Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 47 (всего у книги 52 страниц)

   Когда находим след, сразу сообщаем в базовый лагерь, поднимаются по тревоге, перекрывают выход из подковы. Реку контролировать еще кое-как можно. А вот джунгли, начинающиеся от этой реки – нет. Невозможно предотвратить ночные высадки. Невозможно держать постоянное оцепление наверху.

   Те, кто высаживается, стараются выйти на один из вырубленных нами коридоров, поднимающихся вверх в сторону базового лагеря. Это единственный шанс успеть преодолеть зеленку за ночь. Успеть до того, как раскинется оцепление и будут запущены в зелень группы со следопытами. Потому минируем и собственные тропы, ставим растяжки, вырубаем и поддерживаем фальшивые тупиковые направления-ловушки. Ночью никто из нас не рискнет пройти по тропе, хотя все выставляешь сам, и уж, тем более, никто не придет из лагеря; как темнеет, все меняется, расстояния, признаки... исчезают, тасуются, возникают другие – ложные, джунгли стремятся тебя обворовать. Вероятно, у здешних есть свои местные лешие, желающие поморочить.

   От базы спускаться круто вниз, а потом по зеленой влаге около четырех часов. Это если без остановок и по своей тропе. Когда такое было? Иные места настолько чужие – проходишь на внешней стороне стопы, крадешься, как сейчас...

   Небольшая черная змея, похожая на питончика, безуспешно пытается бежать. Мой напарник выдергивает ее из-под корней, но прежде чем успевает переломить позвоночник, та рвется, брызгает на него вонючим, разнося резкий запах. Здесь не размахаешься. Сколько раз видел, как раскручивают змею за хвост, а потом плашмя бьют о землю. Он доволен, считает, что наряд удался. Уже приглашает на вечернюю змею. Пихает в холщовую сумку. С такими сумками они не расстаются – это племя собирателей всего, что плохо лежит. Опять приготовят на пару, и будут выщипывать кусочки палочками, словно те самые муравьи. Принимаю приглашение, хотя здесь и на одного мало. Жратва, когда ее нет, дело интимное. Но отказ обидит, да и главное в подобной трапезе процесс. В подобном месте время следует убивать. Зверски, со всяческими изощрениями. Иначе сойдешь с ума. Каждый находит себе какое-то хобби, ставит цель. Посвящает ему свое время. У меня мечта и цель – попасть в урода на той стороне. Я не знаю, насколько скучным окажется остаток жизни, потому не тороплюсь.

   Может быть, следов не окажется – скорее всего так, – тогда предстоит скучный день лежания в гамаках. Расковырять назревший гнойник. А перед тем побиться с кем-нибудь об заклад – будет одна большая личинка или гнездо малюсеньких, словно порошок. Потом ливень, и можно будет поиграть в волейбол. Мы каждый день занимаемся этим сумасшествием, голые под стеной воды на песчаной площадке. С одной стороны великие джунгли, с другой великая река.

   Потом сделаю свои два выстрела в урода на том берегу и знаю, что опять не попаду. Слишком далеко...

   На той стороне с обеда должна подъехать водовозка. Бочку я им уже дырявил, теперь они машину в зеленке тормозят и качают. Шланг так и лежит, не убирают, валяется все дни. Не видно, чтобы суетились, раскатывали. Не боятся, что стибрят. Бомжей на них нет! А нам далеко, только в оптику их суету и разглядываем. Должно быть, там помпа работает, насос. Если бы вечером приезжали, может, и слышно было бы. Вечером звук далеко разносится. Ночью опять словно вязнет в густом воздухе.

   У них совсем нет прибрежной зоны, тот берег подмывает, вода там ускоряется и вешает на зелень всякую дрянь, мусор, непроходимая зеленка нависает шапками, только в одном месте прорублено к воде что-то вроде дороги, эта впадина и образует маленький пляжик – площадку. Там все время приходится расчищать подходы, спихивать коряги и стволы.

   По сравнению с ними, мы живем роскошно. Огромный пляж, выдающийся в воду песчаной косой. Если только не знать, что под слоем песка. Пройди десяток-другой шагов, и начинает сосать под ложечкой – что-то не так... Еще не прогнулось под ногой, но душа чувствует, предупреждает. Это жидкий перегной, прикрытый сверху слоем песка. Чуть дальше невидимой границы – и провалишься в черный зыбун. Не выдержит верхний слой, уйдешь вниз, всосет. Какое-то время на чистом пляже будет черное пятно, поминание. Еще дальше можно только ползком, но до воды уже вряд ли. Место, до которого можно ходить безбоязненно, мы отметили бамбуковыми колышками. Раньше любимое место отдыха рептилий, теперь наше. Распугали конкурентов на сезон вперед. Этот пляж и есть крайняя точка подковы. Самое безопасное здесь, внизу.

   С рассвета выходят два наряда. Один по левой стороне подковы, второй на другую сторону – смотреть следы. Иногда доходим до поселка на сваях. Дальше нет смысла, у здешних крестьян днем и ночью глаза на затылках. Можно свернуть в сторону и возвращаться зеленкой...

   После выхода, сразу к пальме, той, что завалилась в сторону пляжа. Привычно смахнуть насекомых – вставлять диски – править спину. Прерываешься только, чтобы опять насекомых согнать – пальма старая, обжили. Но другой, подходящей для меня, нет. Местные каждый раз наблюдают, удивляются – чего ору, мучаю себя. Видят, что больно. А я знаю, что если сейчас не поорать, потом много хуже будет. Спина это еще с Белоруссии – первый госпиталь, первая реанимация.

   Хорошо там было. Санитарки уколы делают... Расспрашивают, о чем спрашивать нельзя. Тут спросить, почему себя мучаю, не решаются. Может, я мазохист. Интересно, есть у них мазохисты? То, что садисты каждый второй, это знаем – насмотрелись. Не дай бог однажды под их умение попасть. Смотрю на них, улыбаюсь. И они улыбается. Я, когда спину правлю, все одновременно – и ору, и плачу, и улыбаюсь. На этом берегу можно поорать. Здесь вообще все можно, если только не в секрете находишься.

   От постоянного лежания в самодельных гамаках (а они короткие – на нас не рассчитаны), да от подобных хождений ощущение, что стал на всю жизнь горбатым. И по лагерю таким ходишь, чтобы поменьше казаться, вровень с остальными. На нас охота, за нас много больше дают, чем за местных.

   С того берега постреливают редко, скорее, чтобы сказать, что они там не спят. До него далеко, потому попасть можно лишь случайно, с великой дури, либо какой-нибудь крутой снайпер из штучной винтовки. Но ни той стороне, ни этой такие снайпера не по карману. Здесь как нигде понимаешь, что войны выигрывает тот, у кого денег больше. Ни тому берегу, ни этому ни за что не выиграть – обнищали, да и река эта треклятая. Нет средств для качественного рывка. Все, что можно заложить, заложено-перезаложено десятки раз. Прииски, шахты, разработки. Патовая ситуация.

   Перед дождем прыгаю на песке. Вверх, сколько могу, вниз – отбиваю руками землю и снова вверх, как разомкнутая пружина. Думают, что таким образом молюсь своему обезьяньему богу. В иные дни до тысячу раз так делаю. Привыкли, тут каждый по-своему дурь вышибает. У воды тропический час не так давит, как наверху. Там уже не распрыгаешься. Там я другим занят.

   Прыгаю и смотрю, как один из наших натирается куском мыла. Сейчас в старый гидрач будет влезать – Сереге сегодня с мокром схроне дежурить. Как дождем заслонит тот берег, уйдет и заляжет. Дома таких дождей не бывает, чтобы стеной с неба вода валилась, еще чтобы все в одно и то же время, а потом – как отрезало. Хоть часы сверяй.

   После небесной помывки подсыхает моментально, можно и вздремнуть. Без гамака спать только стоя. Не вздумай прилечь на покров. Почему? Ковырни ногой или попрыгай на одном месте – узнаешь. На всю жизнь охоту отобьет, если только ты сам не родня расползающимся – тех, что вовсе без ног, и тех, кто лишние отхватил по жадности. Если был здесь бог, наделял природу, то с чувством юмора у него случился явный захлест. Женька мог бы подтвердить.

   Внизу у реки – гамаки. В верхнем базовом лагере – палатки, без змей – сожрали их, но туда только через две недели. А уже здесь самые змеиные места. Врали нам, что в запрошлый сезон, одного ненавистного "капрала" (из местных), когда спал, обмазали выделениями самки в ее брачный период. Сползлись со всей округи – палатка буквально шевелилась. Впрочем, сам он к тому времени был уже мертв. Брачный ли период, не брачный – ядовиты одинаково, но в брачный сильно злые. Не слишком мудря, выжгли огнеметом. Лучше бы помудрили, потому как, рванул боезапас, который тот держал у себя. Чудом никого не зацепило. Короче, повеселились. Издали смотрели, как надувались и лопались тушки... Личные вещи обычно оставляли себе на сувениры, на память – кто бляху, кто тесак, а кто новый прицел со "шмалки". Единственный случай, когда никто не рискнул. Закопали на месте со всем его хозяйством. На пару дней разговоров хватило, а потом опять скукота.

   Лапша на уши. Мы тоже такой можем понавешать про синих от холода и одиночества медведей. Хотя... Шут их знает. Здесь внизу многое сойдет с рук, будет списано на боевые потери, а в базовом лагере дисциплина насаждается. Мало кому хочется закончить жизнь, когда гнилостные древесные муравьи, вроде наших земляных "стеклях", будут выжирать тебя изнутри через вставленные во все дыры бамбуковые трубки... В любом случае, подобные наборы не для нас.

   Каждая царапина, каждый укус – язвочка. Приобретешь похвальную привычку проваривать белье, прожаривать, сушить на раскаленных камнях, коптить в дыму. И различные вариации, пока каждый становится поклонником собственной и начинает убеждать в преимуществе других. Нет смысла плодит паразитов, забираясь в воду. Здесь она настолько напоминает какао, что дома, как бы не ностальгировал по этим местам, в столовой от подноса с гранеными стаканами, заполненных этим напитком, шарахаешься.

   Две недели внизу – и пересменка. Отдыхаешь, лечишь язвы, отходишь, отмокаешь душой в верхнем базовом лагере. Достаточное время, чтобы избавиться от подкожных червей, подлечить желудочный сальминоз до степени, что уже не разбрызгиваешь пищу снизу.

   Две недели – и опять вниз. Здравствуй, зеленый дьявол, давно не виделись! И опять. До тех пор, пока не кончится контракт или не закопают в зеленке.

   Змеи, змеи, змеи... Пальмовые, что устраивают свою жизнь на самой верхотуре, в кроне, тростниковые – зеленые птицеяды. Водяные. И белые, что живут в камнях и под гнилушками... Под слоем, что пружинит под ногой, – собственная жизнь, расползающаяся от шагов или упрямо атакующая, отстаивающая свое место. Каких только не удалось попробовать – запеченных в тесте или золе, мелких, свитых спиралью и рубленых здоровыми кусками, хрустящих на зубах и нежных, целиком приготовленных на пару к самым разным соусам, залитых маринадом, жареных на вертеле. Пил кровь... Сразу живую и коктейль – сливал в рисовую водку, превращая местную "живую" в еще более... Рисовая водка – дерьмо редкостное. Впрочем, все, что крепче десяти градусов, в тропиках форменное самоубийство. Это не в гостинице под кондейшеном водку жрать и там же опохмеляться. Но водку пьем строго – мензурками натощак, подмываемся, как бы, изнутри.

   Нам их лекарства не понять; тут и расплющенная в лист полугнилая обезьянка и земляные морщеные коренья... Все это уже за десяток метров от лавки обдает сладковатым гнилосным запахом. Лечимся лучшим средством – настоящим украинским борщом. От здешней кишечной заразы лучший яд. Местных, когда мы их этим борщом угостили, скрутило хуже нашего. И позже, от этого варева держались подальше – круглили глаза, щебетали, пихали локтями новичков, чтобы попробовали.

   Скоро на том берегу подъедет водовозка. На пляжик выйдет чужой "папуас", будет размахивать мачете, кривляться, орать в нашу сторону что-то обидное. Потом из нашей зеленки на песок выйду я. Установлю треногу из жердей, обопру на них винтовку, выстрелю и промахнусь в первый раз. Все будут огорчены – наши всегда смотрят от края зеленки, переживают. На пляж не выходят, много чести для тех. Нам как бы все равно. Это ритуал. Потом промахнусь во второй раз. Мне не хватает удачи и каких-то полста метров. Скорее всего, это психологическое.

   Завтра. Я знаю, что завтра. Сегодня специально заряжу "нецелевым", специально выстрелю в сторону. Подойду к самым колышкам, границе зыбуна. Мне главное поближе рассмотреть островок, что прибило к косе. Если ползком, если связать попарно жерди, пропихивать их как лыжи... Если до завтра этот плавучий островок не сорвется с косы... если не промахнусь к нему, удержу направление во время дождя... Там должно быть много водяниц. Они ядовитые, но кусить не могут, если только сам не начнешь запихивать палец в глотку.

   Кто-нибудь, скорее Сергей – он издали похож на меня – выйдет из зелени, также, как всегда, установит треногу, не спеша выстрелит. Я думаю – вот будет фокус, если попадет. Но чудес не бывает. После промаха, как только звук выстрела достигнет того берега (вряд ли он там слышит посвистывание пули – не настолько я самоуверен), "папуас" спустит штаны, потом нагнется и будет смотреть промеж ног в нашу сторону. Я мечтаю попасть в него именно этот момент. Давно мечтаю. Он будет ждать. Должен выстрелить еще раз, таковы условия игры. Два выстрела. Так сложилось само собой еще в первую неделю. Потом он сядет и будет гадить, выражая презрение к моей стрельбе, к нам. На том пляжике должны быть сплошь его отметины.

   Я знаю, как все произойдет завтра. Его перевернет через голову, отбросит, он будет лежать среди собственного дерьма, не веря, что это произошло именно с ним. Потом придет боль, и он умрет, возможно, не сразу. Там будет много суеты. Возможно, подвезут что-нибудь крупное. На пристрелке оставят несколько черных клякс на нашем пляже, перенесут огонь глубже, и все потонет бесследно в теле огромной зеленой медузы.

   Я буду лежать на своем островке до вечера, разговаривать со змеями, пока сумрак не начнет скрадывать тот берег...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел)

   20 февраля 2006:

   "Австрийский суд приговорил в понедельник к трем годам тюремного заключения известного британского историка Дэвида Ирвинга, отрицавшего уничтожение нацистами в годы Второй Мировой войны евреев в газовых камерах. Ирвинг был приглашен в Австрию для чтения лекций и подвергнут аресту. После оглашения приговора Ирвинг сказал репортерам, что "сильно шокирован".

   Обвинения, предъявленные Ирвингу, относятся к его выступлению и интервью, которые он дал в Австрии в 1989 году, а именно, за 16 лет до собственного ареста.

   Отрицание Холокоста является в Австрии уголовным преступлением и карается тюремным сроком до 10 лет..."

   (конец вводных)

   –

   СССР в течении 50 лет противостоял США, и за этот период в локальных Европейских конфликтах погибло 200 тысяч человек, но спустя последующие пять или семь лет, когда Россия перестала служить противовесом, когда отстранилась, счет внезапно перевалил за миллион. США стало подтягивать собственные войны к Европе – целить в самое ее подбрюшье.

   – Милошевич испугал НАТО до усрачки, но ему не хватило восточной вожжи под хвост, чтобы идти до конца. Слишком объевропеился! Когда НАТО по факту объявило ему войну, надо было сразу же бомбить их европейские склады в Италии и Германии, высылать диверсионные группы...

   – И что бы было?

   – В конце концов – то же самое, – вынужден признать Председатель. – Но!..

   Не продолжил, оставляя за этим "но" очень многое...

   Председатель из тех, кто, не замечая собственных ошибок, достаточно умен, чтобы учиться на чужих.

   – Что всабачишь в жизнь, то в ней и найдешь! И тут, как не дрессируй – это самое тебя и укусит...

   – Не все ли равно, коль так?

   – Не все! И тебе не все равно! Иначе зачем все? Зачем Россия? – заводится он, начиная очередной бесконечный российский спор...

   Георгий вроде бы издалека, но смысл ведет не к собственному мирку – к общему, тому что всех коснулось. После развала Державы, которая пыталась экспортировать социальное равенство – сегодня в большинстве стран идеологию преступную, преследуемую, поскольку: "это ж надо же такое придумать – уровнять! – вровень выставить тех, кто мыслит себя только над человеком, с теми, кто всю свою жизнь, из поколения в поколение, не может свести концы с концами..." Всем понятно, что денег в мире может существовать только определенное количество. У одних их много, у других почти нет. А вот уровнять, сделать так, чтобы у всех было в достатке, примерно поровну – есть самое главное преступление против демократии.

   Переделать весь мир под мир паразитов – новая идея современности, но чреватая тем, что когда-то паразиту остается единственная возможность паразитирования на себе.

   Разве "Москва" не жаловалась все годы: "Как бы хорошо я зажила, если бы не остальная Россия!"

   Нужно сказать, много достигли. Вне Москвы стали меньше жить на восемь лет. – Мало! Трое мужчин из четверых не доживают до пенсии. – Мало! Ой, как мало! Надо, чтобы все четверо, и чтоб все платили в "пенсионный фонд". Очередного временщика подвели под присягу. И с прежним было не понять, не разобраться. Вроде одной рукой лепит, а другой ломает. Горбачев-то с Ельциным ломали всеми четырьмя... Вот и пойми – кто таков? Опять назначенец от "пятой" – нести чушь про капитализм с человеческим лицом? Поставленный для сохранения как можно дольше имеющейся блядской сути вещей? Той сути, по которой Москва превратилась в одну паразитирующую на теле России посредническую торговую контору, распродающую все и вся – выставляющую на розничные и оптовые торги ее будущее...

   А в остальном мире?

   – Царство справедливости захотелось? Социального равенства? Не демократии, которая позволяет каждому свободу, в том числе и свободу подохнуть с голоду? "Мы идем к вам!" Нет для демократии и либерализма ничего страшнее социального равенства – и все последние войны ведутся исключительно за неравенство! Когда следующая? По какому поводу?

   Про мужские, пусть и сучьи дела, первыми проговариваются бабы.

   – Небось, уже такое слышал? – говорит Георгий, и тут же, слово в слово, цитирует, то Вайру Фрейберге – латышскую президентшу, то иудейку Олбрайт – мать бомбежек Югославии, в бытность ее госсекретарем США, то Маргарет Тетчер, когда-то железную премьершу Англии, а теперь скорбно ржавеющую, впрочем, не разделяя – кто из них что собственно сказал: – "Это не справедливо, что природные богатства Сибири принадлежат только России – они должны принадлежать всем под контролем США!", "С Россией нельзя решать серьезных вопросов, кроме как военным путем!", "Русских оставить не 150 миллионов, как сейчас, а 15 миллионов – вполне достаточно для обслуживания шахт и рудников!" А причиной и символом всего этого – бешенство матки – статуя "Свободы" – этакая ненормальная тетка с факелом, а точнее – богиня Паллада, условно – разума, а по факту – безумия, войны и секса – короче, свободы, как ее они понимают. И факел – не для просвещения, а чтобы поджигать...

   Вот казалось бы, что взять с психованных баб, теперь уже на пенсии, но в чем заковыка, еще раньше то самое (и это мало кто заметил) озвучил представитель Вашингтонского обкома Ротшильда – губернатор всея Чукотка – Борис Абрамович, высказавшись в следующем духе, что "богатства Якутии не должны принадлежать единолично России, а всему миру", за что во времена Сталина незамедлительно был бы поставлен к стенке, после подробного собственного пересказа: с кем и за сколько продался – когда стал наймитом Запада...

   – На всяком надет хомут собственных прихотей. Баба в доме тоже прихоть, если вдуматься, – говорит Председатель. – Сварливая баба – есть та собственная прихоть, которой потакаешь. У США – бабский характер, сучий, капризный, у США – течка, ведет себе так, будто измена кругом, а все кобели – сволочи. Кобели, впрочем, помельчали, бегают вокруг, словно надеются на что-то, хотя заранее знают – не даст вспрыгнуть, но тут хоть лизнуть... Дурных баб, как сук, положено учить по старинке. Иначе не выучишь. Как бы не звали: Кандалинка-Раз, Маргаритка-Тертчер, Райка-от-Горбачева, Новозадворская, еще эта... Забыл ту сучку, собачье же имя... Из Собчаков! Тех самых, что на заре перестроичной проворовались, да засветились. Ксюшка-дурочка! Вот! Понимаешь меня? Как бы не звались они сами: премьер министр, жена президента, демократка-девственница, блядь с дипломом... а учить вожжами по-дедовски, чтобы не лезли дурные бабы куда не следует!

   Председатель, если и выкладывает собственную линию, то не иначе как уже проложенной колее трактора К-700...

   – И страны требуется учить! Раньше думалось – пусть хоть какая зараза, лишь бы войны не было. А теперь – поскорее бы война! – она все вычистит, по местам расставит... Ты вот человек военный – не скроешь, печатью на тебе впечаталось! – вот скажи мне, как на духу, пойдут на нас войной? Придет НАТО? Будет большой бздец?

   – Придут, – говорит Георгий. – Сперва снова себя трахнут, как одиннадцатого, но уже каким-нибудь тактическим ядерным, мировое общественное мнение создадут – проплатят, на нас, как виновников, указывая, чтобы все в голос орали: "ату их!", и придут. А может, и у нас рванут, да всему миру объявят, что хранить не умеем, и опять-таки придут – сохранять. Спасать нас, значит, от самих себя. Так во всех новостях расписано будет.

   – А когда?

   – Как сам считаешь?

   – Сорвать уборку урожая. С точки зрения нашего вымаривания выгодно, тогда зимой на порядок больше народу загнется.

   И тут же перебивает сам себя.

   – Какого урожая! Слезки!

   – Правильно, кивает Георгий. – Срывается не сбор урожая, а накладывается лапа на продукт, чтобы уничтожить и регулировать пайки. Если по страым примерам перебирать, то представь себе те самые 70-80-е годы – ключевые фигуры начальников баз и складов, а также спущенные директивы для смены настроений под "чем хуже – тем лучше". Был у меня один знакомый – изумлялся почему на складах гноят, а в магазины не поступает, но когда "сверху" урезонили, больше глупых вопросов не задавал. Или вот по голодомору 30-х – там ведь то же самое, но жестче – те же начальники, только наглее, беззастенчивее.

   – Что ж, попартизаним! – говорит Председатель, наливаясь той неистовой злобой, которая всякого сильного человека заставляет творить несусветные вещи, если только он при этом "отпустит самое себя". Тогда, назло врагу, жгут собственные хаты, чтобы не было к чему возвращаться, и... страшно представить, что могут сотворить за это – свое выстраданное – с самим врагом (на которого перекладывают всю ответственность за происшедшее). Только бы до него добраться, только вцепиться... Русский человек отходчив, не злопамятен, он страшен только под влиянием момента, но момент тот способен удерживать памятью одного поколения. Страшен не той памятью, которая зарубцевалась. Но бывает так, что по старым шрамам и новые...

   – А как же! – говорит хозяйка. – Могем! Мы такие! Семью ударами комара побивавши!

   От хозяина должно пахнуть ветром, а от хозяйки – дымом. Но не сгоревшей же хаты?

   Хозяин сердится, и тут есть чему. Не поминай лысину при плешивом!

   – Партизанить? – переспрашивает Георгий. – А вот сегодня и не факт! Ножками оккупанты ходить не будут – большинство районов, областей их вовсе не увидят. Оккупант давно в Кремле – только там еще торговля идет – за сколько продаться. Отсюда и "стабилизец" – дань ли – откупные, залог, "воровской общак" – страховка тех, кто смоется... Но этих денег России больше не видать, это понятно. В общем – приехали! Берегите крыс – они наш пищевой резерв!

   – Кой-кого сожрал бы сейчас – живьем и без соли, – заявляет Председатель. – Загрыз бы много больше, дорваться бы вот только. Однако, почему ж не летом? Летом было бы как-то сподручней...

   – Еще если и с печки не слезая, – хмыкает Георгий, в который раз удивляясь русской привычке не начинать серьезных дел, пока крыша над головой не горит. – Да еще телевизор успевая поглядывать – сериалы! Если "писец" плановый, он скорее всего начнется в ноябре-декабре – это чтобы поуменьшить народонаселение. Города, признанные лишними, потеряют инфраструктуру. Снабжение, отопление, электроэнергию, газ и т.д. Нельзя исключать и применение тактического ядерного по некоторым районам России, и обязательно – по Белоруссии. В принципе – это единственная страна, которая сохранив свою систему, может выступить последующим собирателем русских земель. Значит – либо замочат полностью, либо постараются перевербовать. Перед этим наши собственные "засланцы от нового Коминтерна" основательно оболгут вся и все, противопоставляя русских и белорусов. СМИ уже активно подступали к этой проблеме – прокололись – теперь нащупывают более действенную тактику. Последние лозунги типа: "Лукашенко предал Россию" как-то не кушаются.

   – Тут и коню понятно – "Россия" предала, а по факту – Московия! Пусть наивно, но я вот не понимаю эти вопли телевизионные, ну что из того, что я своему брату-белорусу продаю дешевле? По логике вещей должен даром отдавать. Вернее, по той же самой цене, как и мне достается. Много ли мой уровень вырос, что мне оно, это сырье, так дешево? Вот белорусы за счет этого собственное производство подняли, значит, честь и хвала их президенту. Значит, надо этого президента нам, может дела наши уродские поправит. Белорус – мне брат. Это я еще раз повторяю. И воевать придется, он рядом станет, плечом к плечу. А к нему полезут, так то же самое будет. Даже если наши уроды решат по другому, так добровольцев будет не как в Боснии – это брат рядом, под боком и родной он, не двоюродный, они – мы. Вот из этого и надо исходить. Остальное – срам на души. Развели тут бодягу – хорошо живут, как бы ем эту жизнь испортить. Коль на помощь хоть раз звал, так и сам иди, когда зовут, и даже когда не зовут – тоже иди – таков закон соседства!

   Георгий кивает, тут и думать нечего. Отталкивание Белоруссии, единственного стратегического союзника, дело для России самоубийственное, но кто сказал, что Россией управляет Россия? Белоруссия перестает быть щитом, да и трудно быть щитом, если рука, его поддерживающая, едва ли не отсохла полностью.

   Все сходит на нет, путем замещения одного на другое, оставляя тень воспоминаний о чем-то величественном. Все смешалось в доме. Казалось Россия еще не проиграла, а Хазария еще не выиграла. Но на этой спорной территории уже внедрила главнейшее между собой различие: Россия одаривала преданностью, Хазария ее покупала...

   – Московин – не русский! – продолжает Председатель. – Русский – тоже давно уже не национальность. Знаешь, что отличает нас от других наций? Я тебе скажу... Сейчас же скажу, – хмурит лоб Председатель. – Вот! Способность на поступки, которые не несут личной выгоды! Вот это и делит нас едва ли не пополам. Но не поровну! Понимаешь меня? Тут бы впору иные определения раздавать – рус? – не знаю! Есть вот русские, которые не русские совсем, а жвачные, а есть иное, уже категория – русы-русичи? – человеки иной душевной породы.

   Георгий удивляется тому, как одна и та же мысль или идея приходит одновременно едва ли не во все горячие головы разом. Словно есть меж ними нечто нематериальное, объединяющее, что сквозняком разносится по России. Всегда и во всем отдавать предпочтение пусть наивной, в чем-то детской, но справедливости, чем взрослому выверенному расчету – в "пользу дела". Нация внутри нации? Странно, но и привлекательно. Есть в этом нечто, что всегда будет тянуть к русским – истинным русским – по духу, по образу мыслей, по отношению к Правде, по совести, собственной чести в отстаивании правды и готовности за нее умереть. И русских всегда прибудет – будут они с раскосыми глазами, иные – желтолицые, но никогда не вымрут те, для кого само предложение такого свойства, как: "купить дешевле – перепродать дороже", является оскорбительным. Мы ответственными за справедливость для всех. Остальным ходить холопами у своих прихотей...

   – Нам много не надо, – продолжает Председатель. – Им не понять, как можно малым довольствоваться и счастливым быть. Насчет семьи. Я на чемоданах жил, и ничего. Сына в чемодане купали – клеенку выстелишь, воды с чайника нальешь – вполне! И оладьи на утюге жарили – тоже нормально. Но тогда ощущения кинутости не было. Всегда знал, свое от государства получишь. На квартирную очередь, как многие, встал, но не успел. В родительский дом вернулся. Живу вот... – едва не виновато говорит он. – Отец был председателем. Можно сказать, сгорел на этом деле. На несправедливостях последних лет... А как тут не сгореть? Встретил тут друга детства, майора милиции, он как раз с сезонной "планерки" шел ошарашенный, выговорится ему надо было, чтобы самому не повеситься. Знаешь, данные по нашему Невельскому району Псковской области за 9 месяцев? Хрен ты от кого узнаешь, как не от меня! Засекретят! Родилось 232. Соображаешь? А умерло – 946! Причем, едва ли не все возраста от 30 до 50 лет – самый продуктивный возраст! То есть, "нормы", если они есть, если спущены на Россию, превышены в четыре раза! Четырежды!.. Как при Гитлере и даже больше! Наш район, между прочим, самый, что ни на есть, средний. А по соседнему, по Пустошкинскому, не берись, циферки должны быть покатастрофичнее. Там, чтобы положить человека в больницу, живая очередь – в среднем человек на пятнадцать на место – выписался или умер, тогда только койка освобождается для следующего. Ожидают свое по три недели – практически смертный конвейер, поскольку случается, что пациенты поступают уже на грани. Теперь, гляди, самое занятное... При подобной очереди на размещение в больницу, получено распоряжение – опять-таки, как понимаешь, указания "сверху" – о сокращении койко-мест и медицинского персонала! Соображаешь? Сокращении! Пишут – в три раза дохнем? Врут! В четыре? Опять врут! Больше!

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «Нам на 17 (семнадцать) миллионов надо подсократить число пенсионеров, тогда у нас все получится»

   (АиФ N11; 2001).

   «Стимулировать заботу граждан о собственном пенсионном обеспечении, снизив нагрузку на бизнес...»

   /Обозначение приоритетных задач – из послания к Федеральному Собранию РФ от президента России В.Путина/

   (конец вводных)

   –

   – Про это не пишут, – говорит Георгий. – А если пишут, то не называют причин, а если называют – то не те. Вот, Лукашенко охарактеризовал себя тем, что Белоруссия расплатилась с внешним долгом и отказалась брать займы у международного валютного фонда. Если у человека есть авторитет, то он – авторитет – должен работать на то, чему он присягал. Если человек изменил Присяге, отменил ее для себя, то он больше не является человеком авторитета. Здесь все в гармонии. То, что он еще жив и находится у власти, говорит в большей степени о качестве работы его спецслужб. Но дело времени – будут душить, взвинчивая цены на сырье. Словно они нам и не соседи, не единственный надежный союзник, который прикрывает с Запада. Если не удастся растащить белорусский госсектор по частям – раздробить, распродать, ликвидировать, то его, по примеру той же Югославии, просто на просто, разбомбят, уничтожат извне. И тут же, как и в России, запустят инструмент ликвидации пенсионеров – носителей памяти. Мертвые не оправдываются. Это за них делают живые, они же обвиняют и спорят между собой над могилами мертвых. Можно стерпеть, но не то, как это превращают в циничное вытанцовывание на костях.