Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 52 страниц)

   – Куда такого недомерка?

   – В хозвзвод!

   Петька говорит, где их хозвзвод видел и идет на губу...

   Сначала, конечно, объясняет, как может:

   – Отец в разведке служил, дед, прадед – в пластунах! Они в гробу перевернутся, если узнают, что я в хозвзводе!

   Недопоняли...

   ... Вид солдата, находящегося не при делах, у всякого старшего офицера способен вызвать приступ яростного идиотизма. И хотя «старших» не видно, но и лейтенантам до точки закипания надо отнюдь не много, едва ли сами успевают насладиться зрелищем. Петька сидит по-турецки на крыше небольшой электрощитовой. Вид наглый, раздражающий.

   – Боец! Ну-ка, спрыгнул сюда бегом!

   Легко соскакивает, как обезьяна. Отдает честь.

   – Боец Петров по вашему приказанию спрыгнул, товарищи лейтенанты!

   Именно так, всем разом и никому конкретно.

   Петька формой не выделяется, рожа серьезная, глаза внимательные, но смотрится как-то... неуставно. "Лейтенанты" во множественном числе, да еще из уст такого – карикатурно маленького... что будто бы, вот-вот, улыбкой треснет, да еще на глазах всей разведки, что строевой занята согласно штатному расписанию...

   – Какая рота? Почему без дела?

   – Хозвзвод! Без дела по причине самовольной отлучки.

   Каков нахал!

   – Дембель? – бросает догадку один. – Задержали в части?

   – Никак нет, товарищи лейтенанты, этого самого призыва!

   Теперь понятно – наглость! Запредельная наглость, но неясна причина – должна же быть причина? Тут еще те, кто в шеренге, уши навострили – вроде бы зрелище намечается.

   Петька этим опять с того же самого:

   – Отец в разведке служил, дед служил и прадед. Они в гробу перевернутся, если узнают, что я в хозвзводе!

   – Отец тоже?

   – Нет – отец еще живой, – конфузится Петька, – Но он об меня обязательно дрын обмочалит, когда домой вернусь. За то, что поломал традицию.

   – Так сурово?

   Петька кивает, и подумывает, не нагнать ли на глаз слезу, но решает, что перебор будет – лишнее, неизвестно как к этому отнесутся.

   – И что ты такого умеешь, чтобы тебя разведка оценила?

   У Петьки на этот счет ответ давно заготовлен.

   – Во-он, видите тот пролесок? Дайте мне пять минут, я там спрячусь. Все равно ваши бойцы никому ненужной дурью занимаются...

   Спустя полчаса собираются на том же месте, только без нахального недомерка.

   – В дураках оставил, – мрачно говорит один из лейтенантов. – Пролесок насквозь пробежал и деру. Рожу запомнили? И не из хозвзвода он! Может быть, и не нашей части. Соседи из "полтинника" разыграли – теперь месяц будут хихикать... Кто-нибудь помнит – есть у них в разведроте такой маленький, нагловатый?.. Командуй построение!

   – Второй взвод стройся!

   – Первый взвод стройся!

   – Третий взвод стройся!

   В разведротах ВДВ взвода малюсенькие – по 14 человек, два отделения – каждое одновременно экипаж БМД – боевой машины десанта, легкой дюралевой коробки, которая непонятно как всех умещает. Чего это стоит – знают только они и еще, быть может, те конструктора, которые эту игрушку придумали. Вложили универсальность – мечту ребенка, чтобы бегала, как гоночная, плавала, летала... ну, по крайней мере, сверху вниз – с парашютом. Чтобы отстреливалась на все стороны всяким-всяким; три управляемые противотанковые ракеты, полуавтоматическая пушчонка, три пулемета, да еще чтобы бортовые стрелки могли свои автоматы высунуть, и тот, что сзади, тоже... Только вот тесно. Но тут, как говорится: "Лучше плохо ехать, чем хорошо идти!" – давняя поговорка, а для разведки очень актуальная...

   – Первый взвод – все!

   – Третий взвод – все!

   – Второй взвод? Взвод – почему молчим?

   – Сержанта нет.

   – Что?! Доложите!

   – Сержант Байков отсутствует по невыясненным причинам!

   – Где видели в последний раз?

   – На прочесывании.

   Разом смотрят в сторону подлеска. Показывается фигура – уже понятно, что один идет, а поперек него второй навален, увязанный стропой. Подходит, пошатываясь под тяжестью, аккуратно роняет в ноги.

   – Вы бойца забыли, товарищи лейтенанты?

   В ответ что-то сказать надо, а что скажешь? Неловко всем.

   – Хозвзвод, значит?

   – Так точно! Но ищите на губе. Я самовольно с губы отлучился...

   ...Каждый новый человек – новые проблемы.

   – Вместо кого думаешь? – спрашивает лейтенант другого лейтенанта.

   – Вместо Калмыкова – он первогодок, а уже службой тяготится – забурел!

   Лейтенант (который ротный) морщится, лейтенант (который взводный) понимает причину – это столько бумаг заполнить: рапорт надо составлять, основание выдумывать. Бумажной работой все молодые тяготятся.

   – Что-то в нем не то, – говорит взводный. – Темненький он какой-то. Словно с пятнышком.

   – Тогда, может – на хер?

   – Но талант... Много у нас в роте талантов?

   Придется все-таки писать – понимает лейтенант, который комроты. Талантов много не бывает, хоть с ними и тяжело. Чем больше талантов – тем больше неприятностей.

   – Подъем переворотом? Норму делает?

   – Проверил. Полста.

   Полста это даже больше, чем пять норм.

   – Со стрельбой как?

   – Говорит – охотник. Промышлял.

   – Бег?

   – Не знаю. Лукавит что-то. Говорит, с утра до вечера может бежать – от егерей бегал. Проверить возможности нет. По кругу, что ли, пустить? Он сейчас на губе – удобно... Можно договориться – там на него сердитые...

   – Я – казак вольный! – к месту и не к месту говорит Петров, отчего к нему и прилипает прозвище «Казак», а еще и «Петька», но это не столько по фамилии – Петров, как из-за удивительного внешнего сходства с персонажем фильма «Белое солнце пустыни». Был там этакий «Петька-Петруха», со ссадинами на лице. У Петрова ссадины неизменное, еще и привычка в драке укоризненно выговаривать своему противнику: «Личико-то открой!». В общем, это было предопределено – Петька! Или (что чаще) – «Петька-Казак».

   "Петька", "Петруха", "Казак" имеет привычку ввязывался в драки по любому, самому мелкому поводу. Должно быть, из-за своего маленького роста.

   На воскресном построении его видит комполка, когда, бодро чеканя шаг, проходит перед ним очередная стрелковая рота, весьма озадачивается и, подозвав к себе командира батальона, недовольно спрашивает:

   – Что за сморчок? Твой?

   – Некоторым образом.

   – Что значит – некоторым образом? Все стройно идут – как "опята"! А этот? Что это за "подгрёб", я тебя спрашиваю?

   Комполка – заядлый грибник. Все знают об этой его страсти, да и он сам больше подыгрывает – "держит образ". Может похвалить: "Молодцы! Боровики!", а распекая какого-нибудь молодого офицера, назвать его "бледной поганкой" – самое страшное из его уст ругательство.

   – Редко видим. Губарь.

   – Губарь, но талантливый, – вмешивается начальник штаба. – Сейчас на него заявка из разведроты.

   – Ну так переводи! Чего тяните? Всю корзину портит!..

   Разведроте, в отличие от других рот, разрешается быть "разношерстной" – там задачи разнообразнее.

   Петька за короткий срок становится личностью известной, едва ли не легендарной...

   – Дежурный по роте – на выход! – негромко, не сходя со своего места (тумбочка дневального, телефон под руку, сварная решетка ружпарка с левого бока...) командует Петька, зная, что хрен сейчас этого дежурного добудишься – ночь на дворе, принесла же эта нелегкая «помощника дежурного по части», если судить по повязке. И докладывает сам: сколько человек, и что в роте – все, отсутствующих нет, рота отдыхает. Спит, короче.

   "Пом.деж.части" кивает и, ни слова не говоря, идет по широкому коридору, между красиво, борт к борту, заправленных шинелей с одной стоны и бушлатов с другой, в сторону, где многоголосый храп.

   Петьке от "тумбочки" отлучаться нельзя, не подсмотреть – что он там между коек делает, хотя, по идее, кто-то должен сопровождать. Два недремлющих обязаны быть.

   Помдеж возвращается. Кивает. Вроде бы в порядке все. Только Петьке в фигуре его что-то не нравится...

   – Стоять! – орет Петька громким шепотом. – Руки вверх!

   Дежурный изумлен, Петька изумлен себе ничуть не меньше. У Петьки на поясе штык-нож, у дежурного в кобуре пистолет.

   – Выложь, что своровал, – говорит Петька, подходя вплотную.

   Лучше бы он этого не делал. В смысле, не сходил со своего места. Дневальный у "тумбочки" стоит на постаменте, хоть какое-то, но возвышение. Росту у Петьки враз убавляется до неприличия. Дежурный под метр восемьдесят. Растопыренной пятерней отпихивает Петьку от себя. Петька настырно, молодым бычком, подскакивает обратно.

   – Верни, что взял!

   Петьке без замаха пихают в ухо кулаком. Петьку в ухо не удивишь, только заведешь на неизбежное...

   Петька будто пружина. Отскакивает и с разгона бьет головой в грудину – не под дых, а в оттопыренное. Чувствует что-то треснуло, оказывается пластмассовый приемник "Спутник" – тот самый, на который третий взвод недавно скинулся по два рубля 16 копеек с носа – его прапорщик своровал.

   – ...!

   На этот шум, конечно, просыпаются. Спросонья, услышав возню, кто-то кричит: "Рота подъем! Наших бьют!" Дополнение к команде вовсе ненужное. Никто уже никого не бьет. Петька сидит на дежурном, пеленает чем попало. Еще за миг до этого никто не взялся бы определить, где чьи руки, где ноги, но все же вывернулся, и сам не понимая как, "упаковал". Петька, если заведется, словно бешенный – ртуть под электричеством. Пистолет валяется в стороне и штык-нож тоже – Петька свое и чужое отбросил подальше, должно быть, от греха...

   Сержанта, которому положено за все это отвечать, будят. Выходит – сразу все понимает. Мертвеет лицом. У связанного повязка дежурного... Дело худое. Потому как, Петька один, а по роте должно быть двое недремлющих – дежурный сержант, себе на горе, прикемарил в каптерке. А тут уже и нападение на дежурного по части, избиение старшего по званию, завладение личным оружием... Полный писец!

   – Это дежурный по части!

   – Какой, бля, дежурный! – орет Петька, так же, сидя верхом, срывает повязку и той же самой рукой бьет лежащего в ухо. – Крысятник это!

   – Кранты Петьке, – говорит кто-то, выражая общую мысль. – На офицера руку поднял. На дежурного по полку!

   – Где ты видишь дежурного? – спрашивает старший сержант – тот, которому давно все пофиг, а сегодня даже не его дежурство, поднимает повязку с пола и сует в карман.

   Действительно, прапорщик вроде бы еще не офицер... И рот заткан – не может подтвердить свои полномочия.

   Петьку снимают под руки, относят в сторону. Не дается, вырывается...

   – Не ты, гад, у меня бритву в учебном центре свистнул? Точно он! Видел, как он примерялся по собственной роже – подходит или нет! Возвращаюсь со стрельб – нет бритвы! Отцовский подарок, сволочь! Пустите, я ему яйца оторву!

   Петька завелся. "Накатило"! Свои держат – не удержать – уже с ними готов драться. Петька в ярости, отчета себе не отдает – для него этот, что мычит с заткнутым ртом, в те четыре, что со станции (давний незабываемый случай) в одно слились.

   – Может пустить Петьку? – говорит кто-то. – Ему все равно теперь дисбат – пусть хоть душу отведет!

   – Ага! Сейчас! – говорит тоскливо сержант, которому за все это отвечать.

   – Что делать?

   – Что делать, что делать!.. Комроты звонить! – понуро-зло опять говорит сержант, который все проспал, а не должен был, и теперь на дембель (еще повезет, если на дембель!) пойдет не сержантом, не в заготовленных, хранящихся в каптерке, литых золотой нити погонах сержанта, а рядовым, а еще, того гляди, на лишний месяцок задержат. Любят такое устраивать для проштрафившимся в назидание другим...

   Ясно, что надо в первую очередь вызывать своих, пусть даже вдвойне отвалят.

   Смотрит на Петьку, которого все еще держат.

   – Вот же углумок! Глаза бы мои не видели! В умывальню, под кран головой! И не выпускать оттуда.

   Звонить не хочется, но придется. Комроты недавно назначен – из взводных, уже и звездочку получил – старлеем стал, строгости прибавило, а вот в справедливости его еще не успели убедиться – должность людей обычно меняет.

   – По койкам все! Отбой! Никто ничего не видел!

   Набирая номер несколько раз горестно вздыхает – под каждую цифру. Нет хуже обязанности, как отрывать молодого офицера от здорового сна. А еще по такому-то случаю!

   – Товарищ командир – в расположении роты задержан неизвестный! Доложил дежурный по роте сержант Середняк!

   – Бля! Что опять начудили?!

   – Товарищ старший лейтенант, сообщить о происшествии дежурному по части?

   – Ждать!! Сейчас буду! ...!

   Военный городок тут же, рядом – подняли от жены. Понятно – злой. А кто бы не разозлился?..

   ...Комроты смотрит на лежащего. Офицеры всех прапорщиков знают в лицо. А тут, хоть и портянкой на пол лица заткнуто – ясно кто. Моментально вспоминает – какой из батальонов дежурит по полку, и кем в этом случае этот прапорщик должен быть.

   – Кто? – мрачно спрашивает комроты.

   – Неизвестный!

   Комроты матерится.

   – Кто отчебучил, спрашиваю?!

   – Задержание произвел дежуривший на тот момент дневальный Петров!

   Петька стоит на том же месте, на "тумбочке". Чистый, свежий, вымытый. Лицо преданное. У комроты безудержное желание подойти, поднять за шиворот и надавать пинков. Выдыхает сквозь зубы, смотрит на своего сержанта – дежурного по роте:

   – Почему не развязали дежурного по полку?

   – На момент задержания внешних признаков отличия не обнаружено!

   Попробуй найди теперь эти признаки, если повязку сержант самолично в гальонное "очко" бросил и лыжной палкой протолкнул.

   – Спрятал что-то за пазуху и волокет! – вмешивается Петька. – Откуда я знаю, что именно, может, документы?..

   ...Утром Петьке перед строем объявляют благодарность "за бдительность", проявленную в ходе плановой проверки этой самой бдительности, проведенной самолично помощником дежурного по части.

   К прапорщикам нелюбовь общая. Это в кино они такие... По-жизни же... одно слово – "прапорщик"! Должно быть, сидя на хозяйстве, нельзя не подворовывать, и армейское большинство давно уже смотрит на это сквозь пальцы, как на некое неизбежное, сопутствующее, стараясь не замечать, что у иных это превращается во вторую натуру, становится едва ли не смыслом жизни... Офицеры прапорщиков тоже недолюбливают, а тех, кто попадается, тем более. Офицеры – каста.

   Петька знает – рано или поздно, будет офицером, добьется...

   (Но думал ли, что спустя какую-то пару лет прямиком из младших сержантов – тоже непонятного зигзага судьбы, будучи уже в ином подразделении, вне школ подготовки, офицерских училищ, вдруг получит погоны младшего лейтенанта, как и несколько сот таких же, как он, сверхсрочников, словно настало военное время и возлагается на всех их, вчерашних мальчишек, тяжелейшая надежда государства – чему и вышел необычный приказ: "Учитывая особенность задачи и возлагаемых на вас надежд, в виде исключения..." А причиной тому – сотня с лишним передвижных ракетных комплексов с ядерными боеголовками размещенных США в Германии, чье подлетное время до границ 8 минут, и нет пока никакого решения, кроме самоотверженности мальчишек, готовых жертвовать собой...)

   ...За Петькой слава ошалелого.

   – Бля! – говорит Петька, вытирая кровь с виска. – Освежи-ка память – опять в голову заехали? Ну, сколько можно!..

   – А ты не высовывайся. Кружки с пюркой пошли – грузят подлюги для тяжести! Тебя табуретом зацепило, по ногам целили, но у тебя голова на уровне жопы оказалась. Еще отдохнуть не хочешь?

   – Послезавтра разведвыход – отдохнем на губе!

   – Лычки срежут.

   – Как срежут, так и прилепят. Лишь бы моя "дивизионка" не гикнулась.

   – И хорошо, что там делать? Там морят по-черному! В сравнении с ними, у нас полный курорт. Помнишь, на Беловодку прыгали? Мы оттуда купола в бортовую побросали, сами сверху уселись, а они до части бегом.

   – Испугал кота селедкой! – заявляет Петька. – Я, когда бегаю – отдыхаю! Бежишь себе, ветерком обдувает, думаешь о чем хочешь, никто в уши не орет, не цепляется. Хорошо!

   – Как думаешь, Кутасов до роты добежит?

   – Добежит, но роты нет – механики, операторы на стрельбище уже.

   – "Оперативка" должна остаться – у них планшетные занятия. Думаешь, не хватит?

   – Хватит. Мы как-то с Федей два десятка рыл построили.

   – И где теперь твой Федя?

   – Уже в "дивизионке" – меня дожидается.

   – Всерьез на сверхсрочную решил?

   – А то ж! Смотри, как весело!

   – Да уж...

   – Что делают – видишь?

   – Нет.

   – Тогда, давай разом. Ты – справа, я слева. Ну?

   Выглядывают из-за наваленных столов.

   – Что видел?

   – Чугунков натащили, выстраиваются, пойдут на сближение.

   – Меньше стало – рыл на дюжину, – высказывает свои наблюдения Петька-Казак. – Почему?

   – Баррикадируются с внешней. Кутасов прорвался. Роты боятся.

   – Или караулки.

   – Нет, караулка сразу не прибежит, она тоже ихняя, вмешиваться не будет до последнего.

   Бачок пролетает и ударяется в стену.

   – Вконец оборзели! Кружек им мало – бачками бросать затеяли!

   – Не усидим. Теперь не высунешься. Встречную надо.

   – Ох, и уборочки им будет!

   – Отцепи-ка мне пару ложек, только не "люминевых", а сержантских, – говорит Петька.

   – Зачем?

   – Сойдемся, в бока натыркаю. Штык-ножи здесь оставим. Вынимай – клади под бак!

   – Почему?

   – Чтоб искушения не было – ни нам, ни им. До схода со столом бежим, дальше каждый сам по себе. Ко мне не суйтесь, мне разбирать будет некогда – где свой, а где борзые с "пятой". Ну...

   За Петькой – слава. Это на первых порах драки у него вспыхивают одновременно с пожаром на лице, потом, много позже, превращаются в холодные, расчетливые, хотя и по привычке, для общего ли веселья, играет себя прежнего. Петька-Казак частенько походит на обиженного ребенка, чьи обиды можно не воспринимать всерьез. И только иногда, вдруг, когда уверяются в этом, в глазах проскальзывает что-то холодное, как от змеи, и тут же прячется.

   Всякое дурное, сомнительное, страшное лучше начинать первому. Его все равно не миновать. Еще, чтобы победить, надо быть храбрее на минуту дольше. Петька эти правила вызнал давно и вовсю им пользуется.

   Защищаясь победы не дождешься, защита может быть храбра, но она не спорит с теми, кто нападает, то и другое существует как бы раздельно, само по себе. Храбрость проверяется во встречной атаке. Лобовой ли, когда два истребителя мчатся навстречу друг другу, и один не выдерживает, отворачивает, подставляя под пули свое брюхо. Конные лавины, мчащиеся навстречу друг другу, и опять одна не выдерживает заворачивает, подставляя спины под сабли. Практически не бывает самоубийственных столкновений, почти всегда находится тот, кто на минуту, полминуты, а хотя бы секунду менее храбр. Тут, в общем-то, без разницы. Да хоть бы и на всю жизнь!

   Безобразная драка в столовой в/ч ХХХ завязалась из-за неписаных привилегий полковой разведки – не ходить в караульные наряды по полку, по столовой, работам ее хозяйственной части (в том числе и обслуживания техники) и другим, кроме как внутренним, в пределах своей роты и собственной матчасти. Еще привилегия идти за оркестром на еженедельных воскресных построениях или впереди оркестра, если отличались по дивизии, становились лучшими среди разведрот на очередных контрольных состязаниях. Служа законным предметом гордости – "наши опять первые". Еще из неписаного – никто не смеет занять четвертый и пятый ряды полкового кинотеатра до момента, пока выключат свет, и начнется показ картины – хоть бы на головах сидели, толкались у стен, жадно поглядывая на свободные места, но до этого – ни-ни.

   Плюс первый этаж – хоть из окна прыгай по тревоге, одноярусные койки – никто не пыхтит над головой, не свалится на плечи, когда сиреной врежется в барабанки подымет звонок и подхлеснет истошный, раздирающий уют сна, громогласный голос дежурного: "Рота! Подъем! Тревога!"

   Маленький спортзальчик прямо в казарме, "ленинка" (впрочем, это у всех – это обязательность), фотолаборатория. Тумбочка на двоих, а не четверых, и кучи приятных мелочей, которые замечаешь только когда теряешь.

   Смешные мелкие солдатские привилегии. Смешные для всех, кроме самих солдат. Не убирать за собой посуду в столовой, не протирать столов, хотя собственный наряд – три человека, остаются подле них до последнего, обслуживая своих, следя, чтобы было только горячее – особо, если какое-то из отделений запаздывает с занятий. Никакой уборки, только собрать ротные, тщательно оберегаемые, ложки на проволоку и сдать полковому ложкарю. Из-за этих мелочей, которые для роты вовсе не мелочи, а Статус, и произошло столкновение с "дикой" пятой ротой. Впрочем, с той ротой все "не слава богу"!

   Под шапочный разбор прибегает караульный взвод с автоматами – не шути! Ведет всех скопом под арест, на губу. Дежурный по полку (от той же пятой роты) злой, как положено дежурному, в чье дежурство случается подобное ЧП, самолично (не ленится) приносит два ведра воды, выплескивает на бетонный пол и вдребезги разносит окно за решеткой. В ноябре для всех, кроме Петьки (тот дрыхнет без задних ног), шуточки пренеприятнейшие, ночь дрожат, прижавшись друг к другу. Но настроение хорошее – пятой роте вломили, теперь и им самим, суточному наряду, должно вломиться никак не меньше пяти суток, а там своя рота уйдет в разведвыход, а там вернешься в пустую казарму – будет много свободного, вольного времени, потому как, попробуй вылавливать роту, рассосавшуюся по отделениям в лесах и болотах. И на следующий день, под приглядом караульных, на плац выходят бодро – позаниматься строевой подготовкой – бесконечной, как положено губарям, с перерывом на жидкий обед. Впрочем, насчет обеда не горюют, знают – свои подкормят, это давно налажено, губарей рота ублажает даже лучше, чем сама питается...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   «В 1995 году американские ракеты были нацелены на 2500 зарубежных объектов; в 2000 г. эта цифра возросла до 3000, из которых под постоянным прицелом остаются 2260 объектов России, а остальные Китая и некоторых других странах...»

   (конец вводных)

   –

   – Раз пошла такая пьянка, – говорит Седой, – покаяться никто не хочет?

   На такую строгость, да заячью бы робость.

   – Ты чего это, Енисеич? Не прощальное же воскресенье? Даты попутал?

   – Новое начинаем. Не повредит.

   – Я хочу покаяться! – говорит Петька-Казак, внося оживление – кроме него никто не имеет столько веселых грехов, чтобы публично сожалеть о них. – Давно хочу покаяться! Слушать будете?

   – Валяй!

   – В срочную, в первый год службы, определили меня в свинари...

   Заржали. Хорошее начало!

   – Шутишь?

   – Всерьез. Хозвзвод.

   – Протестовал?

   – С губы не вылазил. Но потом повезло – земелю встретил. Редкий случай, чтобы с наших мест – у нас там и так люди редкость, а тут...

   Относятся с пониманием. Землячек, да еще в первые годы службы, вещь крепкая.

   – Он в разведроте сержантил, – продолжает Казак. – Полгода оставалось. Придумали вдвоем как туда меня вписать. Несколько дней готовили укрытие – кусок железа под то дело приволокли. Выкопали нору – щель, сверху железо, чтобы не осыпалось – заровняли, закустили. Все это невдалеке, где обычно разведка упражнялась, когда в полку находилась. Выбрал момент – взял на понт лейтенантов – пусть, мол, всей ротой меня поищут в том пролеске, что насквозь просматривается. Когда прочесывали, земеля момент выбрал – ко мне заполз. Дыру кустом заткнули. Потом себя же связать помог, а уж дотащил его я сам... Возвращаю – говорю – вам вашего сержанта! Видели бы физиономии!

   Опять заржали. Ловко!

   – Земеля в два раза меня больше – почти как Миша. Спрашивают его – как так получилось? Глаза круглит – вот такие делает! – Петька показывает, приставляет к лицу блюдца. – Не знаю, говорит! Тут как на-ва-ли-тся!

   – Навалится!

   Отсмеялись, слезы вытерли.

   – Ну, ты и жулик! – притворно вздыхает Леха,. – И с кем только в этой жизни работать не приходится...

   – А ты, Лешка, каяться будешь?

   – Не вызрел! – говорит Замполит, потирая ладонь. – Рано еще.

   У "Шестого" опять ноет ладонь, словно застарелый ревматизм или зубная боль, что отдается каждым толчком крови. С болью вдруг полезли воспоминания; тоже какими-то толчками, причем только те, что хотелось забыть, и даже казалось, что давно забыл. Странно это, более поздние шрамы не болели и даже не ныли, а этот первый и небольшой – что в самой середке ладони – след от разорвавшегося в руках самопала, одно время исчезнувший, а сейчас вновь проступивший, лежащий поперек той борозды, что считается линией жизни... Странно. Видом, словно не он, не шрам по линии жизни прошелся, а сама линия жизни шрам рубит...

   ЛЕШКА (60-е)

   ...Самопал разорвало с таким грохотом, что Лешке показалось – кранты, допрыгался! Что произошло, не видел, потому как, хотя и целился до последнего, но в момент, когда огонь дошел до запального отверстия, и оттуда вдруг засвистело, не выдержал: убрал голову – отвернулся. Вот тут и наподдало! С такой бешенной силой отдалось в плечо, руку и по ушам, что отлетел, да закрутился юлой, пока не уселся калачиком, зажав руку промеж ног, с шумом втягивая воздух промеж стиснутых зубов. Хуже всего было с рукой, потому как было страшно посмотреть – на месте ли пальцы.

   А как удачно начиналось!

   В подвале нашел толстую желтую (должно быть – бронзовую) трубку. Еще раньше выменял настоящую пузатенькую пулю на самописную ручку – подошла, чуть ли, не точь-в-точь. С таинственным шумом перекатывалась внутри. Старое деревянное ложе от арбалета, что когда-то в редкой трезвости сделал ему отец, в самый раз подошло к трубе. Красиво получилось! Арбалетом Лешка давно наигрался, да и пулял стрелу он своей резиной, как не усиливай, всего на каких-то десятка два шагов. И всякий раз куда попало. Потом его отчим пытался наладить – подлизывался к Лешке, но не наладил. Даже когда "арбалет" зажали в солярной котельной в тисках, поменяли резину на удивительную красную, от давно разбитого тяжеленного трофейного велосипеда (как говорили – бельгийского, сто лет бы прослужил, если бы не был раздавлен грузовиком, что сдавал задом, разгрузить уголь). Но и с бельгийской резины ни разу не попала в одно место. Отчим озадаченно скреб затылок, а все только смеялись. Нерусское оружие!..

   Лешка с одной части трубы забил болт без шляпки, утопил вглубь на полпальца, сверху залил расплавленного свинца и, как остыло, заклепал. Это потому, что у Максика с его самопала заглушку зарядом вышибло назад, и все говорили, что он везучий, могло самого насквозь прошить, а так только руку у локтя порвало. Лешке такого везенья не надо. Со свинцовым клепаным задником – это он лихо придумал. Этот не вышибет!

   Когда крутил дырку для запала, поломал два тонких сверла отчима. Пришлось выбросить. Лучше пусть подумает, что сам затерял, чем обломыши найдет.

   Головки спичек снимать лучше не бритвочкой, не срезать серу, как другие, а обжимать плоскогубцами – сама осыплется. Лешка до этого сам допер. Сразу несколько спичек можно взять и поворачивать, потом, что на газету осыпалось, в баночку. Спички в доме есть, их не спохватятся, на верхней полке, на кухне всегда большой запас. Соль внизу, а вверху спички. Эта привычка едва ли не у всех хозяек с войны осталась. Лешка слышал – говорили!

   Трубку к арбалету изолентой примотал, потом еще проволокой и поверх опять изолентой. Фиг сорвет! Засыпал серу с баночки, потом забил внутрь тряпку – туго-туго (читал в книге про индейцев, как делали), потом уронил внутрь пулю, и снова запыжил тряпкой. В прокрученную дырку тоже серу от спичек затолкал – самую мелкую, поверх головку спички наложил и дальше дорожку из спичек – головка к головке, тоже изолентой, теперь только коробком поверх чиркнуть и... как стрельнет!

   Вышел во двор.

   Старшие мальчишки оценили.

   – Сам сделал? Молодец! Заряжен? Пойдем, стрельнем!

   Далеко ходить не надо, нет лучшего места, чем на стройке. Нашли большую ржавую квадратную банку с краской, застывшую твердой пленкой. Поковыряли сверху палкой – не пробить, решили, что засохла до дна.

   – Вот сюда попробуй! По такой не промахнешься.

   Попробовал...

   – Класс рвануло!

   Шумно восторгались выстрелом. Разглядывали разорванный, уже ни на что не годный, самопал.

   Ствол разорвало чуть ли не в том месте, где держал рукой, правда, только самый верх распузырило на кривой цветок, а с боков у деревянного ложа тонкие волосяные щепки получились. Но пуля из ствола все-таки вылетела. По пути она, должно быть, опять застряла или кувыркнулась, потому как, недалеко от выхода трубку опять раздуло, но уже не разорвало. Не сразу заметили – куда попало. Только когда краска из банки стала выходить, выдавливаться. Попала она таки в эту квадратную банку, в самый ее край, прошла внутри, и даже край отжала дугой – оставила выпуклую борозду, надрезала изнутри, отчего и там тоже стала выдавливаться густая краска.

   Лешку садануло в уши, плечо, но больше всего отдало в руку. Зажал руку между ног и боялся посмотреть. Зыркал на всех круглыми глазами, "тсыкая" – часто пропуская воздух через зажатые зубы.

   Потребовали показать.

   На середине ладони оказался темно-коричневый пузырь, отливающий с краев синью. Больно! Пузырь набухал и вырос едва ли не на всю ладонь. Нашли подходящий осколок стекла, даже несколько – кругом такого добра навалом. Лешка резать никому не дал, решил вскрыть кровавый пузырь сам, ожидая, что кровь оттуда пойдет густая, чуть ли не черная. Кольнул стеклышком – не получилось, а больно! Тогда, с испугу, полоснул наотмашь. Пузырь распался, и кровь пошла не синяя, не коричневая, а самая нормальная – алая, и сразу же стало легче. Не так больно и как-то привычнее, все-таки кровь – это понятно, такое случается...

   Кисть плохо сгибалась и ныла, отдавало и в локоть.

   – Отсушил! – сказал кто-то. Тут же вспомнил, что как-то, прыгая с моста, отсушился весь и еле доплыл до берега.

   Лешка замотал ладонь носовым платком, а к вечеру уже и думать забыл. Сколько всего интересного может произойти за день!

   Еще до арбалета Лешку за умные разговоры и фантазии прозвали Депутатом. Он не обижался, потому как, уже смотрел фильм: "Депутат Балтики", не нашел там для себя ничего обидного и даже напротив. Правда, тот депутат был старым, а молодых депутатов (Лешка про это спрашивал) не бывает. Прозвище прилипло, дал его старший Харис и называл Лешку – "депутат" к месту и ни к месту, лишь бы почаще назвать, и видно было, что огорчается, что Лешка не обижается нисколько. А потом Лешка и ему сказал, чтобы сходил бы лучше, Харис, в кинотеатр "Ударник" – там сейчас как раз фильм идет про депутатов. Все старшие смеялись, что вроде как он ловко Хариса отбрил, а тот рассердился и дал ему подзатыльника. Он и еще хотел, но пристыдили – разница большая. С того времени совсем Лешку невзлюбил. А однажды с братьями, и, что обидно, с младшим тоже, нассали Лешке на голову. Дело было так: на большой липине сделали штаб – хороший и даже с крышей, и когда Лешка со школы возвращался, младший Харис стал оттуда его дразнить, что он к нему ни за что не заберется. Если бы Лешка знал, что там его братья, то даже и не стал бы связываться, прошел бы мимо. И вообще, что он – дурак в школьной форме по деревьям лазить? А тут отложил портфель, подошел, сообразил, что надо приставить к стволу огрызок доски, чтобы с него допрыгнуть до нижней ветви. Допрыгнул и со второго раза, подтянулся, забросил ноги, ухватился рукой за следующую ветвь, а дальше уже просто – полез наверх... Тут и полилось. Поднял голову, а это Харис с братьями на него ссат. Слез много быстрее, едва не упал. Взял портфель и пошел домой, не оборачиваясь на обидные крики, только думая, что с младшим Харисом сделает, когда его братьев в тюрьму заберут.