: Смысл, 1993.

Зейгарник Б.В. Опосредствование и саморегуляция в норме и патологии // Вестн. Моск. ун-та. Сер. 14. Психология. 1981. № 2. С. 9—15.

Зейгарник Б.В., Холмогорова А.Б., Мазур Е.С. Саморегуляция поведения в норме и патологии // Психол. журн. 1989. Т. 10. № 2. С. 122–132.

Конопкин О.А.Психологические механизмы регуляции деятельности. М.: Наука, 1980.

Короленко Ц.П., Донских Т.А.Семь путей к катастрофе: Деструктивное поведение в современном мире. Новосибирск: Наука, Сиб. отд., 1990.

Котик М.А.Саморегуляция и надежность человека-оператора. Таллин: Валгус, 1974.

Котик М.А.Психология и безопасность. Таллин: Валгус, 1981.

Кулюткин Ю.Н.Эвристические методы в структуре решений. М.: Педагогика, 1970.

Левин К.Динамическая психология. М.: Смысл, 2001.

Леонтьев А.Н. Деятельность. Сознание. Личность. М.: Смысл; Академия, 2004.

Леонтьев Д.А. О системном характере смысловой регуляции деятельности // Структура и динамика познавательной и исполнительной деятельности. М.: ВНИИТЭ ГКНТ СССР, 1987. С. 106–115. (Труды ВНИИТЭ. Сер. Эргономика. Вып. 33).

Леонтьев Д.А.Духовность // Человек: философско-энциклопедический словарь / Под ред. И.Т. Фролова. М.: Наука, 2000. С. 114–115.

Леонтьев Д.А.От инстинктов – к выбору, смыслу и саморегуляции: психология мотивации вчера, сегодня и завтра // Современная психология мотивации / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2002 б. С. 4—12.

Леонтьев Д.А.Духовность, саморегуляция и ценности // Гуманитарные проблемы современной психологии. Таганрог: Изд-во ТРТУ, 2005 а. С. 16–21. (Изв. Таганрогского государственного радиотехнического университета, № 7).

Леонтьев Д.А.Непонятый классик: к 100-летию со дня рождения Джорджа Келли (1905–1967) // Психол. журн. 2005 б.Т. 26. № 6. С. 111–117.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И.Возможности эмпирического исследования личностного потенциала // Прикладная психология как ресурс социально-экономического развития современной России: Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Москва, 2005 г. М., 2005. С. 259–260.

Леонтьев Д.А., Мандрикова Е.Ю., Осин Е.Н., Плотникова А.В., Рассказова Е.И.Опыт структурной диагностики личностного потенциала // Психол. диагностика. 2007. № 1. С. 8—31. (Тематический выпуск: Диагностика личностного потенциала / Под ред. Д.А. Леонтьева, Е.Н. Осина).

Лобок А.М. Антропология мифа. Екатеринбург: Отд. образов. администр. Октябрьского р-на, 1997.

Маслоу А. Новые рубежи человеческой природы. М.: Смысл, 1999.

Миллер Дж., Галантер Е., Прибрам К.Планы и структура поведения. М.: Прогресс, 1964.

Меннингер К.Война с самим собой. М.: ЭКСМО, 2001.

Моросанова В.И.Индивидуальный стиль саморегуляции. М.: Наука, 2001.

Моросанова В.И.Субъект и личность в исследованиях осознанной саморегуляции произвольной активности человека // Личностные и когнитивные аспекты саморегуляции деятельности человека / Под ред. В.И. Моросановой. М.: Психол. ин-т РАО, 2006. С. 7—16.

Олпорт Г.Становление личности: избранные труды / Под ред. Д.А. Леонтьева. М.: Смысл, 2001.

Рассказова Е.И. Кпроблеме успешности и неудачи в саморегуляции // Личностный ресурс субъекта труда в изменяющейся России: Материалы I Международной конференции. Кисловодск; Ставрополь; Москва, 2006. С. 582–583.

Фестингер Л.Теория когнитивного диссонанса. СПб.: Ювента, 1999.

Франкл В.Человек в поисках смысла. М.: Прогресс, 1990.

Ханзян Э.Дж.Уязвимость сферы саморегуляции у аддиктивных больных: возможные методы лечения // Психология и лечение зависимого поведения / Под ред. С. Даулинга. М.: НФ Класс, 2000. С. 28–54.

Хекхаузен Х.Мотивация и деятельность: В 2 т. М.: Педагогика, 1986. Т. 1.

Хекхаузен Х.Мотивация и деятельность. 2-е изд., перераб. М.: Смысл; СПб.: Питер, 2003.

Bacon S.F.Positive Psychology’s Two Cultures // Review of General Psychology. 2005. Vol. 9. № 2. P. 181–192.

Brandstädter J., Rothermund K. The life-course dynamics of goal pursuit and goal adjustment: A two-process framework // Developmental Review. 2002. 22. Р. 117–150.

Carver C.Self-regulation of Action and Affect // Handbook of Self-Regulation: Research, Theory, and Applications / R. Baumeister, K.D. Vohs (Eds.). N.Y.: Guilford, 2004. P. 13–39.

Carver C.Impulse and constraint: Perspectives from personality psychology, convergence with theory in other areas, and potential for integration // Personality and Social Psychology Review. 2005. Vol. 9(4). Р. 312–333.

Carver C., Scheier M.A Control-Systems Approach to Behavioral Self-Regulation // Review of Personality and Social Psychology: 2 / L. Wheeler (Ed.). Beverly Hills: Sage, 1981. P. 107–140.

Carver C., Scheier M.On the Self-Regulation of Behavior. N.Y.: Cambridge University Press, 1998.

Carver C., Scheier M.Perspectives on Personality. 4 ed. Boston etc.: Allyn & Bacon, 2000.

Carver C., Scheier M. Three human strengths // A psychology of human strengths: perspectives of an emerging field / L.G. Aspinwall, U.M. Staudinger (Eds.). Washington (DC): APA, 2003. Р. 87—102.

Csikszentmihalyi M., Nakamura J.Emerging goals and the self-regulation of behavior // Advances in social cognition. Vol. 12: Perspectives on behavioral self-regulation / R.S. Wyer (Ed.). Mahwah (NJ): Erlbaum, 1999. Р. 107–118.

Fitzsimons G.M., Bargh J.A.Automatic Self-Regulation // Handbook of Self-Regulation: Research, Theory, and Applications / R. Baumeister, K.D. Vohs (Eds.). N.Y.: Guilford, 2004. P. 151–170.

Higgins T., Grant H., Shah J.Self-regulation and quality of life: Emotional and non-emotional life experiences // Well-being: The foundations of hedonic psychology / D. Kahneman, E. Diener, N. Schwarz (Eds.). N.Y.: Russell Sage Foundation, 1999. Р. 244–266.

Kelly G.The psychology of personal constructs. N.Y.: Norton, 1955.

Kelly G.A brief introduction to personal construct theory // Perspectives in personal construct theory / D. Bannister (Ed.). L.; N.Y.: Academic press, 1970. P. 1—29.

Maddi S.R.Personology for the 1980’s. // Personality and the prediction of behavior / R.A. Zucker, J. Aronoff, R.I. Rabin (Eds.). N.Y.: Academic Press, 1984.

Morling B., Evered S.Secondary control reviewed and defined // Psychological Bulletin. 2006. Vol. 132. № 2. Р. 269–296.

Morling B., Fiske S.Defining and Measuring Harmony Control // Journal of Research in Personality. 1999. № 33. Р. 379–414.

Olson K.R.Engagement and Self-Control: Superordinate Dimensions of Big Five Traits // Personality and Individual Differences. 2005. № 38. Р. 1689–1700.

Rothbaum F., Weisz J.R., Snyder S.S. Changing the World and Changing the Self: A Two-Process Model of Perceived Control // Journal of Personality and Social Psychology. 1982. № 42. Р. 5—37.

Scheier M., Carver C.Goals and confidence as self-regulatory elements underlying health and illness behavior // The Self-Regulation of Health and Illness Behaviour / L.C. Cameron, H. Leventhal (Eds.). L.: Routledge, 2003. P. 17–41.

Schneider K.The Paradoxical Self. N.Y.: Plenum, 1990.

Skinner E., Edge K.Self-determination, coping, and development // Handbook of Self-determination Research / E. Deci, R. Ryan (Eds.). Rochester (NY): The University of Rochester Press, 2002. P. 297–337. Valsiner J.Process Structure of Semiotic Mediation in Human Development // Human Development. 2001. № 44. Р. 84–97.

Часть 2 Составляющие личностного потенциала

Оптимизм как составляющая личностного потенциала Т.О. Гордеева

Понятие личностного потенциала помогает перейти от анализа разрозненных характеристик к системному комплексному анализу индивидуально-психологических особенностей личности, лежащих в основе психологического благополучия и эффективности деятельности. Оптимизм как умение конструктивно (оптимистично) мыслить и позитивно оценивать свое будущее является комплексным образованием, влияющим на умение целенаправленно действовать во внешнем мире, реализовывать задуманное и противостоять воздействию трудных жизненных обстоятельств, сохраняя психологическое благополучие.

Из европейских философов понятие оптимизма разрабатывал Г. Лейбниц, утверждавший, что мы живем в «лучшем из всех возможных миров», а пессимизму посвятили труды А. Шопенгауэр, Н. Гартман, а также русский философ Владимир Соловьев. В соответствии с философским учением Лейбница, существующий мир, несмотря на все свои недостатки, есть наиболее совершенный из всех возможных, и все в нем происходящее направлено на осуществление блага. Историю исследований оптимизма в России можно отсчитывать от 1907 г., когда И.И. Мечниковым были опубликованы «Этюды об оптимизме». В этих этюдах (серии статей) он предпринимает попытку понять причины возникновения так называемого пессимистического мировоззрения и его обусловленности межличностными проблемами, состоянием здоровья и др. факторами культуры и среды ( Мечников, 1988).

Проблематика оптимизма начала активно разрабатываться в последние 30 лет, и эти исследования осуществляются главным образом в рамках двух психологических концепций – концепции диспозиционного оптимизма Чарльза Карвера и Майкла Шейера и теории атрибутивного стиля, предложенной в работах Мартина Селигмана, Кристофера Петерсона и их коллег. М. Селигман обратился к особенностям когниций, характерных для психологически благополучных и неблагополучных индивидов и описал оптимистический и пессимистический атрибутивный стиль. При оптимистическом атрибутивном стиле неудачи воспринимаются как врéменные, затрагивающие лишь небольшую часть жизни и подверженные изменению, а успехи – как стабильные, глобальные и зависящие от собственных усилий индивида. При пессимистическом атрибутивном стиле неудачи воспринимаются как постоянные, универсальные и носящие внутренний характер, а успехи, наоборот, как случайные, локальные и вызванные внешними причинами.

В подходе диспозиционного оптимизмаЧ. Карвера и М. Шейера, под оптимизмом/пессимизмом понимается широкое, проявляющееся в разных ситуациях чувство уверенности или сомнения, связанное с обобщенными, касающимися разных сфер жизни положительными или отрицательными ожиданиями относительно будущего. Оптимистами, следовательно, можно назвать людей, которые склонны придерживаться позитивных ожиданий относительно будущего; пессимисты, соответственно, более склонны к негативным.

В основе подхода к оптимизму Карвера и Шейера лежит предложенная ими модель поведенческой саморегуляции (см. например, Carver, Scheier, 1981, 1991; Scheier, Carver, 1988). Корни ее лежат в традиции теорий мотивации как ожидаемой ценности, которые учитывают два важнейших условия мотивации – привлекательность результата и веру в его достижимость (ожидания относительно будущего). Конструкт диспозиционного оптимизма раскрывает именно эту, вторую составляющую эффективной саморегуляции. Согласно этой модели, люди совершают усилия, направленные на преодоление трудностей для достижения поставленных целей, лишь до тех пор, пока их ожидания будущих успехов достаточно благоприятны. Когда же у людей возникают серьезные сомнения в достижении успешного результата, они склонны оставлять попытки достичь своих целей. Предполагается, что эти различные ожидания также сопровождаются различными эмоциональными переживаниями. Ощущение приближения к желаемым целям связано с преобладанием позитивного аффекта, и, напротив, при возникновении существенных проблем на пути к достижению целей возникает негативный аффект.

Такой взгляд на поведение и эмоции может быть применен как в контексте анализа ситуативных вариаций в ожиданиях под влиянием разного рода событий, так и в контексте анализа индивидуальных различий. Для объяснения этих различий была введена переменная диспозиционного оптимизма, понимаемая как стабильная личностная характеристика, отражающая позитивные ожидания субъекта относительно будущего. Оптимисты склонны к позитивным обобщенным ожиданиям относительно будущего, пессимисты, в свою очередь, к более негативным ожиданиям. Поскольку оптимисты видят желаемые результаты как достижимые, они чаще реагируют на трудности в активной манере, увеличивая настойчивость в своих попытках достижения цели. Люди с низким уровнем диспозиционного оптимизма, напротив, не испытывают позитивных ожиданий в отношении преодоления трудностей и чаще отвечают на последние пассивным и избегающим поведением.

В последние годы европейскими и американскими исследователями обсуждается проблема однородности конструкта оптимизма ( Herzberg, Glaesmer, Hoyer, 2006). Существующие данные о факторной структуре английского оригинала опросника LOT свидетельствуют как в пользу однофакторного, так и двухфакторного решений ( Marshall, Wortman, Kusulaset al., 1992). Несмотря на то, что данные конфирматорного факторного анализа утверждений опросника соответствуют как однофакторному, так и двухфакторному решениям, Шейер и Карвер рекомендуют рассматривать диспозиционный оптимизм как единый биполярный конструкт оптимизма – пессимизма из соображений простоты. В пользу одномерной модели оптимизма говорит как высокая корреляция между двумя факторами (r=0,64), так и отсутствие теоретической модели, которая бы поддерживала двумерную структуру оптимизма – пессимизма, то есть трудности ее интерпретации. Еще одним аргументом в пользу рассмотрения оптимизма – пессимизма как единого биполярного конструкта является отсутствие последовательных данных, подтверждающих разные отношения двух факторов с различными психологическими переменными и другими внешними критериями.

Проблематика атрибутивного, или объяснительного, стиля разрабатывалась начиная с конца 70-х гг. в работах Мартина Селигмана, Кристофера Петерсона, Лин Абрамсон и их коллег. Под атрибутивным стилем понимается характерный способ, которым люди объясняют себе причины различных событий. Понятие атрибутивного (или объяснительного) стиля является ключевым понятием переформулированной теории выученной беспомощности и депрессии, предложенной Селигманом, Абрамсон и Дж. Тисдейлом ( Abramson, Seligman, Teasdale, 1978) и ее последней версии, теории безнадежности ( Abramson, Metalsky, Alloy, 1989).

Продолжая направление работ, начатое Б. Вайнером ( Weiner, 1979, 1985 – см. Гордеева, 2006), Селигман ввел понятие атрибутивного стиля и охарактеризовал его, используя параметры локуса, стабильности и глобальности ( Seligman, 1990). Параметр локуса призван описать направленность причинного объяснения: на себя, когда индивид воспринимает произошедшее событие как вызванное внутренними причинами («моя вина»), или на внешний мир и других людей («вы/он/она/они в этом виноваты»). Постоянство – временнáя характеристика, позволяющая оценивать причину как имеющую постоянный или временный характер. Под глобальностью, или широтой, понимается пространственная характеристика, позволяющая описать универсальность или конкретность причинных объяснений, склонность к чрезмерным обобщениям или, напротив, конкретному рассмотрению отдельно взятых ситуаций.

Выделив оптимистический и пессимистический атрибутивный стиль, Селигман обратил внимание на асимметричность восприятия позитивных и негативных событий, которые характерны для людей в состоянии психологического благополучия ( Buchanan, Seligman, 1995). Пессимистичныйстиль объяснения характеризуется наделением плохих( неблагоприятных) событийпостоянными, универсальными и внутренними характеристиками, а оптимистический стиль – временными, конкретными и внешними. Напротив, хорошие событияпри пессимистическом стиле объяснения рассматриваются прямо противоположным образом – как временные, внешне заданные и относящиеся к конкретной области, а при оптимистическом стиле – как постоянные, универсальные и внутренние.Действительно, как показывают результаты метаанализа, люди в целом склонны предлагать более внутренние, стабильные и глобальные объяснения в случае объяснения хороших событий и менее внутренние, стабильные и глобальные объяснения в случае объяснения плохих (см. Mezulis, Abramson, Hyde, Hankin, 2004).