Текст книги "Время своих войн-1 (СИ)"

Автор книги: Александр Грог

Соавторы: Иван Зорин
сообщить о нарушении

Текущая страница: 50 (всего у книги 52 страниц)

   – Недавно по "Дискавери" я смотрел фильм про Первую Мировую, и там было про то как англичане разными способами забирали в армию 14-, 15-, 16-ти летних. Это было противозаконно! Погибло, кажется, несколько тысяч таких "добровольцев".

   Виталик само терпение, хотя Замполит улавливает те неприятные фальшиво-слащавые интонации, будто скучающий взрослый разговаривает с ребенком для того, чтобы понравиться его родителям.

   – Речь идет, во-первых, о России, во-вторых – о мирном времени.

   – А я веду речь про то, что забрали в армию противозаконно! – вспыхивает, либо делает вид, что вспылил, гость. – В Англии тоже была своя система набора в армию, которая с вступлением в войну так и не изменилась по отношению к минимальному возрасту добровольцев!

   Виталик встряхивает головой, будто отгоняет что-то.

   – И что? Какое это имеет отношение к нашему предмету разговора? Вы сравниваете абсолютно разные вещи. Можно говорить о системе набора в армию в Российской империи, но имеет ли смысл говорить об армиях Великобритании или Африканском корпусе, если, как вы говорите, ваш прадедушка там не служил? Но мы, кажется, отвлеклись, давайте продолжим. Вы говорили о том, что ваш прадедушка был единственным грамотным в полку?

   – Да! После революции он сразу вступил в партию – еще в 1917, воевал в Первой Конной Армии, а поскольку он опять был единственным грамотным, то он и был политинформатором или... как это там называлось? Ну, а потом его отправили в училище красных командиров, он стал авиатором, потом репрессировали, затем помиловали... а "политическая" часть так и осталась. Все, кто его знал, говорили, что у него прирожденный дар работы с людьми, он как-то всех умел понять, всех помнил, для всех хлопотал. А когда моя прабабушка, полька, умерла – очень рано, в середине 30-х, он женился вторично на еврейке, Розе Абрамовне, которая всю семью выкормила, вырастила. Наверное, если бы он служил не в Белоруссии, то жена была бы не еврейка, а какая-нибудь другая женщина, но так сложилось...

   – Интересный пересказ.

   – Это не пересказ, у меня просто семья с богатой историей. Мой прадед был генерал... точнее, генералом он стал в войну, а был бригадным комиссаром! До войны он и его вторая жена, со всеми детьми жили в Одессе. В 1940 его перевели в Кишиневский военный округ – на войну, это все знали. Когда началась война, жена с детьми решила уехать в Ленинград, к родственникам. Дом осталась сторожить домработница тетя Катя, ее четвертовали немцы, когда взяли город. На полустанке каком-то прабабушку нашел какой-то подчиненный прадеда, который вез ей письмо от мужа: чтобы бросала все, брала детей и бежала, потому что война будет долгой и кровавой, а она еврейка, а он коммунист – совершенно убийственное сочетание для нее и детей (и правда, после войны в одесском гестапо нашли списки, где были и прадед, и она, и дети). Тогда баба Роза пошла в местную какую-то комендатуру, назвала литерный номер деда, их направили во Фрунзе. А там был голод всю эвакуацию, питались пайком, выдаваемым на собаку, и в 1943 году киргизы резали русских, мои спаслись в печке...

   – Похвально знать историю своей семьи. Хм... Богатая история вашей семьи удивительным делом крутится вокруг политработников.

   – И евреев! Вы что-то имеете против?

   – Нет, это так... наблюдение.

   – А что, вы антисемит?

   – Нет, но маленькое замечание у меня все же остается. Ваш прадед генерал или бригадный комиссар не мог перевестись в Кишиневский военный округ, поскольку Кишинёвского военного округа никогда не было. С 1939 по 1991 годы Кишинёв находился на территории Одесского военного округа... Извините, и продолжайте пожалуйста! – просит Виталик, изображая неподдельный интерес.

   – Может быть и так, я в этом плохо разбираюсь... Мой прадед был политруком женского полка ночных бомбардировщиц. А потом он в составе какой-то из армий брал Вену, после войны работал в комендатуре советской оккупационной части Вены. Какой-то солдат изнасиловал австрийскую девушку, дело разбиралось прадедом, он насильника и расстрелял. А про ребенка – это оттуда же, из дедовых воспоминаний: проходили через какую-то румынскую деревню, где он увидел кричавшего восьмилетнего мальчика, чью семью убило утром. Дед говорил, что это самое страшное его воспоминание за все прошедшие войны. А когда война только начиналась, прадед попал в окружение, он и еще двое товарищей. Один был евреем, он их прикрыл, сам погибнув. Муж маминой учительницы географии погиб, пойдя добровольцем в один из отрядов, которые шли на смерть, чтобы на несколько часов дать Одессе воду. Он был почти слепой, носил толстые очки. А жена его ушла из Одессы с последними войсками, на восьмом месяце беременности. Вам еще, или хватит?

   Виталик скорбно вздыхает, тянет бумажку из папочки.

   – Насчёт "дать Одессе воду", очевидно имеется в виду операция по захвату водозабора в Беляевке? – картинно хмурит брови Виталик. – Беляевка, где и сейчас находится днестровский водозабор, снабжающий Одессу водопроводной водой, была захвачена румынами 19 августа 1941-го. При этом румыны, по присущей им безалаберности, сначала сутки не удосуживались закрыть заслонки водозабора, а потом закрыли, да так и оставили – не взорвав и не повредив. О состоянии водозабора стало известно в обороняющейся Одессе, и 4-го сентября была сформирована группа из 18 человек под командой капитана Вискуленко, куда входили морские пехотинцы из роты морской пехоты Дунайской военной флотилии, частью сумевшей прорваться в Одессу, а также и десантники из 212-й ВдБр. Высаженная после наступления темноты 5-го числа в плавнях северо-восточного побережья Днестровского лимана, эта группа той же ночью захватила строения водозабора и открыла перекрывающие заслонки – дала воду изнывающей Одессе, затем удерживала его до второй половины дня 6-го сентября. За это время в Одессе на 20% были заполнены резервуары аварийного запаса, что позволило продержаться до начала функционирования отрываемых артезианских колодцев. Группа Вискуленко погибла в полном составе...

   Виталик откладывает листок.

   – Итого, имеем следующее. Первое – никаких "отрядов" во множественном числе там не было – после первого раза операция потеряла смысл. Водозаборы были повреждены. Второе – никаких "добровольцев" в первом и единственном отряде не было – он был укомплектован из людей, к которым сегодня применяется определение "прошедшие специальную военно-диверсионную подготовку". Все участники группы были военнослужащими на момент начала войны, и как тут в рамки такой операции вписывается муж вашей учительницы – "почти слепой в толстых очках" – остается загадкой...

   Замполит видит, как полное лицо гостя покрывается красными пятнами, он пытался что-то говорить, даже наклоняет подбородок к пристегнутому к лацкану микрофончику, должно быть, отключенному ассистентом, тут же, то ли делает вид, будто встает, то ли действительно хочет встать, но Виталик усаживает его на место волевым движением.

   – Тут еще не все ясно. Есть еще кое-какие мелочи. С киргизской печкой непонятно, в которой ваши родственники прятались от киргизских националистов. Потом, вот это...

   Скорбно смотрит на гостя.

   – Согласно архивным данным, включая также последние, из числа наших демократических запросов и исследований, ни в 1943, ни в каком-либо другом военном году антирусского восстания в Киргизии не было. Не совпадает с вашим: "киргизы резали русских". Вся военная летопись расписана буквально по дням, существует также подробная картотека эвакуированных во Фрунзе в годы войны. А также Ташкента и Алма-Аты. Десятки тысяч одесских и других евреев жили во Фрунзе, находились на госдовольствии, основывали вузы, музыкальные школы, ставили спектакли и работали в органах госбезопасности, искореняя "киргизский национализм". Если был киргизский заговор против русских, то он был подавлен в зародыше, во всяком случае, по какой-то причине в те годы значительная часть киргизской интеллигенции погибла. Возможно, той самой. Кроме того, из 2-миллионной тогда республики было призвано 400 тыс. человек, большая часть из них погибла на фронтах Отечественной. Теперь о...

   – Так вы – антисемит?! – спрашивает задыхающийся гость.

   – Я сионист! – говорит Виталик строго и поправляет галстук с масонской прищепкой. – У меня и справка есть! Сионизм, в отличие от фашизма, снова разрешен – согласно отозванной резолюции ООН за номером...

   Последнее уже в спину...

   –

   ВВОДНЫЕ (аналитический отдел):

   Израиль, 4 февраля 2007, газетный отчет:

   "Конец прошедшей недели ознаменовался в Израиле не только дождливой погодой и выпавшем на Хермоне снегом, о чем с удовольствие транслировали репортажи все СМИ, но и рекордным количеством драк и поножовщин, зачастую с трагическим исходом, в ночных клубах и на улицах городов. В Беер-Шеве трое подвыпивших подростков повздорили со своим товарищем. Товарищ обиделся (кто-то влепил ему пощечину), сбегал за пистолетом и, нагнав обидчиков, пристрелил их. Двое были убиты на месте, третий госпитализирован в тяжелом состоянии. Ребятишки являются школьниками 16-17-ти лет. Ночью в Петах-Тикве тяжело ранен 30-летний гражданин. По его утверждению, без всяких причин. В районе Кфар Сабы в ночном клубе ранены пятеро подростков. Несколько человек получили ранения во время массовой драки в ночном клубе Акко. В Яффо на одной и той же улице были зарезаны двое людей. Это отнюдь не полный перечень трагических приключений двух последних дней. В одном из интернатов Петах-Тиквы арестован подросток, насиловавший своего товарища. Сегодня же был вынесен приговор 17-летнему подростку, насиловавшему 10-летнего мальчика. В суде рассматривался еще один аналогичный случай. За последнее время чуть ли не ежедневно публикуются данные об изнасиловании родственников, включая ближайших, в различных семьях. Не менее броским было и начало недели..."

   (конец вводных)

   –

   – Как я его подловил, а? Видел, какой разъяренный отсюда выскочил? Небось даже в черно-белом мониторе было видно – насколько красная рожа стала у этого... у этого...

   Виталик пылает праведным гневом.

   – Смылся, гад, а я у него еще о "продовольственных талонах на собачку" не расспросил! Тех самых, за счет которых, как он говорит, вся его семья питалась!

   – Насчет фразы "там был голод, мои питались пайком, выдаваемым на собаку" я тоже что-то не допонял, – признается Леха. – Пайки выдавались на собак, а на людей нет? В войну?

   – Вот я и говорю – сказочник! Брат Андерсон! Готов поспорить, на собачку свою они тоже талоны выбили. Собачники хреновы!

   – Откуда знал, что он скажет?

   – Намекаешь, подготовился к приходу? К тому, что знал, про что это чмо, поц этот недоделанный, врать будет? Конечно, знал! Он эту байду в который раз рассказывает, уже не запинается. Ничего, теперь опять будет заикаться на подробностях – уже на новых! Он про это уже врал и не раз. Даже в роль вошел, даже сам поверил! Я его только на минное поле вывел, которое, он думал, теперь для него чистое – для семейного вальса предназначено. Думал, и у меня отвальсирует под собственный реквием! Он про дядю Беню своего – героя войны – только что в Сибири не искал, а так везде. Трудно найти того, кого сам выдумал. Видел, какие глаза честные наработал – скорбь мировая! Как я его!.. Жаль по остальным пунктам не дал пройтись – удрал, сволочь трусливая!

   – Неужто все это в эфир отправишь? – удивляется Лешка.

   – С-час! – укоризненно говорит Виталик. – За кого ты меня держишь?

   – За политпедераста! – честно признается Замполит.

   – Ну, так держи правильно! – огрызается Виталик. – Если "это" в эфир, если всегда в эфир то, что имеем, то поимеют и нас! Уволят вашего покорного слугу в полчаса с волчьим билетом, попутно впаяют модные статьи про разжигание всяческих нацрозней, попытку несанкционированного государственного переворота и особо извращенное насилие мозгов "энттелекентции", – коверкает нелюбимое словцо Виталик. – И что я вам худа сделал, что правду нас заставляете говорить, товарищ начальник? – добавляет он деланным плаксивым голоском, да так кривит рожу, что Замполит невольно хохочет.

   – Глупому все с рук, – вздыхает Виталик.

   – Но не с шеи? Можно и намылить!

   – Шею?

   – За такое можно и веревку! – всерьез говорит Замлолит.

   Виталик личность странная – сочетающая в себе ярым антисемитизм с еще более ярым семитизмом, и не ясно от какого такого "семени" это случилось. То и другое в столь болезненной форме проявилось буквально в последние три или четыре года, как только обзавелся маленькой студией. Раньше к этой теме был едва ли не равнодушен. Мир не впервые наблюдал эти странные закономерности. Понятно, что всякий русский с обостренным чувством справедливости, начав копаться в хитросплетениях собственной истории, особенно начального периода гражданской, том, что этому предшествовало, если он задает вслух свои вопросы, рано или поздно, будет поставлен в ряд тех, кому, присваивается клеймо-печать антисемита и фашиста. Удобный универсальный ярлыки, который позволяют больше не рассматривать ни приведенные им факты, ни замечать доводы, зато позволяет мелочно травить, угрожая судебной расправой по странным "темненьким" статьям, от "за разжигание межнациональной розни", до "за разглашение государственной тайны". Виталик – случай особый, выпадающий из ряда вон. Во-первых, обладающий той характерной внешностью, что у всякого, кто возжелает обозвать его фашистом или антисимитом, слово застрянет поперек горла. Вид у Виталика исключительно семитский. Прямо "истинный ариец" со знаком минус. Гебельс отдыхает! Плюс характерный "одесский" говорок, который Виталик (признаем честно) выработал на частных уроках сценической речи. И, в случае чего, мог соскальзывать на него вполне непринужденно...

   – Бросит врать?

   – Этот? – усмехается Виталик. – Нет, врать-то он будет по-прежнему, такое не лечится, но уже умней, вооружившись теми архивными ссылками, где его предки в белом, а иных свидетельств нет. Думаешь, он один такой? Ха! Знал бы – сколько только у моего газона таких Мюнхгаузенов топчется! И еще будет! Тем больше будет, чем меньше живых реальных свидетелей, которые помнят старую фронтовую поговорку. Сказать какую?

   – "Жиды воюют в Ташкенте"?

   – Это не я – это ты сказал! Антисемит ты, Замполит, хоть и сказал чужое!.. Жиды в Ташкенте, евреи – на фронте. Но там тоже не все просто. Во всяком случае, не у всех. Внуки, понимаешь ли, переживают. Теперь еще и правнуки. Ущербность знания, что дедушка – полковник авиации – вовсе не боевой пилот, а "зам по тылу", попросту говоря – снабженец, подобные знания кому угодно поперек горла станут. И это еще хорошо, если так! Сколько их – увешанных боевыми наградами – отвоевавшими свое командирами расстрельных команд и учетчиками трофеев?

   Виталик все не может успокоиться.

   – Глядишь, добьется, в Герои Советского Союза своего прадедушку пропихнет. Будет сто первым еврейским героем, назначенным им после войны!

   – Откуда сто? – удивляется Лешка. – Вроде бы полста прибавили?

   – Полста героев прибавили во времена Хруща, когда он сам себе звезды навешивал в три ряда, и сквозь пальцы смотрел, когда другие тем же занимались – лишь бы не явно, без особой наглости. А еще полста в плюс – это "втихую" по последним ревизиям – все перетрясли, что можно, все резервы. Но дальше, увидишь, легче будет.

   – Ну, вы, блин, даете! – восхищается Замполит, и тут, наверное впервые думает, что как славно, если бы их ядерный арсенал – все боеголовки Израиля – сработали бы разом: что-то типа цепочной реакции (Лешка не слишком разбирается в этом деле, но ему кажется, что это оружие может каким-то образом стареть, разрушаться и оказываться чем-то вроде гремучей смеси – не дотронься!) Потом думает, что это не решит проблему, а скорее усугубит – миру, кто бы не был виноват, придется платить вдвое.

   – Кто это был?

   – Половинник – как по Пушкину! – говорит Виталик, и увидев, что Замполит не сообразить, поясняет: – Полуподлец-полуневежда... полупоц, короче. Несостоявшийся писатель, который считает себя состоявшимся. "Книги – артиллерия мысли" – сказал кто-то из великих – но этот, разумеется, тут и рядом не стоял. Но поучаствовал, пытался примазаться к цеху: его собственная "царица полей", которую он выволок на замусоренное литературное поле, враз переродилась в стрельбу из рогаток, потом оплевывание всего, до чего только можно, а разрешено на все, ну а заканчивается, как у многих, ковырянием в носу и других местах...

   – Хорошо сказал, – хвалит Замплит.

   – Потому что – правду! Я ведь и с жизнью до недавнего общался без посредников. Считай, сейчас главный посредник здесь и есть. Случаются средь наших-ваших идиоты, которые полагают, что если всех заткнуть, то проблема исчезнет. Вот, по мере возможностей, не даю голову в песок совать вроде страуса. А то ведь подкрадутся враги, вроде вас, и поимеют.

   – Да, вас поимеешь... – огорченно тянет Замполит.

   – А надо бы – рождаемость не по сверхзадачам. Хотя плодимся как можем, а вам не даем, но где столько евреев взять? Чтобы мировую революцию... виноват – глобализацию провернуть? – ну, просто беда с этой сменой названий, – вздыхает Виталик. – Только к одному привыкнешь, а тут в целях конспирации под то же дело уже другая афиша.

   – Не пытались еще в приказном порядке – трахайтесь, сукины дети, иначе расстреляем? – живо интересуется первичной проблемой Замполит.

   – Именно так, – невозмутимо подтверждает Виталик. – И, кстати, такое уже было. Помнишь? Сам же как-то рассказывал про Кампучию!

   – Да, была там одна переводчица. Рассказывала: построили две шеренги напротив друг друга, и скомандовали – сходись! Ночной контроль на выполнение супружеских обязанностей – смотрели, чтобы не спали членораздельно. Двух детей прижила. Парадокс, но потом никто не додумался обратную команду дать – "расходись!"

   – Хочешь, тебя в евреи запишем? Сперва, правда, не в кошерные, это еще заслужить надо...

   – Честно?

   – А як же!

   – Трахайте себя сами. Хотя, признаюсь, и можете какое-то время быть интересны в прорезе прицела. У меня есть Родина, для вас любое – "родинка", и много с большим беспокойством отнесетесь к той собственной – на заднице!

   – Вот это честно! Хвалю! Давай сейчас быстренько с тобой передачку снимем – наш современник! Вернее – их! Гетероортодокс. Личное отношение к заднице ближнего.

   Лешка-Замполит показывает кукиш, да так неловко, что "засвечивает" рукоять пистолета, и Виталик считает нужным свернуть разговор на себя любимого.

   – Меня сейчас стрелять нельзя. Рано – не всех гадостей еще понаделал. НТВ мною интересуется! – гордо сообщает он. – Светит мне быть личным корреспондентом!

   – НТВ? – удивляется Лешка. – Куда тебе! Там ведь проверочка будет, дай боже. От первого личного обрезанного корня до корней всех близзалегших потомков. И если потомки – не подонки, шансов у тебя – ноль целых, хер с чем-то сотых – пролетишь ты, мил голубь, как фанера над Сионом.

   – А я поголубею! – обещает Виталик.

   – Да иди ты? – изумляется Лешка, опасливо отодвигаясь.

   – Не всерьез, конечно, буду платить откат одному проверенному пидару, а тот расписывать, как хорошо ему со мной живется. А что? Сейчас многие так делают. Как иначе пробиться? Если хлебное, да на виду, то только для избранных – евреям или пидарам, потому лучше, для пущей гарантии, быть тем и другим одновременно.

   – Ты потянешь, – чуточку подумав, соглашается Замполит. – Вижу!

   – Сейчас все себе биографии лепят, кто в политики, а к этим кормушкам только через СМИ, – оживляется Виталик. – Этот придурошный, видел, с какого бока заходит? Прибежит! Остынет – прибежит. Некоторые сразу с кулаками лезут – этот нет. Заметил, у меня стульчики к полу привинчены? Как в сумасшедшем доме! А ваза с цветками на столе бутафорская, легонькая. Сколько хватались – голову мне разбить! Сеню – оператора видел? Думаешь, за что держу? Как оператор он левенький, а личная квадратура хорошая, и знает, что делать, если кодовое слово произнесу. Собака так на "фас" не реагирует! Этот сегодняшний придет и будет деньги совать, чтобы материал в эфир не ушел. А я ему собственную дружбу предложу, и "оригинал-диск" отдам, как залог дружбы. Сеня сейчас как раз болванку переписывает. Знаешь, сколько у меня таких дружбанов? Каждый второй в политики метит, каждый первый в банкиры или завхозы. Какой-нибудь, повезет, да выйдет, дружбанов за собой потянет – всю семейную цепочку. А как ты думал дела делаются?

   – Хлопнут тебя! – говорит Лешка.

   – Нет, я – хитрый. Я на все четыре угла страхуюсь. Мне только развернуться негде. Старта нет! Тут как хочешь беги, но если вовремя не выбежал... Все лучшее занято. Опоздал с началом. Ничего, я живучий! И выносливый, до ужаса. Все, что угодно вынесу, да растрачу.

   – Это – да. Извилина вот, например, считает, что вы – природа, стихия, или... если угодно – стихийное бедствие. Нельзя бороться со стихией, можно только расхлебывать ее последствия, всякий раз заново строить дом.

   – Мне он всегда нравился, – говорит Виталик. – Умный человек! Еще живой?

   – Очень!

   – И все копает?

   – Так – Извилина же! Вот, кстати, по одному вопросу я у него недопонял. Извилина говорит, что по справке Берия, поданной Сталину, получается, что в 1937-ом 90 процентов репрессированных составили евреи. Почему такое как Холокост не проводите? – искренне изумляется Лешка. – Это же не какая ваша мифология, тут железно притеснили, даже задокументировано...

   – И этим признать, что 92 процента ленинской гвардии были по национальности евреями? Обалдел? Этак вы додумаетесь, что обе революции от 1917 года евреи разыграли, этак вы аналогии проведете по линии нынешнего "россияновладения", да заметите, что Россия больше вам не принадлежит – все схвачено, а жить на ее территории вам позволено лишь "постольку-поскольку", можно сказать – по доброте нашей! Конечно, были в этом деле кое-какие пробуксовочки – тот же 1937 год, например. В какой-то момент не те у руля оказались, да и корабль вы разогнали, не повернешь. Слишком велика сила инерции, чтобы так разом остановить его в приличном болоте. Зато теперь все схвачено! Болото создано – квакай – не хочу! Умные люди, между прочим, сразу говорили – нельзя давать идею русским – поверят и натворят дел. Вон, взяли, да самостоятельно перевели "Капитал" Маркса с идиш на русский язык. А такого планом не было предусмотрено. Потом корабль вычистили. Не совсем, правда, не окончательно. Вам бы завхозов до самого последнего на реях повесить! Пустили нас в завпосты, завлиты, режиссеры, да еще в председатели всех приемных комиссий. Решили что перевоспитались? Получите! "Кадры решают все!"

   – Шансов не было?

   – Ну, почему же... – нехотя тянет Виталик. – Были и даже не один! Да и оттянули по срокам. Представляешь, сколько времени и сил пришлось потратить, чтобы заново все опошлить?

   Виталик пожевывает губами.

   – С германцами вас стравили – в две мировые окунули, в гражданскую основательно проредили – напрочь повыбили ваших пассионариев. Теперь лепи из вас – что хочешь. Тех редких, что сейчас рождаются, сразу под контроль. Кино да телевидение опять же наше, образование – наше, да ты сам попытайся определить – что здесь не наше! Это же не фараоновское наследство проматывать, не империю инков, это же – Рассея! Представляешь, насколько нам хватит? Все то, что вы коллективно создали, разведали, подняли?..

   – А я все не понимал – почему вы не испытываете благодарности к Сталину? Думал только одну причину – он заставил вас работать.

   – Шутишь? – удивляется Виталик. – Это Сталин нас в русского подкидного переиграл! Даже не подкидного, а переводного... Перевел нас на нас на нашем же прикупе!

   – А теперь, значит, чтобы никаких надежд на Сталина – многоуровневую защиту выстроили... и доите?

   – Доим! – честно говорит Виталик. – И будем, пока все не выдоим.

   Лешка вздыхает.

   – Понимаю, что чужую корову доят с кровью, но ведь вы же куски мяса принялись вырезать, да еще и попрекаете – не смирно не стоит – Русь неблагодарная!

   – Ну... – тянет Виталик. – Допустим, не все к большой дойке допущены. Большинству брызги слизывать. – И упрекает: – Ешь свое из своей чашки, а в чужой котел не заглядывай!

   – Так ведь я в том котле.

   – Нам это без разницы. Чашку не дали? Хочешь? – Дадим! – великодушно обещает Виталик. – Но тогда уже не вякай. Сиди в котле, хлебай из чашки, а нет – отнимем!

   – Это понятно. Одно не пойму – тебе-то все это зафиг? Ты-то куда лезешь? Неосмотрительно как-то... Не по тебе.

   – Среди кривых щурься на один глаз, среди хромых – поджимай ногу. Карьеру делаю! Хочу доказать, что самый особый среди потомственных особистов. Один в собственном роде! – заявляет Виталик.

   – Да, – соглашается Замполит, – таких можно пересчитать по пальцам одной руки, и тут хоть слева начни, хоть справа, все сойдется на среднем!

   Леха выставляет свой средний палец и принимается его тщательно разглядывать.

   – Ну что за отношение! Что за отношение, – кривится Виталик, держа позу набирает воздух в легкие, словно собираясь возопить, но не вопит – сдувается, спрашивает с деланной фальшивой горечью: – Нечто у Бога теляти украл, да сзоофильничал, что ты так на меня смотришь? Или с педофилами подписал договор?!

   – Это, так понимаю, твой следующий шаг?

   Виталик обижается, либо делает вид, что обижается.

   – Слушай, вот мы с тобой понимаем – есть жиды, а есть – евреи, – примирительно говорит он. – Есть дела жидовские, а есть дела еврейские, и они отличаются. Вон, Леонид Петлицкий, которым гордитесь – еврей, за Отечество кровь пролил, за линию фронта ходил, многому выучил, не жадничал, передал кое-какие навыки, секреты профессии. И сколько таких было? Пусть не все, но разве мало? Извилина – тоже не поймешь кто такой по национальности? – разве не так?

   – Откуда понос? – возмущается Лешка.

   – Ха! А ты что, не слышал? Было суровое разбиралово, когда запрос пришел из Академии Генштаба. И никакой он не сын профессора, не внук и даже не племянник. Все липа! Жил под чужого. Даже усыновление не оформлено. Он – никто и зовут – никак! На тормозах спустили, потому что провернули то дело, когда ему самому было всего ничего. Но с его подачи! Лихо жизнь раскрутил! Профессор умер, а дневник до последнего дня вел. Там что-то про детдом, но какой не указано, точный возраст опять неизвестен. Нет концов. Пари держу, сам не знает, разве только приблизительно, не бывает точного в детдоме, если подброшенный. Допрашивали – держался кремнем, мол не помнит. Ха! Удобно! По хитростям – типичный еврей!

   – К Извилине не примазывайся! Хитрости, если не к собственной пользе направлены, не к жидовству, а... – глаза у Лешки диковатые .

   – Ну-ну, – ухмыляется Виталик. – Может пересядешь? Поищу стульчик, который привинчен.

   Лешка цепляется за привычное.

   – Опять же, когда за Державу обидно, за общее, за человечье, за Общину – от еврейства считай откололся! Они – не ты!

   – А вот это к чему? – холодно спрашивает Виталик. – Разве я по вам равняюсь?

   – А сам к чему?

   – Повелся ты. Леха, на жидовские разговоры! Ой, повелся. А я он и есть! Жид!

   – Брось! – отмахивается Замполит. – На жида не подписываются ни жиды, ни евреи, ни социально близкие. Жид – слово запрещенное, ругательское, замазанное, жиды требуют себя евреями называть. И смотри что получается – скоро и это слово замажут, оно станет нарицательным, да уже и сейчас для многих оно именно такое – не определение национальности, а характеристика. Пройдет время, и евреями запретите себя называть, чтобы не оскорбляться! Кем тогда назоветесь?

   – За это не переживай! По словам отступать можно до бесконечности...

   Лешка умолкает, потому как Виталик прав. И в том прав, что черное, если живое, не может быть сплошь черным, а белое – белым. И только когда "исторически" умрет явление, в сознании за ним закрепляется какой-то один цвет, тот который побеждает. Но если рассматривать Россию как Хазарию (чью судьбу она повторяет), то недоумения по поводу странных телодвижений правителей мира сего исчезают. Как можно закрыть вопрос "Протоколов" на основании того, что все происходит и большей частью уже произошло по их рецептам.

   – Вот еще и про Холокост ваш хотелось бы спросить, – пытается заново распалиться Лешка.

   – Про Холокост ты сомневаться не имеешь права, – строго замечает Виталик. – Ты в Европе, а здесь насчет этого строго – есть железная статья за подобные вопрошения – за последний десяток лет по ней штук 40 историков посадили на разные сроки. Сказано – 6 миллионов? – Значит – шесть! А публично выскажешься, что по твоим подсчетам 5 миллионов 999 тысяч и 999 получается – пойдешь за решетку. Понял?

   – Я не публично.

   – Зато я лицо публичное – могу настучать!

   – В чем еще нельзя сомневаться?

   – Тебе длинный список или короткий?

   – Коротенько.

   – В 11 сентября.

   – Ба! Но ведь самострел же!

   – Не самострел, а блестящая операция! Вот Гитлеру, чтобы начать войну с Польшей, тоже пришлось...

   – Так в чем же сомневаться нельзя? – перебивает Леха.

   – В том, что евреи в тот день на работу не вышли. Все 4 или 6 тысяч работников, что там ошивались.

   – А что? Разве суббота в тот день была? Почему не вышли?

   – Хамишь? – слезно спрашивает Виталик. – Придуриваешься?

   – Ладно, проехали...

   – В общем, – оживляется Виталик, – как там модно говорится? – ну-у-у, вы, русские, "попали"! На деньги, на землю, на саму жизнь. Какую бы революшку не пытайтесь затеять – вожди будут наши и среднее звено тоже наше.

   – И что делать?

   – Это ты меня спрашиваешь? – всерьез изумляется Виталик. – Расслабься и релаксируй! Не пустили в садисты, пробуй стать мазахистом.

   – И все это ты мне говоришь? – не в меньшей степени изумляется Леха.

   – Это жид, который во мне сидит, честно тебе советует!

   – А еврей?

   – Еврей говорит: не все так просто, тут как бы не залететь.

   – Тому – кого или тот – кто?

   – Тем и другим! – восклицает Виталик, уставившись на Лешку укоризненно, чисто "на голубом глазу", будто видит того впервые. – Сколько же в вас, русских, наивности! Вроде бы 200 лет рядышком, а не вылечим. Надо было, как кассу фараоновскую взяли, сразу же к вам подаваться, а не бродить, дожидаясь срока истечения давности.

   – Вот Извилина считает, что вы – болезнь, – вздыхает Лешка-Замполит. – Этакое "нечто" на человеческой теле – общем человеческом организме. Инфекционная, и лекарств еще не выдумано, но... можно поколдовать прививками.